5.1. Повесть «Дама с собачкой»: любовь и выход человека из внешних конвенций

Повесть «Дама с собачкой», начатую Чеховым в 1896 г. и завершенную только в 1899 г.¹, можно воспринимать как ответ на повесть «Черный монах». Если в последней люди, считающие друг друга «своими», становятся чужими, то здесь, наоборот, через множество трудностей два чужих человека со временем становятся «как очень близкие, родные люди» (10, 145). Верно замечает В.Б. Катаев, что важным моментом в повести является «преодоление разобщенности». Данный мотив у Чехова присутствует в рассказах «Случай из практики», «Красавицы» и «Студент»².

«Дама с собачкой» также продолжает тематику рассказа «Душечка» — отношения между мужчиной и женщиной. На разных уровнях Чехов описывает, как часто эти отношения характеризует неуважение, социальная обусловленность человека, но как все-таки возникает и возможность изменений.

Фабула повести определяется контрастом между Крымом и севером.

Первая встреча Гурова и Анны Сергеевны происходит в Ялте. Первое предложение повести: «Говорили, что на набережной появилось новое лицо: дама с собачкой» (10, 130). «Дама с собачкой», Анна Сергеевна, привлекает внимание, но это ничье внимание. Безличное выражение «говорили» показывает, что люди, говорящие об этой даме, для Гурова не имеют значения. Анонимности говорящих соответствует и безликость «объекта» женщины-героини, «никто не знал, кто она, и называли ее просто так: дама с собачкой», потому что с ней бегает «белый шпиц» (10, 130). Это соответствует ожиданиям самого Гурова: когда «дама» сидит за соседним столом в ресторане, то «соблазнительная мысль о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной, которой не знаешь по имени и фамилии, вдруг овладела им» (10, 131). Ему хочется романа без личного знакомства, и это значит, что женщина, с которой он начинает роман, всего лишь объект желаний.

Поэтому ему кажется, что Анна Сергеевна относится к их отношениям слишком серьезно. Она замечает: «Вы же первый меня не уважаете теперь» (10, 134), поскольку чувствует, что она для него лишь объект желаний. Желания исполняются, всё остальное кажется ему «некстати» (10, 134) и «неуместным» (10, 135). Гуров, действительно, отвечает на опасения Анны Сергеевны неуважением. Выслушав ее, он берет кусок арбуза и начинает его есть. Он ест, правда, «не спеша» (10, 134), но, тем не менее, поедание арбуза зачастую связано с каким-нибудь беспорядком. При этом для северян, какими являются Гуров и Анна Сергеевна, арбуз носит черты экзотизма и создает атмосферу отдыха. Кажется, Анна Сергеевна думает, что с ее неверностью мужу вся ее жизнь изменилась, но Гуров как будто своим поступком на это отвечает, что их роман связан только с курортным сезоном.

Встречи между Гуровым и Анной Сергеевной в Ялте показывают, как человек своим неуважением и своими предрассудками унижает другого человека. Об этом свидетельствует поведение Гурова и выбранная Чеховым повествовательная стратегия введения имени и отчества главной героини в текст. В крымских главах Чехов рассказывает о мимолетном романе между Гуровым и Анной Сергеевной, продолжения которого нельзя ожидать. Поэтому обоим героям отъезд из Крыма кажется окончательной разлукой (10, 137). Люди представлены как индивиды, относящиеся друг к другу равнодушно и неспособные преодолеть разобщенность, разве только на краткий срок. Роман между героями, как кажется, характеризует человека в первую очередь как телесное существо, движимое своим сексуальным желанием, и как эстетическое существо, ищущее разнообразия.

Гуров ожидает, что по возвращении в Москву он окунется в быт, где он ведет себя согласно общественным конвенциям, чужим ожиданиям и своему образу, сложившемуся на протяжении многих лет, и забудет об Анне Сергеевне (10, 138). Но этого не происходит, так что север (Москва и город С., где проживает Анна Сергеевна) становится местом преодоления разобщенности, в котором мимолетный крымский роман «вырастает в целую задачу» (10, 131) — но не в ключе преодоления эмоциональной привязанности, как после предыдущих романов Гурова, а в ключе сближения.

Не забыв об Анне Сергеевне, в определенный момент Гуров принимает решение поделиться своей тайной со своим партнером в докторском клубе, чиновником, которому Гуров говорит: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте! Чиновник сел в сани и поехал, но вдруг обернулся и окликнул: — Дмитрий Дмитрич! — Что? — А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!» (10, 139).

Данные слова кажутся Гурову «унизительными, нечистыми» (10, 139). Но стоит обратить внимание на этот параллелизм. Так же, как Гуров в Ялте не воспринял всерьез переживания Анны Сергеевны и ел арбуз, чиновник не воспринимает всерьез переживания Гурова и говорит о еде³. Обида героя оказывается шагом к дальнейшему развитию. Именно из-за раздражения по поводу слов чиновника Гуров замечает, что он больше не хочет жить так, как он живет сейчас, и едет в С., к Анне Сергеевне (10, 139). Там, когда Гуров стоит перед ее домом, развивается его сочувствие к ней: он замечает серый забор и понимает, что Анне Сергеевне здесь трудно жить: ««От такого забора убежишь», — думал Гуров» (10, 140). Он также понимает, что не стоит «бестактно» поступать или «смутить» ее (10, 140). И в тот же момент начинает сильнее биться его сердце и появляется волнение (10, 140).

В дальнейшем он также чувствует себя неуверенным от волнения (10, 140) и понимает «ясно, что для него теперь на всем свете нет ближе, дороже и важнее человека; она, затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь» (10, 141). Таков «персонализм» произведения. Если раньше человек казался затерянным в толпе, то теперь он привлекает всё внимание; если раньше он казался маленьким на фоне всего мира, в особенности моря и гор, то сейчас он заполняет всю жизнь Гурова. И, в отличие от Коврина в «Черном монахе» это не собственное «я» и не идеализированный человек, а реальный другой человек. Понимая это, Гуров позже признается в том, что до сих пор еще не любил, и настоящего счастья никому изо женщин, с которыми у него были близкие отношения, не дал. И они, со своей стороны, также любили не его, а «человека, которого создавало их воображение и которого они в своей жизни жадно искали», только с той разницей, что они потом, поняв свою ошибку, уже не могли перестать его любить (10, 144). Но сейчас Гуров чувствует себя любимым по-настоящему, и он чувствует, что «только теперь, когда у него голова стала седой, он полюбил, как следует, по-настоящему — первый раз в жизни» (10, 144).

В гостинице, когда Анна Сергеевна начинает плакать, Гуров заказывает себе чай и пьет его (10, 144). По мнению Д. Рейфильда, это является таким же знаком неуважения к Анне Сергеевне, как арбуз в Ялте⁴. Но правильнее, вместе с В.И. Тюпой⁵, подчеркнуть разницу: пить чай на севере «ближе к сердцу» (10, 138), чем есть арбуз. Чай символизирует домашнюю жизнь, здесь видится уют и близость.

В финале герои обсуждают вопрос, «как избавиться от необходимости прятаться, обманывать, жить в разных городах, не видеться подолгу» (10, 145), поскольку сближение настолько удалось, что они стали думать о совместной жизни. Правда, они чувствуют, «что самое сложное и трудное только еще начинается» (10, 145), финал остается открытым. Но, тем не менее, трудное начинается, потому что они решились жить в честности. И важно, что здесь повторяется слово «говорили» из начала повести: если там какие-то люди «говорили» о даме с собачкой, то сейчас Гуров с Анной Сергеевной уже предметно говорят об определенной касающейся их жизни теме. Любовь «изменила их обоих» (10, 145) и привела их к тому, чтобы уважать друг друга и преодолеть изначальную анонимность.

Человек здесь характеризуется как существо социальное, и концепт человека как носителя определенной роли в социуме приходит на смену анонимности, связанной с Крымом. Но затем на смену данному концепту приходит социальности человека как существа, призванного к межличностному сближению. Идее сближения подчиняется также и характер человека как телесного существа с сексуальными желаниями.

На уровне фабулы и повествовательной стратегии «Дама с собачкой» — это история о том, как мимолетный роман Гурова с Анной Сергеевной в контексте анонимности курортного сезона в Крыму перерастает, благодаря тоске, обусловленной жизнью человека согласно своей социальной роли, в преодоление разобщенности и размышления о том, как построить совместную жизнь.

Повествование идет не от имени, но фактически с точки зрения Гурова. Не рассказывается ничего, чего он может не знать. Конечно, это не значит, что автор идентифицирует себя с Гуровым. Тем не менее, в мыслях Гурова есть то, что может связывать его с Чеховым. Например, отношения писателя к женщинам, об отношениях с которыми он на протяжении всей жизни пишет немного стыдливо, немного шутливо⁶.

Гуров в начале произведения видит всё в свете анонимности и безликости, потому что такая точка зрения соответствует его личной жизни. Он не любит своей жены, зато часто ищет любовных приключений (10, 130—131). Но большего, чем подобные приключения, он от женщин не ожидает, для него женщины — «низшая раса» (10, 130), и ему нельзя относиться к ним полностью по-человечески. В связи этим выражение героя следует напомнить, что Чехов творит во время расцвета колониализма. Европейские страны подчиняют себе всю Африку и ведут совместную войну против Китая, Россия окончательно подчиняет себе мусульман на юге империи. С колониализмом же связано убеждение в том, что европейские народы (включая белых граждан США и элитные круги России) превосходят остальное человечество. Если на данном фоне женщины для Гурова являются «низшей расой», то он может ожидать от них сексуальных или иных услуг, но не может допустить личностного сближения с ними.

Неуважение Гурова к женщинам связано с тем, что он не уважает самого себя и свою собственную жизнь. Он во многом живет не своей жизнью. Сказано, что «его женили рано» (10, 130), как будто это был не он сам, а какие-то анонимные силы. О жене Гурова говорится: «Она много читала, не писала в письмах ъ, называла мужа не Дмитрием, а Димитрием, а он втайне считал ее недалекой, узкой, неизящной, боялся ее и не любил бывать дома» (10, 130). Кажется, что в данном описании есть противоречие, ведь жена якобы интеллигентная женщина. Но, по крайней мере, в глазах мужа, все это только напоказ. Ее поведение, можно сказать, используя знаменитый чеховский образ, является только «футляром».

Даже относительно профессиональной жизни Гурова упоминается, что он «по образованию филолог, но служит в банке; готовился когда-то петь в частной опере, но бросил, имеет в Москве два дома...» (10, 132). Видимо, он работает успешно, но и в этой области ему не хватает сил, чтобы жить своей жизнью, согласно собственным желаниям.

Гуров считает всю свою жизнь «ложью» и «оболочкой, в которую он прятался» (10, 143), вновь своего рода «футляром». Он считает себя не человеком, а объектом, и делает лишь то, что ожидают от него другие. Поэтому он и других считает только объектами. Это относится, прежде всего, к «низшей расе» женщин, с которыми у него много сексуальных приключений, но с которыми он не желает личного сближения (10, 131). Ему важно только то, что такое приключение «приятно разнообразит жизнь» (10, 131), поэтому он ранит женщин своим неуважением к их переживаниям.

Чехов составляет антропологию ялтинских и первоначальных московских высказываний Гурова. Согласно ей, человека определяет его социальная роль (пол, семейное положение, происхождение, профессия), хотя это совсем не настоящая человеческая личность.

Чтобы определить, как сам втор относится к данной позиции, следует обратить внимание на то, что Чехов в рассказе «Смерть чиновника» и в повестях «Дуэль» и «Палата № 6» сопротивляется мнению, будто человек связан какими-то неизбежностями «расы», происхождения, внешности и социальной принадлежности. Сам Гуров потом дистанцируется от слова о «низшей расе» (10, 143). Особенно последняя глава повести «Дама с собачкой» — «тонко проводимая дискредитация ялтинских мыслей Гурова»⁷. Дискредитация ведется так же, как и в случае с арбузом и чаем, о котором шла речь ранее, — с помощью приема зеркальности, и во второй половине произведения отрицается или опровергается то, что в первой половине утверждалось.

На самом деле, уже в начале повести в Гурове есть другая сторона. Собственно говоря, Гуров любит общаться с женщинами, видеть в них не просто объекты, но партнеров по диалогу, даже если он мужчинам и не признается в этом. Он сочувствует Анне Сергеевне и думает: «что-то в ней есть жалкое все-таки» (10, 132), тем самым обращая внимание на ее личную ситуацию и характер. Более того, после отъезда Анны Сергеевны из Ялты Гуров чувствует «легкое раскаяние» и размышляет о том, что она «не была счастлива: он был приветлив с ней и сердечен, но всё же в обращении с ней, в его тоне и ласках сквозила тенью легкая насмешка, грубоватое высокомерие счастливого мужчины <...> Всё время она называла его добрым, необыкновенным, возвышенным; очевидно, он казался ей не тем, чем был на самом деле, значит, невольно обманывал ее...» (10, 137).

Гуров, видимо, способен к сочувствию и к раскаянию, у него есть потенциал преодоления его неуважения к Анне Сергеевне. Далее речь идет о том, что встречи с Анной Сергеевной «точно переродили его», и он относится к ней уже не холодно (10, 137).

В свою очередь, Анна Сергеевна говорит о своей жизни: «Я дурная, низкая женщина, я себя презираю <...> Я не мужа обманула, а самое себя. И не сейчас только, а уже давно обманываю» (10, 134). Серьезность Анны Сергеевны, ее задумчивость, пребывание «в унылой позе, точно грешница на старинной картине» (10, 134), каким бы неуместным все это ни казалось Гурову, дают героям возможность сблизиться лично. «Грешница» Мария Магдалина итальянских художников Возрождения⁸ является той женщиной, для которой Иисус стал близким человеком, преодолевающим ее изоляцию и неуважение так называемых порядочных людей в ее адрес (см. Лк 7, 36—50; Ин 20, 11—18); она служит примером личного сближения в Новом Завете. И если Анна Сергеевна относится к себе, как к Магдалине, у нее есть шанс на человеческое сближение. Это подчеркивается ее мыслю о том, что все-таки есть «другая жизнь» (10, 134). Высказывания Анны Сергеевны в присутствии Гурова и его мысли показывают, что Чехов видит в человеке возможность раскаяться в своем неуважении к себе и к другим людям. Отсюда возникает первоначальная надежда.

Идея «тайны» из повести «Мужики» и из рассказа «Душечка» поднимается здесь на уровень развитой антропологии двойной жизни. Гуров считает, что человек состоит из двух сфер — явной, публичной, социальной, полной «условной правды и условного обмана» (10, 143), с одной стороны, и искренней, интересной, но скрытой, с другой стороны (10, 143). Проблема в том, что жизнь человека разбита и что нет единства между этими сферами.

В финале повести Гуров глубоко сожалеет о том, как они с Анной Сергеевной живут в настоящее время, а также стремится преодолеть нынешнее положение. Гуров понимает, что женщины, с которыми он раньше связывался, любили его, «ни одна из них не была с ним счастлива. Время шло, он знакомился, сходился, расставался, но ни разу не любил» (10, 144). Теперь же он считает, что «полюбил как следует» (10, 144), что они с Анной Сергеевной любят «друг друга, как очень близкие, родные люди» (10, 145). Подчеркивается, что «они простили друг другу то, чего стыдились в своем прошлом, прощали всё в настоящем и чувствовали, что эта любовь изменила их обоих» (10, 145). Он стал относиться по-другому к себе и к женщинам, в нем появилось нечто иное, нежели просто сексуальное желание и эстетическое наслаждение. Поэтому возникло желание преодолеть то положение, в котором они оба находятся как «две перелетные птицы, самец и самка, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках», желание «избавить себя от необходимости прятаться, обманывать» (10, 145). Идеалом для него не является ни жизнь только как социального существа, согласно чужим ожиданиям, ни разбитая жизнь, в которой человеку приходится прятать то, что составляет его внутреннюю жизнь. И подчеркивается, «что самое сложное и трудное только еще начинается» (10, 145).

У Гурова на протяжении повести есть три антропологии: первоначально его высказывания свидетельствуют о логике безликости, о чисто социальной и внешней жизни, наполненной обманом и нечестностью, в которой люди являются объектами и носителями ролей. Затем, вплоть до начала последней встречи с Анной Сергеевной, он представляет антропологию двойной жизни, внешней и внутренней, «тайной». В финале же обоим противопоставляется антропология искренней жизни, к которой человеку стоит стремиться и в которой внутренняя и внешняя сферы составляют единство, и внутренняя жизнь человека определяет также и его социальную жизнь.

В высказываниях и мыслях Гурова (а частично — также и Анны Сергеевны) человек представлен как телесное существо, движимое сексуальным желанием, как социальное существо и носитель роли, как исторически обусловленное существо, которое не способно сразу же преодолеть нечестность и обман, а также (всё более и более) как духовное существо, у которого есть внутренняя, «тайная» сторона, и как этическое существо, призванное стремиться к идеалу, согласно которому внутренняя, духовная сторона определяет его внешний социальный образ жизни.

Чтобы углубить понимание этого развития, о котором свидетельствуют высказывания и мысли Гурова, следует рассмотреть тематику смеха и плача в произведении. В данном контексте самым очевидным моментом является плач Анны Сергеевны. В номере, рядом с Гуровым, она относится «к тому, что произошло <...> очень серьезно, точно к своему падению», что в этот же момент ее волосы висят «по сторонам лица печально», и что она задумывается «в унылой позе» (10, 134). У Анны Сергеевны появляются слезы на глазах (10, 134). При прощании же с Гуровым она не плачет, но говорится, что она «была грустна, точно больна, и лицо у нее дрожало» (10, 137). В начале же финальной встречи Анна Сергеевна плачет «от волнения, от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась», и они могут встречаться лишь тайно (10, 144).

Когда Анна Сергеевна плачет в номере в Ялте, ее поведение кажется Гурову «странно и некстати» (10, 134), так что он бормочет: «Полно, полно» (10, 135). Его отношение к ее плачу частично объясняет, почему он считает женщин «низшей расой» (10, 130). У «культурного человека», по мнению Гурова, «каждое личное существование держится на тайне» (10, 143), а у кого нет тайны, у того, с его точки зрения, нет полноценной личной жизни — так же, как, согласно теории Г. Плесснера, плач без уединения можно считать признаком недоразвитой индивидуальности⁹. В системе ценностей Гурова, каковой она представляется во время его отпуска в Крыму, это связано с тем, что сексуальное сближение с чужой женщиной является для него «милым и легким приключением» (10, 131), касающимся лишь его телесной стороны (в виде сексуального желания) и эстетического чувства, между тем как некоторые из женщин, с которыми он обычно встречается, включая Анну Сергеевну, ожидают большего, не умея, как ему кажется, различать эти разные сферы (10, 133—134).

Заметно, что в тот момент, когда Анна Сергеевна грустит, но не плачет, Гуров испытывает почти те же самые чувства, что и она (10, 137). Она относится стыдливо к своей грусти, не так явно показывая ее, и тем самым она близка к его идее о личной тайне. Теперь Гуров жалеет о том, что не смог сделать ее счастливой (10, 137).

В финале же, когда Анна Сергеевна плачет из-за разобщенности между ними, он пытается утешить ее и соглашается с ее желанием, говоря: «Теперь давай поговорим, что-нибудь придумаем» (10, 145). Развитие, прослеженное в его высказываниях, подтверждается, он уже не хочет лишь тайно любить Анну Сергеевну, но хочет устроить свою жизнь согласно любви.

Важную роль для первоначального сближения между героями играет смеховое начало. Гуров шутит со шпицем Анны Сергеевны, «ласково» поманивая его к себе, а затем грозя ему пальцем (10, 131). Потом Гуров отвечает шуткой на высказывание Анны Сергеевны о том, что в Ялте скучно: «Обыватель живет у себя где-нибудь в Белеве или Жиздре — и ему не скучно, а приедет сюда: «Ах, скучно! Ах, пыль!» Подумаешь, что он из Гренады приехал» (10, 131). Анна Сергеевна смеется (10, 131). В дальнейшем оба смеются, когда Гурову удается утешить Анну Сергеевну после ее плача в ялтинском номере (10, 135). Это показывает, что смех способствует сближению. В первый момент это сексуальное сближение, которое может соответствовать ожиданиям Гурова, сближение чисто телесное. Во втором случае встреча уже глубже, т. к. она связана с сочувствием и утешением.

Для преодоления разобщенности важно также карнавальное смеховое начало. Оно присутствует на фоне мыслей о смерти. Например, говорится, что «однообразный, глухой шум моря <...> говорил о покое, о вечном сне, какой ожидает нас» (10, 135)¹⁰. Символами смерти являются пыль и серый цвет (10, 139, 140, 144). Смерть сочетается с комическим: в гостинице, где сидит Гуров, стоит «на столе чернильница, серая от пыли, со всадником на лошади, у которого была поднята рука со шляпой, а голова отбита» (10, 139). То, что всадник поднимает шляпу, придает ей значимость, но значимость снимается тем, что ему не на что надевать шляпу. «Обезглавливание» всадника делает его жест абсурдным.

Мысли о смерти связаны с равнодушием и идеей о том, что всё разрешено. Для Гурова важно, что в мире царит «полное равнодушие к жизни и смерти каждого из нас» (10, 135). И даже если он не убежден в полной «нечистоте местных нравов» в Ялте, тем не менее, размышляя о равнодушии, он мечтает «о скорой, мимолетной связи, о романе с неизвестною женщиной» (10, 131). В душе Гурова и в обществе вокруг него царит атмосфера «вольной фамильярности»¹¹ и на время убираются барьеры сексуальных норм.

На данном фоне можно считать Гурова карнавальным королем. Он чувствует себя свободным, никакими нормами не связанным. По его мнению, всё разрешено, и одновременно женщины — «низшая раса» (10, 130). Но затем происходит его развенчание¹². Он чувствует себя смешным, или ему кажется, что его не воспринимают всерьез, особенно когда он говорит партнеру в клубе: «Если б вы знали, с какой очаровательной женщиной я познакомился в Ялте», и тот отвечает: «А давеча вы были правы: осетрина-то с душком!». Эти слова кажутся Гурову «унизительными» (10, 138—139). После них он едет в городок Анны Сергеевны. «Зачем? Он и сам не знал хорошо» (10, 139). Рациональная логика нарушается, и на первый план выдвигается несознательное. Одновременно из-за своих чувств Гуров начинает вести себя как подросток: он долго стоит перед домом Анны Сергеевны и ждет, не выйдет ли она случайно на улицу (10, 140). Затем, обращаясь к ней, он делает это «дрожащим голосом, улыбаясь насильно» (10, 141). Развенчание Гурова достигает вершины, когда он, сидя в гостинице, думает, что не встретится с Анной Сергеевной. Он говорит себе: «Вот тебе и приключение... Вот и сиди тут» (10, 140). Гуров уже не независим от других. Полюбив, он стал чувствительным, он может чувствовать себя потерянным. Потеряв свое превосходство, он перестал быть королем. Развенчание Гурова необходимо для сближения между героями. Он должен перестать чувствовать себя выше Анны Сергеевны.

Дихотомия между безликостью и личным сближением, как уже было отмечено, подчеркивается с помощью географии. Атмосфере в Ялте Чехов противопоставляет атмосферу на севере, в центре России. Для Ялты характерна анонимность. Например, когда речь идет о совместных прогулках Гурова и Анны Сергеевны, говорится, что в Ялте «толпа» (3 раза). В ней в какой-то момент вообще «не видно лиц», и черты людей описываются только в общем. Даже лорнетку, через которую Анна Сергеевна смотрит на толпу, «как бы отыскивая знакомых», она теряет именно в толпе (10, 133).

Этому соответствует атмосфера между курортниками в Ялте, которые не знают друг друга. Здесь Чехов критикует безликость. Она не в самой природе, а в человеке, в частности, в Гурове, не видящем смысла в собственной жизни и не уважающем других, особенно женщин. Но она подчеркивается и с помощью описания природы, например, характерными для Крыма кипарисами (10, 138), символизирующими смерть.

Возможность преодолеть безликость также тесно связана с природой — с зимой и севером. После отъезда Анны Сергеевны говорится: «Здесь на станции уже пахло осенью, вечер был прохладный. «Пора и мне на север, — думал Гуров, уходя с платформы. — Пора!»» (10, 137). И в Москве «уже всё было по-зимнему» (10, 137). Это, с одной стороны, красиво и привычно, в Москве даже деревья «ближе к сердцу, чем кипарисы и пальмы, и вблизи них уже не хочется думать о горах и море» (10, 138). Атмосфера анонимности и равнодушия, особенно тесно связанная с горами и морем, прошла. С другой стороны, с осенью и с зимой часто связаны мысли о том, что жизнь ограничена. Как уже отмечалось, об этом действительно идет речь, т. к. серый цвет играет важную роль в повести. Сер пол в номере Гурова в гостинице города С. (10, 139), сер забор перед домом Анны Сергеевны (10, 140). К концу повести Гуров понимает, что он сам уже начинает седеть (10, 144), так что ему уже пора не играть, а заниматься вопросом, кем он хочет быть¹³. Более того, на севере природа теряет свою тайную сторону и становится объяснимой; например, Гуров объясняет своей дочери феномены погоды (10, 143)¹⁴. Зато всё больше и больше приобретает значение «таинственный» характер человеческой жизни. В слове «тайна» в данном контексте ничего отрицательного нет. Это не то, что Гурову нельзя разговаривать с людьми о своих чувствах к Анне Сергеевне, потому что необходимо скрывать их, но то, что эти чувства носят загадочный характер для других и даже для самого Гурова, который спрашивает себя, думая зимой о том, что произошло летом в Ялте: «Разве он любил тогда?» (10, 138). Также любовь Анны Сергеевны Гурову непонятна. Он спрашивает себя: «За что она его любит так?» (10, 144). И эта тайна нужна, она является признаком настоящей человечности, в отличие от «глухой», «равнодушной» природы¹⁵. Это подчеркивает неизреченность человека.

Атмосфера на севере в «духовной географии» повести показывает, каким образом люди могут уважать друг друга. Первым шагом она призывает принять собственную ограниченность, даже смертность, но и принять, что человек всегда важнее природы вокруг него. Она способствует тому, чтобы люди стали уважать человека — в самих себе и в других людях.

Но при настоящем сближении людей становится видно, что есть и проблематичная сторона понятия «тайна»: когда Гуров в оперном театре обращается к Анне Сергеевне и они с ней начинают общаться, «стало вдруг страшно, казалось, что из всех лож смотрят» (10, 141). Страх, что люди могут видеть их вместе и догадаться, что они изменяют своим супругам, ведет к тому, что «настоящая, интересная жизнь» Гурова (10, 143) происходит «под покровом тайны» (10, 143). По той же причине плачет Анна Сергеевна «от скорбного сознания, что их жизнь так печально сложилась; они видятся только тайно, скрываются от людей, как воры! Разве жизнь их не разбита?» (10, 144). Но то, что во время плача Анны Сергеевны Гурову «не до рассуждений, он [чувствует] глубокое сострадание, [хочется] быть искренним, нежным» (10, 144), показывает, что последнее слово не за разобщенностью, но за стремлением преодолеть ее.

На уровне атмосферы подчеркивается тесная связь между человеком и окружающей его средой: анонимность в Ялте способствует безличному восприятию Гуровым другого человека, и герой воспринимает также крымскую природу в свете безликости. Передвижение же на север, природа которого кажется «ближе к сердцу» (10, 138), пробуждает в нем желание жить не по чужим ожиданиям, но преодолеть разобщенность и нечестность.

С ролью географии в повести также связано сложное сочетание между широтой и узостью, приблизительно так же, как в рассказах «В море», «Враги» и «Случай из практики». Когда Гуров сидит с Анной Сергеевной в Ореанде, шум моря говорит ему «о покое, о вечном сне, какой ожидает нас. Так шумело внизу, когда еще тут не было ни Ялты, ни Ореанды, теперь шумит и будет шуметь так же равнодушно и глухо, когда нас не будет. И в этом постоянстве, в полном равнодушии к жизни и смерти каждого из нас кроется, быть может, залог нашего спасения <...> Гуров думал о том, как, в сущности, если вдуматься, всё прекрасно на этом свете, всё, кроме того, что мы сами мыслим и делаем, когда забываем о высших целях бытия, о своем человеческом достоинстве» (10, 135—136). Здесь создается широкое пространство моря, и время расширяется до бесконечности — назад и вперед. В данном духовном пространстве человек оказывается маленьким, незначительным и потерянным, чем подчеркивается атмосфера безликости, связанная с Крымом. Гуров понимает, что он во многом нарушает человеческое достоинство, и хочет избежать своей ответственности. Его должно спасти то, что перед измерениями вечности отдельные поступки человека не имеют никакого значения. Это напоминает повесть «Огни» (1889), где так же отдельные поступки людей исчезают перед всеобщим равнодушием¹⁶. И в данном смысле, несомненно, прав Л.Н. Толстой, по мнению которого «Дама с собачкой» — это «Ничше» (т. е. Ницше), и Чехов описывает людей, не понимающих, где добро и где зло¹⁷. Однако Чехов, представляя точку зрения Гурова, не автоматически соглашается с ней; наоборот, как уже было отмечено, повесть «Дама с собачкой» свидетельствует об опровержении данной позиции.

В контексте московских глав продолжается речь о том, что широкому пространству соответствует безликость: с небом и «верхними слоями атмосферы» связаны явления природы, которые вполне объяснимы и в которых ничего чудесного или особенного нет (10, 143).

Напротив, с ограниченным пространством с самого начала связана мысль о личной встрече, пусть даже еще без полного преодоления разобщенности. В ялтинском номере Гуров переживает конфронтацию с печалью и раскаянием Анны Сергеевны; благодаря ее словам он должен понять, что это не клише и что он не прав, когда предполагает: «Ты точно оправдываешься» (10, 134), поскольку она жалеет о собственной неискренности (10, 134).

Когда Гуров стоит напротив дома Анны Сергеевны в городе С., его ум и чувства сосредоточиваются на ней. Когда кто-нибудь играет на рояле, он думает, что это должна быть она. Серый забор напротив дома заставляет Гурова думать о том, что жизнь Анны Сергеевны должна быть скучной (10, 140). Ситуация, когда шпиц выбегает из дома, напоминает ему любимую женщину, и сердце у него начинает сильно биться, т. е. также суживается (10, 140). Здесь сужение в виде сердцебиения так же, как в повести «Палата № 6» и в рассказе «Случай из практики», указывает на оживление.

В дальнейшем же, поскольку встреча возле дома Анны Сергеевны не состоялась, Гуров сидит в своем номере в гостинице (10, 140). Его возможности суживаются, поскольку опровергается идея о том, что для него отношения с Анной Сергеевной могут быть легким сексуальным приключением. Тем, что номер описывается как некрасивый, так же как отсутствием красоты вокруг дома Анны Сергеевны (10, 140), опровергается идея о чисто эстетическом характере их отношений.

Опровержение эстетического начала продолжается в эпизоде в театре, в котором говорится о дочери губернатора в боа (10, 141), но особенно о «звуках плохого оркестра, дрянных обывательских скрипок» (10, 141). Именно в данном контексте говорится: Анна Сергеевна, «затерявшаяся в провинциальной толпе, эта маленькая женщина, ничем не замечательная, с вульгарною лорнеткой в руках, наполняла теперь всю его жизнь» (10, 141). «Художественный персонализм» Чехова (В.И. Тюпа) достигает своей вершины¹⁸.

Здесь художественный персонализм является в первую очередь индикативом, т. к. Анна Сергеевна становится для Гурова «его горем, радостью, единственным счастьем, которого он теперь желал для себя» (10, 141). В то же время персонализм связан с критикой исключительно социального определения человека, поскольку муж Анны Сергеевны носит «какой-то ученый значок, точно лакейский номер» (10, 141). Сужение всего переживаемого Гуровым до личности Анны Сергеевны также ведет к новой конфронтации с ее несчастьем, она не только подчеркивает свое несчастье, но и «по глазам ее было видно, что она в самом деле не была счастлива» (10, 142). Конфронтация с ее несчастьем, а также стремление к сближению и к искренней совместной жизни усиливается в финале повести, в номере Анны Сергеевны в Москве, вырастая в этический призыв преодолеть разобщенность (10, 145). Неудивительно, что именно здесь Гуров осознает, что раньше женщин не любил по-настоящему, поскольку не умел делать их счастливыми (10, 144).

В то же время сужение представлено и в негативном ключе, когда говорится, что герои как «две перелетные птицы, которых поймали и заставили жить в отдельных клетках» (10, 144). Здесь сужение символизирует редукцию человека до социальной роли (в данном случае, людей, состоявших в браке без любви). Однако несчастье связано не только с тем, что герои живут в клетках, но в первую очередь с тем, что это отдельные клетки.

Благодаря связи между топографией и художественной антропологией подчеркивается неизреченная личность каждого человека, здесь, в частности, женщины, которая запрещает воспринимать ее как объект осуждения («низшая раса») или сексуальных желаний. Сужение пространства так же, как в рассказе «В море», подчеркивает этический характер человека, его ответственность за то, чтобы он сам и другой человек могли быть счастливыми и жить в искренности.

В контексте идеи преодоления разобщенности особого внимания заслуживают творческие отношения между повестью «Дама с собачкой» и произведениями современников Чехова. Л.Н. Толстой был убежден в том, что Чехов здесь учит безнравственности в духе Ницше¹⁹. Стоит подчеркнуть, что позиции Чехова и Толстого по поводу семейных отношений соотносимы между собой.

Повесть Чехова «Огни», по сюжету, атмосфере и топографии близкая к повести «Дама с собачкой», является во многом ответом на повесть «Крейцерова соната» Л.Н. Толстого²⁰. В повести «Дуэль» Чехов намекает на роман «Анна Каренина», обсуждая вопрос, каким образом теряется любовь между (фактическими) супругами (7, 356). Высказывание Анны Сергеевны о том, что она изменяет мужу, потому что ее, как «простые люди говорят: нечистый попутал» (10, 134), напоминает повесть Л.Н. Толстого «Дьявол».

Л.Н. Толстой правильно замечает, что для Чехова, в отличие от него, супружеская верность и, тем более, воздержание от сексуальности не являются высшей ценностью в области отношений между мужчиной и женщиной. Но, как показывает настоящий анализ, это не ведет к отсутствию этических норм в повести «Дама с собачкой». Наоборот, важную роль для Чехова играют уважение к другому человеку (в частности женщине) как неизреченному индивиду, стремление к искренности и преодоление разобщенности добротой. Характер человека как этического существа отнюдь не отрицается. Однако в художественном персонализме Чехова личность человека важнее общих этических норм.

«Дама с собачкой» близка к новелле «Лунный свет» («Clair de lune») Ги де Мопассана²¹. В ней речь идет о священнике (католическом, т. е. живущем в безбрачии), презирающем женщин и поздно, при удивительно красивом лунном свете, вдруг понимающем красоту любви. Гуров изначально так же презирает женщин. Но «Дама с собачкой» — это «Clair de lune» наоборот. Священник, уверенный в том, что женщины слишком плотски и эмоциональны, думает, что он обязан относиться к ним не как человек, но как ангел, только духовно. Гуров же, уверенный в том, что женщины слишком эмоциональны, относится к ним как животное, исключительно плотски. Более того, в новелле Ги де Мопассана подчеркивается красота любви (в эстетическом смысле слова); в повести же «Дама с собачкой» красота встреч между Гуровым и Анной Сергеевной подчеркивается только во второй главе, в одном из крымских эпизодов (10, 136), в северных же эпизодах тема красоты теряет значение. На фоне новеллы «Clair de lune» можно снова подчеркнуть, что у Чехова здесь человек представлен как преимущественно этическое существо, призванное уважать другого человека, не ограничиваться своей социальной ролью и стремиться к искренности.

Эпизод, в котором Гуров узнает имя и отчество Анны Сергеевны (10, 131), можно соотнести с другим «именным» эпизодом в этой повести, а также с повестью И.С. Тургенева «Вешние воды».

Когда Гуров, приехав в город С., где живет Анна Сергеевна, расспрашивает у швейцара гостиницы подробности о ней и о ее муже, фон Дидерице, Чехов дает ответы швейцара и в конце эпизода отмечает: «Швейцар выговаривал [их фамилию] так: Дрыдыриц» (10, 140). А.П. Чудаков пишет, что Чехов иногда дает подробности, «посторонние фабуле»²². Конечно, имя и отчество главной героини не могут быть «посторонними фабуле», но дело именно в том, что Чехов их сообщает так, как будто они не важны; и фон Дидериц, муж Анны Сергеевны, описывается не как личность, а как «лакей» (10, 134; 141), определяемый исключительно социальной ролью²³. Даже если в городе все знают его, он как будто человек, фамилия которого не имеет значения, так что можно ее выговаривать неправильно.

Вводя имя и отчество Анны Сергеевны таким же образом, Чехов подчеркивает атмосферу анонимности, делая вид, что они не имеют значения. И действительно, для Гурова, ищущего только приключения (10, 131), имя «дамы с собачкой» — это посторонняя или даже мешающая ему подробность.

Повесть близка и к началу повести «Вешние воды» И.С. Тургенева, в которой описаны переживания немолодого главного героя, связанные с его юношескими воспоминаниями. Для читателя данный герой сначала просто «он». Только потом, собираясь рассказать о его воспоминаниях, И.С. Тургенев пишет: «Но нужно сперва сказать его имя, отчество и фамилию. Его звали Саниным, Дмитрием Павловичем»²⁴. Таким образом, с одной стороны, возникает впечатление, как будто имя героя — неважная подробность, которую писатель чуть не забыл, по пословице: «Первое слово — дороже второго». Но с другой стороны, именно так оно даже подчеркивается.

Так же и у Чехова имя героини в первый момент еще является мешающей или посторонней подробностью. Но оно уже имеет потенциал стать значительным. Анна Сергеевна сначала кажется лишь «дамой с собачкой», а затем всё больше оказывается личностью. Тем самым и связь с И.С. Тургеневым подчеркивает призыв преодолеть разобщенность и безликость в отношениях между людьми.

«Приключение» снова «перерастает», но на этот раз не как обычно в задачу для Гурова избавиться от ожиданий и желаний женщины (10, 131), но во всё более интенсивное личное сближение. Символом сближения является «собачка», шпиц Анны Сергеевны. Играя с ним, Гуров впервые начинает общение с Анной Сергеевной (10, 131). Показательно, что Анна Сергеевна сразу же опускает глаза и краснеет. И очень значительно, что сцена со шпицем не доводится до конца: «Можно дать ему кость? [спрашивает даму Гуров] — И когда она утвердительно кивнула головой, он спросил приветливо: — Вы давно изволили приехать в Ялту?» (10, 131). Не сообщается, получает ли шпиц кость²⁵, видимо, это уже не имеет значения. Важнее встреча между людьми. Это повторяется, когда Гуров стоит перед домом Анны Сергеевны и ждет, будет ли возможность поговорить с ней. Сначала, кажется, всё закрыто. Потом же «парадная дверь вдруг отворилась, и из нее вышла какая-то старушка, а за нею бежал знакомый белый шпиц. Гуров хотел позвать собаку, но у него вдруг забилось сердце, и он от волнения не мог вспомнить, как зовут шпица» (10, 140). Здесь шпиц имеет значение, потому что он уже символизирует что-то общее между Гуровым и Анной Сергеевной. Но снова данное значение только преходяще, потому что человек важнее собаки. Шпиц возбуждает в Гурове чувства к Анне Сергеевне, его сердце начинает биться сильнее, и поэтому герой не может играть со шпицем, он не может вспомнить, как его зовут. Тем не менее, Гурова с Анной Сергеевной связывает именно «собачка». Собака считается символом верности. Но верность скорее символизирует большая собака, например, овчарка. Шпиц находится между серьезностью и игрой, только со временем становится понятно, что чувства, возникшие в Гурове, серьезны.

Итак, повесть «Дама с собачкой» характеризует контраст между безликостью и преодолением разобщенности. Человек здесь представлен как телесное существо, движимое сексуальным желанием, а также как эстетическое существо. Но в человеке есть и желание преодолеть безликость и разобщенность, однако, как он считает, это возможно только в «тайной» жизни, которая, по его мнению, характеризует культурного человека. Данному развитию способствует ощущение приближения старости. Интертекстуальные связи подчеркивают возможность преодолеть разобщенность, а также этический характер человека, призванного уважать другого человека (в частности, женщину) как не просто объект собственных желаний или исполнителя социальной роли, но неизреченной личности. Повесть рассказывает о том, как человек в настоящем находится в положении, не дающем ему счастья, но в то же время о том, как человек, движимый любовью, стремится преодолеть данное положение. Соответственно, человек представлен как часть своего мира с его ситуацией, а также как существо, способное (или, по крайней мере, стремящееся) преодолеть свое положение. Противопоставление не разрешается, т. к. финал повести открыт, но Чехов склонен к ее разрешению в пользу персонализма и преодоления социально обусловленной безликости и разобщенности.

Примечания

1. К введению в нее см. Чехов, 10, 419—420.

2. Катаев В.Б. Проза... С. 272.

3. Швагрукова Е.В. Творчество А.П. Чехова в «Лекциях по русской литературе» В.В. Набокова // Чехов и время. Таллинн, 2011. С. 218.

4. Rayfield D. Op. cit. P. 209.

5. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 45.

6. Simmons E.J. Op. cit. P. 52—53; 80.

7. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 48.

8. Чехов, 10, 432.

9. Plessner H. Lachen und Weinen... S. 187.

10. Относительно связи между смертью и карнавалом см.: Бахтин М.М. Проблемы... С. 169.

11. Там же. С. 164.

12. Там же. С. 167.

13. Показательно, что Гуров в том же возрасте, в котором сам Чехов, именно в это время сближающийся с будущей женой, О.Л. Книппер. В речи о том, что Гуров стареет, есть автобиографическая нота. Об этом: Чехов, 10, 422.

14. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 52.

15. Там же. С. 53—55.

16. Катаев В.Б. Проза... С. 37; Тюпа В.И. Указ. соч. С. 49—50.

17. Чехов, 10, 427.

18. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 53—55.

19. Касательно данного мнения: Чехов, 10, 427; Rayfield D. Op. cit. P. 212.

20. Катаев В.Б. Проза... С. 34—35.

21. См. комментарий: Чехов, 10, 430; Maupassant G. de. Clair de lune (1884) [digital resource] // Free ebooks — Project Gutenberg. URL: http://www.gutenberg.org/files/3090/3090-h/3090-h.htm#2H_4_0070 (date: 15.01.2017).

22. Чудаков А.П. Поэтика... С. 145. В настоящей работе для нас важна также интерпретация привычек Громова, привычек Лаевского и гороха, с которым упал Николай в повести «Мужики».

23. Тюпа В.И. Указ. соч. С. 46—47.

24. Тургенев И.С. Собрание сочинений. Т. 8. М., 1956. С. 40.

25. Чудаков А.П. Мир... С. 148.