Заключение

Опыт прочтения повести «Моя жизнь» с установкой на «событийность» чеховского слова, на постоянное присутствие его в поле зрения читателя показывает, что «Моя жизнь» пронизана целым комплексом метафор, функционально направленных на оценку той жизни, которую мот бы вести человек и которую он устраивает в реальности. Соответственно эти метафоры характеризуют и человека, показывая степень свободы его духа и выявляя меру ответственности за тяжелейшее состояние человеческого мира, в котором он неизменно пребывает.

Метафоры, представляющие жизнь у Чехова, в основном привычные, языковые. Вероятно, в этом можно увидеть своего рода иконический знак, показывающий пагубную привычность для человека его жизни, незаметность каждодневного обычного течения событий без взгляда на самого себя, в то время как возможность посмотреть на себя и оценить у человека есть. Иначе зачем человеку вообще дан дух и язык как его проявление? «Все творчество писателя (А.П. Чехова. — Н.Щ.) проникнуто желанием увеличить меру свободы своих читателей, помочь им «выдавить из себя» хоть «каплю раба»» [Кубасов 1998: 386]. Но для этого читателю нужно совершить умственное усилие, суметь прочитать и понять все то, что может дать русский язык, содержащий в себе необходимый культурный опыт, помогающий ориентироваться в жизни. Углубление в незамысловатый, не поражающий своей новизной язык, видимо, может стать прекрасным условием для того, чтобы не искать истину за пределами искусства, используя текст как ступень к ее достижению или как доказательство правоты одной идеи и ошибочности другой, а постигать саму жизнь, не знающую никаких идей, кроме необходимости свободы и ответственности человека.

Многочисленные семантические соответствия между метафорами и деталями текста, обозначающими самые обычные, «неметафорические» действия и обстоятельства, создают развернутую картину жизни. За фабульным рядом повести стоят метафорические сюжеты, позволяющие представить жизнь каждого героя. В повести жизнь предстает в образах дороги, течения, полета, огня, строения, ада, железной дороги, войны. Для изображения жизни исключительно важно сопоставление ее с искусством.

Жизнь как бытие в его данности, онтологическая картина мира вообще представляет собой дорогу, проложенную по земле, в мире природы. Феноменология человеческой жизни связана с тем, насколько человек способен передвигаться по этой дороге, идти, осознавая каждый свой шаг, вслушиваясь в звуки природы, всматриваясь в ее красоту. Совершить такой путь в жизни — значит иметь талант. Жизнь как события, происходящие за отпущенное человеку время, выглядит в таком случае зависимой от него, управляемой. Смерть также получает пространственную характеристику и в случае свободного хода человека по дороге не застает его врасплох, не приближается устрашающе, до поры скрываясь за горами.

Однако человечество не может не осуществлять строительной деятельности. Тогда дорога преображается, все больше превращаясь в артефакт, например, переходя в городские улицы. Пространство города несет в себе результат деятельности человека, «впитывая» в себя его сознание, и может превращаться в настоящий ад. Живущий в городе человек, проходя по его улицам, не может не испытывать влияния «духа» города. Сила этого влияния весьма ощутима. Противостоять адскому духу могут только люди по-настоящему «взрослые», способные своим окрепшим разумом осознать всю призрачность, пустоту давящей человеческую душу силы. Они остаются жить в городе, не ища тех призрачных мест, где «лучше». Ад не заканчивается в одном полушарии: мир человека сплошь опутан построенными городскими дорогами. Преобразовать духовное пространство адского города, выдавив из себя раба и вместе с тем расставшись с «детским» состоянием страха, готовности к наказанию, — вот задача свободной личности. Пространство тех, кто бежит, точечно, дискретно, а потому очень мало — «аршин пространства», говоря словами Достоевского. Бегущим нужно искать другое полушарие, Америку, заграницу. Жизненное пространство человека взрослого непрерывно, а потому огромно.

Главный герой повести, любящий свой город и свою улицу с растущими на ней деревьями, отвечает представлению А.П. Чехова о человеке, воплощенному в знаменитой фразе рассказа «Крыжовник»:

Человеку нужно не три аршина земли, не усадьба, а весь земной шар, вся природа, где на просторе он мог бы проявить все свойства и особенности своего свободного духа [С. 10, 58].

Наши края, наша местность [С. 9, 209, 206] — говорит Мисаил и о городе, и о Дубечне, находящейся от него в 17 верстах.

Уродство человеческой жизни связано с обманом, с тем, что люди отступают от правды и справедливости, пытаясь подчинить себе других людей. Свободу в таком случае они не получают вместе с теми, кого они пытаются ее лишить. Метафорическое изображение жизни как дороги в этом случае дополняется картиной грязных человеческих следов, по которым только должны передвигаться следующие поколения. Состояние тех, кто считается «рабом» в человеческом обществе, выглядит как движение с большим грузом, с взваленной на них тяжестью. Существующее положение дел в человеческом обществе видится как результат постоянно творимой агрессии, войны, захвата.

Отвратительное состояние мира, устроенного человеком, заставляет людей искать другие варианты и способы жизни. При этом отсутствие таланта как способности самостоятельно осознавать происходящее заставляет их уходить с дороги, ища готовые идеи — общественные течения, способствующие движению. Однако течения сохраняют в себе то, на чем основана покрытая грязными следами дорога, — обман и агрессивность.

Развертывание метафоры «жизнь — дорога» связано с характеристикой движения. Отсюда различные «дорожные сюжеты». Так, один из них соответствует картине неторопливого движения людей, идущих рядом. Другой изображает стремительную гонку тех, кто вырывается вперед, сталкивая других людей на обочину. Маячащая впереди цель — богатство — заставляет их все более увеличивать скорость своего движения, используя различные средства передвижения. Так появляется железная дорога — символ наиболее бездушных, жестоких отношений в обществе. Железная дорога — результат длительного опыта «строительной» деятельности человека.

Важнейшая «строительная» метафора жизни — это дом, строение. Человек совершенно естественно возводит себе для жилья дом. По-видимому, с этим связано наличие в языке метафоры «жизнь — строение». Изначально эта метафора не заряжена отрицательными коннотациями. Лишь использование ее в качестве штампа на фоне отрицательного опыта может придать ей потенциальную ироническую сему. Это хорошо показывает бытование метафоры «строительство жизни» в нашем обществе в XX веке. В повести «Моя жизнь» исходная, базовая строительная метафора изображает результат агрессивной, бездарной «архитекторской» деятельности человека. Она рисует общественную жизнь в образе расползающегося, бесформенного строения, в котором видно состояние людей: они принимают вид деталей, бездушных строительных частей, лежащих на своем месте рядом с другими такими же безгласными «деталями».

«Строительная» жизнь сопоставляется с искусством, которое может и должно быть в жизни, одухотворяя ее. Сама жизнь, если ее создают талантливые, т. е. свободные люди, становится прекрасным искусством. В ней вместе с творчеством человека будет присутствовать божественное начало, преобразующее строение жизни в высокий Храм. Возведение такой жизни требует ежедневной работы, духовного труда — постоянного нравственного усилия по созданию единственно достойной человека жизни.

Все метафоры, которые предоставил А.П. Чехову язык, длятся на протяжении повести, «выходя на поверхность» в фабульный ряд в виде тех или иных «ненужных» деталей, требующих такого же «ненужного», «непонятного» словесного воплощения. Зачем, скажем, странные уточнения о том, что герои в какой-то момент «пошли» — например, Маша перед тем как лечь в постель или Мисаил, когда сестра пришла к Ажогиным вместе с Анютой сказать ему о том, что с Должиковым уже переговорили? Не противоречат ли такого рода мелкие, абсолютно избыточные детали чеховской краткости? Совместимы ли они со знаменитым блестящим «горлышком разбитой бутылки» — емкой метонимией лунной ночи? С одной стороны, метонимия — как результат синтагматических преобразований, эллиптического «сворачивания» текста, а с другой стороны, развертывания едва ли не до просторечных осложненных сказуемых с глаголом целенаправленного действия — пошла и легла. Очевидно, что все у А.П. Чехова — любая «избыточность», равно как и «свернутость», отсутствие тех или иных уточнений (скажем о том, в какой комнате сидит отец) — имеет свое художественное значение, а чеховская краткость — это отсутствие единиц, лишенных его. В целом ряде проанализированных контекстов повести это значение обусловлено длящимся действием базовой метафоры — одной или нескольких.

Постоянно являющийся в изображаемой «реальной» жизни героев лик метафор является важной чертой стиля Чехова. А. Белый, восхищаясь Чеховым-стилистом («Чехов — удивительный стилист»), определял суть его творческого метода — «опрозрачненный реализм, непроизвольно сросшийся с символизмом». «Механизм» (используем это слово, понимая его коннотативную неувязку с красотой и нежностью стиля Чехова) этого метода заключается, как объяснил А. Белый, в том, что писатель «сначала разлагает действительность на отдельные атомы, потом совершает незаметную перегруппировку этих атомов и складывает из них образ, неотличимый от образа действительности, но говорящий нам о чем-то ином» [Белый 1994: 360]. Не являются ли чеховские языковые метафоры такими атомами, которые, группируясь в соответствии с логикой образов героев, их жизнью, говорят о том, какой смысл пронизывает каждый их поступок, каждое слово?

Действие чеховских метафор поистине неисчерпаемо — и в тексте, и за его пределами. Языковые метафоры, оживленные искусством писателя, позволяют читателям использовать язык как инструмент познания — себя, собственной жизни, истинного смысла всего того, что в жизни говорится и делается. Метафора, со свойственной ей способностью будить мысль, одухотворенную увиденной картиной, направлена в будущее. Она оставляет человека с тем началом ясного знания, которое он может обдумывать и развивать все больше и глубже. Сила чеховских метафор в том, чтобы задать перспективу. Ту перспективу мысли, которая должна сопутствовать человеку и человечеству во всей его жизни.