Все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное.
А.П. Чехов. Записная книжка
Душа у нас была одна.
Из воспоминаний мелиховских крестьян о Чехове
Семь лет, проведенных А.П. Чеховым в Мелихове среди народа, являются самыми значительными годами в творческом пути писателя и по праву названы мелиховским периодом в жизни А.П. Чехова.
Переезд в Мелихово не был случайным фактом в биографии А.П. Чехова, всегда осознававшего себя частью народа.
Переезд Чехова в Мелихово непосредственно связан и с общественным подъемом русской жизни 90-х годов, с повышением внимания передовых людей эпохи к народу, к его нуждам, с нарастанием демократических, революционных настроений в русском обществе.
Внук крепостного, А.П. Чехов был представителем той русской демократической интеллигенции, которая вышла из народных низов и упорным трудом, неустанной работой над собой завоевывала свое место в жизни. «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости», — говорил о себе Антон Павлович.
Чехов высоко ценил свое кровное родство с народом и с гордостью подлинного демократа говорил о том, что в его жилах течет мужицкая кровь, что его дед и отец были крепостными.
В детстве Антон Павлович не раз ездил к своему деду — Егору Михайловичу Чехову в украинские слободы Больше-Крепинскую и Княжую под Таганрогом.
Эти далекие поездки на лошадях по широким степным просторам, длившиеся по нескольку дней, ночлеги под открытым небом, жизнь среди природы, встречи и беседы с новыми людьми и рассказы из народной жизни запомнились впечатлительному мальчику — будущему писателю — на всю жизнь.
Помогая деду, работавшему управляющим в имении, Антоша целые дни, от зари до зари, просиживал у паровой молотилки, записывая пуды и фунты вымолоченного зерна, и наблюдал «утомительную, но веселую, как хороший бал», работу людей на молотьбе, слушал «свистки и шипенье паровика», видел «черные, потные лица людей».
И позже, когда Чехов уже был признанным писателем и в 1888 году попал на Украину во время молотьбы, он снова целые часы проводил на току, у молотилки, «и чувствовал себя в высшей степени хорошо», причем паровик ему казался живым, а люди и волы, наоборот, казались машинами.
Позднее впечатления этих поездок по степи ожили в его лучших произведениях 80-х годов — в рассказе «Счастье» (1887) и повести «Степь» (1888).
Будучи студентом-медиком, Чехов проходит медицинскую практику в Чикинской земской больнице вблизи Воскресенска, под руководством известного в то время врача Архангельского. «Он всегда терпеливо выслушивал больного, ни при какой усталости не возвышал голоса», — вспоминает доктор Архангельский.
В 1884 году Чехов заменяет земского врача в Звенигороде, принимает по тридцать — сорок больных в день, ездит на судебно-медицинские вскрытия.
В 1884 году он оканчивает медицинский факультет Московского университета и получает диплом врача. В сентябре этого же года на дверях его московской квартиры появляется дощечка: «Доктор А.П. Чехов». Но по-прежнему особенно охотно Чехов работает в сельских больницах. «Ездил в Звенигород, — пишет он 30 июля 1886 года, — сменить ненадолго своего товарища, земского врача, где был занят по горло...»
Чехов пользуется всяким случаем, чтобы быть ближе к народу: он любит заходить в трактиры, которые посещают извозчики, мастеровые, по железной дороге он предпочитает ездить третьим классом, наблюдая простых людей и слушая их разговоры.
Собираясь в 1888 году ехать на лето в деревню на Украину, он сообщает, что берет с собой целый воз лекарств. Поселившись на Луке, близ Сум, Харьковской губернии, он совершил поездку на лошадях по Украине, проехал свыше четырехсот верст, ночевал в десяти местах.
«Все, что я видел и слышал, так ново, хорошо и здорово, что во всю дорогу меня не оставляла обворожительная мысль — забросить литературу, которая мне опостылела, засесть в каком-нибудь селе — на берегу Псла и заняться медициной».
В письмах он обращает внимание на относительною зажиточность крестьян на Украине. «Народ все сытый, веселый, разговорчивый, остроумный. А какие разговоры! — пишет он, — их передать нельзя, надо послушать».
В другом письме Чехов дает изумительную картину летнего вечера на Украине, картину, которая по своей поэтичности напоминает лучшие страницы только что написанной им «Степи».
«Какие свадьбы попадались нам на пути, какая чудная музыка слышалась в вечерней тишине и как густо пахло свежим сеном! То есть душу можно отдать нечистому за удовольствие поглядеть на теплое вечернее небо, на речки и лужицы, отражающие в себе томный грустный закат...» И у Чехова зарождается мысль уехать из Москвы в деревню. «Отчего мы с Вами, — пишет он писателю И.Л. Щеглову, — не живем в Киеве, Одессе, в деревне, а непременно в столице? Добро бы пользовались столичными прелестями, а то ведь домоседствуем, в четырех стенах сидим! Теряем мы жизнь...»
Он начинает думать о покупке хутора на Украине и мечтает о том, что скоро будет подписываться так: «Полтавский помещик, врач и литератор Антуан Шпонька».
Писатель, таким образом, хорошо знал деревенскую жизнь разных уголков России. Темы и сюжеты многих произведений молодого Чехова взяты из его деревенских встреч и наблюдений. Чехов изображает отдельные сценки и эпизоды из деревенского народного быта, рисует яркие реалистические образы крестьян, ставит вопросы социального порядка.
Чехов любит и глубоко чувствует природу — и весеннее таяние снега, когда «в душу уже просится весна» (рассказ «Весной», 1886), и нежное прикосновение цветка, коснувшегося щеки, «как ребенок, который хочет дать понять, что не спит» (рассказ «Агафья», 1886), и томительную духоту знойного июльского полудня (рассказ «Егерь», 1885), и жалобный плач метели в зимнюю ночь, «в котором звучал не призыв на помощь, а тоска, сознание, что уже поздно, нет спасенья» (рассказ «Ведьма», 1885).
Произведения Чехова 80-х годов, посвященные изображению русской деревенской жизни, пронизаны большой симпатией к простым людям, умением глубоко вникнуть в их жизнь, понять всю сложность их душевных переживаний. Чехов стремится раскрыть лучшие черты людей из народа, показать их сердечность, трудолюбие, их природный ум и талантливость, которые часто погибали, не успев развернуться или не найдя себе достойного применения.
Чехов ставит вопрос об огромной общественной роли писателя, о его ответственности перед народом: «Литератор не кондитер, не косметик, не увеселитель; он человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью».
Поиски смысла жизни, руководящей общей идеи являются темой рассказа «Скучная история» — одного из центральных произведений Чехова конца 80-х годов. Идея служения народу, стремление жить во имя будущего все настойчивее и настойчивее овладевают Чеховым.
«Если вы будете работать для настоящего, то ваша работа выйдет ничтожной; надо работать, имея в виду только будущее» (Чехов. Записная книжка).
Внимание Чехова в конце 80-х годов привлекают люди труда во имя общего блага, люди подвига и благородной, возвышенной цели.
Среди своих современников такого человека Чехов увидел в лице русского путешественника и ученого, неутомимого исследователя Средней Азии Н.М. Пржевальского, погибшего в 1888 году в экспедиции в далекой среднеазиатской пустыне. Чехов откликнулся на смерть Н.М. Пржевальского некрологом, в котором писал, что такие люди, как Пржевальский, нужны «как солнце». «Их личности — это живые документы, указывающие обществу, что... есть еще люди иного порядка, люди подвига, веры и ясно сознанной цели». «Таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно», — писал Чехов 27 октября 1888 года.
В 1890 году Чехов задумывает и осуществляет путешествие на Сахалин для изучения жизни ссыльно-каторжных. В тогдашних условиях, когда не было еще Сибирской железной дороги, эта поездка была подвигом: Чехов на лошадях проехал через всю Сибирь, подвергая свое всегда слабое здоровье многим опасным испытаниям, рискуя иногда и жизнью.
Знакомство с Сибирью дало писателю возможность увидеть огромные творческие силы народа, почувствовать нераскрытые еще его возможности. «Боже мой, как богата Россия хорошими людьми!» — восклицает Чехов в одном из своих сибирских писем.
«Человек-то ведь здесь стоящий, сердце у него мягкое, он и не украдет, и не обидит, и не очень чтоб пьяница. Золото, а не человек...» Такую характеристику сибиряков слышит Чехов на одной из глухих станций на берегу Иртыша.
И, как бы в подтверждение этих слов, Чехов приводит в своих очерках «Из Сибири» рассказ о том, как семья вольного ямщика привязалась к чужому ребенку, который родился зимой в пути и мать вынуждена была оставить его на время, надеясь потом взять к себе. И вот одинокие супруги настолько полюбили мальчика, что даже мысль о том, что ребенка могут взять у них, повергает их в ужас. «Какие хорошие люди!» — говорит Чехов, рассказывая этот случай.
Чехов отмечает высокую честность сибиряков:
«...По всему тракту не слышно, чтоб у проезжего что-нибудь украли. Нравы здесь в этом отношении чудесные, традиции добрые. Я глубоко убежден, что если бы я обронил в возке деньги, то нашедший их вольный ямщик возвратил бы мне их, не заглянув даже в бумажник» («Из Сибири»).
Чехов встречает в Сибири множество талантливых людей, которые не затерялись здесь, в тайге, в массе других талантов. И разговоры о них, пишет Чехов, «живо напомнили мне наши разговоры о знаменитых художниках». «У-у, это большой мастер!» — так ямщик рекомендовал Чехову одного умельца кузнеца, «который и в тайге так же знает себе цену и так же деспотичен, как и у нас в больших городах».
Подводя итоги своим сибирским впечатлениям, Чехов, стоя на берегу Енисея, у города Красноярска, думает о том, «какая полная, умная и смелая жизнь осветит со временем эти берега».
Поездка на Сахалин была большим общественным делом писателя. На слова одного из своих современников о том, что Сахалин никому не нужен и не интересен, Чехов возмущенно отвечал: «Сахалин может быть ненужным и неинтересным только для того общества, которое не ссылает на него тысячи людей... Сахалин — это место невыносимых страданий, на какие только бывает способен человек вольный и подневольный. Работавшие около него и на нем решали страшные ответственные задачи и теперь решают».
Чехов пробыл на Сахалине три месяца. На Сахалине, пишет Чехов, он «видел все, кроме смертной казни». Чехов побывал в сахалинских тюрьмах, в поселках ссыльно-каторжных, он видел заковку в кандалы, наказания плетьми, видел прикованных к тачкам, видел, как эксплуатировали труд каторжан, заставляя их перевозить на себе бревна.
«Сахалин представляется мне целым адом», — так подвел Чехов итоги своим сахалинским впечатлениям.
Писатель обратил внимание и «на общий безнадежно-унылый, пронизанный глубоким трагизмом тон жизни каторжных поселков.
«В Дуэ всегда тихо. К мерному звону кандалов, шуму морского прибоя и гуденью телеграфных проволок скоро привыкает ухо, и от этих звуков впечатление мертвой тишины становится сильнее. Печать суровости лежит не на одних только полосатых столбах. Если бы на улице кто-нибудь невзначай засмеялся громко, то это прозвучало бы резко и неестественно. С самого основания Дуэ здешняя жизнь вылилась в форму, какую можно передать только в неумолимо-жестоких, безнадежных звуках, и свирепый холодный ветер, который в зимние ночи дует с моря в расщелину, только один поет именно то, что нужно».
Особенно внимательно присматривался Чехов к жизни женщин и детей.
«Уже все позаснули, дети переплакали и тоже угомонились давно, а баба всё не спит, думает и слушает, как ревет море».
Ее мучает тоска: ей жалко мужа — каторжника, которого она попрекнула за тяжелую жизнь, обидно за себя, жалко детей...
Писатель заметил, что в жизни ссыльно-каторжных дети занимают совершенно особое место. Несмотря на то что рождение каждого нового человека в семье встречается неприветливо и над колыбелью ребенка не поют песни, а слышатся одни только зловещие причитания, «...самые полезные, самые нужные и самые приятные люди на Сахалине — это дети, и сами ссыльные хорошо понимают это и дорого ценят их. В огрубевшую, нравственно истасканную сахалинскую семью они вносят элемент нежности, чистоты, кротости, радости».
На Сахалине Чехов сделал перепись всего ссыльно-каторжного населения острова, составил свыше десяти тысяч карточек с подробным описанием жизни каждого ссыльного. «Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым... На Сахалине нет ни одного каторжною или поселенца, который не разговаривал бы со мной», — говорил А.П. Чехов.
Поездка расширила круг представлений писателя о России, о народе, обострила в его сознании ощущение близости с народом. «Мое сахалинское прошлое кажется мне таким огромным», — писал он.
Пользуясь образным выражением Горького, можно сказать, что Чехов в эти годы уже полностью овладел своими впечатлениями о жизни и, «как огромный рефлектор, собрал в себя все лучи ее, все краски, взвесил все дурное и хорошее в сердце своем». Глазами зрелого художника Чехов вглядывался в русскую жизнь, и она вставала перед ним во всей сложности и противоречивости.
«Хорош божий свет. Одно только не хорошо: мы, — писал Чехов 9 декабря 1890 года, подводя итоги своей сахалинской поездки. — Как мало в нас справедливости и смирения, как дурно понимаем мы патриотизм!.. Мы, говорят в газетах, любим нашу великую родину, но в чем выражается эта любовь? Вместо знаний — нахальство и самомнение паче меры, вместо труда — лень и свинство, справедливости нет, понятие о чести не идет дальше «чести мундира», мундира, который служит обыденным украшением наших скамей для подсудимых. Работать надо, а все остальное к черту. Главное — надо быть справедливым, а остальное все приложится».
Вскоре после возвращения с Сахалина Чехов в марте 1891 года совершает свою первую поездку за границу. Наблюдая своих соотечественников за границей, он пишет: «Русскому человеку, бедному и приниженному, здесь в мире красоты, богатства и свободы не трудно сойти с ума».
Чехов сумел очень трезво разобраться в заграничных впечатлениях. Он был в восторге от памятников искусства, от архитектуры городов, от «голубоглазой» Венеции и домика Дездемоны. Он стремился повидать Все. «Видел я все. И лазил всюду, куда приказывали». Он поднимался на Везувий, ходил по улицам Помпеи, играл в рулетку в Монте-Карло, наблюдал бессмысленную роскошь буржуазной жизни и, возмущенный ею, писал: «До какой степени презренна и мерзка эта жизнь с ее артишоками, пальмами, запахом померанцев!.. В воздухе висит что-то такое, что, вы чувствуете, оскорбляет вашу порядочность, опошляет природу, шум моря, луну».
Интересовался Чехов и общественно-политической жизнью Франции. 1 мая во многих городах Франции происходили рабочие демонстрации. Чехов в 1891 году оказался участником первомайской демонстрации в Париже.
«Народ толпами ходил по улицам, кричал, свистел, волновался, а полицейские разгоняли его... — писал он сестре. — В один из натисков и я сподобился: полицейский схватил меня за лопатку и стал толкать впереди себя». А через несколько дней Чехов был в палате депутатов на том заседании, когда от министра внутренних дел требовались объяснения по поводу беспорядков, какие позволило себе правительство при усмирении бастующих рабочих в Фурми, где было много убитых и раненых. «Заседание было бурное и в высшей степени интересное», — пишет Чехов.
Большой интерес представляет записная книжка Чехова, которую он начал вести во время заграничной поездки. В этой книжке наряду с краткими дорожными заметками встречаем серьезные, философские раздумья Чехова о неравенстве людей, о причинах этого неравенства, о казенном, бюрократическом делении людей на «народ» и «не народ».
Чехов находит свой критерий определения народности, критерий умный, благородный и единственно правильный. И в записной книжке писателя появляется чрезвычайно значительная запись: «...все мы народ, и все то лучшее, что мы делаем, есть дело народное».
Так в писателе-демократе вместе с духовной возмужалостью, с расширением круга его жизненных впечатлений росло и крепло чувство неразрывной, органической связи с народом. И свой талант писателя он рассматривает как «дело народное».
В 1891 году часть средней полосы России и Поволжья после неурожая и засухи переживала тяжелое стихийное бедствие — голод. Царское правительство обнаружило полную неспособность в оказании помощи голодающим, а частная инициатива была пресечена в самом начале запрещением министра внутренних дел Дурново. «Надо иметь смелость и авторитет Толстого, чтобы идти наперекор всяким запрещениям и настроениям и делать то, что велит долг», — писал Чехов 11 декабря 1891 года.
Чехов, так же как Л.Н. Толстой и В.Г. Короленко — лучшие русские писатели своего времени, делает то, что велит долг. Он организует сбор пожертвований в пользу голодающих и проводит эту работу, как он сам говорит, «втихомолку, без какого-либо шума». Он помогает наладить помощь голодающим в «одном из самых глухих уголков Нижегородской губернии, где нет ни помещиков, ни даже докторов». Несмотря на болезнь, он зимой 1891/92 года дважды выезжает в голодающие Воронежскую и Нижегородскую губернии. «Мороз лютый, ревет метель. Вчера поздно вечером меня едва не занесло в поле, сбились с дороги. Напугался — страсть!» — пишет он из деревни Белой 18 января 1892 года.
Чехов настойчиво ищет путей реальной, эффективной помощи и резко критикует богатых и сильных, которые заботу о голодающих осуществляли на парадных обедах и ужинах. Он принимает участие в издании сборника «Помощь голодающим» и дает в этот сборник главу «Беглые на Сахалине» из книги «Остров Сахалин», над которой тогда работал. В этой главе Чехов говорит о том, как сильны любовь к родине и стремление к свободе у ссыльных, как тоска по родине бывает главной причиной побегов. И Чехов в частых побегах ссыльных видит проявление самого главного качества человека — «незасыпающего сознания жизни», при наличии которого «не хотеть бежать он (ссыльный. — К.В.) не может и не должен».
Поездки в голодающие районы, так же как раньше поездка на Сахалин, вводили Чехова в гущу народной жизни. Писатель-демократ видел то, чего не замечали другие, — он видел народ, который с достоинством, стойко и мужественно переносил выпавшее ему на долю испытание. «А какой прекрасный народ в Нижегородской губернии, — писал Чехов по возвращении из поездки. — Мужики ядреные, коренники, молодец к молодцу — с каждого можно купца Калашникова писать. И умный народ».
Чехов был возмущен тем, что во всей России в эти годы были «исследованы всего лишь три уезда», что сведения о жизни деревни «можно почерпнуть только из бесед и слухов», что корреспонденты газет знают деревню «только по Глебу Успенскому», что «газеты врут». «А не писать нельзя, — подчеркивает Чехов. — Если бы печать наша молчала, то положение было бы еще ужаснее...» (11 декабря 1891 года).
И Чехов написал о голоде. Это был рассказ «Жена», опубликованный в 1891 году в журнале «Северный вестник». Первоначальное заглавие рассказа «В деревне» раскрывало основную тему рассказа, его авторский замысел. Смело, по-новому поставил Чехов в этом рассказе вопрос о народе и интеллигенции — один из самых острых вопросов своего времени.
«Жена» — вот удивительный и современный рассказ, — пишет Чехову его двоюродный брат Г.М. Чехов, — сколько в нем правды, каждый характер так рельефно виден, что, кажется, в настоящее время можно встретить на каждом шагу. Вот новость в теперешней литературе! Еще никто не думал браться за этот вопрос, а только готовились к нему, ждали результатов, как тут появилась на свет «Жена».
Чехов показал в рассказе растерянность и беспомощность той интеллигенции, которая была далека от народа и, искренне желая помочь народу в беде, не знала и не умела это сделать. Герой рассказа, богатый помещик, проезжая по голодной деревне, удивлен тем, что не видит «ни растерянных лиц, ни голосов, вопиющих о помощи, ни плача, ни брани, а кругом тишина, порядок жизни...» «Глядя на улыбающегося мужика, на мальчика с громадными рукавицами, на избы...», он начинает понимать, «что нет такого бедствия, которое могло бы победить этих людей; мне казалось, что в воздухе уже пахнет победой, я гордился и готов был крикнуть им, что я тоже с ними!..»
В первоначальном тексте рассказа эта тирада заканчивалась словами: «...готов был крикнуть им, что я тоже русский, что я одной крови и одной души с ними». В последующей редакции эти слова были сняты Чеховым, так как они противоречили общему психологическому складу его героя, внутренне не связанного с народом. Это были слова самого Чехова, и писатель не счел возможным отдавать их герою, не достойному их.
Так все настойчивее и настойчивее встает в сознании писателя ощущение неразрывной, органической близости к народу, и все чаще и чаще встает вопрос о переезде в деревню.
Чехов обращает внимание на то, что стремление русских писателей в деревню, к народу, к природе становится довольно обычным явлением в русской жизни. «Когда-то умственная публика стремилась в столицы, теперь же происходит совсем обратное движение», — пишет Чехов в феврале 1894 года.
| К оглавлению | Следующая страница |