<...> Знакомство со столичными писателями ограничивалось пока редкой деловой перепискою. Не скажу, чтобы меня и тянуло на личное знакомство с писателями вообще. Но вот к кому меня давно тянуло, так это к А.П. Чехову! Должно быть, моя провинциальная натура и мое знание провинции, ее глухих уголков и героев, которых я насмотрелся, блуждая по России, давали особенный резонанс в моей душе при чтении Чехова. Я полюбил его и тайно лелеял мечту — когда-нибудь встретиться с ним...
И вот мечта сбылась. Мне дали отпуск, которым я и воспользовался, чтобы побывать в Крыму, где еще никогда не бывал...
Было это на Пасхе, если не изменяет память, в 1897 г. Ехал я в Крым с двойной радостью: во-первых, Крым представлялся мне земным раем, а во-вторых, там жил тогда мой любимый писатель, А.П. Чехов. Сразу две огромных радости, и не знаю, которая была больше... Увидать Антона Павловича, познакомиться с ним — это было не только радостно, но и страшно. Хотя мое имя тогда уже часто фигурировало рядом с именем А.П. Чехова в толстых журналах, но я всегда стеснялся и избегал искусственных встреч с знаменитостями. А Чехов был в зените своей славы, и давно уже «объелся» ею, и, больной, искал тишины и уединения от надоедавших ему поклонников и почитательниц. Жил он на своей даче, в Аутке, над Ялтой, осаждаемый сезонной курортной публикой, наезжавшей всегда к Пасхе огромными стаями. Особенно докучали дамы и девицы, заочно влюбленные в Чехова и искавшие случая объясниться ему в любви и почитании, поговорить о его героинях, а может быть, и посвятить его в свой тайный порок литературной графомании... И вот теперь едет еще один поклонник!..
Живу в номерах. Несколько раз уже ходил в горы, в Аутку, и бродил, как влюбленный юноша, мимо дачи Антона Павловича. Останавливался у ворот и ждал, не выйдет ли, а войти не решался и возвращался домой. Неужели так и уйду, не повидавши Антона Павловича хотя издали? Обидно. А время бежит, скоро кончается мой отпуск. И вот не выдержал: написал Антону Павловичу письмецо с приветом и намекнул, что только боязнь помешать его работе и уединению заставляет меня сдерживаться от личного визита. Опустил письмо в почтовый ящик и стал мучиться ожиданием. Вечером того же дня в номер входит лакей и говорит, что меня требуют к телефону. Кто меня может здесь вызывать к телефону? Испугался, покраснел от волнения. Иду в телефонную будку:
— Я у телефона... Кто говорит?
— Чехов! Как вам не стыдно? Я ведь не губернатор и не начальник департамента... Жду вас!
— Я боялся надоедать вам, Антон Павлович... К вам так пристают, что...
— Это совсем не может относиться к писателям. Для собратьев по оружию, так сказать, я всегда дома и только рад, что они меня не забывают. Приходите сейчас же! Жду.
Я взял извозчика и через полчаса был уже в кабинете Антона Павловича и чувствовал себя так, точно уже давным-давно был здесь и знаком с этим милым, кротким, застенчивым человеком. Спросил о здоровье. «Ничего, покашливаю помаленьку!» Кашляет и плюет в бумажные фунтики, которые аккуратно сжигает в камине. На столе замечаю раскрытый томик рассказов Мопассана, множество распечатанных писем.
— Вы писали, я прервал вашу работу?
— Письма пишу. Иногда это труднее для нашего брата, чем писать повести. А сколько книг вы написали? — неожиданно так спросил он меня.
— Три тома...
— А сколько вам лет?
Я ответил. Чехов глубокомысленно помолчал и произнес очень серьезно:
— Напишите в жизни не менее... десяти книг...
Заговорили о молодых писателях. Отзывы Чехова обо всех самые добрые: все интересны и талантливы. Об одном, всплывшем тогда с таким фейерверком на литературном горизонте, сказал:
— Очень талантливый, но, должно быть, грубый, некультурный человек... Впрочем, это пройдет потом.
В передней настойчиво звонил колокольчик. Появилась старушка, мать писателя. Он познакомил меня с ней.
— А кто там звонил?
— К тебе... Опять девица!.. Я сказала, что ты не можешь...
Антон Павлович как-то конфузливо забеспокоился. Встал, прошелся по комнате, остановился у окна: во всей фигуре — затаенная печаль и раздумье.
А старушка пожаловалась:
— Не дают ему эти особы покою с весны до глубокой осени.
— Может быть, ей нужно... дело какое-нибудь, — подумал вслух Антон Павлович, которого, видимо, беспокоил этот отказ. — Барыни разные, это другое дело... А как она выглядит?
— Да ничего, скромная... С книжками... Не говорит, зачем ей тебя...
Антон Павлович подумал и сказал:
— Я боюсь «сезонных», а из-за них и другим приходится отказывать.
За завтраком Антон Павлович рассказывал:
— Был у меня случай такой... И вот все боюсь я теперь отказывать в свидании посетителям. Принимать всех — это значит бросить всякую работу и заняться приемом посетительниц и выслушиванием их комплиментов... А между тем случаются обидные ошибки. В прошлом году, например... такой случай... Однажды ранним утром я пошел погулять на набережную. Я гуляю рано, пока на улицах мало сезонной публики... Встретился с писателем Е-им, и мы сели с ним на лавочку поболтать в уединении. Неожиданно подходит чистильщик сапог, татарин, и подает мне букет роз. Ну, думаю, какая-нибудь сезонная дама, страдающая бессонницей. От кого? — спрашиваю. Татарин ткнул рукой в сторону, где вдали, на лавочке, сидела какая-то особа женского пола. Я был в хорошем настроении духа, пошутил: поднес цветы своему спутнику. Тот возвращает мне, я — снова ему. Татарин смутился, оглянулся и жестами спрашивает сидящую в отдалении женщину, кому из нас надо отдать букет? Тогда мы встали и пошли прочь, оставив цветы на лавочке... Конечно, очень скоро я забыл про это происшествие на набережной. Случай этот прошел мимо и, как множество всяких пустяков, попал в яму забвения. И вдруг этот пустой случай оживает и превращается в такую трогательную красоту женской души, что никогда уже не забудется! Осенью получаю письмо из сибирской глуши: какая-то девушка, сельская учительница, пишет мне, что три года она лелеяла мечту увидеть меня, копила деньги на путешествие в Крым, с большим трудом добилась отпуска и поехала в Ялту. Пишет, что долго простаивала у ворот моей дачи, чтобы увидать любимого писателя, и наконец подкараулила и пошла следом за мной на набережную, но подойти не решилась, а купила розы послала мне с татарином, а я бросил их на лавочке и только посмеялся... Но все равно, — пишет, — я все-таки счастлива тем, что вас видела, потому что вы мой самый любимый писатель... И вот эта девушка вспоминается мне теперь каждый раз, когда в передней вздрогнет робкий звонок и мать откажет кому-то в приеме...
Печальные глаза Антона Павловича до сих пор помнятся мне вместе с рассказом о бедной девушке с цветами...
Примечания
Впервые: Сегодня. Рига. 1927. 19 января. № 14.
Чириков Евгений Николаевич (1864—1932) — прозаик, драматург, публицист; знаком с Чеховым с 1898 г.; с 1920 г. в эмиграции.
Согласно Л.Е. Бушканец в воспоминаниях Чирикова контаминировались впечатления от разных встреч с Чеховым: «впечатления от первого приезда в Ялту «молодого писателя», впечатления от встреч в ауткинском доме на пасхальной неделе 1900 г., рассказ Чехова о «незнакомке с цветами» во время какой-нибудь беседы после августа 1900 г. и многочисленные рассказы (они появлялись в газетах, были широко известны в литературных кругах) о поклонниках и поклонницах Чехова. <...> Воспоминания Чирикова — яркий пример писательских художественных мемуаров, в которых реальные факты становятся поводом для выстраивания сюжета и создания образа героя воспоминаний. Чириков создает образ Чехова в соответствии с мифом о нем как воплощении доброты, сострадания, сочувствия к самым обычным людям. Отсюда его «печальные глаза», мелодраматические детали, явно привнесенные мемуаристом» (Чеховиана. Из века XX в XXI. Итоги и ожидания. М.: Наука, 2007. С. 259). Впервые о поклоннице Чехова, приславшей ему цветы, Чириков рассказал еще до революции, в «Анкете «Биржевых ведомостей»: К 10-ю со дня смерти А.П. Чехова» (Биржевые ведомости. СПб. 1914. 1 июля. № 14231. Веч. вып.), затем — в 1922 г. (Чириков Е.Н. Девушка с цветами // Сполохи. Берлин. 1922. № 12. С. 38—40).
...с писателем Е-им... — то есть с Сергеем Яковлевичем Елпатьевским (1854—1933), писателем, публицистом, совмещавшим литературную деятельность с врачебной практикой. С 1900 г. Елпатьевский жил в Ялте, где часто встречался с А.П. Чеховым.
...получаю письмо... — Письмо чеховской поклонницы опубликовано в сборнике «Чеховиана. Из века XX в XXI. Итоги и ожидания» (С. 259—260): «Мое письмо к Вам еще раз будет служить красноречивым указанием в той нравственной связи, которая существует между Вами и читателями Ваших произведений, тем более что ни в одно время в России, как мне кажется, писатель не стоял так близко к известной группе лиц, как Вы. Вы в данном случае являетесь самым тонким выразителем настроения этой группы. В этом Ваш успех и Ваше обаяние. Не относитесь же насмешливо к выражению признательности Ваших читателей. Они чувствуют себя глубоко благодарными Вам за те умственные и эстетические удовольствия, которые Вы им в таком изобилии даете. Пусть будет форма признательности их иногда смешна, наивна, во всяком случае, она искренна и сердечна. Мы от Вас так много получаем, Вы так нам скрашиваете жизнь, что мы положительно чувствуем себя обязанными в такой или иной форме выразить Вам свою благодарность. Вчера в первый раз в жизни я увидала Вас, и у меня явилось желание сделать Вам что-нибудь приятное. Я послала через татарина розы, прибегнув для этого к помощи своего приятеля. Согласитесь, что очень трудно незнакомой для Вас женщине выразить Вам чем-нибудь свое уважение. О, если бы я была мужчиной, я нашла бы другие пути! Но Вы знаете сами, как трудно женщине, не рискуя быть смешной, пользоваться правами человека в исключительные минуты выразить лучшие проявления своих чувств.
Вы не приняли розы, я была очень огорчена. Но Бог с Вами, я не хочу уезжать с осадком горечи в душе, и Ваше имя и Ваш образ всегда будут запечатлены в моем сердце. Когда вы получите это письмо, меня не будет в Ялте, я буду ехать на далекий, далекий север.
N.N.
P.S. А интересно знать, получали ли Вы когда-нибудь розы от незнакомой Вам женщины, которая вложила бы в них то, что вложила я?»
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |