1.4 Рассказ «В море»: социальное положение и этическая ответственность человека

«В море (Рассказ матроса)» (1883) является первым произведением, опубликованным Чеховым под подлинной фамилией¹, что свидетельствует о том, что писатель с самого начала считал его зрелым и серьезным произведением. Затем, сначала для издания в 1901 г., а потом для издания А.Ф. Маркса в 1903 г., писатель во многом его перерабатывает. Чехов считал рассказ достойным такой работы, значит, для него он не просто относится к прошлому, но все еще актуален и через 20 лет после своей первой публикации.

Основное направление обработки сводится к тому, что смягчается первоначальное впечатление о принадлежности событий, происходящих в рассказе, к чужой среде, не касающейся читателя². Так, Чехов смягчает признаки «английского», убирая, например, название корабля «Принц Гамлет» (2, 438—439) или заменяя слово «леди» (2, 440) русским словосочетанием «пожилая дама» (2, 271).

Помимо того, в обработанном варианте Чехов менее остро, чем в первом, подчеркивает, что матросы ведут себя грубее, нежели другие люди. Например, в окончательном варианте убираются слова, описывающие разговоры матросов: «Слова, одно другого отвратительнее, вылетали из наших уст и уносились ветром в черную бездну. Ветру нравились эти слова: он не выкидывал нас в море, а, напротив, хохотал вместе с нами» (2, 439).

Переработка могла быть связана и с тем, что Чехов в 1890 г., возвращаясь с Сахалина океанами и морями, лично общался с матросами (об этом свидетельствует также рассказ «Гусев»), так что он теперь может заменить свои первоначальные книжные знания о матросах более реальными впечатлениями. Но есть также антропологические и художественные причины, по которым Чехов изменяет текст: читатель не должен думать, что описываемая ситуация его не касается. Поэтому автору необходимо, чтобы образ жизни матросов в восприятии читателя не был до невероятности отвратительным. Чехов не намерен никого судить, он хочет только описывать образ жизни людей (П. 4, 54). Рассказ «В море» показывает, что данная установка имеет не только профессиональные, но и нравственные причины. Герои оказываются многогранными и сложными. Слишком простой и однозначный взгляд на них запрещается. В связи с этим в рассказе отчетливо проявляется, какие художественные приемы указывают на какие черты человеческого характера. И впервые в настоящем исследовании это касается не только одного героя.

В анализируемом произведении присутствует рассказчик от первого лица, который одновременно является и героем. Это подчеркивает субъективность его рассказа и, тем самым, необходимость для читателя определить свою позицию относительно описываемых событий.

Хотя рассказ «В море» был создан, когда Чехов, скорее всего, еще не знал творчества Ги де Мопассана, произведение напоминает современникам Чехова произведения французского автора³. Это связано с его откровенно сексуальной тематикой. Однако именно она смягчается Чеховым при дальнейших переработках произведения, когда он Г. де Мопассана уже знает. Более того, в то же самое время, когда Чехов пишет «В море», он отказывается писать для журналов, направление которых ему кажется порнографическим, несмотря на необходимость зарабатывать деньги⁴. Связь с Мопассаном действительно присутствует, но она заключается в первую очередь не в сексуально откровенной тематике, но в остросюжетности.

Сюжет рассказа строится на том, что, после относительно подробного вступления, рассказчик вводит неожиданно отвратительную историю. Рассказывается, что двое матросов будут тайком наблюдать за новобрачными, планирующими провести первую брачную ночь в особой каюте (2, 270). Этими матросами, по жребию, будут отец и сын (2, 271). У читателя создается впечатление, что матросы крайне безнравственные люди. Данную часть рассказа можно назвать первой экспозицией, представлением темы низости и грубости, одним из выражений которой является грубость в сексуальной жизни. В дальнейшем творчестве Чехова эта тематика проявится также в повести «Мужики». Она указывает на одну определенную сторону человеческой жизни — на телесное сексуальное вожделение. При этом показано, что вожделение становится отвратительным, если оно не уравновешено культурой.

Далее в рассказ вводится вторая экспозиция, представление уважаемых пассажиров: «новобрачного, молодого пастора» (2, 271), его жены и пожилого банкира с супругой. Находясь в общей каюте, они ведут серьезную беседу, во время которой пастор держит «в руках Евангелие» (2, 271). Кажется, здесь создается образ благородных людей, максимально противоположный образу матросов.

В середине ночи эти два круга людей, матросы и пассажиры, пересекаются, когда матросы, отец и сын, через отверстия в стене каюты для новобрачных наблюдают за конфликтом между пастором и его женой. Рассказчик не может расслышать, о чем спорят новобрачные (2, 272), а поскольку его отец не молчит, и матросов «могут услышать» (2, 272), нарастает напряжение.

Развязка фабулы состоит в том, что, пастор за деньги заставляет свою жену провести ночь с банкиром. Рассказчик признается: «Я испугался» (2, 273). Его отец считает, что сыну не следует больше видеть то, что происходит в каюте, и они оба уходят (2, 273).

С одной стороны, крайне неожиданный финал деконструирует образ благородных людей. В действительности банкир со своей похотью оказывается более развратным, нежели матросы, и пастор оказывается отнюдь не преданным служителем «Евангелия», но сребролюбивым человеком. К нему можно применить слова А.Д. Степанова об «этической дискредитации носителя информационного дискурса»⁵. Его жена, в свою очередь, оказывается беспомощной и незащищенной. С другой стороны, финал показывает, что в развратных матросах есть чувство добра и зла. Таким образом, остросюжетная новеллистическая форма позволяет Чехову указать на присутствие низкого начала в каждом человеке, а также на присутствие совести даже в якобы низком человеке. Художественная форма рассказа также позволяет Чехову, которого многие критики считают мизогином⁶, подчеркнуть необходимость защиты женщины от унижения, которое случается не только в явно грубых и нецивилизованных кругах, но и в якобы культурных. Наконец, фабула своей неожиданностью показывает, насколько первичное мнение о другом человеке может быть ошибочным.

Особую роль в рассказе играют высказывания героев — рассказчика и его отца. Отец считает «счастьем» (2, 271) возможность понаблюдать за новобрачными и думает, что «это что-нибудь да значит» (2, 271), если отцу и сыну вместе представилась такая возможность. По его мнению, именно разврат связывает людей. Похоть отца подчеркивается тем, что он обязательно хочет видеть то, что происходит (2, 272). Его восклицание «чёррт» (2, 272) также подчеркивает его развратность. С другой стороны, как уже было отмечено, то, что он говорит сыну: «Выйдем отсюда! Ты не должен этого видеть. Ты еще мальчик...» (2, 273), указывает на присутствие в нем совести, на то, что в нем осталось чувство добра и зла. По его мнению, сексуальность между мужем и женой — это естественная часть жизни; но то, что начинается перед глазами матросов, то, что якобы культурный, воспитанный муж, причем духовное лицо, заставляет жену заниматься проституцией, даже ему кажется неприемлемым. Здесь присутствует имплицитная антропология: своими высказываниями отец как человек определяется сочетанием низкого начала (похоти, брани) и совести, чувства добра и зла.

Высказываниями же сына-рассказчика Чехов создает эксплицитную антропологию. Рассказчик рассуждает: «Человек, по моему мнению, вообще гадок, а матрос, признаться, бывает иногда гаже всего на свете, гаже самого скверного животного, которое все-таки имеет оправдание, так как подчиняется инстинкту» (2, 270). Человек гадок именно тем, что он совершает определенные скверные поступки, причем не под влиянием инстинкта, как животное, у которого нет свободы воли, но по собственному решению⁷. Фабула рассказа подтверждает это мнение.

Далее гадкое поведение матроса объясняется его жизненным положением: он может погибнуть в любой момент, «ничего ему на суше не жаль», и он не знает, «для чего нужна в море добродетель» (2, 270). Здесь четко развивается мысль о том, что «бытие определяет сознание»⁸. Человек, занимающий определенную позицию в социуме, зависит от своих жизненных обстоятельств. Мысль о том, что жизненное положение ведет человека к разврату и пьянству, кстати сказать, не часто встречается в произведениях Чехова. Для нас значимо ее явное присутствие в произведениях «Мужики» и «Случай из практики». В рассказе «В море» данная идея поддерживается фабулой, т. е. поведением матросов и высказываниями отца. Однако тонкие наблюдения рассказчика за страданиями молодой женщины (2, 272) показывают, что он не полностью погружен в разврат и грубость. А тем более его испуг после того, как он узнал, какой поступок пастор заставляет жену совершить, его ощущение, «что ветер разорвал наш пароход на части, что мы идем ко дну» (2, 273), указывает на то, что до какой-то степени человек способен преодолеть свою низость, обусловленную жизненным положением.

Одновременно последнее высказывание также показывает, что поведение пастора и банкира настолько гадко, что даже матросы не могли такого представить. Это связано и с самим поступком, и с тем, что он, очевидно, обусловлен не социальным положением, как в случае матросов, а жадностью с одной стороны и похотью с другой. Так в истории рассказчика выстраивается определенная иерархия гадости: человек, «самое скверное животное», матрос, пастор с банкиром.

Высказывания рассказчика создают эксплицитную антропологию, совпадающую с нашими наблюдениями по поводу фабулы, а также с теми антропологическими выводами, которые позволяют сделать высказывания отца: человек, в отличие от животного, по существу свободен, так что он несет этическую ответственность за свои поступки. Иногда свобода бывает ограниченной жизненным положением, как в случае матросов. Это связано с взаимозависимостью душевной и телесной, индивидуальной и социальной сфер в жизни человека. Но, несмотря на это, человек все-таки может выйти за рамки своего положения. В некоторых же случаях гадкие поступки обусловлены не ситуацией, а исключительно такими негативными чертами характера, как жадность или похоть. Такое поведение меньше всего оправдывается, и оно бывает и у высокопоставленных, уважаемых социумом лиц.

Важную роль в рассказе играет смех. В начале рассказа, когда матросы бросают жребий, чтобы определить, кто из них сможет подсматривать за новобрачными, говорится: «Раздавался громкий, пьяный смех нашей братии, слышались прибаутки, кто-то для потехи пел петухом» (2, 270). Здесь смех связан с тем, что матросы чувствуют себя свободными от нравственных правил. Смеховое начало сопровождает сексуальную вседозволенность, обусловленную близостью смерти⁹. Оно также является знаком согласия тех, кто смеется вместе¹⁰, т. е. оно выражает и укрепляет единство между матросами. Они обретают это единство благодаря обеим тенденциям, свойственным смеховому началу по З. Фрейду, сексуально неприличной и враждебной¹¹. Первая причина смеха заключается в том, что тайное наблюдение за новобрачными позволяет матросам в море, где нет возможности осуществить свои сексуальные желания, найти выход для них. Второй же причиной смеха является тот факт, что тайное наблюдение дает матросам возможность почувствовать власть над пассажирами. Происходит карнавальное преодоление иерархических границ и создается фамильярность¹². Чувствуя близость смерти (2, 270) и находясь под влиянием игры (они бросают жребии: 2, 270), а также похоти, матросы теряют контроль над собой, но как раз благодаря этому чувствуют себя свободными и торжествуют над своим положением¹³.

Конечно, такое торжество над своим положением было бы недлительным и иллюзорным. Например, «запах аристократической спальной» (2, 272) недоступно далек от жизни матросов. Тот факт, что именно в момент горячего ожидания торжества похоти отца кусает крыса (2, 272), относящаяся к тем животным, которых принято считать «скверными» (2, 270), также показывает, что мимолетное удовольствие для матросов не означало бы преодоления их низкого положения.

Однако карнавальное поворачивание иерархий все-таки происходит, но самым неожиданным образом: банкир торжествует, потому что исполняется его желание, и пастор торжествует, потому что получает деньги (2, 273). Матрос-рассказчик же пугается, и его отец «едва стоит на ногах» (2, 273). Это момент, когда, вопреки всем ожиданиям, банкир с пастором показывают свою силу, матросы же — свою слабость, если смотреть на событие с точки зрения власти. Но как раз в этот же момент пассажиры демонстрируют свою низость, а матросы — присутствие хотя бы какой-то искры возвышенного начала с точки зрения этики.

Присутствие смехового начала в рассказе указывает на то, что «В море» является сугубо карнавальной игрой с возвышением и унижением, в которой торжество и поражение самым неожиданным образом пересекаются. Все герои (матросы, банкир, пастор и его жена) показаны как частицы своего мира, связанные определенным положением. В рамках данного положения банкир показан как воплощение власти денег; пастор — как носитель роли благородного человека, который, однако, совершенно не соответствует ей. Матросы же пытаются преодолеть свое низкое, асоциальное положение через похоть и чувство власти. Это им не удается, зато присутствие в них чувства добра и зла указывает на то, что с этической точки зрения они могут оказаться выше своего положения.

В аспекте антропологии это означает, что, с одной стороны, человек связан своим телесным и социальным положением, с другой стороны, в духовном плане он может быть выше этого. Он может лицемерно демонстрировать этическую зрелость, которой на самом деле нет, или же в своих поступках оказываться действительно этической личностью. Якобы простой «рассказ для холостой компании»¹⁴ оказывается тонким с точки зрения архитектоники и глубоким с точки зрения представленной в нем антропологии.

Важную роль в рассказе играет атмосфера. В начале рассказа подчеркивается, что матросам «душно, несмотря на ветер и холод» (2, 270). Это соответствует неприятной атмосфере, «пьяному смеху» и «прибауткам» (2, 270), тому факту, что у отца рассказчика лицо пьяного человека, похожее «на печеное яблоко» (2, 271). Неприятное впечатление усиливается также тем, что отца «укусила крыса» (2, 272). Подчеркивается «горячее лицо» (2, 272) и сильное сердцебиение (2, 272) рассказчика, что свидетельствует о тесной связи между сферами душевных и телесных переживаний¹⁵.

При описании же пассажиров говорится, что новобрачный — «молодой пастор с красивой, белокурой головой» (2, 271). Его жена, «молодая, стройная, очень красивая» (2, 271), не отрывает глаз от него (2, 271). Подчеркивается приятная атмосфера: «розовый свет» (2, 271), «в высшей степени приятный запах» (2, 271), «бронза, бархат, кружева» (2, 271). В данном отрывке только о банкире говорится, что он «с рыжим, отталкивающим лицом» (2, 271), что усиливает низость пастора, заставляющего свою жену заниматься проституцией именно с ним.

Однако в последней части рассказа создается яркий контраст по отношению к данной приятной атмосфере. Жена пастора «отрицательно качает головой» (2, 272). По ее лицу видно, «что она страдает, что она борется с собой» и чувствует «гнев» (2, 272). О пасторе рассказчик говорит: «По выражению его лица и по движению рук я догадался, что он угрожал» (2, 272). Затем же молодая женщина дает «знак согласия» (2, 272), но при этом она «бледная» (2, 272). Это подчеркивает иллюзорность того приятного впечатления, которое вызывают пассажиры в первой и средней частях рассказа.

В финальной же части создается атмосфера испуга и страха, свидетельствующая о том, что матросы чувствуют, насколько страшно поведение пастора и банкира. Отец «едва стоит на ногах» (2, 273).

Но в последнем предложении говорится, что уже идет «настоящий осенний дождь...» (2, 273). Данный прием, по стилю близкий к финалу повести «Дуэль», указывает на катарсис. Как матросы чувствовали духоту и «желание» туч «разразиться дождем» (2, 270), так же они чувствуют теперь преодоление духоты. Особым образом это подчеркивается словом «настоящий», его положительными коннотациями.

То, что этическая ответственность играет важную роль в рассказе, подчеркивается также пространственными передвижениями героев. Матросы сначала находятся в общем кубрике (2, 270). Там они являются частью коллектива, общий «пьяный смех <...> братии» (2, 270) стирает индивидуальную ответственность. Затем рассказчик выходит в темноту и смотрит на море (2, 271). Он считает: «Надо полагать, и в глазах моих отражалось то, что происходило в душе» (2, 271). Широкое морское пространство под открытым небом является для него конфронтацией с ситуацией, заставляющей его задуматься о собственной жизни. Затем матросы стоят в узком пространстве между двумя стенами, где их никто не замечает (2, 271). Это символизирует неизбежность принятия в одиночестве своего личного решения. Кроме того, подчеркивается, что жена пастора находится недалеко от рассказчика: она сидит «в полутора саженях от [его] лица» (2, 271). Затем она встает и стоит лицом к отверстию, сквозь которое на нее смотрит рассказчик. Это показывает ему, что любой поступок связывает человека с другим человеком, который «страдает» (2, 272). Замечая это и, в конце концов, понимая происходящее, рассказчик «отскакивает от стены, как ужаленный» (2, 273). Конфронтация с собственной ответственностью, символизируемая узостью пространства, ведет к решению уйти и больше не наблюдать за тем, что происходит в каюте. После этого матросы поднимаются на палубу и оказываются в открытом пространстве, характеризуемом, как уже было отмечено, катарсисом в виде «настоящего осеннего дождя» (2, 273). Таким образом, пространственный мир матросов символизирует конфронтацию с личной ответственностью и, в связи с этим, осуществление этических возможностей, до сих пор скрытых.

Передвижения пастора и банкира носят иной характер. Находясь в общей каюте, эти герои участвуют в разговорах уважаемого сообщества и показывают себя как носителей фиксированных социальных ролей. В меньшей же каюте — каюте для новобрачных — они показывают свои подлинные черты характера, жадность и похоть. Тем самым, так же, как в случае матросов, сужение пространства символизирует сосредоточение на собственном этическом поведении. Но, в отличие от матросов, пастор и банкир не выходят в открытое пространство, т. к. они отказываются принять собственно этическое решение и поддаются низменным желаниям.

Глубину придают рассказу многочисленные интертекстуальные связи с Библией. Здесь следует обратить внимание на то, что «кто-то для потехи пел петухом» (2, 270). Вопреки общей тенденции смягчить описание грубости матросов, Чехов включает данный прием как раз при последней переработке рассказа. В творчестве Чехова 1890-х гг. образ петуха несет в себе целый ряд значений. В произведениях «Мужики» и «Печенег» он символизирует мужское начало, дурную совесть и предательство¹⁶. Также он означает желание наблюдать за каким-нибудь событием, не беря на себя ответственности: апостол Петр, о котором подробно говорится в чеховском рассказе «Студент», хочет наблюдать за судом над Иисусом, но не желает, чтобы его узнали (например, Ин 18, 1—27). Так и здесь матросы хотят незаметно понаблюдать за ожидаемым событием. Тем самым обостряется описание безнравственности их поступка. Он гадок тем, что матросы собираются сделать молодую пару, особенно красивую девушку, объектом своей похоти.

Немаловажно то, что сначала матросы наблюдают за разговором между пастором и банкиром и их женами. В данном контексте Чехов подчеркивает чистоту любви жены пастора к мужу и гадость похоти матросов. Когда говорится, что пастор «держал в руках Евангелие» (2, 271), это показывает, как гадко поступают матросы. Они грешат против слова Иисуса¹⁷: «Всякий, кто смотрит на женщину с вожделением, уже прелюбодействовал с нею в сердце своем» (Мф 5, 28). Но мерзостью матросов рассказ не исчерпывается, т. к. от них другого поведения и нельзя ожидать. Против этого же евангельского слова грешит и банкир, «порядочный» человек, глазами, а затем еще и поступком делая девушку объектом своих сексуальных желаний.

Еще жестче критикуется, как сам пастор грешит против «Евангелия», которое является содержанием его жизни и которое он, видимо, способен красноречиво истолковать. Иисус говорит: «Не можете служить Богу и маммоне» (Мф 6, 24), т. е. богатству; и еще: «Кто соблазнит одного из малых сих, верующих в Меня, тому лучше было бы, если бы повесили ему мельничный жернов на шею и потопили его в глубине морской» (Мф 18, 6). В связи с этим к нему же относятся слова Иисуса: «Всякий, кто слушает сии слова Мои и не исполняет их, уподобится человеку безрассудному, который построил дом свой на песке; и пошел дождь, и разлились реки, и подули ветры, и налегли на дом тот; и он упал, и было падение его великое» (Мф 7, 26—27). Чехов резко критикует поступки тех, кто унижает молодую женщину, тем самым подчеркивая необходимость включить в круг уважения к человеку и сексуальную сферу, поскольку телесную и душевную стороны человека нельзя разделить.

В Евангелии также говорится: «Не судите, да не судимы будете» (Мф 7, 1). Это относится к читателю. Есть доля правды во мнении неизвестного критика о том, что это рассказ, «рассчитанный на дурные читательские инстинкты»¹⁸, но иначе, чем критик это воспринимает. Если читателю, возможно, хочется рассердиться на мерзость героев рассказа, то он не должен забывать, что он как человек, охотно развлекающийся подобными любовными сюжетами, также несет в себе черты матросов. Этим он уже включен в события и может задуматься о том, что мерзость царит не только между очевидно развратными людьми, но и якобы порядочные люди могут оказаться мерзкими. И это может касаться не только других людей, но и каждого человека лично. Интертекстуальные связи между рассказом «В море» и Библией указывают на присутствие добра и зла в каждом человеке и на этическую ответственность, которую каждый человек несет за то, какая из сторон побеждает в нем.

Итак, рассказ «В море» оказывается многоуровневым с точки зрения своей архитектоники, что соответствует многогранности и неизреченности человека. Именно неожиданность фабульного поворота подчеркивает неизреченность человека. Подчеркивается противопоставление между социальной ролью человека (матросов, банкира, пастора) и его этической составляющей. В изучаемых здесь произведениях это происходит впервые, в т. ч. благодаря многочисленным интертекстуальным связям с Библией. Матросы разрешают для себя это противопоставление, по крайней мере, на данный момент, в пользу этического начала в себе и уважения к неизреченной индивидуальности жены пастора, которую нельзя сделать объектом. Банкир и пастор же разрешают противопоставление, оставляя социальную роль для фасада, а за фасадом принимая этическое решение в пользу низменности.

Во всех произведениях, проанализированных в первой главе, самым очевидным фактором в описании каждого героя является его принадлежность к определенной роли, чину или позиции в социуме. Данная принадлежность подчеркивается с помощью высказываний героев (обычно — главного героя, только в рассказе «Восклицательный знак» — и его антагониста), а также с помощью описания атмосферы.

Но благодаря конфликту, заложенному в фабуле и проявленному в событийном повороте, возникает вопрос о том, действительно ли человек ограничен своей социальной ролью, или он превосходит ее; и в каком случае он может оказаться неизреченным? В каждом случае это конфликт между социальной ролью героя и ожиданиями, связанными с ней, с одной стороны, и иным началом, с другой стороны. В случае рассказа «Смерть чиновника» социальная роль требует извинений, что вступает в конфликт с тем, что речь идет о пустяках и что генерал не хочет извинений. В рассказе «Толстый и тонкий» роль требует чинопочитания, что противоречит тому, что высокопоставленное лицо является школьным другом. В рассказе «Восклицательный знак» машинальное, бесчувственное исполнение работы соответствует социальной роли, но противоречит желанию героя выразить свои чувства. В рассказе «В море» роли матроса соответствует низменное наслаждение, однако его осуществлению мешает пробуждение этического начала.

На уровне фабулы Чехов показывает, в пользу какой стороны разрешается указанное противопоставление. В рассказах «Смерть чиновника» и «Толстый и тонкий» — это социальная роль, главный герой редуцирует самое себя до нее, не допуская в себе личностного начала, и неизреченность человека не реализуется. Тот факт, что поведение героев непонятно, свидетельствует не о неизреченной индивидуальности, а скорее об усиленной социумом психопатологии. В рассказах же «Восклицательный знак» и «В море», благодаря неожиданному событию, раскрывается иная сторона человека, благодаря чему он превосходит свою социальную роль. Это не означает, что он с ней расстается, но, по крайней мере, он дополняет ее своей индивидуальностью.

Смеховое начало акцентирует в герое социальное ролевое начало (смешная машинальность поведения главного героя в рассказе «Смерть чиновника», робкий смех «тонкого», смех над машинальностью главного героя в рассказе «Восклицательный знак», агрессивный и непристойный смех матросов в рассказе «В море»). В то же время в первых двух рассказах смех читателя над героем является «наказанием» за его машинальное поведение, не соответствующее его человеческой индивидуальности, и, тем самым, служит призывом уважать ее. Высмеивание героя за отсутствие раскрытой индивидуальности здесь указывает на то, что в человеке она может (и должна) присутствовать. В рассказе «Восклицательный знак» смех является катализатором для приобретения индивидуальной неизреченности. В рассказе же «В море» карнавальность как смеховое начало подчеркивает перевес этически-личностного начала в человеке над фасадом, связанным с его социальной ролью. В каждом случае смеховое начало указывает на возможность преодоления ограниченности роли и достижения уровня неизреченной индивидуальности.

Соответственно, разрешение противопоставления между ролью и индивидуальностью в пользу роли изображается с помощью сужения пространства (вицмундир как граница, сужение лиц и предметов). То, что неизреченная индивидуальность берет верх, подчеркивается расширением пространства в рассказе «Восклицательный знак» (акт письма героя). В рассказе же «В море» впервые перемещение из более широкого в более узкое пространство указывает на этическое начало в человеке.

Интертекстуальные связи в каждом рассказе усиливают общую архитектонику произведения: противопоставление разрешается либо в пользу роли, либо в пользу неизреченной индивидуальности.

Таким образом, антропологическая установка ранних юмористических рассказов Чехова заключается в обозначении конфликта между социальной ролью человека и его неизреченной индивидуальностью. В каждом из проанализированных произведений на уровне героев конфликт разрешается в пользу одной из этих сторон. Однако даже если герой решает его в пользу роли, его дискредитация с помощью смехового начала указывает на призыв автора стремиться к неизреченности.

Примечания

1. См. об этом: Чехов А.П. Собрание сочинений. Т. 2. М., 1954. С. 526.

2. Там же.

3. Чехов А.П. Собрание сочинений. Т. 2. С. 528.

4. Simmons E.J. Op. cit. P. 67.

5. Степанов А.Д. Проблемы... С. 88.

6. О таких мнениях см.: Катаев В.Б. Проза... С. 164—166.

7. Здесь следует отметить, что название «скверное» для животного является антропоморфизмом именно потому, что животное поступает так, как ему положено по природе. В связи с этим, с этической точки зрения, его поступки не бывают ни хорошими, ни плохими.

8. Marx K. Op. cit. S. 9.

9. Бахтин М.М. Проблемы... С. 169.

10. Freud S. Der Witz... S. 128.

11. Freud S. Der Witz... S. 79—87.

12. Бахтин М.М. Проблемы... С. 164.

13. Plessner H. Lachen und Weinen... S. 87.

14. Чехов А.П. Собрание сочинений. Т. 2. С. 528.

15. Чудаков А.П. Мир... С. 161—162.

16. Примеры: Freise M. Die Prosa... S. 178; 205.

17. Почти все эти слова взяты из нагорной проповеди (Мф 5—7), которая, благодаря Л.Н. Толстому, играла важную роль в русской мысли времени Чехова. И имеет значение то, что в данных словах присутствуют жизненные ситуации и образы, связанные с ситуацией на корабле (море, ветер, дождь).

18. Чехов А.П. Собрание сочинений. Т. 2. С. 528.