В участи русских гениев прошлого века есть одно очевидное сходство. При жизни они раздражали многих современников. Некоторым казались даже невыносимыми, достойными отлучения от литературы, от жизни. Критики хвалили их чаще всего сдержанно, а ругали порою так, будто выносили приговоры или сводили личные счеты. Частная жизнь иногда становилась достоянием газет, досужих сплетен в окололитературных кругах, домашних разговоров доверчивых читателей в городах и весях России.
Воздать должное спешили уже в посмертных речах. И тут же родные, близкие, знакомые начинали творить легенды. Без злого умысла. Хотя всегда находился мемуарист, готовый открыть «правду» об ушедшем гении, доказать, что он был заурядным человеком.
Легенды неизбежны. Потому что авторы воспоминаний о чем-то умалчивают, что-то толкуют в выгодную для себя сторону, чему-то придают особое значение в ущерб остальному, а чего-то не замечают или не понимают вообще.
Легенды живучи. Они питают воображение потомков, сводя интерес к некоторым моментам из жизни гения. Что хорошо знают исследователи и экскурсоводы в мемориальных музеях. Но при этом часто сами культивируют излюбленные легенды. Не смущаясь недостаточностью и приблизительностью источников, они воссоздают судьбу гения. Иллюзия, будто можно сквозь воды иного времени рассмотреть подлинный облик и услышать неискаженный голос неповторимой личности, соблазнительна. Это искушение так очаровательно, что авторы жизнеописаний часто искренне претендуют на особое знание, им кажется, что они обладают всевидящим взглядом.
Такого знания и такого взгляда у потомков нет. Никакие источники, документы, догадки, построения ума или прозрения души не вернут ушедшее таким, каким оно было, не расскажут о гении более того, что он сам рассказал о себе в своих дневниках, письмах и произведениях.
В них он открылся своим современникам и потомкам, унеся все остальное с собою, чего никто и никогда не угадает, не воскресит и не узнает.
Каждый прочтет и услышит в произведениях, письмах и дневниках гениального писателя то, что ему сегодня прочтется и услышится. Какая-то пора в судьбе личности, очаровавшей надолго нашу душу, кажется особенно значимой, созвучной собственным настроениям.
Кого-то в жизни Чехова привлекает начало, Таганрог, гимназические годы. Кому-то интереснее его московская университетская юность. Или последние ялтинские годы. Для многих главным словом стало Мелихово.
Мелиховская пора, особенно вторая ее половина, 1895—1898 годы, время творческих и человеческих сверхусилий, надежд на здоровье, достаток, свою семью. Время утраты этих ожиданий.
Невозвратимое, не подвластное воскрешению, оно все-таки проступает в произведениях Чехова тех лет, в его письмах, в дневниковых записях и воспоминаниях современников, составивших предлагаемую хронику.
| К оглавлению | Следующая страница |