Глава 34. «Дуэль» и голод

Август 1891 — февраль 1892 года

Шестнадцатого августа 1891 года, в день своего тридцатишестилетия, жена Александра Чехова, Наталья, родила мальчика, которого окрестили Михаилом. Павел Егорович восславил появление первого законного внука в письме к Александру: «Чеховская фамилия разрослась на Севере и Юге. <...> Умножи, Господи, и посети виноград сей, его же насади десница Твое! <...> Я приехал раньше в качестве Предтечи приготовить путь и Чертог очистить <...> в котором будем жить, как сельди в бочонке по пословице «в тесноте, не в обиде»»¹.

Александр лелеял младенца и даже нанял для него отдельную корову, однако над семейным кланом Чеховых — Гольден вскоре сгустились тучи. Семья Анастасии, старшей и самой благополучной из сестер Гольден, впала в нищету — ее супруг Пушкарев лишился всех своих денег. Вместе с детьми она переехала к Анне Ипатьевой-Гольден, и та снова обратилась с мольбой к Антону: «Обращаюсь к Вам ради Христа, дайте возможность нам пережить это трудное время <...> если не достанет 30 рублей, надо всем выселяться на улицу. Антон Павлович, ради всего святого помогите нам, авось заплатим, хоть и не скоро, да и обращаться к другим тяжело, а Вы — Другое дело, это никто не будет знать, а его [Пушкарева] самолюбие не пострадает»².

Похоже, что Антон помог Пушкаревым деньгами. Мать сестер Гольден, оказавшись в Москве лишним ртом, перебралась в Петербург к Александру и Наталье. Гагара, как называли ее в семье, прожила с ними восемь лет, хотя была очень плоха и, по словам Александра, «предъявляла настойчивую кандидатуру на Елисейские поля».

Той осенью Антону часто приходилось размышлять о смерти. От туберкулеза умер приятель Александра, Леонид Третьяков. Редактор «Будильника» Курепин, поощрявший ранние литературные опыты Антона, умирал от раковой опухоли на шее. В письме к Суворину Антон сообщал о тете Феничке: «Дни сочтены. Славная была женщина. Святая». Двадцать пятого октября ее не стало³.

В Москву приехали Суворин и Дофин, остановились в «Славянском базаре», подхватили грипп и заразили им Антона. Он так разболелся, что спиртные напитки стали казаться ему «противными на вкус». На Луке пробил последний час Зинаиды Линтваревой; Антон напечатал некролог в газете «Врач». Той осенью, побывав на трех похоронах, он впал в столь мрачное настроение, что Александр в своем письме сменил обычный шутливый тон на искренне сочувствующий: «Антоша, милый мой. Мне хочется сердечно и искренно согреть тебя лаской. Тебе, бедному, действительно достается много. Твое последнее письмо (закрытое) произвело такое впечатление, что жена заревела, а у меня потускнели очки. Милый мой, дорогой Антоша, тебя некому пожалеть. Тебе не хватает той ласки, которая дается всякому, кого любит женщина».

Антон, впрочем, сам оградил себя от женской ласки. Елена Плещеева ушла из-под носа, обручившись с бароном де Сталь-фон-Гольштейном. Кундасова уехала в Батум (втайне надеясь, что Антон последует за ней). Лика была отвергнута за женское коварство. Не хотел Антон видеть и Елену Шаврову. В письме от 16 сентября он отчитал ее за рассказ «Мертвые люди», в котором гинекологи выведены селадонами и циниками, а холостяки «пахнут, как собаки»: «Гинекологи имеют дело с неистовой прозой, которая Вам даже и не снилась и которой Вы, быть может, если б знали ее <...> придали бы запах хуже, чем собачий. <...> Все гинекологи идеалисты. <...> Я не смею просить Вас, чтобы Вы любили гинеколога и профессора, но смею напомнить о справедливости, которая для объективного писателя нужнее воздуха».

Когда Шаврова зашла к Антону с визитом, он велел передать ей, что «не принимает»⁴. Лике же, которую тянуло к Антону, оставалось лишь жаловаться на жизнь бабушке: «Вообще живется не особенно хорошо <...> у Чеховых бываю довольно редко, у Софьи Петровны тоже. <...> Раскаиваюсь, что не осталась на зиму в Покровском. Иногда так хочется к Вам и вон отсюда!»⁵ Работу в Московской думе Лика оставила; теперь она жила частными уроками и подрабатывала в гимназии. Неожиданно объявившийся отец обещал ей денежную помощь. Она все еще надеялась выучиться на певицу, но холодность Антона повергла ее в депрессию. Всю зиму она писала бабушке о том, что подозревает у себя чахотку.

Друзья Антона нуждались в нем не меньше прочих. Флейтист Иваненко умолял помочь найти ему работу: «Если Вы, Антон Павлович, откажете в моей просьбе, то прошу прислать револьвер, который мы вместе покупали, а если не пришлете, то мне все равно одолжит его Иван Иванович...»⁶ Виолончелиста Семашко Чайковский по просьбе Чехова устроил в оркестр Большого театра. Другие так и не дождались участия Антона. В начале ноября ему писал Грузинский: «Сижу и горюю, Антон Павлович! Жена моя простудилась, ухаживая за своей больной сестрой. Той лучше, а жена свалилась с ног, и с ней началось что-то тяжелое. <...> Не посещая здоровых, Вы, быть может, побываете у больных?»⁷

Внимание Антона было занято повестью, которую он отправил летом Суворину. Тот возражал против названия «Дуэль», предлагая назвать повесть «Ложь». Антон настоял на своем варианте. «Дуэль» в большей степени следует традиции русского романа, чем вся предыдущая чеховская проза: ее герои — один из них носит славянскую фамилию Лаевский, а другой — немецкую, фон Корен, — являются представителями конфликтующих мировоззрений (пассивного славянского и маниакального немецкого) и дерутся на дуэли. Новизна повести состоит в том, что Чехов не сочувствует ни тем ни другим убеждениям, хотя своих героев он любит. Читая «Дуэль», трудно представить себе, что автор недавно побывал на Сахалине, — место ее действия напоминает Батум или Сухум и скорее заставляет вспомнить о поездке Чехова на Кавказ в 1888 году с Дофином. Повесть начинается и заканчивается сценами у моря, и слова героев заглушает шум волн. Роль положительных персонажей играют местные жители (их гармоничное единение противостоит раздорам между «колонизаторами»), а также наивный дьякон, нарушающий ход дуэли, и снисходительный к человеческим слабостям врач, пытающийся уладить конфликт между Лаевским и фон Кореном. Такие сахалинские впечатления, как жизнь коренного населения и миссионерство отца Ираклия, если и нашли отражение в повести, то лишь в ряде незначительных деталей.

Повесть имеет вполне законченный сюжет. Лаевский приезжает на Черноморское побережье с чужой женой. Узнав, что в Петербурге умер ее муж и понимая, что теперь он будет вынужден на ней жениться, он пытается собрать деньги для тайного побега. Фон Корен, морской зоолог, приезжает в тот же самый город, чтобы подготовиться к экспедиции. Пытаясь оправдать моральную трусость, Лаевский в пародийном ключе развивает толстовские идеи о порочности и никчемности женского племени. Фон Корен убежден, что в интересах цивилизации следует помочь природе в уничтожении «хилых и негодных». В подтверждение своих научных взглядов он собирается убить Лаевского на дуэли. Кульминация повести столь же традиционна, как и ее конфликт. Невенчанная жена Лаевского сломлена и физически, и морально; тот же, узнав, что она уступила домогательствам полицейского пристава, переживает глубокое потрясение. Выстрелы, прозвучавшие на дуэли, преображают героев: Лаевский и его жена начинают новую жизнь, а фон Корен освобождается от непримиримости, признавая, что «никто не знает настоящей правды». Из-под обломков рухнувших интеллектуальных теорий пробиваются наивные верования доктора Самойленко и дьякона. Оптимистичный конец повести не вполне убедителен: она слишком привязана к модным для того времени идеям — аскетизму Толстого и «борьбе за существование» Дарвина. Лаевский своей истеричностью и отсутствием злых умыслов напоминает Александра Чехова; в фон Корене сошлись одержимость Пржевальского, несокрушимость логики профессора Вагнера и твердость убеждений самого Антона. При этом два главных героя повести являют собой две авторские ипостаси, вступающие между собой в конфликт на фоне равнодушной природы. В последующих чеховских произведениях этот конфликт будет развиваться без вмешательства автора: читатель сам должен убедиться в том, что любая идеология празднословна.

Суворину «Дуэль» настолько понравилась, что он занял под нее все выпуски литературного приложения к «Новому времени» за октябрь и ноябрь. Несмотря на то что в результате у Чехова в Петербурге прибавилось врагов — он вытеснил повестью других литераторов, — его репутация самого крупного современного писателя-рассказчика теперь укрепилась окончательно. Второй чеховской публикацией стал анонимный критический фельетон «Фокусники», напечатанный в «Новом времени» 9 октября. Разразился скандал, и в результате Общество естествоиспытателей было вынуждено перестроить Московский зоосад по примеру гамбургского и приобрести новых, здоровых зверей.

Перечисляя в письме к Суворину причины, препятствующие поездке в Петербург, Антон обмолвился: «Мангуст прыгает». Наталье Линтваревой он заявил более решительно: «Продаю мангуста с аукциона». Здесь снова проявилась двойственность его натуры. В фельетоне «Фокусники» Антон негодовал: «Мы прежде всего сталкиваемся со странным отношением московской публики к своему ученому саду. Она иначе не называет его, как «кладбищем животных». Воняет, животные дохнут с голода, дирекция отдает своих волков за деньги на волчьи садки, зимою холодно, а летом по ночам гремит музыка, трещат ракеты, шумят пьяные и мешают спать зверям, которые еще не околели с голода».

Его же письмо в правление Московского зоосада едва ли не угодливо: «В прошлом году я привез с о. Цейлона самца-мангуста (по Брему — mungo). Животное совершенно здорово и бодро. Уезжая из Москвы и не имея возможности взять его с собой, я покорнейше прошу Правление принять от меня этого зверька и прислать за ним сегодня или завтра. Самый лучший способ доставки — небольшая корзинка с крышкой и одеяло. Животное ручное. Кормил я его мясом, рыбой и яйцами. Имею честь быть с почтением. А. Чехов». Суворин плохо умел хранить тайны, поэтому всем стало известно, что автор фельетона «Фокусники» — Чехов, однако в зоосаде не стали выяснять, почему столь ярый его противник решил подарить им мангуста. Его сотрудник А. Вальтер сразу же прислал за зверьком посыльного и на следующий день докладывал Антону: «Мангуст доехал благополучно и, кажется, не озяб. Спешу исполнить обещание относительно билета для входа в Сад»⁸. Беднягу Сволочь по бесплатному билету посетила Маша. Зверек, просунув сквозь решетку лапки, вытащил из ее прически гребешки. Мангуст, как и Лика Мизинова, теперь имел достаточно времени задуматься над судьбой тех, кто, испытывая к Антону сердечную привязанность, слишком настойчиво добивается взаимности. На «кладбище животных» он продержался два года. В списке больных и околевших животных за 1892 год он не значится, однако нет его и в инвентарном списке зоосада за 1895 год.

Жить в перенаселенной квартире в окружении многочисленной родни и с мангустом в придачу для Антона значило быть оторванным от реальности и от «народа». В письме к Суворину в октябре 1891 года он признался: «Ничего так не люблю, как личную свободу». Желание быть свободным от вынужденного соседства превратило в навязчивую идею мечту о собственном поместье. Тем временем у него собралась приличная сумма — не только за «Дуэль», но и за переиздание сборников рассказов и за театральные постановки, к тому же Суворин всегда был готов заплатить Антону аванс или просто ссудить денег. Чехов был в состоянии внести за имение 5000 рублей и затем заложить его за большую сумму. На поиски подходящего хутора в Полтавской губернии он отрядил братьев Смагиных, надеясь, что чувства, испытываемые к Маше Александром Смагиным, заставят его исколесить окрестные земли вдоль и поперек. Весь декабрь Смагин торговался с украинскими помещиками. Перед Рождеством Антон направил к нему Машу осмотреть хутора, сделать окончательный выбор и совершить купчую. Столь серьезная ответственность Машу взбудоражила, и за дело она взялась решительно. Однако украинские помещики не пожелали вести переговоры с женщиной, и к концу декабря Маша уже выбилась из сил и звала на помощь Антона. В Москву она вернулась с пустыми руками.

Антона она уже дома не застала. Новый год он встречал в Петербурге с Сувориными. Они до утра пили шампанское с украинской актрисой Заньковецкой, а потом пошли кататься с горы на санках. После двух месяцев, проведенных в четырех стенах со свирепой инфлюэнцей, обоим захотелось хорошенько развеяться.

Горестным письмом напомнил о себе близкий друг Антона, актер Павел Свободин: «Я пресерьезно болен. Так болен, что приходится подумывать о прекращении своей «сценической деятельности». Никому я этого не говорил еще. Уж какой я, к лешему, актер, когда у меня и на сцене делаются такие приступы схваток и спазм в груди, горле и левом локте, что и караула закричать нельзя. Ну-с, и что же я буду делать с троими детьми?»⁹

Едва ли Свободин мог заблуждаться насчет своего истинного диагноза — даже несмотря на то, что Антон уверил его, что болезнь «пустяковая». Сам же Чехов, при том, что уже миновало два года после Колиной смерти, по-прежнему искал забвения в самоотверженной работе в пользу сахалинских мучеников. Каторжный остров стал делом всей его жизни: он неустанно хлопотал о книгах и школьных программах и готовил главу из будущей книги о Сахалине для публикации в сборнике «Помощь голодающим». 1891 год в России был неурожайным; наступившая зима грозила крестьянам голодом, но правительство пресекало частные инициативы по оказанию помощи. Консервативное «Новое время» одним из первых опубликовало призыв к немедленным действиям. В ноябре крестьяне уже питались сеном; масштабы бедствия ширились. Антон начал активную кампанию помощи голодающим. Маша в гимназии организовала сбор пожертвований. Лика Мизинова не пожалела 34 копеек, Дуня Эфрос дала рубль и попросила расписку. Суворин, обеспокоенный страданиями крестьян в родной Воронежской губернии, уже не обвинял их в неумении вести хозяйство и даже действовал сообща с газетами-конкурентами. Его дети великодушно уступили карманные деньги. Антон собирал пожертвования по друзьям; в Петербурге ему помогал Павел Свободин. (Судя по записным книжкам Чехова, коллеги-врачи давали рубли, писатели — копейки, а Литературный фонд с 200 тысячами капитала отказался дать ссуду в 500 рублей.) В столице знали о чеховской кампании и удивлялись тому, что и Суворин включился в столь либеральное по духу мероприятие.

Антон случайно узнал, что поручик Егоров, бывший Машин поклонник, с которым Чеховы поссорились восемь лет назад, занимает пост земского начальника в Нижегородской губернии и ведет активную борьбу с голодом. Он открывал детские столовые и использовал собранные пожертвования, выкупая у крестьян лошадей. Таким образом крестьяне получали деньги на пропитание и покупку зерна, а лошади содержались до весны, чтобы затем быть проданными в кредит крестьянам. Егоров был рад пригласить Антона к сотрудничеству: «Напрасно Вы и упоминали в письме о бывшем недоразумении, такой пустой случай не может порвать отношений»¹⁰.

В ноябре, никуда не выезжая из-за гриппа, Антон писал рассказ «Жена» (изначально названный «В деревне»). Его герой, вопреки сопротивлению ненавидящей его жены, решает посвятить себя помощи голодающим. Чехов предложил рассказ в «Северный вестник», и, к удивлению автора и редактора, цензор не изменил в нем ни слова, несмотря на политически недопустимую тему массового голода. Обмениваясь телеграммами по поводу названия — «Позвольте оставить жену» и «Оставьте жену, согласен», — Чехов и редакция определенно повергли в изумление телеграфное ведомство. «Жена» — довольно слабый рассказ, как все чеховские истории, повествующие о конфликте идейного врача с беспринципной женщиной и о том, что фиксация на личных страданиях плохо увязывается с альтруизмом. Однако в борьбе с голодом он принес больше пользы, чем любые воззвания.

В Петербурге Антон погулял на славу — спать было некогда. После одной из вечеринок, закончившейся в 6 часов утра 6 января, его повели по морозу на крещенскую заутреню. Десятого января, едва держась на ногах от усталости, Антон вернулся в Москву. Через два дня — в этот день из зоосада пришли за мангустом — в лютый холод он отправился в Нижегородскую губернию, где побывал в бедствующих деревнях и был принят губернатором. Тот согласился с Чеховым, что крестьяне голодают не по своей вине, и лично проводил его на вокзал на своих лошадях. Неделю спустя Антон уже был в Москве; его ломало от подхваченной в дороге простуды и мучила досада, что собранные с трудом пожертвования разворовываются чиновниками.

Сестра Антона, побывав в Полтавской губернии, имения для Чеховых не нашла. Однако для нее эта поездка имела последствия, о которых она не сразу решилась рассказать брату. Десятого января 1892 года Александр Смагин сделал ей предложение: «Желание быть Вашим мужем так сильно у меня, что ни любовь Ваша к Жоржу [Линтвареву], ни незначительная привязанность ко мне не остановили бы меня от исполнения этого желания, при Вашем на то согласии. Осуществлению желания мешает непреодолимое препятствие — моя болезнь. <...> Если не верите — я напишу Антону Павловичу о моем здоровье. <...> И его ответ пришлю Вам. Во всяком случае, рано или поздно, я ему расскажу о моих к Вам чувствах <...> Судите, как хотите; я также не боюсь суда Антона Павловича — я его хочу»¹¹.

Единственное, что Чехова не устраивало в Смагине, — это его «трагический» почерк — поскольку почти всерьез он считал, что главное в жизни — это разборчивая рука. Однако, действуя за Машиной спиной, Антон всегда отговаривал ее женихов от марьяжных намерений, причем никто из жертв его тайной дипломатии не предал огласке выдвигаемых им доводов. Маше же было достаточно одного неодобрительного или тревожного взгляда брата, чтобы отказать тому или иному жениху.

Антону во что бы то ни стало хотелось уехать из Москвы. Он наказал Маше и Мише заняться покупкой имения, объявления о продаже которого появились в московских газетах. Находилось оно не на благодатной Украине, а примерно в семидесяти верстах от Москвы. Не чувствуя себя достаточно здоровым, чтобы поехать осмотреть имение, Чехов тем не менее отправился 1 февраля в еще одну голодающую губернию. Накануне он ужинал с Сувориным в «Славянском базаре». Рассчитывая убить одним выстрелом двух зайцев, он пригласил туда Елену Шаврову, давно искавшую встречи с влиятельным театральным лицом. В тот вечер, по воспоминаниям Шавровой, «Антон Павлович был в самом милом, благодушном настроении и показался мне таким молодым и жизнерадостным»¹².

Суворин был не в духе, поскольку такое либеральное предприятие, как помощь голодающим, было выше его понимания. Чехов уговаривал его поехать в Воронеж, чтобы вместе убедить тамошнего губернатора организовать аналогичное нижегородскому «лошадиное» дело. Помощь голодающим в Воронеже, как и в Нижнем, была налажена несообразно: хотя крестьян наделяли зерном, печами и топливом, лошади, скупленные у них, остались без корма. В кампании приняла участие родная сестра Суворина, Анна Сергеевна, однако сам он считал поездку бессмысленной. Пожалуй, впервые это вызвало у Антона раздражение. Маше он писал: «Чепуху он [Суворин] несет ужасную». (В Петербурге Антон жаловался Щеглову на «бестолковость» благотворительности Суворина.) После недельной поездки по суворинским (а не чеховским) родным местам Антон с Сувориным повернули на север. К середине февраля голод в России унес не менее миллиона крестьянских жизней: помощь пришла слишком поздно.

Антону и раньше приходилось выступать в роли землевладельца и действовать в интересах общественного блага. Однако теперь эта роль стала явью: от его имени Миша приобрел имение Мелихово. Примерно 230 гектаров земли с лесом и лугами, небольшой деревянный дом и надворные постройки оценивались в 13 000 рублей, из которых 5000 надлежало уплатить сразу же, а остальные — с рассрочкой на десять лет. Миша заложил имение в Земельном банке с выплатой 490 рублей годовых процентов. Суворин ссудил Чехову 5000 рублей, которые тот собирался вернуть из денег за переиздание своих книг. «Хмурые люди» печатались уже третьим изданием, «В сумерках» — пятым; чеховский доход вырос до 1000 рублей в месяц. Антон наивно полагал, что жить на земле своим хозяйством будет дешевле, чем снимать квартиру в Москве. Павел Егорович эту идею поддерживал: «Желает Мать, чтоб дети купили дачу <...> В этом деле Бог поможет <...> Да будет его Святая Воля»¹³. Александра разбирала зависть, и он завел разговор о покупке земли по соседству. В недалеком будущем он видел себя обеспеченным человеком — граф Шереметев взял его редактором журнала «Пожарный» и даже установил в его квартире служебный телефон. Однако не успел Антон пошутить, что работа для Александра самая подходящая, поскольку в детстве он «орошал по ночам свою постель», как тот, выпустив три номера журнала, был уволен и лишился служебного телефона.

Чехов посетил свое имение, на которое возлагалось столько надежд в смысле уединения, творчества, здоровья и общения с народом, лишь после совершения купчей крепости — 26 февраля. Одичалый лес и невозделанная земля были спрятаны от глаз пушистым снежным покрывалом. Продавец имения, художник Сорохтин, живший под одной крышей с женой и любовницей, оставил после себя в доме полчища клопов и тараканов. За имение он требовал 5000 рублей наличными, намереваясь перебраться в Крым и заняться живописью. Чеховы подписали последние бумаги, и 1 марта Павел Егорович, Миша и 60 пудов багажа прибыли в Мелихово. Антон появился там тремя днями позже.

Примечания

1. Цит. по: Письмо Ал.П. Чехова А.П. Чехову // Письма. 1939. С. 246. Использовано Чеховым в повести «Дуэль».

2. ОР. 331 46 33. Письмо А.А. Ипатьевой-Гольден А.П. Чехову от 25.09.1891.

3. ОР. 331 81 25. Письма П.Е. Чехова М.Е. и Л.П. Чеховым. 1876—1893. Письмо от 27.10.1891.

4. ОР. 331 63 4а. Письма Е.М. Шавровой А.П. Чехову. 1889—1891. Письмо от 17.11.1891.

5. См.: МХАТ (Санин) 5323/1933—1973. Письма Л.С. Мизиновой С.М. Иогансон.

6. ОР. 331 46 1а. Письма А.И. Иваненко А.П. Чехову. 1889—1891.

7. ОР. 331 49 126. Письма А.С. Лазарева (Грузинского) А.П. Чехову. 1889—1892. Письмо от 4.11.1891.

8. ОР. 331 39 25. Письмо А. Вальтера А.П. Чехову от 15.01.1892.

9. ОР. 33158 27 г. Письма П.М. Свободина А.П. Чехову. 1891. См. также: Переписка А.П. Чехова. Т. 2. 1996. С. 67.

10. ОР. 331 49 9. Письма Е.П. Егорова А.П. Чехову. 1882—1892.

11. ОР. 331 96 37. Письма А.И. Смагина М.П. Чеховой. 1888—1892.

12. См.: Шаврова-Юст Е.М. Мои встречи с Антоном Павловичем // Лит. музей им. А.П. Чехова. Таганрог: Сб. статей и материалов. 1963. Вып. 3. С. 283—284.

13. ОР. 331 81. 21. Письма П.Е. Чехова А.П. Чехову. 1886—1896. Письмо от 3.01.1892.