В ялтинском Доме-музее А.П. Чехова 2-го мая 2003 года назревала легкая паника. Президенты В.В. Путин и Л.Д. Кучма надумали посетить Белую дачу писателя! Идея, очевидно, пришла по ходу визита (вроде бы настоял российский президент) — в программе их крымской встречи посещение музеев не значилось, поэтому ни городские власти, ни нас, естественно, не ориентировали.
Конечно, в тихой музейной заводи такие посещения — словно падение кометы. Кучма, если честно, долго игнорировал существование чеховского мемориала. На юбилей татарского просветителя Исмаила Гаспринского приезжал, а Антона Чехова вниманием не удостоил. Хотя я специально посылал ему приглашение на 100-летие Белой дачи. И даже когда нас довели «до ручки» — отдел охраны подал в суд за неплатежи и собирался описать музейное имущество — даже и тогда палец об палец не ударил. Ветеран войны, освободитель Ялты Андрей Василенко увидел в своем Донецке передачу по телевидению о бедствиях музея и возмутился. Чего ради, лежа в 1944 году с ранением в Ливадии, он ковылял к Марии Павловне и приводил Белую дачу в порядок после трех лет оккупации? Ветеран написал Л.Д. Кучме письмо. Взывал к совести. И что? Президент переслал письмо в правительство, те — в министерство культуры Украины, министерство — по нисходящей в Симферополь, где вечному заместителю министра культуры поручили дать ответ — об отсутствии средств, естественно. Круг замкнулся. Но проблемы так и остались — и оползень, из-за которого, того гляди, упадет угол здания литэкспозиции, и пятимесячные долги по охране, и холод в мемориальном доме, и прочие беды.
Тем временем маховик раскручивал обороты. Улицу Кирова, на которой расположен музей, 3-го мая с утра перекрыли. На всем обозримом пространстве синеют форменные фуражки. Толпы служивого народа, как муравьи, снуют по дорожке сада. Садовники просят разрешения перетащить «трапику» с верхнего дворика к нижнему входу. «Трапика» — термин изобретения Павла Егоровича Чехова. Так он приставные растения в бочках величал. Есть старая фотография: Чехов в кресле на балконе, за спиной кадка с цветущим олеандром. Вот и мы завели «трапику». Пальму и лимон в здоровенных пластмассовых горшках уже пытались украсть. Даю добро на перенос.
Явилась заместительница начальника Управления пресс-службы президента Украины: надо показать маршрут, на маршруте показать объекты показа. Явился начальник протокола президента России: та же процедура. Явилась украинская «служба безпеки»: тоже маршрутом интересуются, требуют список музейных работников. Снова пробежка по мемориальному дому, где шныряют служебные собаки. Человек в сером пиджаке достает из портфеля протокол, требует расписаться. В чем? Оказалось, огнетушители наши небезопасны — один висит аж с 1987 года! Взорваться может! Марина Сосенкова, главный хранитель, в сопровождении «серых пиджаков» обходит закоулки, где хранится экспонатура. Осмотрели шкафы, ящики, сундуки.
— Как попасть на чердак? — интересуется одна служба.
— Где будет лежать Книга для отзывов? — интересуется другая.
— Где ручка, которой будут писать президенты? — вопрошает третья и развинчивает нехитрый инструмент цивилизации. Наверное, и пластмассовая ручка может оказаться «стрелялкой». Но чтобы в Чеховском доме?..
Подходит час «икс». Беготня продолжается. Вижу стоит знакомый по визиту китайского председателя Цзян Цземиня сотрудник «девятки» в голубом костюме и энергично бухтит в свой телефон. Он еще не знает. Мы молчим... Потихоньку перебираюсь к литературной экспозиции, где толпится музейный люд и снуют сотрудники спецслужб. По их каналам информация еще не прошла, все заняты делом, у всех на лицах крайняя озабоченность. Оказалось посещение перенесли на завтра.
Наутро достал из черного портфельчика текст лекции про древнерусскую «Задонщину», поехал в институт просвещать первокурсников. Понятно, что лекция читалась поперек текста, мысли витают далеко от нашествия Мамая;
дай Бог справиться с нашествием президентской обслуги. Так их много — оторопь берет!
На следующий день, 4-го мая, в одиннадцать подъезжаю к музею. У ворот два караульщика. На территорию музея машину не пускают. Там вовсю кипение административно-охранительных титанов. Снова собаки, огнетушители, пробежки по маршруту: тут вы показываете бамбук, тут «личники», тут пресса, тут охрана. Приготовил скромную стопку наших даров — сборники, путеводители. Смотрю, куда определили «трапику», то есть растения в кадках. Высокий лимон поставили у низкой балюстрады. Нехорошо!
— Ребята, помогите-ка! — обращаюсь к охранникам, безмолвно торчащим у входа в Белую дачу. Дюжие парни безропотно берутся за неподъемные кадки и делают рокировку. Вот так лучше!
Вспомнил пример удачного приема китайского председателя — мы тогда показали гостям фигурку: то ли неведомый божок, то ли неизвестный философ. Чехов ее в Гонконге купил. Цзян Цземинь сидел на подоконнике чеховского кабинета, держал эту фигурку на ладони, и весь китайский синклит минут десять оживленно дискутировал. Решили, что это философ Лао Цзы. По отработанной модели решили показать нынешним гостям тоже что-нибудь интересное: кипарисовый крест Антона Павловича, молитвенник. Ну еще учебник по анатомии студента «Московского императорского университета» положить. С чеховским автографом, разумеется.
Часам к двенадцати все вопросы утрясли. Каждый знал свой маневр. Я настоял, чтобы для музейной истории с фотоаппаратом работала заведующая общим отделом Ира Урденко. Вручил ей «мыльницу» с лазерным дальномером, с цветной пленкой. Показал, как работать. Слегка нажмешь кнопку — зеленый огонек загорится: это лазерный дальномер. Потом смело нажимай спуск. Ирине разрешили снимать только в саду — в дом и на верхний дворик не пустили. Все равно — девушке память! В двух шагах от президентов! Такое — раз в жизни случается!
Появился мэр Ялты Сергей Брайко. Он должен встречать гостей у входа в музей. Потом, после экскурсии, поведет их по набережной — показать плоды трудов своих.
Около часу дня, словно ветер пробежал по головам, народ бросился по местам. Едут! Я занимаю позицию у нижнего трапа. Вижу, как за кустами замельтешили лица и фуражки. Ага, слева — это Кучма в белой тенниске и песочного цвета брюках. Путин на полшага впереди. Темный с иголочки костюм с модными узкими лацканами, темно-синяя рубашка без галстука, пуговка у горла застегнута.
— Геннадий Александрович... Геннадий Александрович... — пожимаю протянутые руки. Рукопожатие без особых примет. Жмут ни сильно, ни слабо. Пытаюсь преодолеть естественный в таких случаях мандраж, из-за которого потом ничего не помнишь. Фокусируюсь. Первые лица тщательно выбриты. Лицо Кучмы не склонно к загару и чуть розовато. Выражение некоторой усталости и смиренности: надо так надо, никуда не денешься. Путин невысок, лицо обыкновенно-русское, бледного пергамента, глаза поставлены близко, чуть покраснели... Мало спит, наверное...
Приглашаю гостей в сад. Предупредили: времени будет 30—35 минут, на литературную экспозицию не хватит. Начинаю свою лебединую песню: «Поздоровайтесь с чеховской шелковицей... Это любимая скамейка Антона Павловича, сиживал с Максимом Горьким... Сад цветет круглый год... «Вечная весна»... В январе зацветает жимолость душистая, в феврале цветет вот этот чеховский кизил... желтые, знаете, венчики...»
Путин удивленно качает головой: неужели действительно кизил? Смотри, какой толстый ствол! Руку протянул, потрогал... Оживление при виде бамбука, выращенного Чеховым «на удилища». Заядлый был рыбак! Путин — тоже.
— Как это называется? — периодически переспрашивает Путин, и я повторяю: мушмула японская, цветет в ноябре—декабре. А вот индийская сирень — видите, с голыми стволами — зацветает первого августа.
— Неужели всегда первого?
— Плюс-минус...
— Я думал, это «бесстыдница»...
Кучма наклонил голову и вяло поглядывает по сторонам, предоставив развивать разговор гостю. Периодически мы останавливаемся. Я показываю чеховский османтус, который зеленеет под кроной ливанского кедра; ему уж сто с лишним лет, а росточком не выше двух метров.
— Видите, какие колючие листья? В народе кустарник прозвали — «тещин язык».
Путин оживился:
— Как, вы говорите, называется?
— Османтус падуболистный. «Тещин язык». Можете украсть листочек.
— Ну, красть как-то не...
— Сорвите в подарок.
Путин действительно сорвал небольшой лист. Куда положил, я не углядел, а Кучма проникся уважением к моим познаниям в дендрологии и спросил, какое у меня образование.
— Филолог, кандидат наук.
— Чувствуется, на своем месте человек.
Веду гостей вдоль фасада Белой дачи к кедру, у него на стволе большая цементная пробка. Фронтовая рана! Следы от осколка бомбы, которая упала в сад весной 1944 года. Говорю, что всегда специально водим сюда немцев, чтобы помнили...
— Они помнят... — негромко, но убедительно говорит Путин.
Рассказываю про керамический кувшин для выделки вина — подарок Константина Ушкова, владельца имения Форос. Чехов использовал его для сбора дождевой воды, и за это писателя сильно хвалил Егор Кузьмич Лигачев. Он посетил музей в 1980-х годах, в разгар борьбы за народную трезвость. Тогда в Крыму свели сотни гектаров виноградников. Путин прокомментировал: дескать, действительно большая глупость была. Переспросил, когда Лигачев побывал в музее.
После рассказа о целебных свойствах цветущей глицинии, которая подавляет туберкулезную палочку, веду гостей в дом. Представляю им Марину Марковну Сосенкову, главного хранителя музея: «хозяйка Чеховского дома». Путин проходит вперед, за ним — Марина Марковна и Кучма. Я замыкаю процессию.
Гости удивились, как долго жила Ольга Книппер: пережила мужа аж на 55 лет!
— А когда Антон Павлович... э-э-э...? — спросил Путин.
— В девятьсот четвертом, — отвечаю. Но не принято у нас говорить о смерти Чехова до окончания экскурсии. У нас живой дом — и о Чехове говорим, как о живом. До времени... Затем Путин спросил:
— Чехов вроде называл свой дом «тюрьмой»?
— Он и Ялту «теплой Сибирью» называл, — отвечаю. — Больному человеку везде свет не мил.
В комнате родственников интерес вызвала книжка Михаила Павловича Чехова «Закром. Словарь для сельских хозяев». Михаил издал ее в девяностых годах позапрошлого века, когда состоял «управляющим Мелиховского имения». По примеру Шамраева из «Чайки» распоряжался лошадьми. Всегда была дилемма: то ли их на работу отправлять, то ли гостей развозить. Гостей в Мелихове всегда было видимо-невидимо.
— Посмотрите, что он написал сестре: «Интенсивной Маше от экстенсивного Миши».
Заулыбались. Потом оценили изящное издание «Каштанки», которое Антон Павлович подарил племяннику Мише Чехову — будущему знаменитому актеру и режиссеру. Какая бумага! Какие рисунки!
— Иллюстрации чьи? — не замедлил с вопросом Путин.
— Кардовского. У него потом учился живописи племянник Чехова Сергей.
Путин кивнул. Как-никак, петербургское издание. И Александр Чехов (Седой), старший брат Антона Павловича, в Петербурге жил, и Путин — из тех краев выходец.
В гостевой комнате живал Максим Горький, даже был прописан. Рукой шибко грамотного пристава в домовой книге записано: «Алексей Максимов Пешков. Летиратор». Гости смеются и смакуют словечко: «Ле-ти-ра-тор»!
— А вот кресло в белом чехле — от Шаляпина досталось. Председатель Цзян Цземинь — он меломан известный — захотел посидеть...
— А петь — не пел? — вопрос Путина.
— Петь — не пел, а на пианино в гостиной играл. Мелодию неизвестного китайского композитора.
— Он и спеть может, — замечает иронично Путин, — он не стеснительный...
Пока мы поднимаемся по крутой лесенке на второй этаж, вся корреспондентская рать на рысях мчится в обход. В комнате матери писателя Путина заинтересовала фотография Ольги Книппер на этажерке. Наклонился, пытаясь разобрать дарственную надпись: «Дорогой мамаше от...»
— «от кривоглазой Ольги». Видите, один глаз на фото косоват получился.
— Тут написано «мамаши»...
— Раньше на конце ставили «ять»; «ять» в скором письме похож на «и».
— Да нет, — настаивает Путин. — Все-таки «и». Она немка была?
— Чистокровная немка. Может, не углядела...
Я рассказываю, как в годы Гражданской войны бандиты грабили чеховскую дачку; Иван Павлович, брат писателя, заперлись с женой в этой комнатке и сидели, как мышки, а потом стали кричать «Караул!». Бандиты выскочили на улицу и принялись палить в окно из наганов. Наверное, до сих пор бандитские пули в стене сидят...
Входим в кабинет — у окна уже целая шеренга телекамер.
— Здесь, — указываю на обстановку кабинета (если указывать на стол, то получится, что именно за этим столом Чехов написал свои пьесы, чего на самом деле не было: этот стол жена подарила в начале 1904 года), — здесь Антон Павлович написал «Даму с собачкой».
— «Три сестры», — поднимает палец Путин.
— ...и «Вишневый сад», чье столетие мы отметили недавно на международной конференции.
Моргаю Марине; Марина подает стопку чеховских реликвий. На книгах лежит кипарисовый крест, который достали специально для Путина. Кучма берет деревянный крест в правую руку и делает движение, похожее на то, как священник благословляет паству.
В спальню корреспондентов, слава Богу, не пустили. Я рассказал и про зубную щетку Чехова, которую некогда украли японские экскурсанты, и про шкаф, в котором хранится ружье — подарок Левитана. Вместе на охоту ходили.
— А вот знаменитый шкаф, который упомянут в «Вишневом саде». Мать хранила тут сладости, дети увивались вокруг и награждали шкафчик ласковыми именами. Так из семейного фольклора и родилась знаменитая фраза: «Дорогой, многоуважаемый шкаф! Приветствую твое существование...» Я, когда маленьким был, тоже любил у матери таскать сахарок.
В кабинете показываю два изящных этюда Левитана. Один называется «На тяге»:
— Видите, вечерняя зорька... вдоль просеки вальдшнеп тянет... самочка свечкой взлетает... Внимание привлекает. Охотники обычно шапку подбрасывают; самец замирает, длинным носом вниз уставится, где, дескать, подруга-то? В это время его и бьют.
— Знаю, знаю, — говорит Путин. — И я стрелял, да ни разу не попал.
— И я не попал, — развожу руками. Вспомнилось, как стоял в березняке, как заслышал хрюканье вальдшнепа и подбросил шапку... Шапка брякнулась в лужу... Я с перепугу пальнул...
Прежде чем покинуть кабинет, показываю небольшую картонную коробочку с монпасье. До середины 1890-х годов Чехов курил сигары, потом отвыкал, легкие были совсем никудышные. Леденцы сосал. А может, ароматные лепешечки помогали при кашле...
— Сохранилось два леденца, — говорю я. Потом на полном серьезе добавляю: — Когда чеховед какой-нибудь прославится, даем лизнуть...
Смеются... У выхода из кабинета — расписная деревянная чаша для визиток. Приобретена на Украине. Гости обычно оставляли карточки на память о посещении Белой дачи.
— Можете и вы положить.
— У меня и визитки-то нет, — отвечает Путин. Позднее, когда гости уже уехали, мне передали зеленый бумажный пакет. Там был альбом про народные промыслы России... и визитка с двуглавым гербом: «Путин Владимир Владимирович. Президент Российской Федерации»... Без адреса и телефона.
В гостиной и так-то тесно, а тут еще операторов набилось. Театрально простираю руку, чтобы с чувством сообщить: на этом пианино для Антона Павловича играл Рахманинов. Шаляпин в гостиной пел... Вижу: один из журналистов пристально смотрит на меня. Вспоминаю, была договоренность вывести президентов на балкон. А в саду будет камера... Ах, нет, надобно еще предложить гостям расписаться в Книге почетных посетителей! Цзян Цземиня выводили на балкон, а сейчас Книгу положили на стол в гостиной, рядом стул с плетеной соломкой — подлинный чеховский... Показываю самую первую запись Пабло Неруды далекого 1960 года: тогда Чехову отмечали столетие со дня рождения. В будущем году уже сто лет памяти... Как время-то летит! А вот ставшие знаменитыми иероглифы китайского председателя — знак уважения «гиганту художественного слова». Путин улыбнулся...
— А эта фамилия вам точно знакома, — показываю роспись Геннадия Селезнева, который год назад почтил музей визитом и подарил красивый бюст Чехова. Путин наклонился, запись прочел, но промолчал.
Кучма делает приглашающий жест российскому гостю. Путин садится на мемориальный стул, берет проверенную спецслужбами ручку, наклоняет голову набок... Я заполняю паузу и негромко рассказываю Кучме про большую раковину на круглом столике. Чехов привез ее с Цейлона; тамошние крестьяне закладывают раковины в фундамент построек. На счастье. Кучма уважительно берет раковину и приставляет к уху.
— Шумит?
— Шумит.
Путин энергично расписывается и встает. На стул садится Кучма и в раздумье замирает: где писать? Под записью Путина или на новом листе? Как вежливый и гостеприимный хозяин он везде пропускал вперед российского коллегу, а тут... Кучма выбрал свежую страницу...
Я моргаю журналисту и собираюсь вести гостей на балкон, но Путин указывает пальцем в Книгу. Заговорщицки эдак приглашает взглянуть на текст. Я наклоняюсь и вижу последние строчки: «Дорогой, многоуважаемый музей. Приветствую твое существование». Понимающе киваю, и Путин награждает меня одной из немногих неуловимых своих улыбок...
После выхода на балкон и ритуальных телесъемок выходим во дворик. Я показываю табличку владельца дома: «А.П. Чеховы». Предлагаю Путину крутнуть ручку звонка. Ручка слегка заедает, и Путин боится приложить силу, чтобы, упаси Бог, не сломать антикварную вещь. Но вот звякнуло...
Пора прощаться. Охрана скорым шагом потекла сквозь сад — и на выход. Наши сотрудники жмутся на крыльце литэкспозиции.
— Может, сделаем на память снимок у Чехова? — указываю я на белый мраморный бюст писателя. Гости согласны. Я на радостях зову: «Ребята, сниматься будем!» Путин чуть улыбнулся: где это я ребят увидел, кругом одни женщины. Музейная специфика! Встали у бюста. Ира Урденко второпях щелкает.
— А где наш фотограф? — поискал глазами Путин, и тотчас из толпы проявился человек с камерой. Камера выстрелила очередью. Путин обещал прислать фотографии.
Мы поднимаемся наверх, возле лимузина жмем руки. Кучма сажает гостя, заходит с другой стороны и хлопает дверцей. Оба пропадают за темными стеклами. Кортеж трогается вниз по улице. Едут на набережную. Мимо проплывают иномарки, в них сидит многочисленная президентская рать. Минуту назад они приветливо улыбались директору и говорили о чудесном музее. Теперь они смотрят только вперед — будто и не бывало этих бамбуков и директоров...
Интересно бы знать, что осталось в душе высоких гостей. «Если бы знать. Если бы знать...» — как говорили чеховские герои.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |