3.3. Повесть «Черный монах»: отрицание неизреченности человека и катастрофа

Повесть «Черный монах» (1894)¹ близка к пост-сахалинским произведениям тем, что важную роль в ней играет гносеологический вопрос. Здесь значимо и то, что «заглавный герой», монах, является иллюзией (об этом знают все герои и читатели), и то, что главный герой, Коврин, казался гением, но «оказался сумасшедшим» (8, 249). В связи с этим здесь так же, как при анализе повестей «Дуэль» и «Палата № 6», исследуется, насколько гносеологическая неясность связана с неизреченностью и многогранностью человека.

Особенность повести заключается в том, что в ней не только присутствуют разные художественные уровни, но то, что на разных уровнях Чехов рассказывает разные истории². Такого нет ни в одном из произведений, которые анализируются в настоящем исследовании. Только интертекстуальные связи в рассказе «Случай из практики» создают до определенной степени самостоятельный рассказ, но намного более фрагментарный, нежели разные пласты повести «Черный монах».

Самое очевидное восприятие повести «Черный монах» предлагает сам Чехов: это «historia morbi» («история болезни»)³. В связи с этим она здесь рассматривается как «история болезни» на разных уровнях. При этом следует иметь в виду, что болезнью в строгом смысле может быть только телесное или психическое заболевание индивида. Однако заболевание Коврина связано с болезненным строем общества и с духовными вопросами, так что уместно использовать выражение «история болезни» на разных уровнях интерпретации. Отслеживая восприятие болезни, мы рассматриваем, как Чехов воспринимает человека, каким он должен быть, чтобы считаться здоровым, и что в нем, при определенных условиях, может привести к психическому заболеванию.

В повести идет речь о психической болезни и о том, как она вырастает в физическое заболевание (туберкулез), ведущее к гибели героя. Психическая болезнь заключается в том, что Коврин считает себя необыкновенным человеком, вернее, видит и слышит в своих болезненных воображениях черного монаха, подсказывающего ему это (8, 236—237). С самого начала говорится о причинах заболевания, и, по крайней мере, частично, сам больной виноват в нем. Коврин «утомился и расстроил себе нервы» (8, 221). Это произошло потому, что он вел нездоровый образ жизни. Даже после первоначального расстройства, переехав в деревню, он продолжает «такую же нервную и беспокойную жизнь, как в городе» (8, 227). «Если нечаянно уснет днем на полчаса, то уже потом не спит всю ночь и после бессонной ночи, как ни в чем не бывало, чувствует себя бодро и весело. Он много говорил, пил вино и курил дорогие сигары» (8, 227). В медицине такой непостоянный образ жизни считается типичным симптомом мании⁴. Он объясняется односторонностью интересов Коврина, говорящего о философии: «этим только я и живу» (8, 226).

В определенный момент мания ведет к галлюцинациям. Это происходит на двух этапах, в моменты восторга. Сначала Коврин, находясь за пределами сада Песоцкого, идет по лесу, думая: «И кажется, весь мир смотрит на меня, притаился и ждет, чтобы я его понял...» (8, 229). Здесь Коврин видит черного монаха, т. е. мираж из миража из древней легенды, о которой он незадолго до этого рассказал Тане (8, 228).

Затем же, помирив Таню с отцом, он доволен, «что ему так удалась роль миротворца» (8, 235). Болезненный характер его восторга можно определить тем, что он касается не других людей, не самого факта примирения, а именно того, что Коврину «так удалась роль». Здесь уже состоится первый разговор с монахом, который подсказывает Коврину, что он «один из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божиими», и что поэтому ему надо жить одной «идеей» и «вечной правдой» (8, 236).

В данном контексте мы можем однозначно определить чисто болезненный характер мании. При первой «беседе» Коврин спрашивает монаха: «Но давай говорить не обо мне. Что ты разумеешь под вечною правдой? Монах не ответил» (8, 237). Отсутствие смысла в разговорах с монахом показывает, что Коврина нельзя назвать больным гением. Такие ведут болезненный или опасный образ жизни (можно вспомнить о бессоннице Наполеона, о ранней смерти Моцарта, о гибели Пушкина или Лермонтова), но зато они действительно быстро чего-то достигают. А у Коврина есть только мечты о достижениях. Он не живет задачей или наукой, а только иллюзией, что он — великий человек. Это подчеркивается тем, что в произведении вовсе нет речи о содержании его философии, и первая лекция, с которой он мог бы начать докладывать ее, не состоится (8, 247—248)⁵.

В первый момент галлюцинации носят, как кажется, приятный характер. Коврин, сидя за столом с Песоцкими и видя в то же время черного монаха, рассказывает то, что, по его мнению, приятно монаху; и его слова Тане и Песоцкому тоже нравятся (8, 241). Но следует иметь в виду глубоко асоциальный характер болезненных воображений Коврина. В момент явления монаха проявляется эгоцентризм Коврина: он не видит никого и думает, что весь мир смотрит на него (8, 229).

После того как Таня заметила, что Коврин ночью разговаривает с галлюцинацией, Песоцкие ужасаются и хотят его «защищать от видений» (8, 243). Говорится, что «надели на него пальто и шубу, окутали его шалью и повезли в карете к доктору» (8, 244). Затем они заставляют его пить молоко (8, 245). Тем самым они показывают, что относятся к нему, как к ребенку⁶. Те же люди, которые раньше делали Коврина чересчур великим, теперь делают его маленьким.

Лечение сначала кажется удачным. Но в определенный момент начинаются споры, потому что Коврин уже не хочет быть здоровым и «нормальным» (8, 246—247). Это считается характерным симптомом мании: по сравнению с возвышенным самоощущением в фазе мании, бытовое состояние может показаться человеку скучным, так что многие пациенты не желают вылечиться⁷.

Коврин же, разведясь с Таней, с одной стороны, тяжело болеет. У него туберкулез (8, 247), так что он вынужден отложить лекции в университете. С другой стороны, есть признаки выздоровления: ему стыдно за свое поведение в отношении Песоцких, он смирился с тем, что он не является гением, и допускает, что новая подруга, Варвара Николаевна, заставляет его вести спокойный, умеренный образ жизни (8, 248).

Но это не является исцелением. Это лишь способ справиться с хронической психической болезнью. И в момент сильного переживания способ перестает действовать: Коврин получает письмо от Тани, в котором она сообщает ему о смерти отца, обвиняет его в ней и проклинает его (8, 249); Коврин полностью теряет контроль над собой и умирает от приступа мании, выражающегося в приступе туберкулеза.

В этот момент присутствуют элементы покаяния и реалистическое восприятие своего положения Ковриным, т. к. он понимает, что усердная работа может ему помочь⁸. Но мания берет верх: Коврину кажется, «что во всей гостинице кроме него нет ни одной души» (8, 250), как до первой галлюцинации, по его восприятию, не было «ни живой души вдали» (8, 229). Как раньше территория за садом Песоцкого (8, 229), так и теперь бухта, как кажется Коврину, смотрит на него «множеством голубых, синих, бирюзовых глаз» и зовет «к себе» (8, 250).

Перед последней галлюцинацией вокруг Коврина есть то, что напоминает смерть. По мнению М. Фрайзе, это отличает данную ситуацию от первых галлюцинаций⁹. Но мысль о смерти с самого начала связана с черным монахом (8, 237). В дальнейшем, когда Коврин видит монаха, он снова верит в то, «что он избранник божий и гений» (8, 251). Коврин зовет Таню потому, что она полностью отошла от жизни, «страдает», о саде уже не заботится, человека, с которым она была тесно связана, отца, не стало. Он зовет Таню, в его представлениях полностью соответствующую его окончательной оторванности от жизни. Так совершается его гибель.

Роль «заглавного героя» повести, черного монаха, в истории психической болезни Андрея Васильевича Коврина заключается в том, что монах является «галлюцинацией» (8, 233), видимой только Ковриным (8, 233; 243). В своих высказываниях монах, кроме величия Коврина, еще подчеркивает то, что римляне были не правы, когда говорили: «mens sana in corpore sano» («здоровый дух в здоровом теле»), т. к. «всё то, что отличает пророков, поэтов, мучеников за идею от обыкновенных людей, противно животной стороне человека, то есть его физическому здоровью» (8, 237). Таким образом, монах, являющийся ни чем иным, как воображением самого Коврина, призывает главного героя вести нездоровый образ жизни. И даже внешне облик монаха связан с нездоровым образом жизни, Коврин в монахе замечает «бледное, страшно бледное, худое лицо» (8, 229; см. 8, 236), предвещающее нездоровый облик самого Коврина во время туберкулеза. Монах также связан с «дымом» (8, 229) — именно с тем дымом, который в детстве заставлял Коврина чихать (8, 223), а также с курением, т. е. еще теснее с тем, что вредит здоровью Коврина. Словом, в данной истории монах является одновременно продуктом психической болезни (галлюцинацией), образом ее причин (того, что вредит здоровью Коврина) и указателем на ее последствия (смерть Коврина от туберкулеза).

Трудно сказать, виноват ли Коврин в своей гибели, т. к. с медицинской точки зрения не решено, является ли, например, нежелание спать в начале мании симптомом или причиной заболевания; скорее всего, и тем, и другим. Однако точно можно определить, что Коврин не любит жизни, а, наоборот, любит всё болезненное, ведь он чувствует, что он «никогда бы уж не мог полюбить здоровую, крепкую, краснощекую женщину, но бледная, слабая, несчастная Таня ему нравилась» (8, 240)¹⁰.

В плане антропологии фабула повести подчеркивает смертность человека, пожалуй, драматичнее любого другого прозаического произведения Чехова (быть может, за исключением повестей «Скучная история» и «Палата № 6», в которых, однако, событийность не доминирует). Более того, рассказывая о гибели Коврина, Чехов подчеркивает тесную связь между телесной и душевной сторонами человека и, в связи с этим, роль нездорового образа жизни (в частности лишения сна) при психическом заболевании, а также влияние психики на тело, т. к. психическая болезнь является причиной туберкулеза.

На другом уровне, преимущественно на уровне высказываний героев, можно читать «Черного монаха» как «историю болезни» в том ключе, что болезненные семейные отношения губят героев, точнее, как историю о том, как герои, неверно выстраивая свои семейные отношения, губят друг друга. Об этом говорит В.Б. Катаев, по мнению которого и Таня, и Коврин, и Песоцкий ценят других не ради них самых, а ради своих интересов¹¹.

Например, слова Тани о том, что отец ей «испортил всю жизнь» (8, 234), имеют конкретное значение. Песоцкий говорит: «Может, это и эгоизм, но откровенно говорю: не хочу, чтобы Таня шла замуж. Боюсь!» (8, 231). Он боится того, что, если у Тани будут дети, у нее не будет времени заботиться о саде, или того, что она под влиянием мужа может продать сад. Это показывает, что Песоцкий не ценит Тани, а подчиняет ее своей заботе о саде. И Таня готова подчиниться, отцу даже не нужно высказывать ей свои желания: она не связывается с молодым человеком, о котором Песоцкий говорит (не ей, а Коврину), что он его не любит (8, 231). Зато она связывается с Ковриным, тем самым осуществляя те планы, о которых Егор Семеныч рассказывает, также не ей, а Коврину (8, 232). Словом, Песоцкий делает свою дочь объектом своих ожиданий и не дает ей жить своей жизнью. Его поведение влияет на Таню настолько, что она исполняет его желания, даже если он ей о них не говорит.

У садовода есть определенные замыслы, кем должен стать Коврин. Таня говорит Коврину о мыслях отца: «Иногда мне кажется, что вас он любит больше, чем меня. Он гордится вами. Вы ученый, необыкновенный человек, вы сделали себе блестящую карьеру, и он уверен, что вы вышли такой оттого, что он воспитал вас» (8, 223). Песоцкий уже сейчас считает Коврина результатом своей деятельности. Но он стремится к еще большим достижениям. Это он показывает словами, с которыми обращается к садовнику: «Что ни говори, а кровь много значит. Его [Коврина] мать была удивительная, благороднейшая, умнейшая женщина. Было наслаждением смотреть на ее доброе, ясное, чистое лицо, как у ангела» (8, 240). Песоцкий хочет, чтобы «ангельское» начало в Коврине сохранилось, а также, чтобы у него были блестящие академические достижения, так что его тогда «рукой не достанешь!» (8, 241). Песоцкий планирует сделать Коврина синтезом между «ангельским» началом, наследованным от матери, и наукой, которая нуждается в конкретной работе¹².

В планах Песоцкого Таня играет необходимую роль. Это выражается в том, что именно она пишет письмо с приглашением Коврина (8, 221). Затем она говорит Коврину: «Андрюша, мне хочется, чтобы вы считали нас своими. Мы имеем на это право» (8, 223). По желанию отца, Таня должна стать женой Коврина. Песоцкий сообщает Коврину откровенно: «Если бы у тебя с Таней сын родился, то я бы из него садовода сделал» (8, 232). Тем самым он снова планирует совершить синтез: в этом сыне будет мечтательность отца и бабушки, а также понимание садоводства со стороны матери, Тани (8, 231). Песоцкий делает объектами своих ожиданий не только людей, окружающих его, но даже человека, который существует только в его планах (и которого, кстати, никогда не будет).

Коврин же, в связи со своей болезнью, проявляет к Тане любовь без меры, соответствующую преувеличенным планам и беспредельным ожиданиям ее отца. Когда Коврин признается Тане в любви, он говорит: «Я хочу любви, которая захватила бы меня всего, и эту любовь только вы, Таня, можете дать мне. Я счастлив! Счастлив!» (8, 239). Это происходит непосредственно после того, как монах объявил ему, что он необыкновенный человек. В связи с этим Таня ему нужна как раз своей нервностью (8, 235), именно для того, чтобы в той же любви он был не рядовым, «нормальным» человеком, а восторженным, односторонним. О его состоянии до свадьбы сообщается: «После каждого свидания с Таней он, счастливый, восторженный, шел к себе и с тою же страстностью, с какою он только что поцеловал Таню и объяснялся ей в любви, брался за книгу или за свою рукопись. То, что говорил черный монах об избранниках божиих, вечной правде, о блестящей будущности человечества и проч. <...> наполняло его душу гордостью, сознанием собственной высоты» (8, 241). Если обратить внимание на то, что монах ничего не говорит о содержании «вечной правды», а говорит только о значимости Коврина, можно понять, что и любовные свидания с Таней для Коврина являются только средством реализации его желания быть необыкновенным человеком.

В дальнейшем оказывается, что Песоцким не по силам заботиться о Коврине таким образом, чтобы осуществился синтез или равновесие между величием и конкретной жизнью: они сначала подчеркивают его величие (8, 223; 240—241), но потом ужасаются и делают его маленьким (8, 243).

Затем Таня, против собственной воли, размыкает цепь зависимости Коврина от них, советуя Коврину: «Тебе, кажется, пора уже молоко пить» (8, 245). С этого момента Коврину кажется, когда он сравнивает свое прошлое во время галлюцинаций, с настоящим: «Я сходил с ума, у меня была мания величия, но зато я был весел, бодр и даже счастлив, я был интересен и оригинален. Теперь я стал рассудительнее и солиднее, но зато я такой, как все: я — посредственность, мне скучно жить...» (8, 245). Начинаются споры, потому что Коврин уже не хочет быть здоровым и «нормальным» (8, 246—247). Это окончательно доказывает, что эксперимент Песоцкого, в котором он хотел сделать Коврина и великим, и жизнеспособным, не удался.

В письме, в котором Таня сообщает Коврину о смерти отца, она пишет: «Сейчас умер мой отец. Этим я обязана тебе, так как ты убил его. Наш сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный отец. Этим я обязана тоже тебе. Я ненавижу тебя всею моею душой и желаю, чтобы ты скорее погиб <...> Будь ты проклят. Я приняла тебя за необыкновенного человека, за гения, я полюбила тебя, но ты оказался сумасшедшим...» (8, 249). По мнению Тани, Коврин «убил» ее отца. Песоцкий полностью жил планами сделать Коврина тем, кем он его хотел видеть. Но так как это не удалось, ему нет смысла жить дальше. И так как Коврин оказался не таким, каким он нужен был, ему тоже не следует жить дальше. И на самом деле, сразу после получения письма он умирает (8, 251).

В данном контексте следует определить роль образа монаха в семейной истории. Значима здесь его прямая речь, в которой подчеркивается, что Коврин не рядовой человек, а один из тех, без кого «человечество было бы ничтожно» (8, 236). В связи с этим Коврин презирает других; например, он считает Песоцкого одним из излишне плотских людей «с сытыми добродушными физиономиями» (8, 247). Более того, факт, что, по легенде, монах жил «в Сирии или Аравии» (8, 228), где монахи совершали подвиги отшельничества, отображает часть семейной трагедии в повести, а именно то, что Коврин изолируется: он видит монаха, бродя в одиночестве (8, 229); он думает, что ему не поверят, если он расскажет о монахе (8, 230). Так же значимо, что монах скрещивает на груди руки (8, 229; 251), т. е. совершает жест, который может свидетельствовать о высокомерии. Поэтому поведение монаха выражает то и способствует тому, что Коврин не хочет поддерживать нормальных семейных отношений. В этом духе он организует не только свою жизнь, он делает также других объектами своей идеи. Как уже было отмечено, Коврин любит Таню не ради нее, а ради себя (8, 239). В связи с этим Коврин в буквальном смысле делает Таню маленькой. И поэтому в их браке с самого начала есть элемент нестабильности.

В данном ключе повесть «Черный монах» рассказывает о том, как Песоцкому не удается сделать Коврина «великим», как он это себе представляет, синтезом мечтательности и деятельности, которого «рукой не достанешь» (8, 241), т. к. он не понимает, что в Коврине мечтательности больше, нежели деятельности, и что силы Коврина ограничены. В то же время это текст о том, как Коврину не удается сделать Таню инструментом своего стремления быть великим человеком, поскольку он не учитывает, во-первых, что она боится величия в том варианте, в котором он его понимает, т. е. болезненного состояния (8, 243), а во-вторых, что она хочет сделать его великим, но не по его планам, великим мечтателем, искателем вечной правды, а великим в смысле синтеза между деятельностью и мечтательностью, по планам отца.

Смерть Песоцкого, а затем Коврина показывает, что семейные отношения между героями окончательно разрушены. Из письма Тани становится очевидным, что она в Коврине всё время искала того человека, который должен был соответствовать ожиданиям ее отца. Коврин, в свою очередь, даже сейчас ищет только своего величия (8, 251). Поэтому он и не зовет реальной Тани, но он зовет ту, которая, в отличие от его новой подруги, Варвары Николаевны, не полна жизни и сил, а наоборот, полностью отошла от жизни, превращаясь в «живые мощи», ту Таню, которую он с самого начала искал, когда говорил, что он «счастлив» (8, 239) от ее любви. Он даже прав, ведь ее оторванность от жизни, которая сначала была какой-то нервностью, а затем выросла до болезненного состояния, является общей чертой между ними. Но она их в конце концов не соединяет, а разделяет, и в том трагичность их семейной истории.

Стилистическим средством, подчеркивающим дисфункциональность семейных отношений, является речь героев друг о друге в третьем лице: диалог Песоцкого с садовником о Коврине (8, 240—241), Песоцкого с Ковриным о Тане (8, 232), Тани с Ковриным о Песоцком и особенно Коврина о Тане в ее же присутствии (8, 229; 239). Чехов вписывает историю психического заболевания в историю болезненных семейных отношений. Для антропологии это означает, что человек представлен как социальное существо, здесь, как член семьи, жизнь которого хрупка в связи с тем, что семейные отношения могут быть построены не на доброте. Человек также представлен здесь в этическом отношении, в смысле, близком к повестям «Дуэль» и «Палата № 6»: если там показывается, что катастрофа грозит из-за того, что человек становится объектом обсуждения и осуждения, то здесь катастрофа наступает в связи с тем, что человек становится объектом инструментализации. Поэтому здесь присутствует идея о человеке как об этическом существе, призванном признать индивидуальность другого человека.

Смеховое начало не часто присутствует в тексте. Тем не менее, оно есть. Например, услышав от Тани, что дым в саду нужен, если нет облаков, защищающих растения от утренников, Коврин смеется (8, 223). Это контрастирует с тем, что Таня серьезно рассказывает ему о смысле дыма, а также с тем, что у нее «очень серьезное, озябшее лицо» (8, 223). Также на вопрос Песоцкого, отчего в двух саженях над землей бывает теплее, чем на земле, Коврин реагирует, давая понять, что не знает ответа, и смеясь (8, 225). Коврин также смеется, когда, рассказав легенду о «черном монахе», признается в том, что не помнит, откуда он ее знает (8, 228). Во всех этих случаях смех Коврина указывает на его желание скрыть свою интеллектуальную ограниченность. Можно говорить о разоблачающем характере смеха.

К концу же повести Коврин смеется, когда Таня хочет заставить его пить молоко (8, 245). Он говорит о Песоцком как о «водевильном» человеке из ряда тех, которые раньше смешили, теперь же раздражают его (8, 247). Здесь смеховое начало выражает агрессию и разоблачает героя как обыкновенного человека, вовлеченного в бытовые семейные ссоры.

Однако в тот момент, когда Таня с отцом поссорились и Коврин примиряет их, он разговаривает с Таней «шутливо» и спрашивает: «Неужели так серьезно?» (8, 234). Здесь смеховое начало носит иной характер, т. к., в связи с дальнейшим ходом дел, оно показывает, что Коврин способен подбирать стиль коммуникации, нужный для достижения цели. Однако оказывается, что целью его деятельности является не только само примирение, но и то, чтобы ему «удалась роль миротворца» (8, 235), т. е. быть довольным собой и своим успехом. В связи с этим шутливое обращение с Таней является не только полезной на данный момент формой общения, но и, в очередной раз, знаком, что он не воспринимает Таню всерьез, но видит в первую очередь себя.

Только в тот момент, когда Песоцкий говорит Коврину, что он никому не доверяет, и Коврин, спрашивая, нельзя ли доверять Тане, смеется (8, 231), смех является выражением того, что Коврин понимает односторонность опасений Песоцкого. Здесь смех является уместной реакцией, тем более что им Коврин не обижает Песоцкого, но помогает ему рассуждать о дочери правильно.

За исключением последнего примера, смеховое начало подчеркивает то, что Коврин не гений, но в первую очередь эгоцентрик. Оно здесь представлено не как смех в полном смысле слова, при котором, по мнению Г. Плесснера, человек просто не может не смеяться, но как средство самовыражения¹³, в первую очередь для того, чтобы скрыть свои ограничения.

Монах улыбается, когда впервые смотрит на Коврина (8, 229), а также при их первом разговоре (8, 236). Когда же Коврин беседует с монахом, но Песоцкие думают, что он разговаривает с ними, они также улыбаются (8, 241). Помимо того, в момент, когда Коврин признается Песоцкому в своей психической болезни, он пытается пошутить над собой, но не может. Говорится, что он «пошевелил только губами и горько улыбнулся» (8, 244). Это указывает на его неспособность дистанцироваться от себя.

И, конечно же, на лице уже умершего Коврина «застыла блаженная улыбка» (8, 251), когда он хочет позвать свою новую подругу, Варвару Николаевну, а вместо нее зовет Таню, вспоминая «жизнь, которая была так прекрасна», в саду Песоцких (8, 251). Здесь присутствует как иллюзия (ошибка Коврина о присутствии Тани), так и блаженство надежды, превосходящей обыденную реальность, что показывает человека как эсхатологическое существо, надеющееся на окончательное преодоление нынешнего плачевного положения.

Улыбка в каждом случае является выражением чувства, а именно довольствия или радости. Здесь же в каждом случае улыбка основана не на настоящем. В случае монаха нет улыбающегося. Песоцкие ошибаются относительно адресата слов Коврина. Коврин в момент признания улыбается, потому что желаемая им реакция не удается. В финале повести улыбка связана с тем, что Коврин ошибается касательно женщины, находящейся рядом. Мотив улыбки указывает на самообман героев, ведущий к гибели, а также на надежду вопреки гибели.

С помощью смеха и улыбки человек вновь представлен как социальное существо, а смех и улыбка — как средства самовыражения. Способность дистанцироваться от самого себя, при которой смех выражает свободу, здесь отсутствует. Улыбка монаха показывает, что Коврин находится под властью болезни, а смех Коврина указывает на то, что он является пленным ожиданий Песоцких (и собственных), которым не может соответствовать.

Помимо индивидуальных медицинских проблем и семейных конфликтов, ведущих к гибели Коврина, в произведении есть и общественные аспекты. «Черный монах» является историей о крахе хозяйства Песоцкого, связанном с его преувеличенными ожиданиями, т. е. с его желанием сотворить «сверхчеловека» как корону своей деятельности. Повесть, пожалуй, первое произведение, в котором Чехов сознательно пишет о болезненном строе капитализма как экономической системы. Данное утверждение может показаться неуместным, т. к. Песоцкий выражается как представитель дворянства времен крепостного права, он жалеет, например, о том, что было отменено право телесно наказывать мужиков (8, 227), и его декоративный и английский сады (8, 222) кажутся более подходящими к временам классицизма или романтизма, нежели к современности.

Однако Песоцкий убежден в том, что его сад — «ступень в новую эру русского хозяйства и русской промышленности» (8, 231). Значителен факт, что Песоцкий стал заниматься садоводством в 1862 г. (8, 222). Это единственный раз в изучаемых нами произведениях, когда Чехов указывает точный год какого-то события. Словом, Песоцкий начал свою работу (и Коврин родился) в то время, когда крепостное право было отменено, и Россия перешла в эпоху капитализма. Также дым в саду, нужный для того, чтобы защитить от мороза «тысячи доходов» в виде фруктов (8, 223), символизирует эру раннего капитализма, в которую экономический успех важнее здоровья людей. Это исходит от Песоцкого, от того, как он относится к растениям, тем более — к рабочим, а еще больше к себе и к самым близким ему людям. Например, в самый вечер, когда приезжает Коврин, очень важный для Тани человек (8, 221), Песоцкие, тем не менее, разговаривают только о саде. Сообщается: «Ясное, звездное небо и термометр пророчили мороз к утру, а между тем садовник Иван Карлыч уехал в город и положиться было не на кого. За ужином говорили только об утреннике и было решено, что Таня не ляжет спать и в первом часу пройдется по саду и посмотрит, всё ли в порядке, а Егор Семеныч встанет в три часа и даже раньше» (8, 222). Песоцкие подчиняют свой образ жизни нуждам сада. Даже девушка должна одна в середине ночи пройтись по саду.

В связи с этим взгляд на капитализм здесь отличается от взгляда в более поздних произведениях (таких, как «Случай из практики» и «В овраге»). Ответственность за то, что доходы и достижения важнее людей и природы, приписывается в первую очередь характеру одного из героев — Песоцкого. В данном смысле, кстати, Чехов критикует не ту сторону капитализма, которую в дальнейшем собирался преодолеть коммунизм, т. е. частную собственность, но ту, которая останется, т. е. подчинение природы промышленности¹⁴. Исследователи правильно подчеркивают, что Чехов одобряет технический прогресс, например, когда он пишет А.С. Суворину как раз в 1894 г., во время написания «Черного монаха»: «Теперь <...> расчетливость и справедливость говорят мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и в воздержании от мяса» (П. 5, 278)¹⁵. Тем не менее, повесть «Черный монах» показывает, что писатель к некоторым явлениям прогресса относится скептически.

На данном уровне Чехов подбирает такие символы, как «дым» или неестественно растущие деревья (8, 222), чтобы создать атмосферу. С ее помощью он критикует, что человек становится не целью, а инструментом для достижения других целей и что не уважаются такие естественные потребности природы человека, как необходимость дышать свежим воздухом или спать ночью. Тем самым Чехов, основываясь на идее единства между душой и телом, подчеркивает необходимость здоровых жизненных условий для телесного и психического здоровья человека, а также актуализирует роль социума в сохранении или разрушении данных условий.

Критику подчеркивает тот факт, что в конечном итоге садоводство Песоцкого терпит крах. После смерти отца Таня сообщает Коврину, что «сад погибает, в нем хозяйничают уже чужие, то есть происходит то самое, чего так боялся бедный отец» (8, 249). Таня обвиняет в этом Коврина, но не указывает ни на какие конкретные причины, кроме той, что Коврин «убил» Песоцкого. У данного объяснения есть логика на уровне семейных отношений, но здесь оно не имеет смысла. Можно только подумать о том, что из-за экономической неудачи или из-за болезни (или одновременно по обеим причинам) Песоцкий потерял контроль над садом. В любом случае его беспощадная экономика оказалась вредной. В этом смысле «Черный монах» является историей о том, как капиталистический менталитет, подчинение человека и природы производству, становится угрозой для жизни, достоинства и здоровья человека.

Следует углубить понимание символа «дыма», т. к. он связывает образ монаха с тематикой капитализма. Высказывания монаха поднимают вопрос прогресса. Он утверждает, что Коврин и ему подобные своим поиском вечной правды ускоряют конец «земной истории» (8, 236) человечества и достижение им совершенства. Однако это другое совершенство, чем то, о котором мечтают сторонники технического прогресса. Монах — а нам следует иметь в виду, что это сторона личности самого Коврина, — призывает главного героя к духовным подвигам, напоминающим тех русских философов и мыслителей (например, В.С. Соловьева и Д.С. Мережковского), которые считают, что настоящим прогрессом является не технический прогресс, а познание¹⁶. С помощью образа монаха, символизирующего (само-) уничтожение Коврина, Чехов показывает, что относится критически не только к позиции, которая беспощадно стремится к техническому прогрессу, но и к позиции, для которой духовный прогресс, прогресс философского мышления является абсолютным приоритетом. Это в очередной раз подчеркивает скептическое отношение Чехова к любой абсолютной позиции.

Исходя из данных наблюдений, можно также решить сложный вопрос¹⁷ о том, какую позицию занимает Чехов между приоритетом теории и духовной жизни у Коврина и приоритетом практической жизни у Песоцкого. В отличие от позиций обоих героев, авторская позиция заключается в том, что стоит стремиться к синтезу, однако не только между практической деятельностью и теорией, но и между активностью и отдыхом или, в более широком понимании, между стремлением к высшему и принятием ограничений человеческой природы.

Взаимоотношения между человеком и пространством также являются весьма значительной темой для антропологии, представленной в повести. На данном уровне можно рассмотреть произведение как историю передвижений Коврина, соответствующих этапам его болезни. В начале Коврин возвращается из «большого мира» университетского города в «маленький мир» своего детства (8, 221), символизируемый домом Песоцких, а также фруктовым и декоративным садами (8, 222). Здесь Коврин кажется чрезмерно великим, что подчеркивается словами Тани о том, что он слишком значим, чтобы быть близким к Песоцким (8, 223). В то же время фруктовый и декоративный сады как пространство показывают, что величие Коврина и его превосходство над Песоцкими иллюзорны. Как уже было упомянуто, данное пространство характеризует тот факт, что на ограниченной территории человек играет роль Бога, переделывая его творения. Для этого необходимо искусственно ограничивать пространство, например, дымом над садом, чтобы отгородить растения от свежего воздуха с неба (8, 222). Это, в свою очередь, делает Коврина также маленьким, т. к. напоминает ему детство и мешает ему дышать «полной грудью» (8, 222). Таким образом, в первой части повести ограниченное пространство садов Песоцких, находящихся близ дома, указывает на то, как Песоцкий делает Коврина иллюзорно великим, а Песоцкий с Таней перед Ковриным кажутся маленькими и незначительными. Оправдано сравнение Коврина с пальмой из рассказа В.М. Гаршина «Attalea Princeps», с помощью теплицы ставшей слишком большой для самой теплицы¹⁸.

В дальнейшем же Коврин покидает ограниченное пространство, сначала мысленно, рассказывая Тане легенду о мираже монаха, блуждающем по всей вселенной (8, 228), а затем и физически, выходя через парк в поле (8, 229). Здесь, с одной стороны, подчеркивается мания величия Коврина, т. к. он думает: «И кажется, весь мир смотрит на меня» (8, 229). Но, с другой стороны, огромное пространство указывает на то, что Коврин на самом деле маленький, потерянный, именно в этот самый момент начинаются видения Коврина, которые властвуют над ним (8, 229). Беспомощность Коврина перед той властью, которую символизирует монах (даже если это сила внутри самого Коврина), проявляется в том, что герой вынужден посторониться, поскольку приближение монаха является мощным стихийным событием (8, 229).

После первой встречи с монахом Коврин возвращается домой. Все считают, что «у него лицо какое-то особенное, лучезарное, вдохновенное и что он очень интересен» (8, 230). Также подчеркивается, насколько он нужен Песоцкому как партнер для разговора, а также как часть его планов (8, 230—232). Это дает ему возможность почувствовать себя весьма великим. Затем главный герой вновь выходит в парк, где происходит уже беседа с монахом, в которой выражаются мысли Коврина о том, что человек выбирает либо «повышенное настроение, возбуждение, экстаз», либо «быть здоров и нормален», идя «в стадо» (8, 237). После этого Коврин возвращается к Песоцким, чувствуя себя «избранником», и объясняется Тане в любви (8, 238—239). Здесь его величие (или, по крайней мере, чувство величия) заставляет Таню ощущать себя маленькой. Говорится, что она «согнулась, съежилась» (8, 239), как это происходит в рассказе «Толстый и тонкий» с «тонким», узнавшим о том, что старый друг стал высокопоставленным чиновником (2, 251). То же происходит с Таней в дни перед свадьбой. Ей приходит «мысль, что она ничтожна, мелка и недостойна такого великого человека, как Коврин» (8, 240). Здесь опять создается впечатление, что Коврин слишком большой для той «теплицы», в которой он находится. Это подчеркивается «теснотой» во время празднования свадьбы (8, 241). В то же время монах уже входит в ограниченный мир, Коврин видит его в комнате: летом в деревне у Песоцких (8, 241), а также зимой в городе (8, 242—243). Коврин находится везде в возвышенном состоянии.

Затем, после лечения, даже с огромного поля за садом Песоцких Коврин возвращается «вялый» и разочарованный (8, 245). Ограниченное пространство комнаты становится указателем на то, что он, как считает Таня, «на себя не похож» (8, 247), так что «умный, необыкновенный человек» реагирует с агрессией на «мелочи» (8, 247). Он становится таким же человеком, как и все, участником самых обыкновенных семейных конфликтов, как они описываются Чеховым в повестях «Скучная история» и «Дуэль» и во многих других произведениях. Ограниченное пространство комнаты в данной части повести указывает на тот факт, что Коврин стал вести себя как обыкновенный человек.

В финальной же части повести пространство вновь расширяется. Во-первых, Коврин уехал в совсем другой регион, в Крым (8, 248). Во-вторых, там он находится на балконе или возле окна с видом на бухту (8, 249), т. е. широта пространства напоминает широту за пределами садов Песоцких, где произошли первые встречи с монахом. В связи с этим неудивительно, что возникает та же «чудесная, сладкая радость» (8, 251), которую он чувствовал тогда. Его наполняет «невыразимое, безграничное счастье» (8, 251), и снова он слушает слова монаха о том, что он «гений» (8, 251). Сразу после этого Коврин умирает (8, 251). Тем самым в очередной раз подчеркивается, что бесконечное пространство создает впечатление, что Коврин велик, но на самом деле он потерян, находясь под властью губящих его сил.

Передвижения в пространстве указывают на вопрос о величии человека. При этом пространство всегда связано с социальностью человека: ограниченное пространство создается человеком, и здесь человеком управляет другой человек, как Ковриным и Таней — Песоцкий. Более того, с помощью пространства возникает гносеологическая тематика, Коврин кажется великим (даже гигантом и «сверхчеловеком») в ограниченном пространстве, созданном Песоцким, и потерянным и маленьким перед властью смертоносных иллюзий, которым принадлежит открытое пространство. Потерянность же продолжается, когда эти иллюзии вторгаются в ограниченное пространство. Тем самым подчеркивается и смертность человека. Трагическая гибель Коврина указывает также на то, что человек является этическим существом, призванным найти подходящий ему баланс между величием и обыденностью, что Коврину не удается.

На уровне интертекстуальных связей следует отметить, что в повести рассказывается история о духовной болезни. Не случайно Коврин воображает именно монаха. Чтобы понять значение монаха, необходимо рассмотреть богатый мир символических, особенно библейских, интертекстуальных связей в произведении. При этом следует иметь в виду, что, помимо множества текстов, ассоциируемых благодаря аллюзиям, три текста входят в повесть в их прямом значении. Это, помимо письма Тани в финале повести, проанализированного ранее, легенда о монахе и «Серенада» Брага.

Источником легенды о монахе является сон Чехова¹⁹, а также легенды о монахах, живших в пустыне. Здесь значимо то, что монах говорит Коврину о величии и предлагает ему быть одним «из тех немногих, которые по справедливости называются избранниками божиими» (8, 236). Что монах, который является одной из сторон самого Коврина, призывает Коврина к гордыне, подчеркивается тем, что он из «Сирии или Аравии» (8, 236), где монахи в античности, как рассказывается в их житиях, боролись с искушениями, особенно с гордыней.

Также примечательно то, что Коврин решается отойти от Песоцких, мешающих ему быть с монахом, именно «под Ильин день» (8, 244), когда отмечается, что пророк Илья в столпе огненном покинул землю и вознесся на небо. В этом же ключе можно читать образ дыма, окружающего монаха. С другой стороны, тот же дым часто воспринимается как признак дьявола. Но в этом нет противоречия. На символическом уровне здесь говорится о том, что злая сила искушает Коврина и убеждает его в том, что он выше людей, что он «как боги» и имеет право вознестись на небо, как Илья. В связи с этим понятно, почему Коврин в начале мало спит, а теперь отказывается от лечения, конкретно — от молока²⁰: гордыня ему подсказывает, что такое человеческое, обычное поведение не для него.

Речь идет о том, что монах — «нищий или странник» (8, 236). Образ бедного странника, принятый в русской традиции монашества так же, как в западной, напоминает то паломничество, которое представляет собой жизненный путь человека, его постоянный поиск истины, о котором говорится, например, в финале повести «Дуэль» (7, 448). Однако следует иметь в виду, что это странник весьма своеобразного типа. Он не ходит по земле обычным паломником, а «летит» по воздуху миражом. Поэтому он только кажется паломником, как и Коврин только кажется философом, ищущим истину.

Интертекстуальная связь присутствует также в виде экфрасиса. Чехов передает впечатление от музыки «Серенады» Гаэтано Брага и сокращенный ее текст, как его воспринимает Коврин. В его восприятии это баллада о девушке, «больной воображением», которая слышит «таинственные звуки». Данные звуки слышны только короткое время, а затем они возвратятся в небеса (8, 232—233; 256). Впечатление от серенады, с одной стороны, ведет к тому, что у Коврина начинают «слипаться глаза» (8, 227), что является признаком болезни. С другой стороны, после первого видения Коврин поет и танцует, и ему «весело» (8, 230). Тем самым, слушание серенады ведет Коврина к «творческому взлету»²¹, но ценой психического заболевания. Тем более в финале повести при слушании серенады Коврин чувствует «невыразимое, безграничное счастье» (8, 256), но ценой смерти. Таким образом, присутствие «Серенады» Брага указывает на то, что счастье и творческий подъем Коврина неотделимы от нелюбви к земной жизни и от желания превзойти ее. В связи с этим он и неспособен сочетать творческую возбужденность с заботой о жизни, с благоразумным поведением касательно сна, еды, питья и т. п. Болезненное воображение девушки в «Серенаде» указывает на трагедию, связанную с болезнью Коврина²².

Помимо легенды о монахе и «Серенады», можно говорить еще о двух историях, присутствующих в повести благодаря интертекстуальным связям: об истории, связывающей Коврина с историей Адама, и об истории, связывающей его с историей Христа.

Первая из них обусловлена тем, что события в повести сосредоточены вокруг темы «сад», напоминающей райский сад, созданный Богом (Быт 2). Однако в райском саду действуют единство и гармония, между тем как в саду Песоцкого прекрасное (декоративная часть), нужное (фруктовый сад) и вольное (английский сад) существуют резко отделенными друг от друга (8, 222). Бросаются в глаза экономический подход к фруктовому саду, а также желание Песоцкого показать в декоративной части сада, что он способен переделывать деревья (8, 222). В райском саду (почти) все плоды даны человеку на пользу, кроме плодов «дерева познания добра и зла» (Быт 2, 17); в саду же Песоцкого все плоды запрещены, хозяину хочется жестоко наказать мужиков, срывающих фрукты (8, 227), и только от дерева познания в виде философии Коврин может (и даже должен) есть (8, 226).

Песоцкий, подражая Богу, создал свой сад и пытается пересоздать Божьи творения, особенно растения. Однако, несмотря на все его достижения, его сад не становится райским. На это указывают дым во фруктовом саду (8, 222) и страшное впечатление от английского сада, где «ни живой души» (8, 229), в отличие от рая, где Бог сделал человека «душой живою» (Быт 2, 7; см. 1; Кор 15, 45). Крах садоводства, о котором Таня пишет в письме (8, 249), подчеркивает то, что сад на самом деле никогда не был живоносным.

В пересозданном же саду Песоцкий, этим также подражая Богу, пытается пересоздать человека, сделать Коврина «сверхчеловеком» (Ф. Ницше), которого «рукой не достанешь» (8, 241), и дать ему подходящую жену. Но и это рушится: и Коврин не становится гением науки, и его брак с Таней не оказывается удачным. В этом смысле у повести «Черный монах» есть антиутопическая нота: это история о человеке, который, желая пересоздать мир и человека, сделать их намного прекраснее, чем они есть, разрушает их.

Историю Коврина можно читать в ключе Адама еще в другом смысле. Главный герой находится в саду, его жизнью во многом руководит создатель сада, тот же создатель дает ему жену. И, как Адам, Коврин испытывает искушение. Оно исходит от монаха, который смотрит «лукаво» (8, 236), как сам «лукавый», дьявол²³. В данном случае речь идет не о каком-то отдельном искушении, особенно не о плотском, но именно о главном и первоначальном искушении, о котором змей говорит в Библии: «вы [= люди] будете как боги» (Быт 3, 5). Присутствует тематика гордыни, на которую также указывает образ монаха.

Стоит обратить внимание на роль «Евы» в символике сада, женщины, Тани, при искушении. Неоднократно именно Таня чрезмерно подчеркивает величие Коврина. Она убеждает его приехать к Песоцким (8, 221), она же подчеркивает, что Песоцкий «обожает» Коврина (8, 223), если понять это дословно, видит в нем бога, у которого даже есть свои образа в виде множества фотографий в доме (8, 223) и свой «ладан» в виде дыма и курения сигар.

Если читать повесть «Черный монах» как историю о «грехопадении», о том, как Коврин захотел «быть как боги», то можно сказать, что в произведении присутствуют также последствия поступка первых людей, о которых говорит Библия. Это изгнание из сада (Быт 3, 23) в тот момент, когда Коврин, отказавшись от лечения и поссорившись с Таней, расходится с ней (8, 246). Второе последствие «грехопадения» — смерть (Быт 2, 17; Быт 3, 19; Рим 6, 23). Действительно, в повести рассказывается, как Коврин заболевает туберкулезом и умирает от него (8, 247; 251).

На уровне интертекстуальных связей с Ветхим Заветом историю заболевания и смерти Коврина можно читать, с одной стороны, как антиутопию о том, как Песоцкий хочет быть как Бог и (пере-)создать человека, который превосходит существующего обычного человека. С другой стороны, «Черный монах» — это история о том, как Коврин хочет быть выше остальных людей. В обоих случаях желания героев не сбываются и, наоборот, ведут к катастрофе.

Человек на данном уровне представлен как существо, находящееся между желаемой бесконечностью, стремлением сотворить другого человека, превосходящего других (Песоцкий), или же быть этим человеком (Коврин), с одной стороны, и реальностью с ее телесными ограничениями, с другой. Оказывается уместным видеть в повести «Черный монах» одно из тех произведений Чехова, в антропологии которых особо ярко присутствует экзистенциалистская проблема человека между полюсами тела и души, ограниченности и бесконечности²⁴.

Но этим повесть «Черный монах» как история духовной болезни не исчерпывается. Можно читать повесть еще как историю о Коврине на фоне истории Иисуса Христа. Существует ряд удивительных структурных параллелей между обеими историями, от начала и до конца. Когда в Евангелии впервые обращаются к Иисусу, это происходит через слово «Равви», т. е. «учитель» (Ин 1, 38); о Коврине же в самом начале повести говорится, что он является «магистром» (8, 221), т. е. также учителем. Иисус является сыном девы и растет у приемного отца, Иосифа (см. Мф 12; Лк 1—2); мать Коврина выглядела как ангел (8, 240), о его отце в повести не говорится, и Коврин также растет у приемного отца, Песоцкого (8, 221). Об Иисусе говорится, что после смерти на кресте его грудь и руки покрыты кровью от ран (Ин 20, 20). То же самое говорится о Коврине: когда во время агонии кровь течет из его горла, она попадает на грудь и на манжеты (8, 251).

Особое значение в повести «Черный монах» имеют те фрагменты, в которых Чехов связывает внешние совпадения между историей Иисуса и историей Коврина с их внутренними контрастами. Например, об обоих написано, что они покидают дом, в котором выросли, и возвращаются только через некоторое время (8, 221; см. Лк 3, 21 и 4, 18). Однако об Иисусе говорится, что в него на родине не верят (Лк 4, 24; см. Мк 6, 4), Коврина же в доме Песоцкого обожают (8, 223). Как Иисус в пустыне (Мф 4, 1—11), так и Коврин в пустынном месте, в отдаленных частях сада (8, 229; 236), испытывает искушение. Однако Иисус противостоит ему (Мф 4, 1—10), Коврин же поддается ему и верит в то, что ему говорит дух (8, 236). В Библии описывается, как солдаты закрывают глаза Иисуса, требуя, чтобы он угадал, кто его бьет (Мк 14, 65), издеваясь над ним. Глаза Коврина также закрывают, однако не враги, но родные, и они это делают, чтобы защитить его от привидения — «черного монаха» (8, 243). Во всех новозаветных текстах смирение Иисуса сочетается с тем, что он на самом деле является царем. Наоборот, в повести Чехова то, что кажется возвышением Коврина, сочетается с его слабостью. Коврин выбирает путь гордыни, считая себя «избранником божьим» (8, 236). Но данный путь ведет его к подчинению: женившись, он исполняет планы Песоцкого (8, 232). Он говорит то, что нравится его привидению, «черному монаху» (8, 241). В финале, после расставания с Таней, он находится в подчинении у своей новой подруги, Варвары Николаевны (8, 248). Коврин не достигает научной славы, которой ожидает для него Песоцкий, его научные лекции не состоятся (8, 247—248)²⁵. Иисус же выбирает путь смирения, который ведет его к прославлению (Флп 2, 6—11).

Таким образом, можно читать историю Коврина как историю об анти-Христе (разумеется, без нравственного осуждения): в то время как Иисус Христос в Евангелии представлен как личность, выбирающая путь смирения и унижения, который ведет к окончательной славе, Коврин представлен как человек, выбирающий путь возвышения, который ни к чему не ведет. Здесь человек представлен как духовное существо, находящееся в борьбе с искушением высокомерия.

История о Коврине как несостоявшемся новом Адаме в раю Песоцкого и история об анти-Христе соединяются в финальном эпизоде повести, в котором речь идет о смерти главного героя.

Здесь особым образом присутствует язык русских православных традиций. В отрывке сказано, что Таня, с которой он года два назад разошелся, «в конце концов обратилась в ходячие живые мощи» (8, 248). Это напоминает рассказ И.С. Тургенева «Живые мощи» из цикла «Записки охотника». В нем люди прозывают главную героиню Лукерью «живыми мощами». Лукерья является простой девушкой, она лежит больной в одиночестве уже много лет. Но всё равно она радуется самым маленьким знакам красоты в природе или проявлениям доброты от людей²⁶. Чехов же подчеркивает, что в Тане «всё уже умерло, кроме больших, пристально вглядывающихся, умных глаз» (8, 248). Таня стала «мощами», потому что кажется, что у нее уже нет живого тела. Ведь «мощи» — это либо тело, либо кости или предметы, связанные со святым, но не живой святой. Здесь представление Чехова о «живых мощах» совпадает с тем, что пишет Тургенев в своем рассказе²⁷.

Но у выражения «живые мощи» в тексте Чехова есть и духовный смысл. «Мощи» указывают на святость. Это подчеркивается словами о «больших, умных глазах», какие бывают у святых на иконах (8, 248)²⁸. И имя героини Чехова «Татьяна» выбрано не случайно: оно напоминает о пушкинской Татьяне Лариной, на которую намекает сам Чехов (8, 225). Татьяна Ларина — это светская святая, женщина, предпочитающая лишения неверному поступку. Но имя «Татьяна» также напоминает и о святой Татьяне, мученице. Поэтому следует интерпретировать личность Тани Песоцкой в свете тех людей, которые в глазах христиан стали святыми через страдания. Страдания могут быть обусловлены болезнью, как в случае девушки у Тургенева, которая была обычной, жизнерадостной девушкой-красавицей, но которую преобразили страдания²⁹. Их причиной могут также быть обиды, нанесенные людьми: Коврин, думая о Тане, вспоминает, какие страдания он ей причинил (8, 248). Таким образом, ставится вопрос о смысле страданий. С христианской точки зрения, они могут быть путем к спасению и к прощению, если человек принимает их со смирением. В связи с этим мощи являются символом спасения: христиане прикасаются к ним, чтобы почувствовать благодать Божию.

Как справедливо отмечает М. Фрайзе, умирающим Ковриным движет чувство благоговения как перед мощами, когда он зовет Таню и вспоминает «жизнь, которая была так прекрасна» в саду у Тани с ее отцом. После смерти на его лице остается «блаженная улыбка» (8, 251)³⁰. Однако отрывок показывает, что блаженство Коврина основано не на настоящем. Сначала Коврин был готов признать свою вину перед Таней и Песоцким (8, 248—249), но затем ему вновь является видение черного монаха, и он снова верит «тому, что он избранник божий и гений» (8, 251). Такое чувство превосходства и блаженства от привидения монаха несовместимо с раскаянием в том, что он «был несправедлив и жесток» к Тане и к Песоцкому, когда они хотели избавить его от привидения и помочь ему вести спокойный образ жизни. Ведь именно из-за желания жить как «гений», а не как обыкновенный человек, Коврин поссорился с Песоцкими (8, 248; см. 8, 245—246).

Представление Коврина о Тане как о «живых мощах» следует осмыслить в контексте данных противоречий. Тургеневский рассказ показывает, что не страдания делают человека «мощами», но его отношение к ним. Лукерья не жалуется на свои страдания, она говорит, что «иным еще хуже бывает», она молится, поет и даже радуется за своего бывшего возлюбленного, женившегося на другой девушке³¹. Таня поступает иначе. Она жалуется на свою страшную участь и проклинает Коврина (8, 248—249). Поэтому контакт с ней через ее последнее письмо (третий текст, входящий в повесть) приносит не радость, не умиление, как контакт с Лукерьей, но «страх» (8, 249), а затем — иллюзорное блаженство с привидением черного монаха.

Даже тот факт, что Коврин, умирая, зовет отсутствующую Таню вместо своей подруги Варвары, находящейся за ширмой (8, 249), имеет символическое значение. Как говорится в повести «Степь», святую Варвару призывают, молясь о том, чтобы умереть с раскаянием (7, 51). Тем, что Коврин зовет не Варвару, а Таню, подчеркивается, что он умирает без раскаяния.

В связи с этим в эпизоде о смерти Коврина присутствуют такие темы, как святость и раскаяние. Однако фон народного благочестия в виде «мощей» (сквозь призму тургеневского рассказа) и в виде обращения к Тане вместо Варвары показывает, что гордыня Коврина и иллюзорное блаженство берут верх, так что физическую смерть Коврина можно считать одновременно его духовной гибелью.

Итак, важной особенностью повести является пересечение в ней разных историй о человеке, из которых выдающуюся роль играет история психической, а затем телесной болезни, а также антиутопия и история о духовной борьбе. Яркой содержательной новизной в повести является, с одной стороны, связь между индивидуальной болезнью и болезненным строем социальной жизни (семьи, экономического строя социума), а с другой стороны, положение человека между ограниченностью и бесконечностью. Губительным фактором оказывается то, что не удается уловить и уважать неизреченность человека в себе и в другом, но что одно начало (либо духовное, возвышенное, либо земное, практическое) вытесняет другое. В повести присутствуют два основных поля напряжения: противопоставление между ограниченностью человека как телесного существа и его стремлением к бесконечности как духовного существа разрешается односторонне, либо в пользу возвышенного начала, либо (особенно во время лечения) в пользу обыденного, так что синтез разных начал не состоится. Конфликт же между положением, в котором человек становится жертвой чужих ожиданий и инструментализации, с одной стороны, и его неизреченностью, с другой стороны, разрешается в пользу инструментализации. Однако гибель главного героя сопровождают признаки надежды, и это означает, что данное разрешение может быть неокончательным.

Подводя общие итоги настоящей главы, следует отметить, что в постсахалинских повестях «Дуэль», «Палата № 6» и «Черный монах» активно присутствует тема познаваемости человека. Это связано с предрассудками и односторонним суждением («Дуэль» и «Палата № 6») или же с иллюзиями («Черный монах»). Все произведения объединяет то, что такие аспекты, как сужение и расширение, и художественные уровни архитектоники произведений в целом сложно взаимодействуют между собой.

На уровне фабулы повести показано, что неуважение к неизреченной индивидуальности человека ведет к катастрофе, избежать которую можно только с помощью признания в том, что человек всегда является неизреченным индивидом. Повесть «Черный монах» относится к данному периоду в художественной антропологии благодаря тому, что в ней присутствует не только непознаваемость человека как гносеологическая проблема, но именно его неизреченность как ценностный идеал.

На уровне высказываний сохраняется полемическая острота некоторых из произведений 1880-х гг.; однако она перестает быть авторской позицией, становясь точкой зрения героев. Смеховое начало и плач указывают на возможность преодолеть настоящее положение неуважения к индивидуальности человека.

Описание атмосферы в основном связано с катастрофической, конфликтной или страшной ситуацией. В финале повести «Дуэль» оно указывает на преодоление ситуации. Сужение пространства часто указывает на отсутствие свободы. Широкое пространство же может указать как на преодоление заключения, так и на беспомощность и потерянность человека.

Интертекстуальные связи, особенно с Библией, подчеркивают драматичность, как в случае тематики «суда» в повести «Дуэль», так и в контексте аллюзий на Адама и на Христа в повести «Черный монах». Но благодаря им также присутствует тематика надежды.

Художественным новшеством является то, что архитектоника произведений однозначно направлена на идею неизреченности человека как на гносеологический принцип, антропологическую данность (в виде нередуцируемой многогранности человека), этический призыв (к уважению перед неизреченной и открытой индивидуальностью человека) и призыв к эсхатологической надежде на преодоление нынешнего положения человека, характеризуемого конфликтами и взаимным осуждением.

Таким образом, во всех произведениях, изученных в настоящей главе, сложная художественная форма соответствует сложной антропологии.

Примечания

1. О повести см.: Чехов, 8, 479.

2. Freise M. Die Prosa... S. 100—101. В отличие от М. Фрайзе, однако, мы видим в данном произведении не две истории, а, по крайней мере, четыре.

3. Чехов, 8, 479.

4. Теперь принято говорить о «биполярном расстройстве». О нем см.: Комер Р. Патопсихология поведения: Нарушения и патологии психики. СПб., 2002. С. 218—220.

5. Freise M. Die Prosa... S. 111.

6. Там же. С. 102.

7. Deutsche Gesellschaft für Bipolare Störungen / Deutsche Gesellschaft für Psychiatrie, Psychotherapie und Nervenheilkunde. S3-Leitlinie zur Diagnostik und Therapie Bipolarer Störungen. Langversion 1.4 Mai 2012, letzte Anpassung September 2012 [digital resource] // URL: http://www.awmf.org/uploads/tx_szleitlinien/038-0191_S3_Bipolare_Stoerungen_2012-09.pdf S. 56—68 (date: 30.12.2016).

8. Freise M. Die Prosa... S. 112.

9. Там же.

10. Савинков С.В. «Чужой» человек в творчестве А.П. Чехова: условия существования // Чехов и время. Таллинн, 2011. С. 33.

11. Катаев В.Б. Проза... С. 196—197.

12. Freise M. Die Prosa... S. 111.

13. Plessner H. Lachen und Weinen... S. 96.

14. Чудаков А.П. Поэтика... С. 268—271.

15. Simmons E.J. Op. cit. P. 319.

16. Freise M. Die Prosa... S. 99—100.

17. Катаев В.Б. Проза... С. 193—194.

18. Freise M. Die Prosa... S. 108.

19. Чехов, 8, 482.

20. Апостол Павел, намекая на то, что Коринфянам не следует гордиться своей зрелостью, пишет, что он их кормил пищей малышей — молоком (1 Кор 3, 2).

21. Рыбальченко Т.Л. Музыкальные знаки интертекста в романе Л. Леонова «Русский лес» («Серенада» Брага в романе Леонова и рассказе А.П. Чехова «Черный монах») // Сибирский филологический журнал. 2015. № 1. С. 84.

22. Комаров С.А. А. Чехов — В. Маяковский: комедиограф в диалоге с русской культурой конца XIX — первой трети XX века. Тюмень, 2002. С. 62.

23. Freise M. Die Prosa... S. 107.

24. Freise M. Die Prosa... S. 113—114; Зайцева Т.Б. Указ. соч. С. 18.

25. Freise M. Die Prosa... S. 111.

26. Тургенев И.С. Собрание сочинений. Т. 1. М., 1953. С. 428.

27. Там же. С. 417.

28. Freise M. Die Prosa... S. 113.

29. Тургенев И.С. Собрание сочинений. Т. 1. С. 417.

30. Freise M. Die Prosa... S. 113.

31. Тургенев И.С. Собрание сочинений. Т. 1. С. 423.