«Вид на озеро»

В характеристике пьесы, которую дал Чехов в письме Суворину 21 октября 1895 года, есть, как мы помним, слова: «...пейзаж (вид на озеро)...».

Вряд ли, конечно, это случайно, что в кратком, в нескольких строках определении особенностей пьесы он оговорил эту «пейзажную» подробность. Она действительно важна.

Озеро в пьесе — больше чем пейзаж; без него трудно ощутить всю ее образно-символическую атмосферу. Когда начинается треплевская пьеса, «открывается вид на озеро; луна над горизонтом, отражение ее в воде; на большом камне сидит Нина Заречная, вся в белом».

После провала пьесы Аркадина рассказывает Тригорину: «Лет 10—15 назад, здесь, на озере, музыка и пение слышались непрерывно почти каждую ночь...»

Кончается первое действие разговором Маши с Дорном — она признается ему в своей любви к Треплеву, и он восклицает: «Как все нервны! Как все нервны! И сколько любви... О, колдовское озеро!»

Треплев так говорит об охлаждении к нему Нины: «страшно, невероятно, точно я проснулся и вижу вот, будто это озеро вдруг высохло или утекло в землю».

«Присутствие» озера непрерывно ощущается в пьесе. Тригорин, рассказывая Нине о себе как писателе, признается: «Я люблю вот эту воду, деревья, небо...»

В последнем действии озеро приходит в волнение, разыгрывается гроза. «На озере волны, — говорит Маша. — Громадные».

Вместе с озером возникает и образ чайки. Появляясь впервые, Нина говорит в первом действии Треплеву: «...меня тянет сюда к озеру, как чайку... Мое сердце полно вами». И в финале она снова приходит к озеру, к Треплеву и снова, сбиваясь, путаясь в словах, сравнивает себя с чайкой. В сущности, действие пьесы и развертывается между двумя приходами Нины — Чайки к озеру. Это один из самых важных мотивов, связанных, как увидим, с общим построением пьесы, ее композиционной структурой.

Образ-символ чайки становится «своим», особенно значительным и для Треплева. Во втором действии он кладет у ног Нины чайку, которую «имел подлость убить». «Скоро таким же образом я убью самого себя». Нина отвечает: «В последнее время вы стали раздражительны, выражаетесь все непонятно, какими-то символами. И вот эта чайка тоже, по-видимому, символ, но, простите, я не понимаю...» Однако ведь еще совсем недавно она сама сравнивала себя с чайкой. Тем сильнее вновь вспыхивают у нее в финале воспоминания об озере, о себе — чайке, о «нашем театре».

Образ — символ чайки, переливающийся разными значениями, по-разному живет в душе Треплева и Нины, то соединяя, то разъединяя их. Совершенно по-иному преломляется этот образ в сознании Тригорина. Увидев убитую чайку, он заносит в свою книжечку «сюжет для небольшого рассказа»: девушка «любит озеро, как чайка, и счастлива, и свободна, как чайка. По случайно пришел человек, увидел и от нечего делать погубил ее, как вот эту чайку».

В четвертом действии Тригорин тоже возвращается в усадьбу, но как непохожа его встреча с озером на Нинину. Он деловито сообщает, что хочет осмотреть то место, где игралась пьеса: «У меня созрел мотив, надо только возобновить в памяти место действия».

Шамраев напоминает Тригорину, что изготовил — по его просьбе — чучело чайки, которую застрелил Треплев. Но Тригорин не помнит, о чем просил. Спустя некоторое время, уже в самом финале, Шамраев подводит Тригорина к шкапу:

«Вот вещь, о которой я давеча говорил... (Достает из шкапа чучело чайки.) Ваш заказ.

Тригорин (глядя на чайку). Не помню! (Подумав.) Не помню!

Направо за сценой выстрел; все вздрагивают».

Так столкнулись в финале «Чайки» бесповоротный выстрел Треплева, который за все платит жизнью, — и равнодушное, безразличное, хочется даже сказать, «чучельное» тригоринское «не помню!».

В некоторых статьях главное внимание обращали на слова героя, что он «не пейзажист только», но еще и гражданин. И начинали характер действующего лица подтягивать к этим высоким словам. Была даже традиция — говорить, что в Тригорине Чехов изобразил чуть ли не самого себя. А. Измайлов, один из первых биографов Чехова, писал:

«Треплев со своей трепетностью и неврастенией настолько же не герой его <Чехова> романа, насколько герой Тригорин, с своим мудрым спокойствием опыта и холодноватою самооценкою таланта»¹.

Александра Яковлевна Бруштейн горячо возражала против манеры исполнителей роли Тригорина гримироваться под Чехова и даже называла это «кощунством, на которое тяжело смотреть». А о сцене с тригоринским «неузнаванием» чайки писала: «...глаза его пусты — никаких воспоминаний о подстреленной чайке, о брошенной Нине Заречной у него нет. Он не лжет, он в самом деле все забыл. Записная книжка у него только в кармане. В уме, в сердце его не запечатлевается ничего»².

Если говорить об отношении к образу-символу чайки героев пьесы — людей искусства, — то линия раздела пройдет так: Треплев — Нина окажутся по одну сторону, Тригорин — Аркадина — по другую. Первым двум этот образ, хотя и по-разному, говорит очень много. Для вторых это — «не помню!» или «не знаю». Такое разделение дает себя знать в разных сюжетных аспектах. Мы уже видели, говоря о стиле любовных объяснений Тригорина и Аркадиной, как они близки друг другу.

Символический образ чайки, давший пьесе название, вбирает — в особом преломлении — темы искусства и любви, пересекающиеся в отношениях героев, — важнейшие мотивы пьесы³.

В этом смысле «Чайка» занимает совершенно особое место в драматургии Чехова. Ни в «Безотцовщине», ни в «Иванове», ни в «Лешем» образный мотив-заглавие не играл такой активной (хотя и скрытой), определяющей роли.

И эта «заглавная» роль лейтмотива парадоксально сочетается с отказом автора от «моногеройности», с многоколейностью и разветвленностью сюжета.

Примечания

1. Измайлов А. Чехов. 1860—1904. Жизнь — личность — творчество. М., 1916, с. 435.

2. Бруштейн А.Я. Страницы прошлого. М., «Сов. писатель», 1956, с. 101—102.

3. В символичности этого образа было что-то непривычное, озадачивающее. И неслучайно именно этот образ-символ был так безапелляционно осужден в протоколе Театрально-литературного комитета от 14 сентября 1896 года: «...не будь этой «чайки», комедия от того нисколько бы не изменилась и не потеряла ни в своей сущности, ни в своих подробностях, тогда как с нею она только проигрывает» («Чайка» в постановке Московского Художественного театра. Режиссерская партитура К.С. Станиславского. Л.—М., «Искусство», 1938, с. 12).

Тонкие замечания о роли символа чайки, ставшего лейтмотивом пьесы, см. в статье Б.А. Ларина «Чайка» Чехова (Стилистический этюд)» в сборнике «Исследования по эстетике слова и стилистика художественной литературы» (Л., Изд-во ЛГУ, 1964), а также в сборнике избранных статей того же автора «Эстетика слова и язык писателя» (Л., «Худож. лит.», 1974, с. 147—155).