Стремление к независимости с первых лет самостоятельной жизни определяло характер Чехова. В Таганроге у Антона были родственники, но Чехов отказался от помощи людей, живших по пословице: «Покорство лучше упорства». Покориться — означало подавить в себе то светлое, гордое и чистое, что только начало разгораться в душе будущего писателя.
В 1879 году он пишет брату Михаилу в Москву: «Не нравится мне одно: зачем ты величаешь особу свою ничтожным и незаметным братишкой?.. Среди людей нужно сознавать свое достоинство. Ведь ты не мошенник, честный человек? Ну и уважай в себе честного малого и знай, что честный малый не ничтожность».
Юноша Чехов не боялся признаться в том, что многое в нем не соответствует нравственному идеалу человека, который начал у него складываться в гимназические годы. Изжить в себе недостатки окружавшей его среды было не так-то просто. Процесс самовоспитания был для Чехова мучителен и сложен.
Имея в виду прежде всего самого себя, Чехов писал позднее издателю Суворину: «Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, певчий, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям, благодаривший за каждый кусок хлеба, много раз сеченый, ходивший по урокам без калош, дравшийся, мучивший животных, любивший обедать у богатых родственников, лицемеривший и богу и людям без всякой надобности, только из сознания своего ничтожества, напишите, как этот молодой человек выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая».
Когда Селиванов предложил Чехову подготовить его племянника Петю Кравцова в юнкерское училище Антон согласился. Зависимому положению бедного родственника он предпочел нелегкий труд. Это было началом «выдавливания из себя раба».
Селиванов взял к себе в дом Антона не без задней мысли прикинуться благодетелем, но его старания держать себя покровительственно разбивались о ледяную вежливость Антона.
Со смешанным чувством досады и удивления ловил себя Селиванов на мысли, что этот шестнадцатилетний гимназист внушает ему уважение. Он сам не заметил, как стал говорить ему «Вы» и называть Антоном Павловичем.
Из Москвы приходили отчаянные письма: отец все еще перебивался случайными заработками. «Мы от тебя получили 2 письма наполнены шутками, — писала Антону мать, — а у нас в то время было 4 копейки на хлеб... Ждали от тебя не пришлешь ли денег, очень было горько...»
Антон распродавал жалкие остатки имущества — кастрюльки, ветхую мебель — и отсылал Евгении Яковлевне вырученные гроши. Каждый месяц посылал он в Москву и часть заработанных уроками денег. Уроки давали немного. Ученики жили в разных концах города, один из них — на самой окраине. В дождливую погоду туда приходилось добираться по непролазной грязи, а калош у Антона не было. Репетитор мучительно краснел под укоризненными взглядами хозяек: после его ухода на полу оставались грязные следы.
Новый, 1877 год Антону пришлось впервые встретить в разлуке с семьей. В доме Селиванова уже ничто не напоминало о том, что когда-то здесь жила семья Чеховых.
В комнате, где Антон жил вместе с Петей Кравцовым, стоял кисловатый запах пороха. Петя с таинственным видом мастерил в своем углу ракеты. Он задумал поразить учителя в новогоднюю ночь фейерверком. Антон, близоруко склонившись над столом, писал. Там, в Москве, помногу раз будут перечитывать каждую строчку его письма, стараясь угадать, как ему здесь живется. А зачем им знать, что ему бывает и горько, и голодно, и одиноко!
Антон писал и думал об удивительной власти слов. Они могут лечь камнем на сердце, и в их власти сделать так, чтобы все вокруг стало светлей и радостней. Для этого новогоднего письма он выбирал самые добрые и лукавые слова, за которыми ничего нельзя было угадать.
— Скоро Новый год, а вы все пишете и пишете, — услышал он умоляющий голос Пети.
Когда дядя написал из Таганрога, что готовить племянника будет гимназист, взятый в дом из милости, Петя представил себе лицо будущего учителя, тот ему заранее не понравился. Но прошло всего несколько месяцев, и Пете очень хотелось, чтобы Антон Чехов считал его своим другом. Узнав Антона, он понял, что, кроме храбрости лихих рубак, есть мужество человека, который при всех обстоятельствах, не имея ни гроша за душой, остается гордым, сильным и веселым.
Когда часы пробили двенадцать, в комнате запрыгали в пороховом дыму синие, зеленые, красные огни Петиных ракет. Антону стало весело. Он зачерпнул кружку воды и высоко поднял ее над головой:
— С Новым годом! Скажете, это вода? Вздор! Такого шампанского вы никогда не пили!
Петя засмеялся и выпил. Ему показалось, что в голове у него и вправду зашумело. Антон снял со стены ружье и вышел во двор. В ночной тишине негромко хлопнул выстрел.
Погасли ракеты, вода снова стала водой, вещи по-прежнему скучно стояли на отведенных им Селивановым местах. Шли первые минуты 1877 года. «Через полмесяца мне семнадцать лет, — думал Антон, — юность мчится на всех парусах». Он усмехнулся, как не шли эти слова к его нищей, скованной ленивой скукой Таганрога юности.
Весной 1877 года Антону удалось съездить в Москву. Чеховы жили в сыром подвале, спали на полу. На стене висело составленное отцом
«Расписание делов и домашних обязанностей для выполнения по хозяйству семейства Павла Чехова, живущего в Москве.
Николай Чехов, 20 лет. Встает от 5—7 и по усмотрению и по внутреннему направлению.
Иван Чехов, 17 лет. По хозяйственным наблюдениям и согласно сему расписанию.
Михаил Чехов — 11½ лет, Мария Чехова 14 лет, Хождение неотлагательное в церковь ко всеношному бдению в 7 часов и ранней обедне в 6½ и поздней в 9½ по праздникам.
Утвердил отец семейства для исполнения по расписанию.
Отец семейства Павел Чехов.
Неисполняющие подвергаются сперва строгому выговору, а затем наказанию, при коем кричать воспрещается».
Александр, старший сын, сделался за эти годы довольно известным фельетонистом, в журналах начали появляться рисунки Николая, но жизнь от этого не стала легче. Из заработанных ими денег семье доставались гроши. Старшие сыновья все чаще возвращались домой пьяными. К восхищению даровитостью братьев у Антона прибавилось новое обидное чувство: на них нельзя было положиться.
Но им тягостная обстановка в доме, ни жалость к матери (Евгения Яковлевна часто болела) не могли ослабить впечатления, произведенного на Антона Москвой. Знакомая прежде только по книгам, древняя столица России впервые раскрыла перед ним свои улицы, площади, говорливые рынки. Антон бродил по городу, смотрел и не мог насмотреться.
Младший брат Миша повел его в Кремль. Антон шел мимо древних стен, мимо дворцов и соборов, видевших и казнь стрельцов, и нашествие поляков, и пожар 1812 года.
«Эти стены защищали людей одной крови и одной души с ним». Мысль эта пришла внезапно, и новое, незнакомое прежде чувство обожгло сердце. Блестя глазами, Антон сжал руку брата.
— Москва-матушка, — сказал он тихо.
Миша зябко повел плечами. Москва все еще пугала его: чужая, огромная, и жить в ней так трудно. Вздохнув, он признался брату, что часто ходит пешком через весь город встречать поезда, прибывающие из Таганрога, разговаривает с вагонами и посылает с ними привет родным местам.
— Эх ты, Мишка, Мишка, — Антон ласково посмотрел на мальчика, — молод, брат, подрастешь, полюбишь Москву. Подожди, заживем и мы, как люди. А порядок дома заведем такой: обедать каждый день.
Мишка из вежливости улыбнулся, но не поверил.
Проходя мимо театров, Антон подолгу простаивал возле афиш.
Однажды вечером — потом он сам никак не мог отдать себе отчет, как это произошло, — он очутился возле кассы Малого театра. На его вопрос, есть ли билеты, равнодушный голос за окошечком ответил:
— Только в первом ряду.
Антон вспомнил о потрепанной куртке, о сапогах с заплатами, но раздумывать было некогда, за дверью призывно звучал третий звонок.
Весь спектакль он просидел не шелохнувшись. Таганрогский театр с его пестрыми декорациями и трескучей игрой артистов казался ему теперь жалким.
Но быстро пролетели две недели каникул; пора было возвращаться в Таганрог.
Три года прожил Антон, окруженный чужими и не всегда доброжелательными людьми. Он научился скрывать все, что могло выдать его слабость, вызвать жалость или насмешку. Даже близким он писал о трудностях мельком, да и то шутя: «Я о себе ничего не скажу, разве только, что я жив и здоров», или в другом письме: «Летом я не приеду по весьма простой причине. Министр финансов объяснит тебе причину».
Антон не всегда бывал сыт, расползалась изношенная одежда, приходилось рассчитывать каждую копейку, чтобы вовремя внести плату за обучение в гимназии и послать деньги матери. И все-таки впервые в жизни Чехов был свободен и, следовательно, в какой-то мере счастлив. Для него, с детства скованного тисками отцовской тирании, главным условием человеческого счастья была свобода. «Даже намек, даже слабая надежда на ее возможность дает душе крылья», — эти слова из рассказа «Человек в футляре» вырвались из самой глубины души писателя.
Близких друзей у него было мало. Ревниво оберегая свою независимость, Чехов избегал чужих и случайных влияний. Однако каждый попавший в беду товарищ мог рассчитывать на помощь и поддержку Антона.
Когда гимназист Волькенштейн был исключен за то, что дал пощечину черносотенцу, обозвавшему его «жидом», Чехов уговорил товарищей подать заявление об оставлении всем классом гимназии, если Волькенштейна не примут обратно. Перепуганное гимназическое начальство отменило приказ об исключении.
Впервые Антон сам располагал своим временем. В промежутках между занятиями в гимназии и беготней по урокам он умел выкраивать время для чтения, для участия в любительских спектаклях и сочинительства. Чехов еще не помышлял, не догадывался, что рожден писателем, но не писать он уже не мог.
Первые произведения Чехова не сохранились. Известны только их названия: пьеса «Нашла коса на камень», водевиль «Не даром курица пела» и драма «Безотцовщина».
Антон послал пьесы на суд старшего брата. Чутьем причастного к искусству человека Александр угадал, что на создание их было затрачено «много сил, любви и муки». Он прочел пьесы драматургу С.П. Соловьеву.
«Слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало, житейского опыта нет. Со временем — кто знает? Может выйти дельный писатель» — этот отзыв Соловьева пережил известность его многочисленных пьес.
Можно предположить, что уже с семнадцати лет Чехов начал печатать сочиненные им анекдоты и юмористические мелочишки в московских журналах. Старший брат писал ему в одном из писем: «Анекдоты твои пойдут. Сегодня я отправлю в «Будильник» по почте две твои остроты: «Какой пол преимущественно красится» и «Бог дал детей». Остальные слабы. Присылай поболее коротеньких и острых».
В таганрогской библиотеке сохранился список книг, прочитанных гимназистом Чеховым. Вначале его увлекали описания путешествий, затем в его жизнь вошли Сервантес и Шекспир, Тургенев и Герцен, Белинский и Добролюбов. Писатели-демократы, которые, по выражению Чехова, «притягали, учили и воспитывали» поколения русских писателей, были наставниками и самого Чехова.
Чеховское отвращение ко всякой нарочитости, крикливым эффектам, сентиментальности проявилось уже в юношеские годы. «Хижина дяди Тома», которая до слез трогала тринадцатилетнего Чехова, казалась ему теперь невыносимо слащавой. Жалость к униженным, которой писательница Бичер-Стоу подменила призыв к борьбе против рабства, умиление, которым она заменила гнев, раздражали Чехова.
Любимым писателем Антона Павловича был Гоголь. В детстве Антошу увлекала романтика и искрящийся юмор «Тараса Бульбы» и «Вечеров на хуторе близ Диканьки», юноше Чехову Гоголь помогал разобраться в окружающем, увидеть за мелочами жизни скрытую для равнодушных глаз трагедию простого человека, понять недостатки воспитавшей его среды.
Произведения Гоголя и Тургенева, Белинского и Щедрина пробуждали в Чехове чувство свободы и человеческого достоинства, укрепляли его непримиримое отношение к деспотизму, лжи, пресмыкательству. Влияние русских писателей-гуманистов определило с первых шагов литературной деятельности Чехова обличительный характер его творчества.
Уже в юношеские годы Чехов открыл великое богатство красок и оттенков в родном языке. Он сберегает в памяти множество пословиц и поговорок, заучивает наизусть целые страницы древнеславянских текстов.
Перебирая как-то старые письма, Антон нашел письмо деда Егора Михайловича. Витиеватый стиль послания, в котором за нелепо торжественными словами обнаруживалось наивное невежество деда, показался Антону любопытным. Он переписал письмо, не зная, на что оно ему. Два года спустя письмо Егора Михайловича легло в основу первого напечатанного рассказа Чехова.
Май 1879 года был для Чехова полным «треволнений времячком»: шли выпускные экзамены. Из 23 выпускников он занял 11 место. «Любознательность по всем предметам одинаковая», — равнодушно написали члены педагогического совета в его аттестате. Никому из них и в голову не приходило, что Антон Чехов станет гордостью не только родного города, но и всей России.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |