Глава вторая

Нечасто «Три сестры» ставят на сцене без декорации, воссоздающей дом, эту своеобразную обитель не только героев, но всей драматургии Чехова. С домом связана сквозная тема — потери и изгнания. В «Иванове» дом будут колебать потрясения. В «Чайке» вторжение Аркадиной выбивает из колеи всех обитателей и множит потери. В «Дяде Ване» профессор Серебряков предложит «великолепный» план продажи имения для собственной вящей выгоды. Дом потеряют Прозоровы. В «Вишнёвом саде» зрителям явлен неизбежный исход из дома, знаменующий и конец театра Чехова, его последнюю пьесу.

Казалось бы, виновники, те, кто вторгаются или изгоняют — это свои, просто более эгоистичные, себялюбивые и равнодушные. Под это определение подходят и Аркадина, и Серебряков, и Наташа, и Раневская с Гаевым. А жертвы — это Войницкий и трудолюбивая Соня, сёстры Прозоровы, Аня и Варя.

Однако странный парадокс намечен в первой крупной пьесе Чехова, «Иванов». Потом он повторится в «Чайке». Владельцы усадеб как будто не знают, что делать со своим домом и имением. Однако живут почему-то не в городе, а в той самой «деревне», которая им скучна и не интересна. В доме они совсем не чувствуют себя владельцами, господами: «<...> никогда в деревне я не жил, как хотел. Бывало, возьмешь отпуск на 28 дней, приедешь сюда, чтобы отдохнуть и всё, тут тебя как доймут всяким вздором, что уж с первого дня хочется вон <...>. Ну, а теперь я в отставке, деваться некуда, в конце концов. Хочешь — не хочешь, живи...», — жалуется Сорин в «Чайке».

Первое действие «Иванова» начинается с того, что хозяина имения третирует управляющий Боркин, требуя деньги на хозяйство и напоминая о выплате процентов. Боркин вьётся вокруг вялого Иванова, подобно Мефистофелю, предлагая самые фантастические и рискованные планы обогащения: «Голубчик, Николай Алексеевич, мамуся моя, ангел души моей, вы всё нервничаете, ей-богу, ноете, постоянно в мерлехлюндии, а ведь мы, ей-богу, вместе черт знает каких делов могли бы наделать!». В этом диалоге непонятно даже, служит ли Боркин у Иванова или наоборот.

В «Чайке» громогласный управляющий Шамраев уже не уговаривает и не строит планы. Он распоряжается по своему усмотрению. Усмотрение это весьма плачевное: «пчелы дохнут, коровы тоже дохнут». Хозяин имения, Сорин, настолько нездоров, что близкие постоянно пребывают в страхе, что с ним может случиться сердечный приступ. В болезни Сорина Шамраев, конечно, не виноват, хотя слабость владельца имения использует весьма умело.

После очередного скандала, когда управляющий отказывается дать лошадей, чтобы ехать в город, Сорин кричит: «Невыносимый человек! Деспот!». Эта трагикомическая перебранка напоминает не отношения нанимателя и управляющего, но семейную сцену. Она повторяется время от времени и исхода из неё нет. Именно поэтому свидетель таких безысходных домашних свар — доктор Дорн, философически замечает Полине, жене Шамраева: «Люди скучны. В сущности, следовало бы вашего мужа отсюда просто в шею, а ведь кончится тем, что эта старая баба Петр Николаевич и его сестра попросят у него прощения. Вот увидите!». В такой ситуации, когда владелец имения просит прощения у зарвавшегося управляющего, трудно сопереживать Сорину. Очевидно, что грубиян, «бурбон, монстр», подобный Шамраеву, не мог не появиться в его имении.

* * *

История дяди Вани, Ивана Петровича Войницкого, дает удивительную картину того, как знатный и богатый дворянин не просто отказался стать хозяином, но еще себя превратил в слугу, в управляющего. Об этом расскажет сам Войницкий, когда притязания его былого кумира, Серебрякова, на уклад, сложившийся в доме, и собственно на весь дом, приведут к предложению продать имение. В третьем действии Войницкий кричит: «Двадцать пять лет я управлял этим имением, работал, высылал тебе деньги, как самый добросовестный приказчик».

Войницкий действительно жил на нищенское жалованье безрадостной жизнью и работал, как приказчик, не беря себе заслуженного вознаграждения. А между тем Иван Петрович, чья скудная событиями жизнь свелась к заботам о постном масле и гречневой крупе, — сын тайного советника и сенатора. Звание члена Правительствующего Сената относилось к высшим почетным званиям Российской империи. Сенаторами могли быть министры и товарищи министра. Согласно табели о рангах, звание тайного советника в девятнадцатом веке принадлежало к третьему классу и могло быть приравнено к генеральскому.

Вся семья Войницких (и в этом одна из главных загадок «Дяди Вани») в полном составе пожертвовала своё огромное состояние на обеспечение жизни и деятельности сына дьячка, вчерашнего студента. Хотя Серебряков для круга, к которому принадлежали жена и дети сенатора, был плебеем и бедняком из низшего сословия. Однако, красавица-сестра Войницкого обожала своего мужа бесконечно. Мать Ивана Петровича любит своего зятя много больше своих детей и предана ему абсолютно и слепо.

А главный герой пьесы отказался от своей доли наследства в пользу сестры. После этого (очевидно, в качестве приданого) было куплено огромное имение. Оно стоило 95 тысяч. Только в господском доме этого имения — двадцать шесть комнат. Отец Войницкого уплатил за него семьдесят тысяч, и «осталось долгу двадцать пять тысяч».

Работая, «как вол», Иван Петрович Войницкий за 10 лет выплатил эти двадцать пять тысяч. Для сравнения, совсем небольшая усадьба Мелихово стоила Чехову при покупке 13 тысяч рублей. Но даже этой суммы у писателя не было целиком, поэтому деньги он выплачивал по частям, заложив купленное имение в банк.

Дядя Ваня упрекает Серебрякова, что тот платил ему нищенские деньги, 500 рублей в год, и ни разу не догадался прибавить хоть рубль. Это действительно небольшая сумма. 300 рублей в год составляла зарплата сельского учителя.

Ныне у Войницкого нет никакой собственности, он разочарован итогами прожитой жизни и ненавидит былого кумира, которому пожертвовал всем. Однако в конце пьесы покорно подтверждает, что будет и дальше работать на Серебрякова и что тот будет исправно получать все деньги. После всех бурь, скандалов, выстрелов пьеса кончается тем, что Соня и её дядя сидят со счетами. Соня, как будто забыла, что после смерти матери имение принадлежит ей одной. Она согласна по-прежнему, как экономка, трудиться на благо отца.

* * *

Вопрос об укладе, сложившемся в доме, о хозяине, который не может или не хочет быть таковым — один из важнейших в объяснении грядущих катастроф домов, усадеб, имений и их обитателей. Он был очень важен и для Чехова. С ранней юности, он взвалил на себя семейный «клобок» и зарабатывал деньги на содержание отца, матери, сестры, даже братьев. Освободиться от этого «клобка» он был не в силах.

Банкротство отца и бегство родных в Москву сыграли решающую роль в том, что Чехову пришлось стать опорой семьи. Мотив возможного разорения и бегства вплетен в сюжеты всех чеховских пьес. Как и в случае с семьей самого Чехова, виновными в разорении семейного дома оказываются не чужие «злодеи» или «обманщики», но прежде всего сами хозяева.

Парадоксально, но во всех пьесах Чехова владельцы имения не только не чувствуют себя хозяевами. Они даже отдают свою собственность, источник их материального благополучия, на откуп по сути случайным и бездарным людям, подобным Боркину и Шамраеву. Иванов, Сорин, Гаев — не хозяева, они не способны установить в своем доме свой порядок.

* * *

Но так ли важен этим странным «хозяевам» порядок, ритуал, обиход, на которых базируется течение обыденной жизни? На первый взгляд может показаться, что Прозоровы его ценят и придерживаются. Пьеса начинается эпизодом именин Ирины.

В доме собралось много гостей, что, казалось бы, естественно.

Однако из ремарки ясно, что сейчас утро, «в зале накрывают стол для завтрака». И собственно гостей ждут только к вечеру, когда и должно быть празднование.

Однако кроме обитателей дома — Ирины, Ольги и Андрея Прозоровых, Маши, её мужа Кулыгина — то есть семьи, в доме много не то что чужих, но посторонних. Складывается впечатление, что гости к Прозоровым приходят даже без особого приглашения — хотя это дом генеральских дочерей.

Чего стоит хотя бы их неизменный «домовой», доктор Чебутыкин. Он не просто гостит, но снимает квартиру в доме Прозоровых.

Его постоянное присутствие в семейном кругу он объясняет тем, что Ольга, Ирина и Маша — это самое дорогое, что только есть у него на свете. И что ничего нет в нём хорошего, кроме любви к ним, «если бы не вы, то я бы давно уже не жил на свете». Он говорит о себе: «Мне скоро шестьдесят, я старик, одинокий, ничтожный старик...». В этом признаниях не так много преувеличений, как может показаться.

Маша открыто, не стесняясь других, предупреждает его: «Только смотрите: ничего не пить сегодня. Слышите? Вам вредно пить». Она боится, что Чебутыкин, как это, возможно, бывало и раньше, напьется на празднике и всем, кроме него самого, будет неловко и стыдно. На что Чебутыкин отвечает, что «уж прошло», что уже два года у него запоев не было, а потом нетерпеливо добавляет: «Э, матушка, да не всё ли равно!» Это чебутыкинское «всё равно» повторится не раз и приобретет роковой смысл.

* * *

Постоянное пьянство Чебутыкина надоело всем. Однако Прозоровы терпят его. Почему, зачем? Чебутыкин — военный доктор. По-видимому, он служит в полку, которым командовал генерал Прозоров. Он знает Ирину со дня её рождения, он любил покойную мать сестёр. Однако это не объясняет причину — отчего он не мыслит своей жизни без Прозоровых. Очевидно, что как постоялец Чебутыкин доставляет много хлопот. Он дарит Ирине дорогой серебряный самовар, однако не считает стыдным или зазорным не платить за квартиру месяцами.

Из пьесы в пьесу Чехова кочует иногда комическая, иногда трагикомическая, иногда ернически злая фигура приживала. Приживал — не свой и не чужой, не хранитель дома, однако часть этого дома.

В «Иванове» это дядюшка главного героя, Шабельский. Сарра, жена Иванова, говорит, что за пять лет, что она живет с Шабельским под одной крышей, тот ни разу не сказал ни о ком хорошо, и что все у него подлецы и негодяи. Шабельский, ничуть не обидевшись, откликается на это признанием, что он «мерзавец и свинья в ермолке» и добавляет: «Кто я? Что я? Был богат, свободен, немного счастлив, а теперь... нахлебник, приживалка, обезличенный шут». В словосочетании «обезличенный шут», пожалуй, главное слово — обезличенный. То есть потерявший себя, своё место, свой пункт назначения и как бы увязший в чужой жизни.

В «Чайке» Константин Треплев, размышляя о шаткости и неопределенности своего положения, начнет с тех же слов. «Кто я? Что я? Вышел из третьего курса университета по обстоятельствам, как говорится, от редакции не зависящим, никаких талантов, денег ни гроша, а по паспорту я — киевский мещанин». Треплева мучает то, что в гостиной его матери, известной актрисы, гости будто измеряли его ничтожество и он «страдал от унижения». Сейчас он живет в имении дяди, однако мать не перестает упрекать его в несостоятельности и в запальчивости кричит: «Киевский мещанин! Приживал!».

К краешку чужого гнезда прилепился и Илья Ильич Телегин в «Дяде Ване». Телегин, по-видимому, много десятилетий живет в имении. Он помогает Войницкому и Соне вести хозяйство. С какой-то странной гордостью повествует о том, почему столько лет обитает в чужом доме, не имея своего крова и средств к существованию: «Жена моя бежала от меня на другой день после свадьбы с любимым человеком по причине моей непривлекательной наружности. После этого я своего долга не нарушал. Я до сих пор её люблю и верен ей, помогаю, чем могу, и отдал своё имущество на воспитание деточек, которых она прижила с любимым человеком». Обезличенным шутом Ивана Ильича назвать трудно, он добр и кроток, однако он настолько стушевался и стал частью чужой семьи, что с ним не церемонятся и едва ли ценят. У него кличка — Вафля, «по причине рябого лица», а живущая в доме Елена Андреевна никак не может запомнить его отчество.

И в «Дяде Ване» тоже прозвучит пресловутое — «приживал». В последнем действии Телегин с горечью расскажет няньке Марине, как шел деревней, а лавочник сказал ему вслед: «Эй ты, приживал!»

* * *

Мир русской усадьбы, богатой или обедневшей, располагал к тому, что к нему лепились бедные родственники, «странные» люди, юродивые и богомольцы. Таким знали и описывали этот мир писатели-дворяне: Аксаков, Тургенев, Толстой, Достоевский.

Так, в повести Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» героиня долго не давала согласия на женитьбу сына, уверяя его, «что имения его, двухсот пятидесяти душ, и без того едва достаточно на содержание его семейства (то есть на содержание маменьки, со всем её штабом приживалок, мосек, шпицев, китайских кошек и проч.) И именно с воцарением всего «штаба» в имении Ростанева появляется там приживал Фома Опискин, ставший домашним божком и идолом всего семейства.

Нахлебников было много и в богатых купеческих домах. В пьесе А.Н. Островского «На всякого мудреца довольно простоты» в доме Турусиной, богатой барыни родом из купчих, обитает несколько приживалок, означенных автором лишь номерами — первая и вторая. Приживалки видят «вещие» сны и гадают барыне на картах.

Но Прозоровы принадлежат совсем иной среде, где принят другой обиход. Ирина вспоминает, что в доме не было прислуги и всю домашнюю работу выполняли денщики. И приживалы здесь другие.

Телегин, Треплев, Чебутыкин выбирают свою участь по доброй воле. Нельзя сказать, что они немощны и не могут сами содержать себя, как старик-лакей Фирс в «Вишнёвом саде». Это очень странные приживалы, из которых Чебутыкин — самый необыкновенный и экзотический.

В отличие от героев Достоевского или Островского, он не служит своим господам, даже не стремится нравиться им или использовать их. Чебутыкин — как закваска, которая заставляет если не бродить, то хотя бы добавляет остроты. Тем более, что Чебутыкин, при всей любви к сёстрам Прозоровым, себя не стесняет.

Неизвестно, поселился ли Чебутыкин в доме недавно или квартировал здесь еще при жизни генерала Прозорова. В невысказанном вопросе, отчего его терпят сёстры и почему он живет в их доме, словно сквозит какая-то тайна, о которой не хотят говорить.

Может быть, поэтому чеховские «приживалы», пусть даже и вполне расположенные к хозяевам, обнаруживают неблагополучие и открытость несчастиям.

* * *

Дом Прозоровых сразу кажется излишне гостеприимным.

Словно его хозяева боятся остаться в одиночестве. Еще только полдень, подают завтрак, однако, кроме Чебутыкина, в гостях у сестёр уже собрались штабс-капитан Солёный, поручик Тузенбах, чуть позже явятся и другие офицеры. Непонятно, служили ли эти офицеры под началом отца сестёр или же их привлекает дом, где любят военных.

Кажется, что в этот дом можно придти вовсе без приглашения.

Тузенбах как бы между прочим сообщает хозяевам, что сегодня к ним с визитом будет его новый батарейный командир Вершинин.

Из земской управы приносят пирог от пока неведомого зрителю Протопопова.

Маша, пытаясь оградить семью от ненужного гостя, сердито замечает: «Не люблю я Протопопова, этого Михаила Потапыча, или Иваныча. Его не следует приглашать». Ирина, поняв раздражение Маши, как бы оправдываясь, поспешно отвечает: «Я не приглашала». Кажется, что Прозоровы, за исключением Маши, живущей уже своей семьей, забыли о своей роли хозяев и распорядителей дома. В записях на отдельных листах, сохранившихся в архиве писателя, есть такие, которые можно отнести к замыслу и сюжету будущей пьесы «Три сестры». Среди них: «К ним ходят только затем, чтобы отдохнуть, посидеть, потолковать, успокоиться, закусить». Написано это словно об укладе семейства Прозоровых.

Создается впечатление, что это не дом, где обитают молодые женщины и их брат, вчерашний студент, но некий клуб, где посетители ведут себя непринужденно, не обращая особенного внимания на хозяев. Барон Тузенбах привычно философствует, Чебутыкин отпускает ехидные остроты, а Солёный столь же привычно пытается шокировать окружающих. Некоторые реплики, остроты и тирады будто бросают тень на слова героев. Как и ремарки пьесы.

В самом начале впервые звучит рефрен: «Уехать в Москву. Продать дом, покончить всё здесь и — в Москву...». Эта реплика принадлежит Ирине. Ольга немедленно откликается: «Да! Скорее в Москву». И сразу вслед за этим следует ремарка автора — «Чебутыкин и Тузенбах смеются». Барон и доктор смеются не над мечтаниями сестёр, они ведут свой разговор. Но часто такой смех гостей сопровождает самые главные слова, которые сёстры повторяют друг другу. Когда Ольга говорит о том, как ей страстно захотелось на родину, в её монолог вплетаются фразы Чебутыкина и Тузенбаха — «Черта с два!», «Конечно, вздор».

Разговоры, споры, философствования гостей в доме Прозоровых — это не фон, высвечивающий особенность или необыкновенность главных героев. Прозоровы создали свой мир. Этот мир легко принимает людей, у которых нет своего домашнего очага. Они квартируют. Когда является подполковник Вершинин, он сразу чувствует себя почти своим в незнакомом ему доме. Он так и говорит: «Мне у вас так хорошо!». Здесь все, не только сёстры, мечтающие о Москве, как будто не живут, но пережидают отрезок жизни.

* * *

Сёстры, узнав, что Вершинин бывал в их московском доме, приходят в волнение. Маша даже вспоминает «влюбленного майора» и без обиняков заявляет гостю: «О, как вы постарели!». Причем это говорит Маша, которая будет во втором действии уверять Вершинина: «Про мужа я не говорю, я к нему привыкла, но между штатскими вообще так много людей грубых, не любезных, не воспитанных. Меня волнует, оскорбляет грубость, я страдаю, когда вижу, что человек недостаточно тонок, недостаточно мягок, любезен».

Недостаток тонкости и воспитанности скорее присущ не мужу Маши, но самой героине. В первом действии Кулыгин просит жену пойти с ним на прогулку, которая устраивается для педагогов и их семейств. Маша, невзирая на то, что вокруг гости и посторонние люди, привычно отвечает: «Хорошо, я пойду, только отстань, пожалуйста...». Это же — «отстань» и — «пристаешь тут, покоя от тебя нет», «надоела» она бросит в сердцах старой няньке. В своих перепадах настроения умная и чувствительная Маша порой не щадит близких.

Кулыгин же, при всей своей ограниченности, остается на протяжении всей пьесы любезным и воспитанным, даже в обидных и оскорбительных для него ситуациях.

Казалось бы, резкие, порой грубоватые реплики Маши диссонируют общему тону разговоров, которые ведутся в пьесе. Но так ли это? В первом действии у Прозоровых собрались вовсе не обыватели, но учитель Кулыгин, офицеры, преподавательница гимназии Ольга, любительница музыки Маша и грезящая о высоком труде Ирина. За монологом Ирины звучит гимн Тузенбаха, не работавшего ни разу в жизни. Первый раз пришедший в дом подполковник Вершинин тоже включается в эту череду монологов на отвлеченные темы. Он начинает с увлечением толковать о том, что может считаться высоким, а что — жалким и смешным.

Кажется, что это типичные разговоры интеллигентов конца XIX века, во многом наивные и прекраснодушные. Однако в тоже время добрый и воспитанный Тузенбах, сообщая о возможном визите своего батарейного командира, не может удержаться от злословия и говорит присутствующим, что Вершинин женат второй раз, что жена эта «какая-то полоумная» и часто покушается на самоубийство. И добавляет, что он сам давно бы ушел от такой, а Вершинин только терпит и жалуется. Очевидно, что Вершинин привык всем и везде рассказывать о передрягах своей семейной жизни.

И действительно, уже в первый свой визит Вершинин жалуется, что у него жена, дама нездоровая, и две дочери, и что если бы начинать жизнь сначала, то он бы не женился. Еще не успела появиться Наташа, а сёстры уже успели рассказать своему новому знакомому, что их брат влюблен в одну здешнюю барышню. Маша принимается подробно описывать подполковнику, как дурно одевается Наташа — «не то чтобы некрасиво, не модно, а просто жалко». Она добавляет, что у Андрея есть вкус и что он не влюблен, а просто дразнит их и дурачится. И что по слухам Наташа выходит замуж за председателя здешней управы, Протопопова.

Чуть позже является без приглашения сама Наташа, которую ждали лишь к ужину. Едва расцеловавшись с гостьей, Ольга прямо говорит ей: «На вас зеленый пояс! Милая, это не хорошо!». Наташа, не понимая, спрашивает: «Разве есть примета?». В ответ Ольга, не стесняя себя деликатностью, объясняет, что Наташе зеленый пояс не идёт и что это «как-то странно».

Заканчивается первое действие застольем. Гости перекидываются репликами и шутят. Вечером всех снова ждут в гости. Вершинин просит хозяев: «Позвольте и мне придти в гости» и получает приглашение Ирины. Наташа отзывается на это фразой: «У них попросту». Вряд ли барышня Наташа рождена в благородном семействе или же получила особенное воспитание. Однако даже для неё в доме Прозоровых всё «попросту». Простота в данном случае, как это понимает «мещанка» Наташа, обозначает отсутствие некоего заведенного порядка и неких границ между своими и чужими.

* * *

Сёстры привыкли к тому, что в их доме на праздники было много людей. Маша вспоминает, что в «прежнее время, когда был жив отец», на именины приходило всякий раз по тридцать-сорок офицеров, было шумно, а сегодня «только полтора человека и тихо, как в пустыне». А между тем за завтраком в день именин будет сидеть тринадцать гостей, и еще двое офицеров запоздают.

Так что «пустыня» эта весьма своеобразна, или Маше уже везде одиноко и грустно.

Тоска обитателей о времени, когда в доме бывало много гостей, станет одним из мотивов пьесы «Вишнёвый сад». Беспечные брат и сестра, владельцы имения, «прогуляли», «проели» и дом и сад, однако в день торгов приглашают оркестр и затевают бал. Платить музыкантам нечем. Раневская, как и Ирина, тоскует о прошлом и недовольна балом, затеянным «некстати». Лакей Фирс ворчит, что раньше на балах в доме танцевали генералы, бароны, адмиралы, а «теперь посылаем за почтовым чиновником и начальником станции, да и те не в охотку идут».

В двух последних пьесах Чехова празднование — это отсрочка, парадоксальная возможность забыться, забыть о том, что повода для веселья нет вовсе. Такой праздник — это даже не тоска по ушедшему времени. Но, скорее, тоска по отлаженному годами, десятилетиями укладу, когда «был жив отец» и в дом приходило много офицеров, когда «мужики были при господах, а господа — при мужиках».

Сёстры и брат не любят город, в котором живут. Вряд ли они ощущают своё жилище домом, хотя и являются его собственниками. В мечтаниях они уже в Москве, а в обыденной жизни занимают своё время игрой на скрипке, разговорами о прекрасном будущем, шуточками и развлечениями. Развлечения эти милые, почти детские. Гости приносят молодой девушке на именины забавные или смешные подарки, как будто играют в какую-то придуманную игру. Чебутыкин дарит серебряный самовар, Кулыгин второй раз преподносит сочиненную им историю местной гимназии, а Андрей радует сестру рамочкой для портрета, выпиленной собственноручно. Роде и Федотик принесли букет цветов и волчок.

Многозначителен финал застолья в «Трёх сёстрах» — гости сконфузили Наташу своими шуточками, и она убегает из залы в гостиную. Андрей бросается её утешать и объясняется в любви. Далее следует поцелуй. Андрей уверяет смущенную Наташу: «О, нас не видят! Не видят!». Однако уединение в доме Прозоровых невозможно. Входят два офицера и, увидев целующуюся пару, «останавливаются в изумлении». Такой пассаж выглядит почти что водевильным (точно так же оканчивается «Медведь» Чехова).

Но в семейной драме подобная мизансцена далека от комического пассажа.

В дом входит новая хозяйка и праздникам здесь более не бывать, что и подтверждает второе действие пьесы — несостоявшееся празднование святок.