3.2. Повесть «Палата № 6»: осуждение и неизреченность человека

Вопрос личности человека «Дуэли» во многом находит свое продолжение в повести «Палата № 6» (1892). Она также написана под влиянием поездки Чехова на остров Сахалин. З.С. Паперный пишет о ней: «В том-то и сила произведения, что сквозь описание больничной жизни неумолимо проступают другие, еще более страшные очертания»¹. Исследователь говорит о том, что в повести присутствуют социальные вопросы. При этом слово «сквозь» сразу дает думать о прозрачности «Палаты № 6», о том, что в этом произведении один слой указывает на другой. В связи с этим стоит рассмотреть разные слои в повести и с их помощью выявить антропологию, представленную в ней.

Событийная линия в предыстории повести заключается в том, что чиновник Иван Дмитрич Громов попал в палату № 6 местной больницы, предназначенную для психически больных людей (8, 79), а затем (и главным образом) в том, что общественность городка начинает считать главного врача больницы, Андрея Ефимыча Рагина, психически больным (8, 103). В связи с этим, доктор лишается работы (8, 107), попадает в ту же палату (8, 116—117), бунтует против своего заключения (8, 120) и умирает (8, 123). Фабулу можно воспринимать как проверку жизненным опытом мировоззрения Рагина, по которому счастье человека зависит не от его жизненных обстоятельств, а только от его внутреннего безразличия к обстоятельствам (8, 98)².

Крушение рагинского мировоззрения проходит по повести красной нитью. С самого начала видно, что его философия — чистая идеология, оправдание пассивности. Врач оказался слишком слабым, чтобы бороться с положением дел в больнице (8, 83), и поэтому со временем работать с больными «заметно прискучило ему своим однообразием и очевидною бесполезностью» (8, 83). Рагин предпочитает работе не просто чтение и философию, а наряду с ними чрезмерное употребление алкоголя (8, 85—86). Всё это успокаивает его дурную совесть: «Он знает, что в то время <...> рядом с докторской квартирой, в большом корпусе томятся люди в болезнях и физической нечистоте <...> Он знает, что в палате № 6 за решетками Никита колотит больных и что Мойсейка каждый день ходит по городу и собирает милостыню» (8, 8990). Можно подразумевать, что он как главный врач понимает свою ответственность за это. Но он старается избежать ответственности. Здесь в очередной раз подчеркивается тесная связь между внешними жизненными обстоятельствами и мировоззрением человека: Рагин представляет именно ту идеологию, которая оправдывает его пассивность.

Врач знакомится со своим пациентом Громовым, который показывает Рагину слабые стороны его философии и подчеркивает связь в человеке между телесной и духовной сторонами, между идеей и ее жизненным контекстом, которые, как убежден Чехов, нельзя отделить друг от друга³. В связи с этим пациент предсказывает врачу: «Если бы <...> какой-нибудь дурак и наглец, пользуясь своим положением и чином, оскорбил вас публично, и вы знали бы, что это пройдет ему безнаказанно, — ну тогда бы вы поняли, как это отсылать других к уразумению и истинному благу» (8, 101).

Предсказания сбываются: непосредственно после этого диалога Рагина начинают подозревать в безумии, и когда он понимает, что его пригласили на разговор, чтобы комиссия проверила его умственные способности, тогда «первый раз в жизни он почувствовал себя оскорбленным и рассерженным» (8, 106). Далее Рагин понимает, что он может быть счастливым не при любых обстоятельствах, он начинает осознавать, что счастье не исключительно внутри человека, без связи с его внешней телесной жизнью. И у него начинаются «шум в ушах и сердцебиение» (8, 109). Он видит, как пошлы попытки приятелей утешить его, и, как предсказал Громов, на самом деле орет, даже против своей воли: «Оставьте меня! — крикнул он не своим голосом, багровея и дрожа всем телом. Вон!» (8, 114).

Полный развал рагинской системы происходит после того, как его посадили в палату № 6: «Андрей Ефимыч и теперь был убежден, что между домом мещанки Беловой [где он жил за последнее время] и палатой № 6 нет никакой разницы, что всё на этом свете вздор и суета сует, а между тем у него дрожали руки, ноги холодели и было жутко от мысли, что скоро Иван Дмитрич встанет и увидит, что он в халате» (8, 117—118). Рагин признается в своей слабости (8, 120). После того как сторож Никита его побил, Рагин чувствует страшную боль, и «вдруг в голове его, среди хаоса, ясно мелькнула страшная, невыносимая мысль, что такую же боль должны были испытывать годами, изо дня в день [пациенты в палате]. Как могло случиться, что в продолжение больше чем двадцати лет он не знал и не хотел знать этого? Он не знал, не имел понятия о боли, значит, он не виноват, но совесть, такая же несговорчивая и грубая, как Никита, заставила его похолодеть от затылка до пят» (8, 122). Рагин понимает, за какие ужасы он всё время нес ответственность. И так как человек является сложным единством разных сторон, в т. ч. духовной и телесной, дурная совесть и телесная боль оказываются тесно связанными между собой.

Фабула повести деконструирует высказывания Рагина (не его личность) и показывает, что его философия не является основой для хорошего образа жизни. Становится понятным, что именно В.Б. Катаев имеет в виду, когда пишет: «Л. Шестов назвал Чехова убийцей человеческих надежд. Но Чехов убивал не надежды, а иллюзии»⁴. И можно добавить, что именно благодаря такому «убийству» становится возможной новая надежда. Преодоление иллюзий здесь происходит на основе одной из постоянных антропологических величин в творчестве Чехова — понимания того, что жизненные, в т. ч. телесные обстоятельства и мировоззрение связаны между собой намного теснее, чем люди часто думают.

С точки зрения фабулы, смерть Рагина после его драки с Никитой (8, 122) указывает на окончательное крушение идеологии врача. Тем более что смерть наступает из-за того, что он не был способен отнестись к заключению и к отсутствию сигарет и алкоголя как настоящий стоик, для которого внешние жизненные обстоятельства не играют роли (8, 117—118).

Итак, антропология фабулы представляет человека с точки зрения гносеологии, подчеркивая то, что человек часто обманывает себя. Разоблачение же самообмана происходит также на фоне антропологической позиции, на основе того, что связь между социальной и индивидуальной, между телесной, душевной и духовной сферами человека тесна, так что то, как другие люди относятся к нему, где он находится и как питается, влияет на его взгляды и самочувствие.

Благодаря тематике самообмана так же, как и в повести «Дуэль», возникает вопрос о том, какие позиции герои произведения демонстрируют и какие интеллектуальные пути они предлагают, чтобы решить, как следует отнестись к проблеме стагнации и несправедливости, описываемой в повести. Каждый из путей построен на некоей антропологии. Однако все они, под пером Чехова, оказываются никчемными.

Есть благочестие в виде ответа фельдшера, Сергея Сергеича. Болезни, по его мнению, от того, «что мы господу милосердному плохо молимся. Да!» (8, 85). Здесь человек представлен как зависимый от милосердия Божьего и как грешник, неспособный принять милосердие, потому что плохо молится. Соответственно, телесные страдания представлены как наказание за плохое состояние души. Данное объяснение прямо противоречит Новому Завету, по которому нельзя искать причину болезни в грехе больного (Ин 9, 3). К этому можно добавить реакцию фельдшера на обнаружение странного поведения Рагина, когда они с новым врачом, Хоботовым, видят, как Рагин общается с Громовым. Фельдшер говорит: «Господи, помилуй нас грешных!», в это же время «старательно обходя лужицы, чтобы не запачкать своих ярко вычищенных сапогов» (8, 103), т. е. совсем не поступая как настоящий кающийся, который был бы готов даже стоять на коленях в грязи. Фельдшер набожен, но без смирения и без любви к бедным. Его благочестие неискренне и не лично, а конвенционально. В отличие от дьякона в повести «Дуэль» набожный фельдшер — представитель не любви Христа, но лишь некоего церковного благочестия. Поэтому его ответ на ужасное положение остается эпизодичным.

Рагин, в свою очередь, много читает (8, 85), любит умные разговоры (8, 86—88) и занимается философией (8, 89—91). Согласно его философии, прогресс в медицине не имеет значения, поскольку люди все равно болеют и умирают, так что все достижения современной медицины — «вздор и суета» (8, 91). Рагин уверен в том, что в жизни нет справедливости и смысла (8, 93), что нет бессмертия (8, 95). Но он считает, что есть утешение, т. к. «Марк Аврелий сказал: «Боль есть живое представление о боли; сделай усилие воли, чтоб изменить это представление, откинь его, перестань жаловаться, и боль исчезнет». Это справедливо. Мудрец или попросту мыслящий человек отличается именно тем, что презирает страдание; он всегда доволен и ничему не удивляется» (8, 98). Его слова звучат красиво, тем более в связи с тем, что для Чехова Марк Аврелий имел большое значение⁵.

В действительности, в одном случае философия Рагина помогает отнестись к жизни правильно. Манию преследования Громова доктор комментирует словами: «Но разве в суде и в тюрьме вам будет хуже, чем здесь? А если сошлют на поселение и даже на каторгу, то разве это хуже, чем сидеть в этом флигеле?» (8, 97). Здесь Рагин прав на уровне фабулы, т. к. действительно трудно представить, что можно жить еще хуже, нежели в палате № 6. Если можно перенести этот аргумент на состояние России во время Чехова в целом, то оно настолько было сформировано тюремной системой, что не было бы никакой разницы, попал ли человек в тюрьму или нет. Человек, поняв это, может преодолеть страх перед полицией и тюрьмой и, тем самым, добиться внутренней свободы.

Здесь человек представлен как этическое существо, но исходя из того, что он отвечает только за свою внутреннюю жизнь, т. е. за то, чтобы он относился со спокойствием ко всем телесным неудобствам и страданиям. Тем самым подчеркивается, что в антропологии Рагина связь между внутренней и внешней сферами человека отсутствует: жизненные обстоятельства не влияют целом (или, по крайней мере, не должны влиять) на его мировоззрение, так же, как и его представления о хорошей жизни, по крайней мере, фактически, не влияют на окружающий его мир.

Громов же своими высказываниями показывает Рагину слабую сторону его философии: «Доведись [Диогену] в России жить, так он не то что в декабре, а в мае запросился бы в комнату» (8, 98), не выдержав жизни в бочке на улице. Тем самым Громов подчеркивает связь между телесной и духовной сторонами в человеке, между идеей и ее жизненным контекстом, которые, как убежден Чехов, нельзя отделить друг от друга⁶. Пациент прямо высказывает врачу свое мнение: «Удобная философия: и делать нечего, и совесть чиста, и мудрецом себя чувствуешь <...> Страдание презираете, а небось прищеми вам дверью палец, так заорете во все горло!» (8, 101).

Свой собственный взгляд на жизнь Громов передает следующими словами: «Я люблю жизнь, люблю страстно! У меня мания преследования, постоянный мучительный страх, но бывают минуты, когда меня охватывает жажда жизни, и тогда я боюсь сойти с ума. Ужасно хочу жить, ужасно!» (8, 95). Громов, с одной стороны, готов признаться в психической болезни, но с другой — боится сойти с ума только тогда, когда появляется эта «жажда жизни». Здесь имеется в виду, что в социуме равнодушие без сильных переживаний считается нормальным состоянием человека. Однако Громову страстно хочется жить по-другому. С этим связано стремление к справедливости (8, 118). Но так как полной справедливости на этом свете нет, Громов надеется на нее после смерти: «Я с того света буду являться сюда тенью и пугать этих гадин. Я их поседеть заставлю» (8, 118). В своих желаниях и стремлениях Громов видит себя в традиции настоящих стоиков, у которых было сострадание, и особенно в традиции Христа, у которого были сильные переживания (8, 100).

Мировоззрение Громова с самого начала считается не теорией, а личным убеждением. Можно сказать, что сюжет «Палаты № 6» оправдывает его, т. к. предсказания Громова сбываются. Однако повесть не показывает, имеет ли его мировоззрение освободительный эффект. На этом свете, насколько видно, ничего не меняется, так что вопрос, оправдана ли надежда, остается открытым.

Таким образом, антропологию Громова отличает то, что он настаивает на единстве между телесной и душевной сторонами человека. Стоицизму Рагина он противопоставляет витализм, в котором человека характеризует в первую очередь желание жить и чувство. Помимо того, он видит в человеке эсхатологическое существо, которому свойственно надеяться на окончательную справедливость после смерти.

Отдельную роль в повести играют высказывания Рагина в ее последней части. К примеру, незадолго до заключения в палате доктор говорит: «Когда вам скажут, что у вас что-нибудь вроде плохих почек и увеличенного сердца, и вы станете лечиться, или скажут, что вы сумасшедший или преступник, то есть, одним словом, когда люди вдруг обратят на вас внимание, то знайте, что вы попали в заколдованный круг, из которого уже не выйдете» (8, 116). Обычно не следует воспринимать высказывания героев как авторскую позицию; однако здесь их содержание подтверждается фабулой. Словосочетание «заколдованный круг» образно выражает то, что случается с Рагиным, а также до него (и с его участием) с Громовым: люди обращают внимание только на странные свойства человека и воспринимают их как неизбежную судьбу сумасшествия (8, 103; ср. 8, 79). Так как человека считают сумасшедшим или сходящим с ума, он теряет работу (Громов — 8, 75; Рагин — 8, 107), затем начинаются попытки его излечить (Громова — 8, 79; Рагина — 8, 113), а в конце концов, его изолируют (Громова — 8, 79; Рагина — 8, 116—117). Человек приговорен и потерян в среде, в которой уже нельзя ожидать никаких изменений. Здесь так же, как в повести «Дуэль», человек представлен как социальное существо, зависящее от мнения других людей и, тем самым, находящееся под угрозой стать жертвой общественного осуждения.

Помимо высказываний героев следует рассмотреть слова рассказчика. Он обращается прямо к читателю, выражая такие оценки, как, например, о Громове: «Нравится мне он сам» (8, 74). Анализ высказываний рассказчика показывает, что Чехов описывает героев как людей, в адрес которых приговор и заключение несправедливы. Например, Громов до того, как у него появилась мания преследования, описывается как человек с чертами начинающейся психической болезни, но не исключительно: «Читал он очень много <...> и по лицу его видно, что он не читает, а глотает, едва успев разжевать. Надо думать, что чтение было одной из его болезненных привычек, так как он с одинаковой жадностью набрасывался на всё, что попадало ему под руки, даже на прошлогодние газеты и календари. Дома у себя читал он всегда лежа» (8, 75—76). В целом из фрагмента видно, что Громов начинает болеть. Но последнее предложение показывает, что психиатрическим диагнозом, пусть и правильным, не всё сказано о человеке, что у героя, как уже было отмечено о Лаевском, есть свойства, являющиеся частью его человеческой личности — личности, которую обязаны уважать⁷. Также о мнениях Громова пишется: «Говорит он о человеческой подлости, о насилии, попирающем правду, о прекрасной жизни, какая со временем будет на земле, об оконных решетках, напоминающих ему каждую минуту о тупости и жестокости насильников» (8, 74). Его мнения могут быть спорными, может быть, он их выражает с излишним фанатизмом (8, 74), но они не свидетельствуют о полном безумии. Чехов выбирает значимую формулировку: «Когда он [Громов] говорит, вы узнаете в нем сумасшедшего и человека» (8, 74). Таким образом, негромко, но ясно Чехов подчеркивает, что люди, определяя Громова исключительно с помощью диагноза «болен», не ошибаются, но забывают все остальные его свойства и, в связи с этим, не видят значимой части его человеческого характера. В высказываниях рассказчика о Громове подчеркивается неизреченность человека и одобряется витализм героя.

Высказывания рассказчика о Рагине также многогранны. С одной стороны, в Рагине есть много отвратительного: слабость воли (8, 83), равнодушие (8, 82), алкоголизм (8, 85). Но с другой стороны, в нем есть просто индивидуальные свойства, например, его любовь к одиночеству (8, 109). Подчеркивается даже то, что у него были хорошие намерения: «В первое время Андрей Ефимыч работал очень усердно» (8, 83). И даже в настоящее время в нем есть способность к сочувствию. Так, он начинает посещать палату № 6, когда замечает, что у его пациента, еврея Мойсейки, нет настоящей обуви (8, 92). Он способен видеть в Громове, остро его критикующем, человека, с которым стоит беседовать (8, 93). Таким образом, высказывания рассказчика о Рагине также подчеркивают многогранность человека.

Также акцентируется человеческая многогранность других пациентов из палаты: «Жид Мойсейка, дурачок, помешавшийся лет двадцать назад, когда у него сгорела мастерская» (8, 72), описывается как «живой, очень подвижной» человек, который «любит услуживать» (8, 72—73).

В связи с этим Чехов критикует решение общества редуцировать героев до приговора «болен» и изолировать их, отрицая их человеческое достоинство. Это обидно тем более потому, что в больнице их не лечат, но окружают беспорядком, грязью, вонью и насилием — особенно сторож Никита (8, 71). Словом, осуждение, высказанное фон Кореном в «Дуэли», повторяется: решено, что некоторые люди не нужны. Однако здесь это не остается только теорией, как в повести «Дуэль».

На это Чехов отвечает, не критикуя данное положение в строгом смысле, но предлагая свою (имплицитную) антропологию. По ней, человека можно до какой-то степени определить или классифицировать. Например, как сам рассказчик подчеркивает, Рагин пассивен (8, 83), а Громов — «сумасшедший» (8, 74). Однако такими определениями герои не исчерпываются. Помимо этой роли, обусловленной их характером и усиленной социальным положением (как показывает, например, беспомощность Рагина), у каждого из них есть также незаменимая индивидуальность.

В высказываниях Рагина человек представлен как этическое существо, несущее ответственность за свою внутреннюю жизнь, т. е. за свой образ мышления. В данной антропологии, опровергаемой автором, связь между образом мышления и окружающим человека миром отсутствует, они не влияют друг на друга. Напротив, в антропологии Громова подчеркивается единство человека и приоритет жизни и чувства, так что здесь доминирует не логика, а эмоции. Также для антропологии Громова характерно видеть в человеке эсхатологическое существо с надеждой на окончательную справедливость после смерти. Высказывания же рассказчика подчеркивают многогранность и неизреченность человека и подтверждают витализм Громова.

Смеховое начало присутствует в повести в т. ч. в описании эпизодичных героев-пациентов: в палате № 6 живут «жид Мойсейка, дурачок» (8, 72), а также другой пациент, постоянно думающий, что он получит орден (8, 80). При описании Громова речь идет о его гримасах (8, 73), он кричит и хохочет, когда доктор впервые заходит в палату (8, 93). Пациент также «насмешливо» улыбается, когда доктор говорит о том, что наступит лучшее будущее (8, 94). После того как Громова узнал, что доктора заключили в палате, его лицо становится «злым и насмешливым» (8, 118).

Смеховое начало присутствует в повести нечасто. Но то, что доктор оказывается в палате рядом со смешными, уродливыми людьми, и насмешка Громова над ним подчеркивают, как рушится фасад доктора как уважаемого человека с серьезным мировоззрением, и его стоицизм разоблачается жизнью, оказываясь тем, чем его называет Громов: «удобная философия» (8, 101). Разоблачение Рагина также совершается символично, когда Никита лишает его костюма и заставляет надеть халат (8, 117). Тем самым в очередной раз подчеркивается, насколько сильно, согласно Чехову, человек является единством из души и тела, мировоззрение которого связано с его жизненным положением, причем здесь действительно «бытие определяет сознание»⁸: когда Рагин является уважаемым доктором, но не может или не хочет изменить ситуацию в больнице, он оправдывает свою пассивность стоицизмом; когда же он попадает в заключение и унижение, фасад его мировоззрения рушится.

Описание атмосферы следует проанализировать на двух уровнях: на формальном и на содержательном. На формальном уровне нужно подчеркнуть, что рассказчик дает читателю возможность участвовать в описываемых событиях. Это особенно показывает начало повести с обращениями к читателю: «Если вы не боитесь <...> мы входим <...> Далее вы входите» (8, 71). Это, с одной стороны, обыкновенный прием, чтобы заинтересовать читателя историей. Но с другой стороны, у данного приема есть более глубокое значение. Он указывает на тот факт, что события, описанные в повести, могут касаться каждого человека, т. к. понятия «психически больной» и «психически здоровый» относительны, тем более, когда речь идет о том, что Громов попал в больницу из-за страха перед полицией (8, 76—78). Учитывая политические обстоятельства в России конца XIX в., можно спросить: болен ли человек, который боится произвола полицейских? Или если каждый человек имеет причину бояться полиции, в каком случае тогда боязнь становится болезненной?⁹. Более того, обращения к читателю призывают его не забыть о том, что многие попадают в «Палату № 6», в изоляцию, например в Сибирь или на Сахалин, и читатель несет свою долю ответственности за это. В конце повести данные точки зрения — обязанность обращать внимание на положение заключенных и риск самому попасть в какое-либо заключение — совпадают, когда доктор Рагин становится жертвой той же судьбы, за которую он отвечал в жизни других, не обращая на нее внимания. Здесь, с одной стороны, подчеркивается социальность человека и связанная с ней зависимость от мнения других людей, делающая его хрупким. С другой стороны, человек характеризуется как этическое существо, несущее ответственность за жизнь, достоинство и свободу других людей.

В отличие от ранних рассказов, а также от повести «Дуэль», в повести «Палата № 6» описание атмосферы доминирует над фабулой, особенно в первой половине произведения. Этому способствует грамматическая структура повествования: главы первая, четвертая (кроме самого конца) и седьмая, написанные полностью в настоящем времени либо с описывающими предложениями без глаголов, создают атмосферу стагнации, особенно вокруг Рагина¹⁰. В атмосфере преобладают грязь, вонь, насилие и заключение (8, 71—72). В нее включены пациенты палаты № 6, а также Рагин, который, к примеру, не обращает внимания на свою наружность (8, 81) и обедает невкусно (8, 86). Это подчеркивает связь между внутренней жизнью человека и окружающим его миром. Говорится, что у молодого Рагина были высокие профессиональные стандарты (8, 83), затем же он понял, как тяжело будет провести реформы, и стал равнодушным (8, 83), т. к. он «чрезвычайно любит ум и честность, но чтобы устроить около себя жизнь умную и честную, у него не хватает характера и веры в свое право» (8, 83). Это ведет к тому, что в больнице не проводятся никакие реформы (8, 82—83).

Описание атмосферы играет важную роль, когда Рагин вступает в конфликт с социумом. Говорится: «Андрей Ефимыч вдруг почувствовал, что накипь подходит к горлу; у него страшно забилось сердце» (8, 114). Здесь еще раз подчеркивается единство между душой и телом, между душевными чувствами и их телесными выражениями. Можно добавить, что в поэтике Чехова (например, в рассказах «Ионыч», «Дама с собачкой», «Учитель словесности») сильное сердцебиение, конечно индикатором переживаний. С другой стороны, оно показывает, что в человеке есть жизнь¹¹. Боль, которая здесь появляется, — знак понимания и поэтому знак оживления. В любом случае, наряду с вышеупомянутым описанием атмосферы при гибели Рагина, здесь подчеркивается приоритет перед идеологией конкретной жизни с ее переживаниями.

Человек представлен как единство из души и тела, в котором внешние факторы влияют на внутреннюю жизнь, а та выражается в т. ч. телесным образом. Стиль же описания атмосферы подчеркивает, что история касается не только героев повести, но и читателя, который, тем самым, представляется как этическое существо, несущее ответственность за судьбу другого человека.

Как в рассказах «В море» и «Враги», так и в повести «Палата № 6» сложно пересекаются моменты сужения и расширения, здесь, в особенности, в связи с Рагиным и отчасти, с Громовым. На уровне фабулы доминирует сужение, т. к. Рагин теряет свободу и оказывается в закрытой палате. «Социальный Рагин», каким его видит общество, сужается; герой перестает быть уважаемым членом социума и редуцируется до диагноза «психически болен». Это происходит в комментариях фельдшера (8, 103) и в том, как Рагина видит комиссия, проверяющая его здоровье (8, 106), а также в реакции почтмейстера и нового главврача на нервный срыв Рагина (8, 114).

Однако в повести присутствуют также элементы расширения. Для Громова имеет значение то, что с ним начинает беседовать доктор (8, 93). После долгого времени это является для него первой связью с внешним миром, как показывают его вопросы о событиях в городе (8, 96). Элемент расширения присутствует также в жизни Рагина: его символизирует поездка в Варшаву. Поездка не была удачной, Рагину там неинтересно, и его отношения с почтмейстером портятся. Однако тот факт, что внешнее жизненное пространство доктора расширяется, соответствует расширению его внутреннего пространства. Именно в Варшаве Рагин чувствует «шум в ушах и сердцебиение» (8, 109) от того, что ему не хватает тишины и уединения, т. е. он обнаруживает связь, которую долго отрицал: связь между внешними, телесными жизненными обстоятельствами и внутренним ощущением счастья или несчастья. Его «внутреннее пространство» в виде идеологического кругозора также расширяется благодаря общению с Громовым. Элемент расширения также присутствует в эпизоде о смерти Рагина: стадо оленей, которое доктор видит перед смертью (8, 123), говорит о широте; открытые глаза мертвого Рагина и луна, освещающая его тело, — всё это говорит о том, что может существовать то, что находится за рамками нынешней ситуации человека.

Человек здесь представлен как социальное существо, которое подвергается сужению изоляцией и расширению, благодаря общению. Чехов его представляет также как мыслящее существо, взгляды которого расширяются, и как эсхатологическое существо, для которого намеки на расширение пространства именно в моменты его фактического сужения символизируют надежду на то, что находится за пределами его положения.

В общем и целом, в повести доминируют негативные чувства и мысли. Однако, благодаря интертекстуальным связям со сферой традиционной символики, присутствующим в повести наряду с ранее проанализированными связями со стоицизмом, в эпизоде о смерти Рагина появляется надежда. Врач думает о философии только кратко, затем же его посещают видения, связанные с тем, что он видел за последнее время (8, 123). Смерть происходит буднично, неотделимо от чувств и земных событий¹². Но говорится, что при тошноте у Рагина «позеленело в глазах» (8, 123). Однако, как правило, у людей не зеленеет в глазах, когда им тошно, им становится темно. Данное предложение, как нередко бывает, можно воспринять как аллюзию на символику, на зеленый цвет как цвет надежды и жизни, как в повести «Дуэль».

Предсмертные видения Рагина создают богатый подтекст: «Стадо оленей, необыкновенно красивых и грациозных, о которых он читал вчера, пробежало мимо него; потом баба протянула к нему руку с заказным письмом...» (8, 123). Олени воплощают тему красоты¹³. Чтобы понять жест женщины, следует иметь в виду, что Рагин накануне на самом деле увидел ее, она протянула руку сквозь решетку на почтамте (8, 116), но к почтмейстеру, а не к Рагину. Может быть, здесь присутствует тематика послания, откуда-то предназначенного для Рагина. Присутствует также идея преодоления разобщенности, т. к. решетка не мешает передать сообщение в виде письма.

После смерти Рагина говорится: «Пришли мужики, взяли его за руки и за ноги и отнесли в часовню» (8, 123). Исполняется предсказание Громова, но отметим, что тело мертвого Рагина лежит в часовне, а не в подвале, как предсказывал Громов. Более того, глаза Рагина остаются открытыми, и луна освещает его (8, 123). В данных различениях, как будто бы не очень значимых, можно увидеть аллюзию на вопрос о надежде для человека после смерти. Вопрос у Чехова остается без ответа.

Тем не менее, за уровнем простых событий, благодаря интертекстуальным связям, присутствует вопрос о справедливости в том, что сбываются предсказания Громова. Затем присутствует тема красоты (олени), а далее — вопрос надежды на Бога (послание, часовня). Трагично, с одной стороны, что Рагин погибает в тот момент, в который понимает: «Вот она, действительность!» (8, 119). Но с другой стороны, крушение его системы освобождает место для жизни, для восстания против заключения, для важных человеческих вопросов. Поэтому нельзя согласиться с критиком — современником писателя А.Л. Волынским, по мнению которого Чехов высказывается здесь против любого мышления¹⁴. Наоборот, только после крушения успокоительной лжефилософии появляется возможность размышлять по-честному.

Стилистической особенностью повести «Палата № 6» являются прямые обращения рассказчика к читателю. С их помощью подчеркивается то, что описание человека в повести касается также читателя. Тем самым Чехов призывает человека к осознанию самого себя как социального существа, а также как этического существа, несущего ответственность за жизнь, достоинство и свободу других людей. Важную роль в повести играет разоблачение. Оно происходит намного острее, нежели в повести «Дуэль», т. к. здесь это однозначное разоблачение позиции одного из героев, Рагина. Это показывает, что человека следует воспринимать как единство из души и тела, а также как сугубо социальное существо, обсуждаемое по своей роли в обществе. В повести акцентируется противопоставление между социальностью человека, из-за которой он становится жертвой осуждения, и его неизреченной индивидуальностью. На уровне фабулы, а также описания атмосферы противопоставление разрешается в пользу дурной социальности; неуважение к неизреченности человека ведет к приговору. Но интертекстуальные связи также показывают, что человек является существом, для которого вопрос о надежде, превосходящей его положение, остается открытым.

Примечания

1. Паперный З.С. А.П. Чехов... С. 101.

2. Катаев В.Б. Проза... С. 189; Чудаков А.П. Поэтика... С. 258.

3. Катаев В.Б. Проза... С. 163; 258.

4. Катаев В.Б. Проза... С. 217.

5. Эрдманн Э. фон. Указ. соч. С. 38.

6. Катаев В.Б. Проза... С. 163; 258.

7. Чудаков А.П. Поэтика... С. 142; Его же. Мир... С. 300—301.

8. Marx K. Op. cit. S. 9.

9. Simmons E.J. Op. cit. P. 301.

10. Чудаков А.П. Поэтика... С. 213—214.

11. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 57.

12. Чудаков А.П. Поэтика... С. 162.

13. Катаев В.Б. Проза... С. 221.

14. Волынский А.Л. Литературные заметки. III—IV // Сухих И.Н. (изд.). А.П. Чехов: Pro et contra: Творчество А.П. Чехова в русской мысли конца XIX — начала XX в. СПб., 2002. С. 224.