«Жить, мечтать, надеяться, всюду поспевать... Жизнь, голубчик, коротка, и надо прожить ее получше», — говорит герой одного из рассказов Чехова.
Мысль об этом никогда не покидала самого Антона Павловича. Прожить получше означало для Чехова не знать бесполезно прожитых дней.
В квартире Чеховых всегда было шумно и многолюдно. Прибегала с роем подруг сестра Маша, кричал ребенок приехавшего погостить брата, читал вслух матери Павел Егорович, кто-то заводил музыкальную шкатулку, и в уши назойливо лезла немудреная мелодия.
«Для пишущего человека гнуснее этой обстановки нельзя и придумать», — жаловался Антон Павлович. Жаловался и все-таки терпел, потому что сам любил суету в доме, гостей, разрумянившиеся от танцев лица, развеселую Мишкину игру на пианино.
За короткие часы отдыха приходилось расплачиваться ночной работой. Преодолевая сон, Чехов писал до немоты в пальцах; были рассчитаны не только часы, но и минуты. Рассказ должен был поспеть к петербургскому поезду и утром лежать на столе у Лейкина: ведь на его литературный заработок жила вся семья. Младшие безоговорочно признали авторитет Антона Павловича. С ним было легко и просто. Михаил любил с важностью гимназиста старшего класса потолковать с братом о Бокле и Прудоне1, читал ему свои напечатанные в журнале переводы.
— Смотри ты, — разводил руками Антон Павлович, — издатели его знают, с Прудоном не согласен и при часах ходит. (У самого Антона Павловича часов не было.)
За веселой шуткой скрывалась гордость: вот каким он вырос, этот Мишка, которого «благодетели» прочили в мальчики на побегушках.
Сестра увлекалась живописью, музыкой, философией. Антон Павлович любил с ней делиться замыслами своих рассказов, и если Маша смеялась, он знал, что рассказ будет веселым. Как-то само собой случилось, что все заботы об Антоне Павловиче перешли к сестре.
— Марья Павловна у нас главная, — говорил Чехов.
Сестра на всю жизнь осталась преданным другом писателя.
Жизнь старших братьев шла где-то на стороне, нескладная и нелепая. Наставник Чехова в его первых литературных опытах, Александр превратился из начинающего писателя в писателя-неудачника. Рассказы его, небрежно написанные и незначительные по теме, печатались неохотно. «Литература для тебя труда не составляла, — с упреком писал ему Антон Павлович в Петербург, — а ведь это труд». Юношеская привычка «гульнуть» стала пороком: Александр превратился в алкоголика.
Горько было Антону Павловичу расставаться с надеждами, которые он возлагал на Николая. Грусть и тревога за брата звучат в его словах: «Николка шалаберничает, гибнет хороший, сильный русский талант, гибнет ни за грош. Еще год-два, и песня нашего художника спета».
Много лет продолжалась борьба Чехова за талант брата. Не в характере Антона Павловича было читать наставления, но он прибегал и к этому средству, чтобы вернуть брата к серьезной работе: «Ты одарен свыше тем, чего нет у других людей — у тебя талант... Недостаток же у тебя один — это твоя крайняя невоспитанность... Воспитанные люди должны по моему мнению удовлетворять следующим условиям: они уважают человеческую личность, а потому всегда снисходительны, мягки, вежливы, уступчивы... Живя с кем-нибудь они не делают из этого одолжения, а уходя не говорят: с вами жить невозможно. Они сострадательны не к одним только нищим и кошкам... Так, например, если Петр знает, что отец и мать седеют благодаря тому, что редко видят Петра (а если видят, то пьяным), то он поспешит к ним и наплюет на водку. Они чистосердечны и боятся лжи, как огня. Не лгут они даже в пустяках. Они не играют на струнках чужих душ, чтобы им в ответ вздыхали и нянчились с ними... Они не говорят: «Меня не понимают» или «Я разменялся на мелкую монету», потому что все это бьет на дешевый эффект, пошло, старо, фальшиво. Они не суетны. Их не занимают такие фальшивые бриллианты, как знакомство со знаменитостями... Истинные таланты всегда сидят в потемках, в толпе, подальше от выставки... Даже Крылов говорил, что пустую бочку слышнее, чем полную... Если они имеют в себе талант, то уважают его... Они горды своим талантом. Они воспитывают в себе эстетику. Они не могут уснуть в одежде, видеть на стене щели с клопами, дышать дрянным воздухом, шагать по оплеванному полу... Таковы воспитанные. Чтобы воспитаться и не стоять ниже уровня среды, в которую попал... нужен беспрерывный дневной и ночной труд, вечное чтение, штудировка, воля... Тут дорог каждый час... Надо смело плюнуть и резко рвануть... Иди к нам, разбей графин и ложись читать хотя бы Тургенева, которого ты не читал... Самолюбие надо бросить, ибо ты не маленький. 30 лет скоро! Пора! Жду... Все мы ждем...»
Николай клялся, что засядет за работу, а через несколько дней снова кружил по ресторанам, растрачивая талант, молодость и здоровье.
— Нельзя стать настоящим художником, живя безобразной жизнью, — учил Антон Павлович Николая. Предельно строгий к самому себе, Чехов пронес через всю свою жизнь мечту о прекрасном, свободном от пошлости и мещанства человеке.
Писатель очень серьезно и добросовестно относился к своим занятиям в университете. «Стать в просвещении наравне с веком» Чехов считал долгом художника.
Антон Павлович часто говорил, что медицина «обогатила его знаниями, настоящую цену которых для него, как для писателя, может понять только врач».
Под влиянием трудов великих русских ученых-естествоиспытателей Мечникова, Сеченова, Менделеева, Тимирязева, лекций профессоров Захарьина, Склифосовского, Боткина, Эрисмана у Чехова складывалось материалистическое мировоззрение. «Мыслящие люди, — писал он, — могут искать истину только там, где пригодны микроскопы, зонды, ножи... Вне материи нет ни опыта, ни знаний, значит, нет и истины».
К попыткам некоторых из своих современников найти утешение в мистике2 и религии писатель относился иронически.
Поглощенный литературными интересами, Чехов не смог закончить задуманного в молодости научного труда «Лечебное дело в России», но сохранившиеся материалы говорят о том, что в лице Чехова русская наука потеряла вдумчивого исследователя.
Уже будучи знаменитым писателем, Чехов высказал желание читать курс частной патологии и терапии в Московском университете. «Я бы старался возможно глубже вовлекать свою аудиторию в области субъективных ощущений пациента и думаю, что это могло бы действительно пойти на пользу студентам», — говорил Антон Павлович. В стремлении вовлекать будущих врачей в мир субъективных ощущений пациента, то есть научить их быть внимательными к переживаниям больного, вновь сказалась любовь Чехова к человеку.
Но декан университета категорически отклонил кандидатуру Чехова. Мысль о том, чтобы доверить университетскую кафедру писателю, да еще такому, который подписывал когда-то свои рассказы легкомысленным псевдонимом Антоша Чехонте, показалась ему кощунственной.
Студентом последнего курса Чехов поехал летом с семьей в Воскресенск (ныне Истра), где учительствовал его брат Иван. Зеленый городок с чудесными окрестностями, рыбная ловля, долгие прогулки — все это радовало Антона Павловича, уставшего от городской сутолоки. Но и здесь он отдыхал на свой, чеховский лад.
Познакомившись с заведующим земской больницы, известным врачом Архангельским, Чехов устроил себе добровольную практику. Антон Павлович принимал больных, ездил на вскрытия, выступал экспертом в суде. В пестром калейдоскопе мелькавших перед ним людей — помещиков, чиновников, офицеров, крестьян — находил он героев своих будущих рассказов.
По вечерам у Архангельского собирались молодые врачи, читали новые произведения Щедрина, с жаром декламировали Некрасова, пели народные песни. Чехов подпевал баском; ему было приятно чувствовать себя коллегой этих хороших полезных людей.
Всю жизнь медицина и мешала и помогала писательскому труду Чехова. Благодаря медицине он глубже узнал жизнь своей страны, теснее был связан с народом. «Я чувствую себя бодрее и довольнее собой, когда сознаю, что у меня два, а не одно дело», — говорил Антон Павлович.
В июне 1884 года Чехов окончил университет. «Живу с апломбом, — сообщает он друзьям об этом событии, — так как ощущаю у себя в кармане лекарский паспорт».
Осенью на дверях квартиры писателя появилась табличка: «Доктор А.П. Чехов». Пациентов у Антона Павловича было немало — вся литературная Москва шла к нему так же просто, как ходят в бесплатную лечебницу. Зная его бесконечную доброту, не стеснялись его беспокоить, частенько будили среди ночи и везли на другой конец города к больному.
В том же, 1884 году на прилавках книжных магазинов появилась тоненькая книжка: А. Чехонте «Сказки Мельпомены»3. В нее вошли рассказы Чехова из театральной жизни. Имя автора было незнакомо книгопродавцам. Руководствуясь названием «Сказки», они положили книгу в детский отдел. Скандал, учиненный покупателем из-за того, что его детям продали такую «безнравственную» книгу, да несколько поверхностных рецензий — вот и все отклики на первую книгу Чехова.
Голодная юность, напряженная работа, неумение да и нежелание беречь себя не прошли для Чехова бесследно. Все чаще в письмах его мелькают признания: «Устал... вчера и сегодня болен... работать не в состоянии». Писателю не было и двадцати пяти лет, когда у него впервые началось легочное кровотечение. «Вот уже 3 дня, как у меня ни к селу ни к городу идет горлом кровь», — пишет Антон Павлович и тут же отмахивается от тревожных предположений: «Причина сидит, вероятно, в лопнувшем сосудике».
Верил ли Чехов в основательность этих объяснений? Вряд ли. Внимательный врач, он просто не в состоянии был так ошибаться. Туберкулез был в то время страшной болезнью: лечить его не умели. Пока болезнь еще щадила его, пока напоминала о себе только осенью и весной, писатель гнал от себя мысль о нависшей над ним беде.
Бабкино... Зеленые, поросшие кустарником берега, тихие заводи ленивой, богатой рыбой Истры...
Маленькая деревенька в Подмосковье связана с самыми счастливыми днями в жизни Чехова. Здесь молодой писатель провел три лета в имении своих друзей Киселевых4.
Киселевы были милыми и образованными людьми. По вечерам у них собирались послушать музыку, поговорить о литературе. Новый рассказ Толстого или романс Чайковского были здесь большим и радостным событием.
В шесть часов утра, когда все в доме еще спали, Антон Павлович садился у большого распахнутого в сад окна и писал до обеда. К обеду он выходил с побледневшим от усталости, но веселым лицом.
— Работается! — с молодым задором отвечал он на вопросы домашних.
Весть о приехавшем в Бабкино враче Чехове быстро разнеслась по всей округе. У его крыльца вечно толпились ожидавшие приема мужики, бабы, крестьянские ребятишки.
Как-то из соседней деревни Максимовки пришла баба и рассказала, что ее жилец, художник «Тесак Ильич», заболел: не ест, не пьет, заперся у себя в комнате и ни с кем говорить не хочет. Чехов догадался, что речь идет о художнике Исааке Ильиче Левитане, близком друге брата Николая.
Было уже темно, когда Антон Павлович с братьями, надев охотничьи сапоги и прихватив фонарь, отправился по топкой дороге через лес в Максимовку. Без стука, распахнув дверь, Чеховы ввалились к спящему Левитану. Не узнав в потемках вошедших, художник вскочил с постели и направил на них револьвер. Антон Павлович расхохотался. Левитан хмуро, без улыбки, взглянул на него. Он был в приступе хандры, которая находила на него внезапно и продолжалась целыми неделями.
Веселые шутки Антона Павловича разогнали мрачное настроение Левитана. Он решил переселиться в Бабкино. Рядом с дружной, веселой семьей Чеховых ему и жилось и работалось легче.
Три проведенных вместе лета навсегда сдружили Чехова и Левитана. Это не была легкая дружба сверстников, которая кончается вместе с молодостью. Их роднили испытания невеселой юности, ненависть к империи Пришибеевых, а главное, любовь к России, к ее талантливому, но забитому народу, любовь к русской природе.
Пейзажи Левитана и описания природы в рассказах Чехова передают не только ее красоту, они полны чувства родины, тех мыслей и настроений, которые вызывает природа в человеке. Левитан особенно остро воспринимал именно эту сторону таланта Чехова. «Ты поразил меня как пейзажист. Я не говорю о массе очень интересных мыслей, но пейзаж... это верх совершенства», — так передавал художник свое впечатление от рассказов друга.
В статье, посвященной памяти художника А.К. Саврасова, Левитан писал, что главным в творчестве Саврасова была способность «отыскать и в самом простом и обыкновенном... целый мир высокой поэзии». Эта черта была в высокой степени присуща и самому Левитану, и Чехову.
Отстаивая в споре с М.В. Киселевой право литературы на «правду безусловную и честную», Чехов писал, что суживать рамки этой правды «так же смертельно, как если бы Вы заставили Левитана рисовать дерево, приказав ему не трогать грязной коры и пожелтевшей листвы».
Иногда, захватив с собой собаку Весту, художник уходил на целые дни охотиться в лес. Частым спутником Левитана в этих скитаниях был Чехов. Они ночевали в лесу, вели нескончаемые беседы у костра. Часами просиживали друзья на берегу Истры с удочками в руках. Левитан был плохим рыболовом, он начинал шепотом читать стихи, спугивая к досаде Антона Павловича рыбу.
Порой на друзей находила, как говорили домашние, «дурь». Казалось, Антон Павлович снова стал озорным гимназистом. Вымазав лицо сажей, Левитан и Чехов наряжались в бухарские халаты, сооружали из полотенец подобие чалмы и разыгрывали перед сидящими на балконе зрителями сцены из жизни бедуинов. На полянку перед домом въезжал верхом на осле Левитан и, расстелив на земле ковер, начинал «творить намаз» — молиться.
Зрители давились от смеха, слушая несусветную тарабарщину, которую он распевал истошным голосом. Из-за кустов подкрадывался с берданкой, заряженной холостым зарядом, Антон Павлович и с гортанным криком спускал курок. Левитан падал, судорожно дергая ногами. Чехов со «злодейским» лицом отплясывал воинственный танец над телом поверженного «врага».
Все эти чудачества не мешали Чехову и Левитану плодотворно работать. Этюдами, написанными за лето, были покрыты все стены левитановского флигелька. Чеховские рассказы появлялись почти в каждом новом номере юмористических журналов.
Левитан был одним из первых, кто угадал в молодом таланте Чехова силу, которой еще предстояло развернуться в будущем.
В один из дождливых дней собравшиеся у Киселевых гости коротали вечер за чтением. Прочли и рассказ Антона Павловича. Левитан смеялся вместе с другими, а потом, помрачнев, спросил с протяжным вздохом:
— Почему вы, Антон Павлович, такой талантливый, а пишете пустяки?
Чехов молча улыбнулся в ответ. Вопрос Левитана его не удивил. Он сам уже не раз думал, что все сделанное им до сих пор хуже и мельче того, что он может сделать.
Примечания
1. Бокль Г.Т. (1821—1862) — английский историк; Прудон П.Ж. (1809—1865) — французский социалист-утопист.
2. Мистика — вера в непосредственное общение человека с так называемым потусторонним миром. Широко проповедуется в буржуазных странах, так как отвлекает человека от действительности и, следовательно, классовой борьбы.
3. Мельпомена — в греческой мифологии муза трагедии, покровительница театра.
4. Киселев А.С. — помещик, сын Е.Н. Ушаковой, которой посвящал стихи Пушкин. Киселева М.В. — его жена, детская писательница, внучка писателя-просветителя Н.И. Новикова (1744—1818).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |