Глава десятая

Как-то в шутку Антон Павлович сказал, что он писал все, кроме стихов и доносов. Но если беллетрист Чехов шел без скачков и провалов от легкого успеха своих ранних рассказов к всемирной славе, отношения с драматургией складывались у него мучительно и трудно. Писатель не раз давал себе обещание не писать больше для театра, но давая это обещание, знал, что обманывает сам себя. Не писать для театра он не мог.

Первой пьесой Чехова, увидевшей сцену, была драма «Иванов» (1887). Публика, заполнившая в день премьеры театр Корша в Москве, знала Чехова, главным образом, как автора веселых рассказов. Тем неожиданнее было для нее то, что происходило на сцене. Иванов — Чехов не случайно назвал своего героя этим распространенным обобщающим именем — интеллигент эпохи «безвременья», когда идеи народничества обветшали и выродились, а новые еще не вышли на поверхность общественной жизни. Лучшие представители поколения, к которому принадлежал Иванов, искали новых путей и методов борьбы, другие, примирившись с действительностью, замкнулись в бездумном, паразитическом существовании.

Иванов слишком слаб, чтобы пойти за первыми и слишком порядочен, чтобы примкнуть ко вторым. Гибель идеалов его юности стала для него крахом всей его жизни. Без веры, без любви, без цели слоняется он между людей, калеча своей опустошенностью жизнь тех, кто, по несчастью, любит его. Все в нем умерло: стремления, надежда, вера, но совесть, беспокойная совесть человека, считавшего себя когда-то преемником светлых идей 60-х годов, жила.

Так и не найдя цели в жизни, Иванов кончает жизнь самоубийством.

«Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения... Никогда в другое время им не приходилось слышать столько споров, какие видели и слышали они на моей пьесе, — писал Чехов после спектакля, — шумели, галдели, хлопали, шикали; в буфете едва не подрались, а на галерке студенты хотели вышвырнуть кого-то, и полиция вывела двоих. Возбуждение было общее».

В начале 1899 года «Иванов» прошел с огромным успехом в Александринском театре в Петербурге.

Коренной вопрос времени о смысле и цели жизни не мог не волновать зрителей. Но только наиболее чуткие заметили стремление автора, правда еще робкое и не до конца последовательное, найти новую драматургическую форму для его выражения.

«Пьеса до того оригинальна, что странно глядеть», — говорил Левитан. Этой «странности», необычайности, которая была в глазах Левитана достоинством, не простил Чехову Театральный комитет при обсуждении пьесы «Леший» (1889). Она была признана «прекрасной драматизированной повестью, но не драмой».

«Посылаю Вам, Антон Павлович, Вашу пьесу («Леший». — Т.С.), — писал Чехову известный актер Ленский. — Вы слишком презрительно относитесь к сцене и драматической форме, слишком мало уважаете их, чтобы писать драму. Эта форма труднее повествовательной, а Вы, простите, слишком избалованы успехом, чтобы основательно, так сказать, с азбуки изучать драматическую форму и полюбить ее».

«Леший» был поставлен в Москве, в частном театре Абрамовой. Сыгранный по старинке, он не имел никакого успеха. На просьбу разрешить напечатать «Лешего» в журнале Чехов ответил категорически: «Я не могу печатать. Эту пьесу я ненавижу и стараюсь забыть о ней».

Однако образы и мысли, легшие в основу пьесы, продолжали волновать писателя. Трагедия прекрасных и чистых людей, которые слишком поздно поняли, что принесли в жертву «фальшивому идолу» лучшие годы своей жизни, нашла в пьесе «Дядя Ваня» свое новое и совершенное воплощение. В тайне от всех, не помышляя увидеть ее на сцене, писал Чехов эту пьесу. Даже близкие ему люди в течение многих лет ничего не знали о ней.

Оскорбительное равнодушие и непонимание, которым был встречен «Леший», на долгие годы оторвали Чехова от театра. Шумный успех написанных им в конце 80-х годов водевилей «Калхас», «Медведь», «Предложение», «Трагик по неволе», «Свадьба» почти сердил писателя. «За своих «Медведей» мне стыдно», — говорил Антон Павлович. Водевили были для Чехова средством к существованию. «Моего «Медведя» следовало бы назвать дойной коровой, он дал мне больше, чем любая повесть», — шутил он.

Но и в таком, казалось бы, чисто развлекательном жанре Чехов был новатором. Вместо примелькавшихся зрителю масок в его водевилях действовали обыкновенные живые люди. Недаром Антон Павлович жаловался, что актеры плохо играют в его водевилях, потому что «не наблюдают обыкновенных людей».

Только в 1895 году Чехов снова возвращается к «большой» драматургии. «Можете себе представить, пишу пьесу», — сообщает он в письме, словно изумляясь тому, что решился вновь встать на тернистый театральный путь.

Чехов писал «Чайку».

Годы, отделяющие «Лешего» от «Чайки», были наиболее значительными в жизни Чехова. За это время было совершено путешествие на Сахалин, окрепла связь писателя с народом, была написана «Скучная история», «Дуэль», «Палата № 6», неизмеримо выросли его слава и общественный авторитет.

Казалось, Чехов ждал внутреннего ощущения зрелости, чтобы вернуться к театру. Писатель знал заранее, что подвергает себя нелегкому испытанию. Если в начале своего драматургического пути Чехов, быть может, не вполне уяснил себе причины неуспеха или полууспеха первых пьес, то во время работы над «Чайкой» пропасть между его задачами в драматургии и уровнем современного ему театра была для писателя очевидна.

Ученик Гоголя и Островского, Чехов пошел дальше своих великих предшественников, приближая русский театр к жизненной правде. Стремясь к тому, чтобы на сцене было бы «так же сложно и вместе с тем так же просто, как и в жизни», Чехов восстал против традиционного представления об интриге, отказался от внешних эффектов и занимательности. Сюжеты его пьес предельно просты, но эта простота обманчива. «Для вскрытия внутренней сущности его произведений необходимо произвести своего рода раскопки его душевных глубин», — писал К.С. Станиславский.

В пьесах предшественников Чехова все было заключено в тексте. С Чеховым в театр пришло понятие «второго плана» и «подтекста». В подтексте, то есть в том, что выражено не в словах героев пьесы, в атмосфере ее действия, в настроении, которое вызывают у зрителей звуковые, зрительные детали и реплики героев, скрыт внутренний смысл чеховских пьес. Они вызывают активность зрителей, «заставляя сопоставлять слова и поступки персонажей, вызывал большие философские раздумья о жизни», подчеркивал Станиславский.

Как и в жизни, герои пьес Чехова не становятся в трудные минуты в трагическую позу, не произносят эффектных монологов, потому что «вся драма человека внутри, а не во внешних проявлениях», — говорил писатель.

Для постановки чеховских пьес недостаточно было добиться только внешней слаженности спектакля. Они требовали от режиссера раскрытия глубоко запрятанного авторского замысла, от актера — отказа от старых приемов игры, умения не представлять, а жить на сцене.

Новизна формы и новизна содержания чеховских пьес требовала реформы всего театрального искусства.

На будничном, обыденном материале Чехов показал, как рушились социальные, политические и моральные основы, на которых веками держалось классовое общество. В отличие от пьес Шекспира и Мольера, Гоголя и Островского, в основе которых лежало столкновение характеров, герои чеховских пьес вступают в противоречия не между собой, а с окружающей действительностью. Поступками их двигают законы общества, жестокого и бесчеловечного, общества без будущего. Несправедливое настоящее и вера в светлое будущее — такова атмосфера, в которой развивается действие пьес Чехова. И хотя события в них невеселы, а герои несчастливы, они проникнуты светлым, бодрым чувством.

«Пьесу я кончил, — писал Антон Павлович в ноябре 1895 года. Называется она так: «Чайка». И предчувствуя, что успех и признание придет к его пьесе не так-то легко, осторожно добавил: «Вышло не ахти. Вообще говоря, драматург я неважный».

Самые суровые приговоры произведениям Чехова выносил сам Чехов. Но в отзыве писателя о «Чайке» звучит прежде всего тревога за любимое детище.

«Чайка» — произведение о назначении искусства. Смысл жизни художника — «не слава, не блеск», а служение великой цели. Отсутствие ее уводит от больших задач искусства, от народа, от участия в жизни страны. «Науки и искусства, когда они настоящие, стремятся не к временным, не к частным целям, а к вечному и общему, они ищут правды и смысла жизни», — говорит художник из повести «Дом с мезонином». Так думал и сам Чехов, об этом он написал свою «Чайку».

Герои пьесы — актриса Аркадина, писатели — знаменитый Тригорин и начинающий Треплев — люди искусства, лишенного великой цели. И искусство мстит им за это. Талантливая Аркадина становится самовлюбленной и завистливой. Убедившись в нежизненности, надуманности того, что он делает, уходит из жизни Треплев; тяжело переживает бесцельность своего труда Тригорин. «Я... вижу, что жизнь и наука уходят все вперед и вперед, а я все отстаю и отстаю, как мужик, опоздавший на поезд, и, в конце концов, чувствую, что я умею писать только пейзаж, а во всем остальном я фальшив и фальшив до мозга костей», — сознается он.

Как и другого чеховского героя — ученого из повести «Скучная история», талант и известность не спасли Тригорина от душевной опустошенности, от сознания, что жизнь проходит впустую.

Наперекор всему, что ее окружает, выходит на дорогу большого искусства Нина Заречная.

В начале пьесы она радостно, по-детски мечтает стать актрисой, возвыситься над толпой, мечтает о шумной славе. Порвав с семьей, Нина становится провинциальной актрисой, попадает в круговорот безобразной жизни захолустного театра: приставания богатых купцов, бесприютность, нужда, неуверенность в своих силах. «Я не знала, что делать с руками, не умела стоять на сцене, не владела голосом», — говорит Заречная, вспоминая об этом времени. Жизнь обернулась к ней своей грубой, жестокой стороной, любимый человек разлюбил и бросил ее, умер ребенок.

Но горе, потери, неудачи не сломили Заречную. В жизненных испытаниях растет душа и талант Нины. «Я уже настоящая актриса, я играю с наслаждением, с восторгом, пьянею на сцене и чувствую себя прекрасной... В нашем деле все равно, играем мы на сцене или пишем, главное не слава, не блеск, не то, о чем я мечтала, а уменье терпеть. Умей нести свой крест и веруй. Я верю, и мне не так больно, и, когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни».

Окрыленный образ «Чайки» стал в русском искусстве символом победы человеческого духа над всеми трудностями жизни. Призыв Чехова «не бояться жизни» был направлен против буржуазного искусства, которое всегда испытывало страх перед жизнью, то приукрашивая ее, то уходя от нее в тупики, откуда нет выхода. «Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная, для чего и кому это нужно», — говорит Нине в финале пьесы Треплев, как бы подводя итог раздумьям автора.

В октябре 1896 года «Чайка» была поставлена на сцене Александринского театра в Петербурге, того самого театра, в котором был встречен злобой гоголевский «Ревизор» и освистана «Женитьба».

Утром в день спектакля Антон Павлович встречал на вокзале приехавшую из Москвы сестру.

— Напрасно ты приехала — говорил он, идя с Марией Павловной по перрону, — пьеса провалится.

Вид у него был пасмурный и угрюмый.

Войдя вечером в зал, Чехов обвел взглядом ряды — присутствовал почти весь литературный Петербург. Но большая часть публики вряд ли знала о существовании Чехова. «Чайка» давалась в бенефис комической актрисы Левкеевой, любимицы дельцов, приказчиков, гостинодворских купчиков. Поклонники ее таланта пришли в театр повеселиться: Левкеева умела смешить.

При первых же репликах зал замер в недоумении: на сцене какая-то девица, нюхающая табак, учитель, рассуждающий о своей трудной жизни: «Я получаю всего 23 рубля в месяц». В партере хихикнули, ложи отозвались смехом. Первые ряды зашевелились, заговорили, демонстративно поворачиваясь спиной к сцене. Актеры растерялись, заглушаемые шумом реплики звучали неуверенно. Когда Заречная — Комиссаржевская¹ произнесла первые слова своего монолога, в зале не смеялись — хохотали.

Занавес опустился под свистки, шиканье, яростное топанье ног. Чехов, бледный от волнения, встал. Он вглядывался в лица знакомых литераторов и не узнавал их. Что кроется в глазах этих людей, которые вчера еще улыбались ему, ловили каждое его слово? Почему эти люди избегают его взгляда? И расфранченная публика бенефиса и пишущая братия Петербурга в невиданном единстве отстаивали в этот вечер ветхое, отжившее свой век искусство, против которого поднялся Чехов.

Неискушенные в вопросах литературы зрители сочувственно прислушивались к нарочито громким голосам журналистов:

— Безобразие! Писал бы уж лучше свои рассказы! Где он нашел в России таких людей? Ни завязки, ни развязки, ни характеров!

Чехов ушел из театра, не дождавшись конца спектакля. Долго бродил он один по чужому, холодному городу.

Утром Антон Павлович, не простившись ни с кем, уехал домой. Его провожал писатель Потапенко. Чехов был спокоен, шутил, но в глазах у него застыла боль.

— Кончено, — говорил он, стоя на площадке вагона, — больше никогда не буду писать пьес.

«Не води речь о театре, — писал Гоголь своему другу Погодину, потрясенный злобными нападками критики на «Ревизора», — кроме мерзостей ничего не соединяется с ним». Вскоре после постановки своей комедии Гоголь уехал за границу «размыкать» обиду.

Чехов был тверже и сильнее. Уже на другой день, вернувшись в Мелихово, Антон Павлович вошел в колею привычной ему жизни: принимал больных, хлопотал о книгах для таганрогской библиотеки, готовился к народной переписи.

Месяц спустя Антон Павлович уже спокойно вспоминал о «громадном неуспехе» «Чайки», но чувство обиды осталось на всю жизнь. К сообщениям о том, что «Чайка» прошла с успехом в Киеве, Ростове, Астрахани, Новочеркасске и Таганроге, Чехов относился сдержанно и недоверчиво.

«Я теперь покоен, настроение у меня обычное, — писал он, — но все же я не могу забыть того, что было, как не мог бы забыть, если бы, например, меня ударили».

Провал «Чайки» тяжело отразился на здоровье писателя.

В марте 1897 года он приехал на несколько дней из Мелихова в Москву. За обедом в ресторане «Эрмитаж» у Антона Павловича хлынула горлом кровь. Суворин отвез его к себе в гостиницу. Как врач, Чехов понимал свое состояние.

«Для успокоения больных, — сказал он, — мы говорим во время кашля, что он желудочный... Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение непременно из легких. У меня из правого легкого кровь идет, как у брата». Через два дня Чехов встал. Целый день Антон Павлович ходил по делам, много говорил. К утру кровотечение повторилось; Чехова положили в клинику.

«Больной смеется и шутит, по своему обыкновению, — писал в своем дневнике навестивший Антона Павловича Суворин, — отхаркивал кровь в большой стакан. Но когда я сказал, что смотрел, как шел лед по Москве-реке, он изменился в лице и сказал: «Разве река тронулась?» Ему, вероятно, пришло в голову, не имеет ли связь эта вскрывшаяся река и его кровохарканье. Несколько дней назад он говорил мне: «Когда мужика лечишь от чахотки, он говорит: «Не поможет. С вешней водой уйду».

Две недели пролежал Антон Павлович в клинике.

Осенью 1897 года он уехал по совету врачей в Ниццу.

Примечания

1. Комиссаржевская В.Ф. (1864—1910) — знаменитая русская актриса, первая исполнительница роли Заречной.