В конце 80-х годов прошлого века в общественной жизни России наступило оживление, предшествовавшее подъему русского революционного движения. Стачечная волна, прокатившаяся по стране и достигшая наибольшей силы в Морозовской стачке 1885 года, свидетельствовала о том, что на историческую арену выходит новая грозная сила — пролетариат, что с общественным застоем эпохи «безвременья» покончено навсегда.
Лучшие люди страны понимали, что в России близится время великих перемен. «...Русская жизнь закончила с грехом пополам один из своих коротких циклов, по обыкновению не разрешившихся во что-нибудь реальное, и в воздухе чувствовалась необходимость некоторого «пересмотра», чтобы снова пуститься в путь дальнейшей борьбы и дальнейших искании», — писал об этом времени Короленко.
Для Чехова эти годы были годами дальнейших исканий. Он мучительно ищет «общую идею» — цель, которая бы направляла и вдохновляла его творчество.
По-прежнему Антон Павлович много пишет. В 1886 году вышли «Пестрые рассказы», год спустя — сборник «В сумерках», подводившие итог творчеству писателя за семь лет.
О Чехове заговорила, наконец, и долго умалчивавшая о нем критика. Признавая талант Чехова, она не поняла или, скорее всего, не хотела понять истинного смысла его произведений.
Чехова упрекали в том, что «он тратит свой талант на пустяки и пишет первое, что придет в голову, не раздумывая над содержанием своих рассказов». Видный критик того времени Скабичевский торжественно предсказывал, что «журнальному клоуну» Чехову придется «в полном забвении умирать под забором». Серьезный разговор о творчестве, которого так ждал писатель, не состоялся.
Совершая как прогрессивный художник великое революционное дело, Чехов в то же время держался в стороне от политической борьбы. Писатель всячески противился попыткам либеральных народников навязать ему свои бескрылые идеи, отгораживал себя от буржуазных политических группировок. Но вместе с тем недостаточная политическая активность мешала Чехову увидеть единственно верный путь к уничтожению лжи и насилия, которые были ему глубоко ненавистны.
«Политического, религиозного, философского мировоззрения у меня еще нет», — признавался Чехов в 1888 году в письме к Григоровичу. Главным для него оставался нравственный и эстетический идеал. «Я ненавижу ложь и насилие во всех их видах... — писал он в том же году Плещееву. — Мое святое святых — это человеческое тело, здоровье, ум, талант, вдохновение, любовь и абсолютнейшая свобода, свобода от силы и лжи, в чем бы последние две ни выражались».
Аполитичность привела Чехова к глубоко неверному выводу, что художник должен подходить к вопросам современности только с точки зрения общечеловеческих нравственных идеалов. Человек должен стремиться к тому, чтобы стать правдивым и добрым, должен жить своим трудом, и чем большее число людей достигнет нравственного совершенства, тем легче станет жизнь — таков был в конце 80-х годов наивный общественный идеал Чехова.
Мыслитель Чехов чувствовал неполноценность своей общественной программы, художник Чехов противоречил ей, раскрывая в своих произведениях непримиримость социальных отношений в капиталистическом обществе.
Характерен в этом отношении рассказ «Враги» (1887). В нем говорится о столкновении двух людей: доктора Кирилова, у которого умер единственный ребенок, и богатого помещика Абогина, у которого сбежала жена.
Чехов не встает открыто на сторону Кирилова, но все детали рассказа оказываются подобранными таким образом, что они срывают маску с тунеядца барина Абогина, развенчивают его внешнюю красоту, показывают пошлость его чувств и переживаний. «...Несчастлив, — презрительно ухмыльнулся доктор. — Не трогайте этого слова, оно вас не касается. Шалопаи, которые не находят денег под вексель, тоже называют себя несчастными. Каплун, которого давит лишний жир, тоже несчастлив. Ничтожные люди!..»
С еще большей прямотой и резкостью звучит тема «врагов» в рассказе «Княгиня» (1889). «Описываю одну поганую бабу», — писал, работая над ним, Антон Павлович. Чехов назвал этот рассказ «протестующим» — Протестующим против уродливого порядка, при котором все лучшее в народе приносится в жертву ничтожному меньшинству.
Так же, как и во «Врагах», в рассказе сталкиваются мир тружеников и мир паразитов.
Молодой красивой княгине кажется, что она приносит людям счастье и радость. На самом деле она, имеющая миллионное состояние, «никогда, ничего не сделала для людей». Во всех ее благотворительных затеях «не было ни на один грош любви и милосердия». Княгиня бросает людям жалкие подачки, а ее управляющие дерут с этих людей три шкуры, чтобы ей жилось беспечно и весело. Главное в ней — «это нелюбовь, отвращение к людям».
«...На этом отвращении у вас была построена вся система жизни, — говорит княгине доктор, которого она когда-то уволила после долгих лет службы, даже не объяснив ему причины. — Отвращение к человеческому голосу, к лицам, к затылкам, к словам, шагам ...одним словом, ко всему, что составляет человека... Простой народ у вас не считают людьми». В гневных словах доктора разоблачается не только одна княгиня, а весь собственнический мир, вся система жизни в эксплуататорском обществе.
Мысль о том, что в мире, где царит несправедливость, все враждебно естественному стремлению человека к счастью, находит у Чехова глубокое развитие.
Страх перед нищетой заставляет людей калечить личную жизнь («Ведьма», 1886), власть денег разрушает любовь и доверие («Пьяные», 1887), изнуряющая борьба за кусок хлеба преждевременно старит душу («Верочка», 1886). Человечными, нравственно чистыми остаются в этом мире простые люди, которые больше всех страдают от уродливых условий жизни («Нищий», «Казак», «В сарае», «Темнота»).
Среди произведений Чехова значительное место занимают рассказы о детях.
Антон Павлович любил детей, умел дружить с ними. Когда маленького Сережу Киселева привезли из Бабкина, чтобы отдать учиться в гимназию, Чехов поселил его у себя. «Чтобы освежить и обновить воздух в своей квартире, взял к себе в жильцы молодость в образе гимназиста первоклассника, ходящего на голове, получающего единицы и прыгающего всем на спины», — писал Антон Павлович.
В любви Антона Павловича к детям была и нежность и вместе с тем тревога. Чехова волновала судьба будущих граждан России. Писатель знал, как мешают уродливые условия жизни многим из них вырасти добрыми, полезными для общества людьми.
Главным героем рассказов Чехова о детях стал «маленький каторжник», задавленный бедностью, брошенный на произвол судьбы.
Нищая дореволюционная деревня ежегодно выбрасывала в город тысячи осиротевших детей. В лучшем случае они попадали в ученики к какому-нибудь мастеру. За обучение ребенок расплачивался непосильным для его возраста трудом. Горькую жизнь этих детей Чехов описал в рассказах «Ванька» (1886) и «Спать хочется» (1888).
В девять лет кончилось для крестьянского мальчика сироты Ваньки Жукова детство. Отданный в обучение к сапожнику, мальчик работает сверх сил, его морят голодом, бьют «чем попадя». Подмастерья посылают его за водкой, заставляют красть у хозяина.
В рождественский вечер, когда хозяева ушли в церковь, Ванька пишет письмо деду: «...Милый дедушка, сделай божецкую милость, возьми меня отсюда домой, на деревню, нету никакой моей возможности...»
Читатель знает, что письмо с наивным адресом: «На деревню дедушке» не дойдет, что ждать Ваньке помощи неоткуда. Много стойкости и мужества нужно ему, чтобы не стать таким же грубым и жестоким, как окружающие его люди.
Трагически заканчивается рассказ «Спать хочется». Тринадцатилетней нянькой Варькой, обезумевшей от недосыпания, овладевает кошмар. Ей кажется, что ее единственный враг — ребенок. «Убить ребенка, а потом спать, спать, спать», — думает Варька. «Задушив ребенка, она быстро ложится на пол, смеется от радости, что ей можно спать, и через минуту спит уже крепко, как убитая». И хотя Варька совершила преступление, подлинный виновник убийства — общество, бесчеловечно отнявшее у Варьки детство.
Чехов был противником барского воспитания, исключающего труд. В разговоре с писателем Маминым-Сибиряком Антон Павлович как-то сказал, что если бы у него были дети, он не завещал бы им ни копейки, чтобы они не выросли тунеядцами.
В рассказах «Случай с классиком» (1883), «Отец семейства» (1885), «Накануне поста» (1887), «На страстной неделе» (1887) писатель восстает против воспитания детей в духе религиозного ханжества, чинопочитания, против калечащих душу ребенка телесных наказаний, отупляющей зубрежки, которая отучала детей мыслить самостоятельно. Домостроевской системе воспитания Чехов противопоставлял нравственное влияние на молодежь «людей подвига, веры, ясно осознанной цели».
«Пржевальского, Миклуху-Маклая и Левингстона1 знает каждый школьник... — писал Антон Павлович. — Десятилетний мальчик гимназист мечтает бежать в Америку или Африку совершать подвиги — это шалость, но не простая... Это слабые симптомы той доброкачественной заразы, какая неминуемо распространяется по земле от подвига».
Маленькие современники Чехова по-своему протестовали против казенной скуки классических гимназий. Начитавшись романов Ф. Купера, они представляли себе далекую Америку страной чудес. Тягу детей ко всему необычному, яркому описал Чехов в рассказе «Мальчики» (1887).
Гимназисты второго класса Чечевицын и Королев решили бежать в Калифорнию добывать золото. Беглецам удается добраться лишь до ближайшего города. «Там их поймали и вернули домой». Изнеженный барчук Королев, в сущности, рад, что все окончилось так благополучно. Но не таков Чечевицын. Он горд своей решимостью, горд тем, что провел ночь не в теплой постели, а на жесткой вокзальной скамейке. За доброй улыбкой автора скрывается мысль, что из таких мальчишек, как Чечевицын, выходят Пржевальские, а «таких людей, как Пржевальский, я люблю бесконечно», — писал Чехов.
Долго и тщательно работал писатель над своей повестью для детей «Каштанка» (1887). Веселая рыжая Каштанка и добродушный щенок Белолобый сделались друзьями многих поколений русских детей.
«Детишки не отрывают от меня глаз и ждут что-нибудь необыкновенно умное, — писал он брату. — По их мнению, я гениален, так как написал повесть о Каштанке».
Рассказы Чехова завоевывали все более широкий круг читателей. В 27 лет к нему пришла шумная слава. Каждый новый рассказ Антона Павловича становился событием, редакторы толстых журналов наперебой уговаривали его бросить сотрудничество в газетах.
Поездки Антона Павловича в Петербург превращались в триумф. В маленьком номере гостиницы «Москва», где останавливался писатель, с утра толпились многочисленные поклонники и поклонницы его таланта. Чехов стал модным писателем, злобой дня.
Все реже появлялись его рассказы в «Осколках». Лейкин, который заболевал от мысли, что на таланте Чехова будут теперь богатеть другие издатели, старался утешиться славой первооткрывателя.
— Это я родил Чехова! — повторял он, ударяя себя в грудь. За обедом в честь Антона Павловича, желая показать, что он ничего не жалеет для дорогого гостя, Лейкин говорил с чувством:
— Кушайте балык, Антон Павлович, 2 рубля 75 копеек платил. А вот кильки. Думаете, сорокакопеечные? Нет-с, сударь мой, 60 копеек банка.
Когда подняли бокалы за здоровье Чехова, Лейкин, нагнувшись к его уху, прошептал почти со слезами:
— Марсала, 2 рубля 80 копеек бутылка.
Антон Павлович улыбался лукаво и грустно. Сколько сил и вдохновения отнял у него этот человек. И все-таки Лейкин был его юностью. Плохая или хорошая — все равно грустно было думать, что она миновала.
Все лучшее и талантливое в русском искусстве радостно приветствовало нового замечательного писателя. «Милая Чехия» — Антон Павлович жил на Садово-Кудринской, в маленьком доме, который он называл «комодом», — стала магнитом для многих людей, знаменитых и безвестных. Кто тут только не перебывал! Маститый Григорович и молодой Короленко, Лесков и Плещеев2, Левитан и Чайковский.
Великий композитор давно с пристальным вниманием следил за творчеством Чехова. Прочитав рассказ «Миряне», Петр Ильич не успокоился до тех пор, пока не написал Антону Павловичу письмо, хотя лично его не знал. Год спустя, в 1888 году, они познакомились в Петербурге.
«Он хороший человек и не похож на полубога», — такими словами передал Чехов впечатление от этой встречи. «Не похож на полубога», то есть прост, — это была высшая похвала у Антона Павловича.
«Разрешите мне посвятить эту книжку Вам, — писал Чехов Чайковскому в 1889 году, собираясь выпустить сборник «Хмурые люди». — Это посвящение, во-первых, доставит мне большое удовольствие, и, во-вторых, оно хоть немного удовлетворит тому глубокому чувству уважения, которое заставляет меня вспоминать о Вас ежедневно».
Получив письмо, Петр Ильич в тот же день пришел поблагодарить писателя. Во время долгой беседы обнаружилась общность вкусов и интересов. Даже в дни напряженной работы Чехов перечитывал Лермонтова. Заветной мечтой Чайковского было написать оперу на сюжет «Бэлы». Антон Павлович согласился написать для нее либретто.
В доме Чайковского в Клину сохранилась фотография Чехова с надписью: «Петру Ильичу Чайковскому от будущего либреттиста». Посылая ее Чайковскому, Чехов писал: «Посылаю Вам и фотографию, и книгу, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне».
Замысел оперы остался неосуществленным: в 1893 году Чайковский умер.
Дорогим гостем в доме Чехова был Короленко. Владимир Галактионович так писал о своей первой встрече с Чеховым: «Предо мной стоял молодой и еще более моложавый на вид человек, несколько выше среднего роста, с продолговатым, правильным и чистым лицом, не утратившим еще характерных юношеских очертаний... В лице Чехова, несмотря на его несомненную интеллигентность, была какая-то складка, напоминающая простодушного деревенского парня... Глаза Чехова, голубые, лучистые и глубокие, светились одновременно мыслью и какой-то почти детской непосредственностью. Простота всех движений, приемов и речи была господствующей чертой во всей его фигуре, как и в его писаниях».
Студентом Короленко был сослан за неблагонадежность в восточные губернии, а затем в Якутию — за отказ присягнуть новому царю Александру III. Шестилетняя ссылка не сломила писателя. Всю жизнь он оставался непримиримым врагом самодержавия. «Идти не только рядом, но даже за этим парнем весело», — говорил о нем Чехов.
«Если я и Вы проживем на этом свете лет 10—20, то нам с Вами не обойтись без точек общего схода», — писал Чехов Короленко в начале знакомства. Таких точек «схода» в жизни Чехова и Короленко оказалось немало, и главной из них было непримиримое отношение к несправедливому общественному порядку.
Но чаще всего гостями Чехова были простые, ничем не знаменитые люди. Безработный музыкант, решивший, что кто-кто, а уж Антон Павлович поможет ему найти работу, актер, забежавший на огонек и засидевшийся до зари, коллега врач, вырвавшийся на пару дней из деревенской глуши. Жил у Чеховых и привезенный из Воскресенска Ваня Бабакин (не пропадать же мальчишке в семье, где и без него полно голодных ртов!).
— Поедем-ка, брат, со мной в Москву, — как взрослому сказал ему Антон Павлович, — там ты нужнее будешь.
И Ваня, впервые в жизни окрыленный мыслью, что он где-то нужен, поехал. А у Антона Павловича новая забота: куда пристроить мальчишку?
С большим трудом выкраивал Антон Павлович время, чтобы хлопотать о чужих делах, исправлять рукописи начинающих писателей, пристраивать их в журналы. Был случай, когда Чехов подписал чужой рассказ своим именем — иначе бы его не напечатали, а автор нуждался.
«На каждую просьбу, — говорил Чехов, — надо отозваться, — и если нельзя дать того, что просят, в полной мере, нужно дать хоть половину, хоть четверть, но непременно дать».
Среди людей, искавших дружбы с Чеховым, был известный в свое время журналист и драматург, издатель газеты «Новое время» А.С. Суворин. Было в Чехове необъяснимое простодушие: в доверие к нему вкрадывались порой люди низких душевных качеств. Проходили иногда годы, прежде чем Антону Павловичу удавалось разобраться в истинной сущности таких людей.
Суворин был человеком незаурядного ума и дарований. Внук крепостного, он прошел суровую школу жизни, прежде чем выбрался из нищеты. В 60-х годах Суворин был уже видным журналистом либерального толка и даже отсидел полгода в тюрьме за одну из своих статей. Его знал Чернышевский, ему заказывал статьи для журнала «Ясная Поляна» Толстой. Однако, став хозяином газеты «Новое время», Суворин очень скоро предал идеалы молодости и, как писал о нем В.И. Ленин, «повернул к национализму, к шовинизму, к беспардонному лакейству перед власть имущими».
Блестящий собеседник и, что самое главное, лицедей3, Суворин сумел внушить Чехову, что он нисколько не причастен к той мерзости, которая проповедовалась на страницах его газеты. Лукавый старик разыгрывал перед Чеховым человека, с головой ушедшего в интересы театра и литературы. Он даже жаловался, что распоряжающиеся за его спиной издательскими делами сотрудники позорят его черносотенными выходками.
В ту пору Чехов этому верил. Пройдет немало времени, прежде чем Чехов до конца поймет, каково истинное лицо Суворина.
Слава заставила Чехова строже взглянуть на свой труд. Оглядываясь на пройденный путь, Чехов признавался, что многое из написанного не нравится ему. Писатель впервые начал чувствовать истинные размеры своего дарования и ответственность за свой талант. Антон Павлович мечтал о произведении, написанном без спешки. Думая о нем, он все чаще возвращался в мыслях к привольному степному краю, где прошло его детство. «Уеду на юг, в Донскую область, — пишет Чехов в одном из писем. — Встречу весну и возобновлю в памяти то, что уже начало тускнеть... Тогда, я думаю, работа пойдет живее».
Чехов чувствовал: чтобы создать задуманное, нужно лучше узнать свою страну и народ. В дневнике одного из приятелей Чехова, писателя И. Леонтьева-Щеглова, сохранилось высказывание Антона Павловича: «Я должен много ездить».
Весной 1887 года Чехов путешествовал по югу России. Вырвавшись из Москвы, писатель был счастлив, как школьник, отпущенный на каникулы. Короткие дорожные знакомства, торопливые обеды в вокзальных буфетах, прелестное лицо девушки — все запоминалось навсегда, чтобы затем лечь в основу многих новых рассказов.
«Погода чудесная. Пахнет степью, и слышно, как поют птицы. Вижу старых приятелей коршунов... Курганчики, водокачки, стройки — все знакомо, все памятно... Хохлы, волы, белые хаты, южные речки... Видно море... Вот острог, богодельня. — Я в Таганроге».
Родной город остался все тем же. Так же грязны были его улицы, не штукатурены дома, так же лениво шла жизнь за вечно закрытыми ставнями.
Дядя Митрофан Егорович, распираемый гордостью, рассказывал гостям, пришедшим посмотреть на столичного племянника, о его успехах. Гости уходили разочарованными: не было в столичной знаменитости ни важности, ни степенности, которая, по их мнению, являлась обязательным признаком преуспевания.
«60 000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов никаких... Нет ни патриотов, ни дельцов, ни поэтов, ни даже приличных булочников», — писал из Таганрога Антон Павлович. Его охватывала цепенящая, знакомая с детства тоска.
Однажды он отправился в Дубки — в небольшую рощицу на берегу моря. Здесь жили дачники, было пустынно и тихо. В конце аллеи над самым обрывом стояла беседка. Антон Павлович сел на скамью и, перегнувшись через перила, посмотрел вниз на море. «Оно было такое же величавое и неприветливое, как и восемь лет назад, когда он, окончив гимназию, уезжал из родного города в столицу».
На другой день он уехал.
Полтора месяца разъезжал писатель по югу. Новочеркасск, где он гулял на казацкой свадьбе, Рагозина Балка, где он гостил у Пети Кравцова, утонувший в вишневых садах Славянск, близкая его сердцу природа края, знакомства с новыми людьми — все это дало писателю «тьму впечатлений».
«Напоэтился я по самое горло: на 5 лет хватит», — сообщал Антон Павлович сестре.
В написанных под впечатлением поездки «степных» рассказах Чехова «Счастье» (1887), «Свирель» (1887), «Красавицы» (1888) воспоминания детства переплелись с наблюдениями зрелого художника.
Мечтой о счастье не для одного человека, а для всех, для всего измученного русского народа озарен рассказ «Счастье». Счастье для народа — заговоренный клад. Никто не знает, как к нему подступиться, и, где оно зарыто, — неизвестно. «Счастья много, — говорит герой рассказа, 80-летний пастух, — так много, что его бы на всю округу хватило... На своем веку я, признаться, раз десять искал счастья... И отец мой искал, и брат искал, — ни шута не находили, так и умерли без счастья... Да, так и умрешь не повидавши счастья, какое оно есть... Кто помоложе, может и дождется...»
«Рассказ «Счастье»... я считаю самым лучшим из всех своих рассказов», — писал Чехов поэту Я. Полонскому, которому он посвятил этот рассказ.
В феврале 1888 года была закончена повесть «Степь». «Пока писал, я чувствовал, что пахло около меня летом и степью», — так вспоминал Чехов о времени, когда он работал над повестью.
«Я преподношу читателю «степную энциклопедию», — писал Антон Павлович Григоровичу. — Быть может, она раскроет глаза моим сверстникам и покажет им, какие залежи красоты остаются еще нетронутыми и как еще не тесно русскому художнику».
Сюжет повести несложен. Дядя везет мальчика Егорушку в гимназию. Все: и степь, по которой едет Егорушка, и птиц, и зверей, которые ее населяют, и людей, которые встречаются на пути, — читатель видит глазами маленького героя повести.
Наивные впечатления ребенка складываются в единый образ замученной обездоленной России, на широких просторах которой хозяйничают хищники. В повести они предстают в образе купца Варламова.
Богатырские силы, необъятные просторы степи-родины придавлены их властью. Темен, забит и несчастлив по воле Варламовых русский народ, но и в горькой доле сохранил он душевную красоту и немеркнущую мечту о счастье.
Пейзаж в повести «Степь» стал выразителем мыслей и идей автора, он объединил все звенья повести в единое целое.
В красоте и лиризме описаний Чехов как бы меряется силой с другим великим певцом родной природы, Гоголем: «Во всем, что видишь и слышишь, чудится торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни; душа дает отклик прекрасной суровой родине, и хочется летать над степью вместе с ночной птицей. И в торжестве красоты, в излишке счастья чувствуешь напряжение и тоску, как будто степь сознает, что она одинока, что богатство ее и вдохновение гибнут даром, никем не воспетые и никому не нужные, и сквозь радостный гул слышишь ее тоскливый безнадежный призыв: «Певца, певца!»
Болью за свою родину, гордостью за ее красоту, верой в ее великое будущее пронизана повесть «Степь». «Удалась она или нет, — говорит Чехов о повести «Степь» в письме к писателю Лазареву-Грузинскому, — но, во всяком случае, она мой шедевр, лучше сделать не умею».
Повесть «Степь» выдвинула Чехова в число лучших русских писателей. Взыскательный Щедрин назвал ее прекрасной и предсказал писателю великое будущее. Прочтя ее ночью, восхищенный Гаршин едва дождался утра, чтобы сообщить другу: «В России появился новый первоклассный писатель».
Художник Репин писал в своих воспоминаниях: «Он (Гаршин. — Т.С.) читал нам только что появившуюся тогда, я сказал бы, «сюиту» Чехова «Степь»... Большинство слушателей — и я в том числе — нападали на Чехова и на его новую тогда манеру писать «бессюжетные» и «бессодержательные» вещи... Гаршин со слезами в своем симпатичном голосе отстаивал красоты Чехова, говорил, что таких перлов языка, жизни, непосредственности еще не было в русской литературе».
Гаршин и Чехов вошли в литературу почти одновременно. Как писатели они близки не только чутким отношением к человеческому страданию, но и общим пониманием задач искусства: будить совесть людей, «убивать их спокойствие».
«Если искусство не поможет «перевернуть» жизнь, нужно ли такое искусство?» — этот вопрос в одинаковой степени мучил и Чехова и Гаршина. Но черта людей «гаршинского склада», как их называл Антон Павлович, — «великолепное чутье к боли», уравновешивалось у Чехова волевым характером, выработанной с юных лет привычкой держать себя в руках.
Для тяжелобольного Гаршина «чутье к боли» оказалось роковым. Гнетущая обстановка реакции, когда, казалось, все в России покорилось злой воле самодержавия, сломила Гаршина. Писатель, на которого его современники возлагали большие надежды, кончил жизнь самоубийством в возрасте 33 лет, бросившись в пролет лестницы.
Антон Павлович написал для сборника «Памяти Гаршина» рассказ «Припадок». «Хрупкий образ автора «Красного цветка» прочно владел воображением Чехова, возникая то в «Припадке», то — через четыре года после самоубийства Гаршина — в знаменитой «Палате № 6», в фигуре Ивана Дмитриевича Громова», — пишет исследователь Чехова В. Ермилов. Люди «гаршинского склада» в этих произведениях стали выразителями заветных мыслей самого Чехова.
«1888—1889 годы были какими-то необыкновенными по душевному подъему Антона Павловича. Он всегда был весел, шутил много и без устали работал», — вспоминал брат писателя Михаил. Чехов поверил в свой талант, казалось, все в его жизни стало радостным и светлым.
В 1888 году Академия наук присудила Чехову половинную Пушкинскую премию за сборник «В сумерках». «Премия для меня, конечно, счастье, и если бы я сказал, что она не волнует меня, то солгал бы... Вчера и сегодня я брожу из угла в угол, как влюбленный, не работаю и только думаю», — писал Чехов Григоровичу.
Впервые в истории русской литературы ею был удостоен автор маленьких рассказов, сотрудник «малой прессы». «Газетные беллетристы второго и третьего сорта должны воздвигнуть мне памятник или, по крайней мере, поднести серебряный портсигар, — писал Чехов Суворину, мешая, по своему обыкновению, шутку с серьезным. — Я проложил для них дорогу в толстые журналы, к лаврам и к сердцам порядочных людей. Пока это моя единственная заслуга, все же, что я написал и за что мне дали премию, не проживет в памяти людей и десяти лет».
Писатель быстро «оравнодушел к успеху и овациям». Слава была для Чехова только малой частицей награды за его труд. «Литератор — человек обязанный, законтрактованный сознанием своего долга и совестью», — говорил Антон Павлович. Чехов понимал, что как художник он должен помочь людям найти ответ на важнейшие вопросы современности. Только сознание, что этот долг выполнен, могло стать для него наградой.
Примечания
1. Левингстон Д. (1813—1873) — известный в XIX веке английский путешественник по Африке.
2. Плещеев А.Н. (1825—1893) — поэт, был арестован по делу петрашевцев и приговорен к смертной казни, замененной потом ссылкой.
3. Лицедей — старинное название актера, в переносном смысле — притворщик, двуличный человек.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |