Вернуться к Д. Рейфилд. Жизнь Антона Чехова

Глава 35. Заботы полевые

Проснувшись рано, под пение жаворонка, они пойдут на пашню, отправятся с корзинкой собирать яблоки, станут наблюдать, как сбивают масло, молотят, стригут овец, подкармливают пчел, будут наслаждаться мычанием коров, запахом свежего сена. И никакой переписки! Никакого начальства! Никаких платежей в срок.

Г. Флобер. Бувар и Пекюше

Март—июнь 1892 года

Прибыв в Мелихово 4 марта 1892 года, его новый владелец Антон Павлович Чехов почувствовал себя римским диктатором Цинциннатом, который две тысячи с лишним лет назад удалился из Вечного города, чтобы возделывать землю. От ближайшего почтового отделения в Серпухове имение отделяло 27 верст, а от железнодорожной станции Лопасня — девять верст по непрочному весеннему насту. Все время, пока в полях сходил снег, а домашние скоблили полы, оклеивали стены обоями, покупали лошадей, упряжь, семена и саженцы, нанимали работников и прислугу, Антон не раз приходил в ужас от им же самим содеянного1.

«Барский дом» представлял собой одноэтажное деревянное строение в форме буквы «Г» без ванной и уборной. Из-за тесноты кухню пришлось переносить на двор, в людскую. Самая лучшая комната в доме, с большими окнами, была отведена Антону под кабинет — к его приезду Павел Егорович с Машей успели оклеить ее обоями. В Машину комнату вел ход через гостиную. Двери спален Антона и Павла Егоровича, а также столовой и комнаты Евгении Яковлевны выходили в узкий коридор. При большом наплыве гостей с ночлегом вскоре возникнут проблемы. Да и в самых просторных комнатах — Антоновом кабинете и гостиной с балконом — при полном семейном сборе, гостях и прислуге уже было не повернуться. Через несколько недель дом стал вполне пригоден для жилья, хотя и не вполне обставлен. В комнате Павла Егоровича по стенам были развешаны иконы и стопками лежали гроссбухи, а в воздухе витали ароматы лекарственных трав и ладана. Машина комната, украшенная портретом брата, походила на монашескую келью. Комнату Евгении Яковлевны заполнили сундук, гардероб и швейная машинка. В гостиной красовался расстроенный рояль художника Сорохтина.

Бывший владелец оставил хозяйство без сена, и лошадей пришлось кормить соломой. Один из одров был слишком норовист, а другой едва стоял на ногах. Единственным транспортом служила престарелая кобыла. Корова при скудной кормежке совсем не давала молока. Зато у дворовых собак, Шарика и Арапки, появилось потомство; Антон назвал щенков Мюр и Мерилиз. Когда на пруду растаял лед, оказалось, что это выгребная яма, и мальки карпа, запущенные туда Антоном, подохли. Река Люторка была в трех верстах от поместья, так что воду брали из полуразрушенного колодца с железным насосом. Проснувшись воскресным утром 29 марта, Чеховы увидели из окон новый пейзаж: за ночь сгорело соседнее поместье, и от усадьбы осталась лишь груда дымящихся бревен. Антон немедленно обзавелся новым колодезным ведром, колоколом, ручным пожарным насосом и решил расширить пруд около дома. Из прислуги Чеховы привезли с собой лишь 67-летнюю Марьюшку; кухарок, горничных и возниц нанимали среди мелиховских крестьян.

К середине апреля дороги стали непроезжими из-за весенней распутицы. Чеховым надо было торопиться со вспашкой и севом. Пришлось покупать, брать взаймы и выпрашивать сено, солому, семена, аграрный инструментарии, лошадей и птицу. Долги множились. Антон закупал книги по сельскому хозяйству, садоводству и ветеринарному делу. Несмотря на крестьянское происхождение, Чеховы потешали крестьян и соседей своими аграрными опытами. Не придумав ничего лучшего, управляющим решили сделать Мишу. Тот забросил службу, пригнал в Мелихово шестерку лошадей, купленных на собственные деньги, и установил надзор за крестьянами и подрядчиками. Павел Егорович с удовольствием вживался в роль «барина»: сопровождал по усадьбе крестьян «с таким видом, будто вел их сечь», приходящим работникам велел ждать в передней, потому что «господа кушают», и взял на себя покровительство местному приходу. Когда герои чеховских рассказов, городские жители, переселяются в деревню и начинают пахать и сеять, в награду им чаще всего достается ненависть окружающих их крестьян. Посвящение же Антона в помещики прошло более благополучно. Он позволил крестьянам перегонять по своей земле скот и даже перенес для этих целей ограду. Впрочем, те не сразу расположились к новому барину: оставленную без присмотра чеховскую кобылу они подменили задохлым мерином похожей масти. И только когда Антон открыл бесплатный медицинский пункт, стал посещать лежачих больных и разрешил крестьянам косить в своем лесу сено, доверие к нему укрепилось. Ближайшие соседи Чеховых, Варениковы, были люди милые, но «связанные незаконной любовью», причем глава семьи был на десять лет моложе своей подруги. Они увлеченно занимались сельским хозяйством, торговали у Чехова пахотную землю и убеждали его построить в лесу дом посолиднее. В полутора верстах было Васькино, имение громогласного великана князя Шаховского, земского начальника и внука известного декабриста.

Со скотиной Чеховым помогли Линтваревы, Смагины и Иваненко; они также прислали плужные лемехи. Смагин снабдил их посевным зерном (это стало бы Антону в сотни рублей), так что на вспаханной Мишиными лошадьми земле сразу посеяли рожь и овес. Но, помогая Чеховым, Смагин преследовал и иные цели. Вот как об этом вспоминала Маша: «Александр Иванович был красивым мужчиной и интересным человеком, нравился мне, и хотя сейчас трудно сказать, любила ли я его тогда, но я задумалась о своем замужестве. <...> Но как-то решилась поговорить прежде всего с Антоном Павловичем. Пришла к нему в кабинет и говорю: «Знаешь, Антоша, я решила выйти замуж...» Брат, конечно, понял, за кого, но ничего мне не ответил. Потом я почувствовала, что брату эта новость неприятна, хотя он продолжал молчать».

Предложение Смагина в Машиной жизни было по счету третьим. Она приближалась к тридцатилетию, так что это мог быть ее последний шанс. Антон рассказал о сватовстве Смагина Суворину, а тот — Кундасовой; Петербург и Москва снова наполнились слухами. Смагина ожидали в Мелихове 23 марта; Маша же, нарочно задержавшись в Москве, приехала туда лишь за день-два до его отъезда. Смагин воспринял это как отказ и, сдерживая раздражение, переключился на разговоры о сельском хозяйстве (обещание прислать зерно он тем не менее выполнил). Но в письме Маше от 31 марта он дал волю чувствам: «Мне стоило больших усилий воздержаться от скандальной сцены в Мелихове. Поймите, что я в состоянии был раздавить Вас там — я Вас ненавидел <...> и только то радушие, с которым встретил меня Антон Павлович и ко мне все время относился, — меня спасло»2.

Спустя четыре десятилетия, 28 июля 1929 года, он снова напомнит о своих чувствах Маше: «Несмотря на то что с 25 марта 1892 года прошла целая жизнь <...> для меня Вы остаетесь самой очаровательной и несравненной женщиной. Желаю Вам здоровья и долгой жизни; а пожелал бы хоть перед смертью с Вами повидаться»3.

Антон позже скажет Суворину о своей сестре: «Это единственная девица, которой искренно не хочется замуж». Лишь годы спустя Маша убедится в том, что в замужестве она была бы менее счастлива, чем в роли секретарши своего брата. Уже в пожилом возрасте она призналась племяннику Сергею, что ни разу в жизни не влюбилась по-настоящему4.

Отвадив той весной Машиного поклонника, Антон не менее сурово обошелся и со своими воздыхательницами. До Пасхи ни одна из них не отважилась показаться в Мелихове. Огорченные тем, что он всех покинул, они стали реже писать. Антон был занят закладкой сада и тоже не находил времени для писем, однако 7 марта он разразился длинной женоненавистнической тирадой в письме к Суворину: «Больше всего несимпатичны женщины своею несправедливостью и тем, что справедливость, кажется, органически им не свойственна. Человечество инстинктивно не подпускало их к общественной деятельности; оно, Бог даст, дойдет до этого и умом. В крестьянской семье мужик и умен, и рассудителен, и справедлив, и богобоязлив, а баба — упаси Боже!»

Досталось и Елене Шавровой. Один из ее рассказов Антон потерял, другой отправил в печать, распорядившись за нее, чтобы гонорар пошел в пользу голодающим. Рекомендуя ее Председателю Московского филармонического общества князю Урусову, не поскупился на краски: «Играть ей очень хочется, а актриса она, повторяю, очень недурная. Первое впечатление она дает какое-то сюсюкающее — не смущайтесь этим. У нее есть огонек и задор. Хорошо поет цыганские песни и не дура выпить. Умеет одеться, но причесывается глупо».

Маша тем временем с «удивительным бескорыстием», по словам Антона, в будни преподавала в «молочной» гимназии, а в выходные приезжала сажать огород. Из-за того, что у начальницы были денежные затруднения, она, как и остальные педагоги, временами не получала жалованья. Ни одна из Машиных подруг в Мелихове не появлялась. Записка, написанная Антоном Лике, была столь же холодна, как и тогдашняя пасхальная погода: «10 градусов мороза. Маша просит Вас приехать на Страстной и привезти духов. Я бы и сам купил духи, но в Москве я буду не раньше Фоминой недели. Желаем всего хорошего. Тараканы еще не ушли, но пожарную машину мы все-таки осмотрели5. Машин брат».

Спустя два дня он дразнил ее насчет дачи, намекая, что она снова проведет лето с Левитаном и Кувшинниковой, и закончил письмо легкомысленным парафразом лермонтовских строк: «Лика, не тебя так пылко я люблю! Люблю в тебе я прошлые страданья и молодость погибшую мою». Второго апреля, посылая Маше список необходимых покупок, он прибавил: «Приведи Лику». Нарушив семейную традицию встречать Пасху в кругу родных, Лика приехала в Мелихово6. Не заставил себя ждать и Левитан. На пасхальную службу в мелиховской церкви, не имевшей собственного клира, Чеховы пригласили священника из Давыдова монастыря: семейство и гости изображали хор, а Павел Егорович, тряхнув стариной, выступил за регента. Антон старался держать Лику и Левитана порознь — на Светлой неделе мужчины отправились на охоту, и последовавший досадный эпизод нашел затем отражение в «Чайке». О нем Антон рассказал Суворину: «У меня гостит художник Левитан. Вчера вечером был с ним на тяге. Он выстрелил в вальдшнепа; сей, подстреленный в крыло, упал в лужу. Я поднял его: длинный нос, большие черные глаза и прекрасная одежда. Смотрит с удивлением. Что с ним делать? Левитан морщится, закрывает глаза и просит с дрожью в голосе: «Голубчик, ударь его головкой по ложу... «Я говорю: не могу. Он продолжает нервно пожимать плечами, вздрагивать головой и просить. А вальдшнеп продолжает смотреть с удивлением. Пришлось послушать Левитана и убить его. Одним красивым, влюбленным созданием стало меньше, а два дурака вернулись домой и сели ужинать».

Возвратившись из Мелихова, Левитан обнаружил, что Чехов обошелся с ним хуже, чем с вальдшнепом. О рассказе «Попрыгунья», появившемся в двух номерах журнала «Север», заговорила вся Москва. Героиня «рассказика» — замужняя женщина с внешностью Лики Мизиновой и биографией Софьи Кувшинниковой — заводит роман с распутным художником, сильно смахивающим на Левитана. Мужа Попрыгуньи, праведного доктора (с чертами доктора Кувшинникова и в чем-то доктора Чехова), сложившаяся ситуация доводит до гибели. Реальный доктор Кувшинников остался жив и здоров, и его всепрощающая преданность, о которой не раз упоминала в дневниках реальная жена, украсила образ доктора вымышленного. Софья Кувшинникова, сорокадвухлетняя темноволосая женщина и талантливая художница, тем не менее узнала себя в героине — двадцатилетней блондинке и бездарной мазиле. Нашлись и другие прототипы — актер Ленский, посещавший салон Кувшинниковой и как-то посоветовавший Чехову не писать пьес, узнал себя в одном из второстепенных персонажей, «толстом актере».

Прочитав рассказ, Софья Кувшинникова надолго прекратила общение с Антоном. Ленский прервал знакомство со всеми Чеховыми на восемь лет. Левитан хотел драться с Чеховым на дуэли, однако ограничился тем, что отдалился от него на три года. (Впрочем, у него были проблемы посерьезнее: полиция выдворяла из Москвы евреев, и ему пришлось уехать; вернулся он лишь благодаря вмешательству доктора Кувшинникова, служившего в военном госпитале.) Закончились и отношения Левитана с Кувшинниковыми — лето 1892 года, по свидетельству Софьи, они провели вместе в последний раз. Доктор Кувшинников предпочитал хранить молчание, однако и он больше никогда не общался с Антоном.

Лика оскорбилась не меньше, чем Кувшинниковы и Левитан, но, поскольку была влюблена в Антона, повела себя мудрее его: «Какой Вы дикий человек, Антон Павлович. <...> Я не обижалась и вообще никогда не обижаюсь. <...> Я отлично знаю, что если Вы и скажете или сделаете что-нибудь обидное, то совсем не из желания это сделать нарочно, а просто потому, что Вам решительно все равно, как примут то, что Вы сделаете. Будемте жить мирно...»7

Ни упреки Лики, ни потеря Левитана, друга десятилетней давности, похоже, Чехова не тронули. Равно как и визит бывшей невесты Дуни Эфрос, вышедшей замуж за адвоката и выпускника таганрогской гимназии Е. Коновицера. Антон жаждал общения лишь с Сувориным и Павлом Свободиным. Двадцать второго апреля, на следующий день после отъезда Дуни Эфрос, Суворин пожаловал к Антону в Мелихово, однако после своего роскошного особняка в Петербурге не смог выдержать и двух дней в скверно отапливаемых дымных комнатах без ватерклозета, а также без рессорной коляски, чтобы доехать до станции. Двадцать четвертого апреля, забрав с собой Антона, он уехал в Москву, и вдвоем они провели три дня в комфортабельных номерах «Славянского базара». Пока Суворин отсыпался, Антон писал. В течение последующих пяти лет Мелихово оснастится всеми необходимыми удобствами, но убедить Суворина снова приехать туда будет невозможно: впредь, по дороге на юг, он будет встречаться с Антоном на станции Лопасня.

В Мелихово Антон вернулся с Павлом Свободиным — Павел Егорович как раз сотворил молебен на посев двенадцати гектаров овса. До мая, если не считать краткого визита Дофина, Свободин был единственным чеховским гостем. В следующий раз он приедет в июне. Чеховы подумывали отвести ему «свободинскую» комнату в будущем флигеле. Все свое время до открытия театрального сезона Свободин посвятил Антону: как актер и как пациент, он относился к нему с неизменным восхищением и преданностью.

Антон писал рассказ «Палата № 6», предназначавшийся для московского ежемесячного журнала «Русское обозрение». Редакторы, заплатив ему 500 рублей аванса, были готовы напечатать любую присланную им вещь, однако мрачный тон и либерализм нового чеховского творения пришлись им не по вкусу. Самым подходящим для подобного сочинения мог бы стать левый журнал «Русская мысль», но двумя годами раньше Чехов поссорился с его редакторами В. Лавровым и В. Гольцевым. Благодаря тактичному посредничеству Свободина Антон в конце концов восстановил отношения с людьми, когда-то назвавшими его «беспринципным» писателем, однако передать рассказ из «Русского обозрения» в «Русскую мысль» удалось лишь к 23 июня. Свободин ввел Чехова в круг либералов «Русской мысли» — непримиримых врагов суворинского «Нового времени». Антон же мало чем мог быть полезным другу. Сердце Павла Свободина устало перекачивать кровь по изъеденным туберкулезом легким. После отъезда Свободина, 25 июня, Антон написал Суворину: «Был у меня Павел Свободин. Похудел, поседел, осунулся и, когда спит, похож на мертвого. Необыкновенная кротость, покойный тон и болезненное отвращение к театру. Глядя на него, прихожу к заключению, что человек, готовящийся к смерти, не может любить театр».

Впрочем, для театра в то лето и Чехову не писалось, о чем он 4 июня жаловался Суворину: «Кто изобретет новые концы для пьес, тот откроет новую эру. Не даются подлые концы! Герой или женись, или застрелись, другого выхода нет». Все, что вышло из-под его пера, — это «Соседи», рассказ о незаконной любви и семейном разладе, который был написан явно с оглядкой на поместье Варениковых.

Рассказ «Палата № 6» заметно истощил запас творческой энергии Чехова. Место его действия — палата умалишенных в захолустной больнице — представляется мрачной аллегорией всего человечества. Любовной истории здесь нет и в помине. По сюжету рассказ приближается к античной трагедии с присущей ей жестокой пертурбацией человеческих судеб. Как и в «Дуэли», здесь снова сталкиваются активная и пассивная жизненная позиции. Однако на этот раз активным героем становится не ученый, а душевнобольной Громов, попавший в желтый дом за то, что объявил о грядущем торжестве правды и справедливости. Его оппонент, доктор Рагин, вступает с ним в дискуссию и высказывается в пользу оправдания зла в духе Марка Аврелия и Шопенгауэра. Проводя время в компании умалишенного, Рагин начинает вызывать подозрение у начальства: его также заключают в больничную палату, в которой, избитый больничным сторожем, он умирает от апоплексического удара. Декорациями в рассказе Чехову послужили заросли крапивы и серый больничный забор. Суворину рассказ не понравился, а Николай Лесков, почувствовав в авторе руку гения, воскликнул: «Палата его — это Русь!»8

Закончив рассказ, Антон почувствовал, что выдохся. Книга о Сахалине продолжала лежать нетронутой. Обеспокоенный редактор «Севера» Тихонов писал ему еще в марте: «Но надеюсь, что Вы, как некий Цинциннатус, не прекратите писание...» Тревога его была обоснованной. Антон искал спасения в медицине и физическом труде. Между тем еще один знакомый Антона, молодой писатель В. Бибиков, умер от чахотки в Киеве. Из Петербурга раздавались жалобы Баранцевича, Билибина и Щеглова. Работа на земле давала Чехову лишь иллюзию здоровья. Время, остававшееся после посадки деревьев, копания пруда и ловли в доме мышей (которых он всегда отпускал в лес), Антон проводил в беспробудном сне. Он написал кое-какую мелочь для Лейкина — скорее в благодарность за обещанных такс. Трудился Антон с пяти часов утра до темноты, однако едва ли когда-нибудь был более счастлив. В пруду у него плавали рыбы чуть ли не со всех концов России. Он собственноручно посадил 50 владимирских вишен — вишневый сад появился сначала в жизни, а потом на сцене. Из Москвы он выписал печников, купил наконец коляску с рессорами для поездок на станцию, мечтал построить в лесу хутор и завести там 2000 кур и пасеку. От приятных дум его отвлекали лишь мелкие происшествия: дурная погода, смерть лошади, единственного селезня («утки вдовствуют»), а также ежа, ловившего в амбаре мышей.

Лейкин, сам начинающий землевладелец, слал семена огурцов и бесчисленные советы. Франц Шехтель, известный разнообразными увлечениями, прислал яиц, из которых вылупились диковинные куры. Он также прислал споры хвоща, использующегося в народной медицине9. Антон в ответ писал ему 7 июня: «Благодаря окаянному зелью, которое Вы подарили мне, вся моя земля покрылась маленькими членами in erecktirtem Zustande10. Я посадил зелье в трех местах, и все три места уже имеют такой вид, как будто хотят тараканить».

Двоюродные братья Антона из Таганрога и Калуги дивились его превращению в помещика. Подруги, восхищаясь владениями Чехова, прозвали его «царем Мидийским». Брат Александр, завидуя Цинциннату, всю весну выпрашивал у него участок земли, чтобы построить дом. Антон отмалчивался, пугаясь мысли, что Наталья снова окажется поблизости. В начале апреля их годовалый сын Миша чуть не умер от тяжелой болезни, которая унесла когда-то первую дочь Александра, Моею. «Жена убита, я тоже хожу как кошка, ошпаренная серной кислотой», — писал Александр. Когда Миша пошел на поправку, врач посоветовал вывезти его на лето в места потеплее, чем Петербург, но и не столь жаркие, как Таганрог, то есть поближе к Антону. Александр советовался с братом: «Но вопрос — куда? Я сам удручен этим вопросом и попробую решить его так. 1. <...> До половины июля я должен остаться в Питере. (Кстати, пить я бросил абсолютно <...>.) 2. Отпустить такого беспочвенного, хотя и хорошего человека, как моя жена, на ее собственную волю, я не могу, наученный опытом. Тем паче не могу отпустить ее к сестрам. <...> 3. Поэтому, не найдется ли где-нибудь подле твоего имения избы, дома или чего-нибудь подобного на лето? <...> Под непременным условием, чтобы никто из моей семьи не смел лезть к тебе в дом. Жена сама настаивает на этом. Если бабушка захочет брать к себе младенцев, то это ее дело. Сами же младенцы к тебе без приглашения ходить не будут. <...> Наталья же говорит, что она потому уже будет стараться бывать у вас как можно реже, что, по ее мнению, мать наша ее недолюбливает».

В последнюю неделю июня Александр приехал в Мелихово с двумя старшими сыновьями — восьмилетним Колей и шестилетним Антоном. С собой он привез фотоаппарат, делал снимки, не пил и не буянил. Наталья приглашения не получила, хотя в Петербурге оказывала гостеприимство Антону и Павлу Егоровичу, а в Москве помогала Маше делать покупки.

Летом «молочная гимназия» закрылась на каникулы, а в Мишином податном ведомстве в Алексине стали терпимее относиться к его долгим отлучкам. В Мелихово зачастили Ванины и Мишины подруги. Графиня Клара Мамуна, с которой Маша подружилась двумя годами раньше в Крыму, приезжала поиграть на рояле. Кокетничая одновременно с Мишей и Антоном, к концу лета она, похоже, остановила выбор на Мише. Александра Лёсова, учительница одной из местных школ, жизнерадостная и «прекрасная дочь Израиля», считалась невестой Вани, однако, если судить по фотографиям, на самом деле ее привлекал Антон. Лишь Наталья Линтварева не вносила в компанию никакого напряжения: она избегала всяких амуров.

Ольга Кундасова, заметив, что Антон все больше увлекается Ликой Мизиновой, стала проявлять признаки маниакальной депрессии. Оставив астрономию и математику, она решила заняться психиатрией — на пользу не только здоровью, но и карьере. Обещание приехать в Мелихово она сдержала лишь в августе. У Антона она познакомилась с участковым врачом В. Павловской и вскоре поступила в психиатрическую больницу в соседнем селе Мещерском к доктору Яковенко, став не только его пациенткой, но и ассистенткой. Антон снова потеплел к ней душой. «На чистом воздухе она бывает очень интересна и гораздо умнее, чем в городе», — писал он Суворину, а поджидая ее в мае, заявил ему: «Кундасовой я был бы очень, очень рад, как ангелу небесному. Если бы я был побогаче, то устроил бы у себя для нее отдельный флигель с мезонином». Их отношения, если судить по некоторым свидетельствам, по-прежнему оставались неспокойными. Кундасова отреагировала на проявленное внимание: «Постараюсь быть у Вас очень скоро, — и прошу Вас убедительно быть ко мне если не мягким (это Вам не свойственно), то хоть не требовательным — и не грубым. Я стала чувствительна до невозможности. — В заключение скажу Вам, что опасаться долгого пребывания такого психопата у себя — Вам нет основания. О. Кундасова»11.

Наведывалась в Мелихово и учительница музыки Александра Похлебина, за худобу прозванная Вермишелевой. Ее увлечение Антоном тоже становилось похожим на душевную болезнь. Лику Мизинову весь этот сонм соперниц совершенно не беспокоил. Она знала: ее красоту, ее контральто и ее желтую кофточку (цвета дыни «канталупа») Антон ставит выше недюжинного ума и черного одеяния Кундасовой, а его отчаянные попытки отделаться от Вермишелевой ее просто забавляли. Возможно, Лика была не столь опытна в любовных делах, чтобы добиться взаимности или разорвать тяготившие ее отношения, но Антона она изучила неплохо и уже предвидела, что к осени ему захочется перемен. И действительно, в июне он заговорил с Сувориным о поездке в Константинополь, хотя Линтваревы настойчиво звали его в Сумы. Шутливое письмо Антона Наталье Линтваревой от 20 июня сквозит усталостью: «Ну-с, после Вашего отъезда дождя у нас не было <...> Мы погибли: овса не будет. <...> Кухарка Дарья, находясь в сильно чверезом состоянии, повыбрасывала из-под гусынь яйца, так что вылупилось только три врага. Поросенок кусается и ест в саду кукурузу. Купили за 6 рублей телушку, которая от утра до ночи поет густым баритоном. <...> Одним словом, царю Мидийскому остается только издать дикий воинственный крик и бежать куда-нибудь в пустыню».

Лика принялась действовать. Она дала отставку кавалерам и, намереваясь похитить Антона, попросила отца купить билеты на поезд. Чехову она писала 18 июня: «Отбрасывая всякое ложное самолюбие в сторону, скажу, что мне очень грустно и очень хочется Вас видеть. <...> Билеты на Кавказ будут, т. е. Вам и мне разные <...> от Москвы до Севастополя, потом от Батума до Тифлиса и наконец от Владикавказа до Минеральных Вод и до Москвы. К первым числам августа будут готовы, только пока я прошу Вас дома ничего не говорить ни о билетах, ни о моем предположении ехать».

Антон быстро ретировался: «Милая канталупочка, напишите, чтоб впредь до прекращения холеры на Кавказе не хлопотали насчет билетов. Не хочется сидеть в карантинах. <...> Ухаживают ли за Вами ржевские драгуны? Я разрешаю Вам эти ухаживания, но с условием, что Вы, дуся, приедете не позже конца июля. Слышите ли? <...> Помните, как мы рано утром гуляли по полю? До свиданья, Ликуся, милая канталупочка. Весь Ваш Царь Мидийский».

Для уклончивого царя Мидийского эпидемия холеры, надвигавшаяся на Россию с Каспийского моря, стала благовидным предлогом, чтобы отказаться от поездки. Между тем в письме к Суворину доктор Чехов высказывает твердую уверенность, что угроза страшной болезни — не более чем газетная сенсация.

Примечания

1. Николай Ежов высмеял Антона в рассказе «С подлинным верно»: господин Мангустов покупает имение и убеждается, что в нем действительно 213 десятин земли; прочее же оказывается обманом — лес чужой, рояль негодный и т. д.

2. ОР. 331 96 37. Письма А.И. Смагина М.П. Чеховой. 1888 — май 1892.

3. ОР. 331 96 38. 34. Письма А.И. Смагина М.П. Чеховой. Июнь 1892—1929.

4. См.: Чехов С.М. О семье Чеховых. Ярославль, 1970. С. 203.

5. Согласно народной примете, тараканы покидают дом перед пожаром.

6. См.: МХАТ (Санин) 5323/1933—1973. Письма Л.С. Мизиновой С.М. Иогансон. 1877—1899.

7. ОР. 331 52 2а. Письма Л.С. Мизиновой А.П. Чехову. 1891—1892. См. также: Переписка А.П. Чехова. 1996. Т. 2. С. 293.

8. Перу Лескова принадлежат две повести на похожую тему (одна была написана до «Палаты № 6», другая — после): «Инженеры-бессребреники», в которой пугающий всех своей честностью офицер в результате кончает самоубийством, и «Заячий ремиз», в которой полицейский осведомитель попадает под влияние преследуемого им борца за правду и находит свою смерть в сумасшедшем доме.

9. См.: ОР. 331 63 25в. Письма Ф.О. Шехтеля А.П. Чехову. 1892—1904. Письмо от 25.05.1892.

10. В состоянии эрекции (нем.).

11. ОР. 331 48 79а. Письма О.П. Кундасовой А.П. Чехову. 1892—1904. Письмо от 25.05.1892.