Глава 43. «Всесторонний негодяй» Потапенко

Июль—август 1894 года

Александру Иваненко Мелихово казалось раем. Свой же дом он называл могилой: отец-тиран был парализован, мать тяжело больна, недавно он похоронил брата, а сам страдал туберкулезом горла и вынужден был заниматься хозяйством в поместье, которое не давало дохода. «Живется мне подло. Приходится быть юмористическим барсуком»¹, — писал он в тоске Антону. Впрочем, и в Москве, в которую он перебрался 15 лет назад, его житье в двух тесных полуподвальных комнатах было несладким.

Другие тоже полагали, что Антон живет как в сказке. Щеглов записал в дневнике 8 июля: «Получил милую весточку от Чехова из его имения. Хотя и по праву, но как завидно счастливо устроился!!»² Теперь, когда Миша удалился в Углич, управление хозяйством взяла на себя Маша. Павел Егорович воздал должное ее усердию в то дождливое лето: «Маша в хозяйстве неоцененная по полевым работам, распоряжения Ее весьма замечательно умные и спокойные. Слава Богу, она всякого мужчину за пояс заткнет. Антоша перед ней благоговеет. А мы только удивляемся ее уму и распорядительности»³.

Антон в своем царстве смог продержаться не более двух недель. От бесконечных дождей на лугу погиб скошенный крестьянами клевер. Гости приезжали все больше незваные: ни Шехтеля, ни Щеглова, ни Суворина Антон так и не дождался. С Мишей и Ваней, проводившими в Мелихове летние отпуска, Антону было неинтересно. Ваня тоже томился: его беременная жена поехала на лето к родителям, которые зятя недолюбливали.

Антон пытался выманить в Мелихово Щеглова: «У нас сенокос, коварный сенокос. Запах свежего сена пьянит и дурманит, так что достаточно часа два посидеть на копне, чтобы вообразить себя в объятиях голой женщины». Впрочем, объятия так и оставались воображаемыми. Лика Мизинова, несмотря на советы Антона и охлаждение к ней Потапенко, домой не возвращалась. Вместо этого она пригласила в Париж мать, которая ненавидела Потапенко⁴, а бабушке написала, что на лето переезжает в Швейцарию⁵.

В середине июня в Мелихово приехал Александр с сыновьями, а Антон ускользнул в Москву. Там он наконец повстречался с Сувориным — они не виделись с февраля. Суворин с Дофином приехали в Москву, чтобы дать расчет управляющему писчебумажным магазином. Антон провел со старым другом трое суток; тогда же было принято решение о совместном путешествии. Беседы их были откровенны. Вернувшись в Петербург, Суворин рассказал об этом Сазоновой: «Чехов философствует по обыкновению, по обыкновению очень мил, но едва ли здоров. Я говорил ему: «Отчего не покажешься доктору?» — «Все равно мне осталось жить пять-десять лет, стану ли я советоваться или нет»»⁶.

Антону не терпелось куда-нибудь уехать — и как можно дальше от родственников. Оставшись во Франции в одиночестве, Лика все надеялась, что он сдержит слово и приедет. Четырнадцатого июля она послала Антону письмо, которое он получит лишь осенью: «Ваши портреты расставлены у меня повсюду, и я каждый день обращаюсь к ним с некоторыми теплыми словами, которых еще не успела забыть. По преимуществу они все начинаются на букву С. Я ведь не имею обыкновения вешать портреты своих друзей в то место, куда их помещаете Вы <...> Живется, друг мой, плохо. Скучно, скучно и скучно. Отдала бы 10 лет жизни (а ведь мне уже 30 [в 1894 г. — 24]) за то, чтобы очутиться в Мелихове. Хоть на один день. Но раньше зимы и думать нечего. Ах, какое свинство, что Вы не приехали к нам! А главное, что не удержали меня от Парижа! <...> Мне хотелось бы хоть полчаса поговорить с Вами! Мне кажется, что Вы бы в эти полчаса могли бы вразумить меня. Ваши подруги Таня и Лида наконец уехали из Парижа. Мы с Варей этому очень рады, хотя вообще мы их отвадили от себя. Они хвастались Вашим каким-то письмом, и я, конечно, не могла удержаться от удовольствия Вас скомпрометировать и сказала им, что мне Вы пишете каждый день! Вот Вам! Меня все забыли. Последний мой поклонник — Потапенко и тот коварно изменил мне и бежал в Россию. Но какая же с... его жена...»

Антон еще не успел получить этого письма, как в Мелихове вдруг объявился Потапенко — плотник к этому времени закончил постройку флигеля. Судя по Ваниному письму жене, в тот самый день Антон был не в лучшей форме: «Он нездоров, а потому хандрит ужасно». В воскресенье, 17 июля, Игнатий изложил Чеховым свою версию истории с Ликой. Маша вознегодовала, Антон был снисходителен. На следующий день Потапенко уехал в Москву. О том, что Лика ждет ребенка, он никому не сказал.

Потапенко теперь стал причиной размолвки между братом и сестрой: уехав 22 июля в Москву якобы проводить в Феодосию Суворина, Антон скрыл от Маши, что ночевал с Игнатием в одной квартире. Лишь в сентябре Миша признался сестре: «Теперь, когда дело прошло, я могу сознаться в невольной лжи: Антона и Потапенку я встретил в Москве, и моя ложь вытекала из необходимости скрыть их тайну». Антон с Игнатием пять дней провели в компании «дедушки Саблина»⁷, человека, ставшего «серым кардиналом» в жизни Лики, Потапенко и братьев Чеховых. О том, что Потапенко с Антоном остановились у него, Саблин сказал Щепкиной-Куперник; потом об этом узнала Лика. Уже не веря в то, что Суворин после Крыма поедет в Италию, Антон решил взять в попутчики Игнатия. Уехать из Мелихова он должен был во что бы то ни стало. Итак, вместо того чтобы спасти прекрасную царевну (ее письмо задержалось в пути), Георгий Победоносец ускакал с драконом. Антон из Москвы вернулся в Мелихово, провел там шесть дней и 2 августа вместе с Потапенко отправился путешествовать по Волге. Следуя чеховскому сибирскому маршруту, они от Ярославля доплыли до Нижнего Новгорода, чтобы затем вниз по реке попасть в Царицын, а оттуда — в Таганрог. Спустя две недели Антон в письме к Суворину рассказал о нелепом завершении поездки: «В Нижнем нас встретил Сергеенко, друг Льва Толстого. От жары, сухого ветра, ярмарочного шума и от разговоров Сергеенка мне вдруг стало душно, нудно и тошно, я взял свой чемодан и позорно бежал... на вокзал. За мной Потапенко. Поехали обратно в Москву. Но было стыдно возвращаться несолоно хлебавши, и мы решили ехать куда-нибудь, хоть в Лапландию. Если бы не жена, то выбор наш пал бы на Феодосию, но — увы!.. в Феодосии у нас живет жена. Подумали, поговорили, сосчитали свои деньги и поехали на Псел, в знакомые Вам Сумы».

По дороге к Линтваревым Антон с Потапенко вышли на «станции Лопасня, чтобы взять письма. О том, что они едут в Сумы, в Мелихове никто не знал. Вернулись они 14 августа, прихватив из Луки Наталью Линтвареву. Потапенко вскоре удалился в Петербург, где уладил свои и Антоновы финансовые дела в суворинской бухгалтерии, нашел себе машинистку и погрузился в болото литературной поденщины.

Тем временем родным Антона потребовались его внимание и забота. Девятого августа Ванина жена родила мальчика, которого назвали Володей. Роды были трудные: с ребенком все обошлось, а Соня была в тяжелом состоянии. В Таганроге кончал жизнь дядя Митрофан (ему не исполнилось и шестидесяти). Еще в июле, собираясь плыть по Волге, Антон в качестве повода для поездки в Таганрог выдвигал болезнь дяди, измученного трехлетним недугом. Сбежав от Сергеенко, он лишил своего внимания и Митрофана Егоровича. В Мелихове его ждало письмо из Таганрога. Не в силах писать сам, Митрофан продиктовал письмо, адресованное брату, в котором спрашивал, почему он не дождался Антона: «Болезнь моя осложнилась, определить ее не можем. <...> Доброе наше таганрогское духовенство во всех храмах приносит за меня, болящего, свою усердную молитву. Боль моя в левом боку, в желудке, иногда в голове, и ноги мои опухли до боли, так что без помощи других я не могу перейти через комнату, кушать не могу, аппетита нет, левый бок не дает мне спать, сижу на кровати почти всю ночь и дремлю. Простите, что я утруждаю Вас хотя кратким описанием моей болезни. У меня нет другого лица, кому об этом я мог написать. <...> Когда дойдет до Вас известие о моем отшествии в вечность, Вы, во всем нашем роде единственный родной, который любил и долгом считал поминать родных, то, пока будете живы, посылайте на проскомидию за меня и творите малые литии».

Вера в Бога продержала Митрофана Егоровича на земле еще месяц. Антон выехал в Таганрог, но остановился не у родных, а в лучшей городской гостинице. Когда он появился у дядиной смертной постели, тот заплакал от радости и сказал, что «испытывает неземные чувства». В Таганроге Антон пробыл неделю, но не порекомендовал Митрофану Егоровичу ничего нового, кроме того, чем его уже лечили местные врачи. Ему оставалось лишь сказать, что, будь вызван в Таганрог пораньше, он смог бы помочь.

О своей болезни Антон вообще ни с кем не заговаривал и едва ли предпринимал попытки лечить ее⁸. Сказав Лейкину, что лечить глаза ему не стоит, «ибо и без лечения дело обойдется», а жене Суворина, что «самое лучшее лечение при болезнях горла — это иметь мужество не лечиться», и посоветовав певцу Миролюбову для укрепления здоровья лежать день и ночь, укрывшись с головой одеялом, и натираться настойкой из смородинных почек, Чехов сформулировал кредо врача Дорна в будущей «Чайке»: тот будет третировать пациентов с насмешливым пренебрежением. Все, что Антон смог сделать для семьи дяди, — это послать в Москву его семнадцатилетнюю дочь Александру учиться на модистку, заручившись у таганрогского городского головы обещанием, что она получит место учительницы на курсах кройки и шитья.

Накануне отъезда из родного города Антон прочел в «Таганрогском вестнике» заметку, вызвавшую у него недовольство: «В настоящее время в Таганроге гостит известный беллетрист Антон Павлович Чехов, уроженец г. Таганрога. Антон Павлович вызван сюда в качестве врача к серьезно заболевшему родственнику М.Е. Чехову, старосте Михайловской церкви. Отсюда талантливый беллетрист отправляется в Крым, по вызову заболевшего г. Суворина, проживающего в настоящее время в Феодосии в своем имении».

Чехов зашел в редакцию газеты — там работал его старый школьный друг Михаил Псалти, — чтобы опровергнуть сведения, будто он является лечащим врачом Суворина. На почту же, где весь август пролежало письмо от Лики (адресованное Потапенко как более надежному в смысле писем человеку), Антон заглянуть не удосужился. На следующий день, 2 сентября, не рискнув плыть напрямую морем, он сел в поезд и отправился в Феодосию.

У Суворина Антон провел четыре дня: в Феодосии похолодало, а в роскошной суворинской вилле не было печей. Оттуда они вдвоем выехали в Европу, по пути остановившись в Ялте.

Там продавались гипсовые бюстики писателя Антона Чехова, а в кафе, где живой оригинал ужинал с Сувориным, оказалась и Елена Шаврова, проводившая в Крыму медовый месяц. Подойти к ним она не решилась.

Оказавшись в Швейцарии среди чужих ей людей, Лика Мизинова все мечтала, что кто-то близкий приедет и спасет ее. Чувствовали себя покинутыми и обитатели Мелихова. Евгения Яковлевна не чаяла увидеть новорожденного внука, а Павел Егорович горевал об умирающем брате. Вся тяжесть хозяйственных забот легла на плечи Маши, которая, не выдержав, пожаловалась Мише: «Вот уже третья неделя, как у нас перекладывают печи, перестилают полы. <...> Печники мешают плотникам, плотники — малярам, а папаша всем. <...> Роман просится на две недели домой, а он моя единственная помощь. <...> Хина и Бром воют — им негде спать. <...> Измучилась я, Миша, страшно, уж очень много дел на одну! <...> Боюсь, еще и Антон доволен не будет. Никогда мне еще так не хотелось уехать и бросить все, чтобы не возвращаться больше!»⁹

Дядя Митрофан доживал последние дни, питаясь лишь водой, которой с ложечки поил его сын Георгий. Безутешная тетя Людмила — на нее уже не действовали успокаивающие лекарства — день и ночь лила слезы. Девятого августа в Мелихово и Ялту была доставлена телеграмма: «Волею Божию дорогой наш родитель скончался восьмого вечера. Чеховы». Павел Егорович погрузился в скорбь и написал всем своим сыновьям: «Не стало моего любезнейшего брата <...> Отошел в вечность <...> Как он ласков был ко всем. <...> Нет у меня теперь друга»¹⁰. (Никто, однако, не написал в Богучар ни Александре Егоровне, сестре Митрофана и Павла, ни ее детям.) На похороны в Таганрог Павел Егорович не поехал под предлогом ремонта в мелиховском доме. Погребальную службу, надолго запомнившуюся местным жителям, провел отец Федор Покровский. Павел Егорович получил переписанный от руки текст сорокаминутной надгробной речи, сказанной одним из членов церковного Братства. Начиналась она так: «Пока заступ могильщика еще не коснулся гробовой доски для сокрытия в недра земли заветного для многих, у гроба спешу к лежащему в нем с последним прощальным словом. Оставил ты нас, дорогой Митрофан Георгиевич, и оставил навеки!..»¹¹

Примечания

1. ОР. 331 46 16. Письма А.И. Иваненко А.П. Чехову. 1892—1894.

2. Из дневника И.Л. Щеглова // Лит. наследство. Т. 68: Чехов. М., 1960. С. 479—492.

3. ОР. 331 81 13. Письма П.Е. Чехова Ал.П. Чехову. 1874—1894. Письмо от августа 1894.

4. См.: МХАТ (Санин) 5233. Письма Л.С. Мизиновой-Саниной Л.А. Юргеневой.

5. См.: МХАТ (Санин) 5223 / 1933—1973. Письма Л.С. Мизиновой С.М. Иогансон. 1877—1899.

6. ИРЛИ. 285 S1. С. 11. Смирнова-Сазонова.

7. М. Саблин, театрал, был редактором «Русских ведомостей». Его брат А. Саблин (1850—1895), заведующий ярославской казенной палатой, покровительствовал Мише.

8. В библиотеке Чехова имеется две книги о сифилисе и ни одной — о туберкулезе. Потапенко вспоминал, что как-то в поезде Антон советовал больному чахоткой попутчику оставить работу, семью и уехать в Алжир.

9. РГАЛИ. 2540 1 483. Письма М.П. Чеховой М.П. Чехову. 1884—1904. Письмо от 7.08.1894.

10. ОР. 331 81 21. Письма П.Е. Чехова А.П. Чехову. 1886—1896.

11. ОР. 331 33 IV Бумаги П.Е. Чехова.