Триумф

Едва ли кто следил так внимательно и заинтересованно-пристрастно за тем, что происходило с чеховской «Чайкой» на Александринской сцене, как Вл.И. Немирович-Данченко.

11 ноября 1896 года он писал Чехову о «Чайке»:

«Слышал, что она не имела успеха или, точнее сказать, имела странный неуспех, и искренно больно мне было. Потом мои предположения подтвердились. Сумбатов был в Петербурге и присутствовал на 4-м представлении. Он говорит, что в таком невероятном исполнении, в таком непонимании лиц и настроений пьеса не могла иметь успеха. Чувствую, что ты теперь махнешь рукой на театр, как это делали и Тургенев и другие.

Что же делал Карпов? Где был его литературный вкус? Или в самом деле у него его никогда не было»¹.

Для Немировича-Данченко неуспех «Чайки» — странный, он вызывает тяжелое недоумение.

Еще до своей встречи со Станиславским и создания Художественного театра он готовил «Чайку» как ученический спектакль в Московском филармоническом училище, где руководил драматическими классами. Спектакль поставлен не был, но это явилось первой встречей с Чеховым для его учеников, будущих артистов Художественного театра — О.Л. Книппер, Вс. Э. Мейерхольда, О.Л. Роксановой (другая группа будущих участников «Чайки» на сцене Художественного театра, и среди них М.П. Лилина, В.В. Лужский, А.Р. Артем, — артисты Общества искусства и литературы, руководимого К.С. Станиславским. Труппа нового театра и составится из этих двух групп, а также некоторых актеров «со стороны»).

Вл.И. Немирович-Данченко начинает убеждать Чехова — настойчиво, терпеливо и тактично — отдать «Чайку» новому Художественному театру.

В ответ на его письмо 11 ноября 1896 года о «странном неуспехе» пьесы Чехов пишет 20 ноября: «Да, моя «Чайка» имела в Петербурге, в первом представлении, громадный неуспех. Театр дышал злобой, воздух сперся от ненависти, и я — по законам физики — вылетел из Петербурга, как бомба. Во всем этом виноваты ты и Сумбатов, так как это вы подбили меня написать пьесу».

Казалось бы, после такого ответа трудно продолжать разговор о «Чайке» — однако Немировича-Данченко, охваченного идеей новой постановки пьесы, это не охладило.

«Может быть, у тебя и серьезно есть недоброе чувство против меня за то, что я несколько лет подбивал тебя написать пьесу, — пишет он Чехову 22 ноября 1896 года, то есть сразу же после получения ответа. — Но я остаюсь при убеждении, которое готов защищать как угодно горячо и открыто, что сцена с ее условиями на десятки лет отстала от литературы, и что это скверно, и что люди, заведующие сценой, обязаны двигать ее в этом смысле вперед и т. д.».

Немирович-Данченко жалуется, что его свидания с Чеховым «чаще проходят бесследно в смысле любви к литературе». Возможно, виной тому «несобщительный характер» Чехова².

В своем ответе писатель молчаливо отводит «Чайку» как тему для обсуждения и говорит о «главной сути» письма — «почему мы вообще так редко ведем серьезные разговоры». Рассуждения Чехова кончаются словами, весьма знаменательными для того настроения, которое он переживал после провала «Чайки».

«Короче, в нашем молчании, в несерьезности и в неинтересности наших бесед не обвиняй ни себя, ни меня, а обвиняй, как говорит критика, «эпоху», обвиняй климат, пространство, что хочешь, и предоставь обстоятельства их собственному роковому, неумолимому течению, уповая на лучшее будущее» (26 ноября 1896 г.).

Второй раз попытка Немировича-Данченко начать с Чеховым разговор о новом театральном истолковании «Чайки» кончается безуспешно.

В уже известном нам письме от 25 апреля 1898 года он рассказывает, как деятели Малого театра отговорили его от постановки «Чайки» в Филармоническом училище, говоря, что сами поставят ее. Но «Чайка» у них поставлена не была. «Так уступи пьесу мне, — убеждает Немирович-Данченко. — Я ручаюсь, что тебе не найти большего поклонника в режиссуре и обожателей в труппе»³.

Чехов передал через сестру Марию Павловну, что ответит позднее. Это уже был не совсем отказ, лед тронулся; но и обещания дать пьесу не было.

Немирович-Данченко в письме от 12 мая 1898 года просит определенности: «Я боюсь, что ты будешь откладывать, а мне важно знать теперь же, даешь ты нам «Чайку» или нет». Он предлагает приехать к Чехову в Мелихово для переговоров — о «Чайке» и «моем плане постановки»⁴.

Чехов ответил почти согласием: «за удовольствие повидаться с тобой и потолковать я готов отдать тебе все свои пьесы» (16 мая 1898 г.).

Немирович-Данченко воспринял этот ответ как разрешение на постановку: «Значит, «Чайку» поставлю!!» — восклицает он в письме 31 мая 1898 года⁵.

Итак, Чехов, который решил покончить с драматургическим творчеством вообще, после долгих раздумий, под напором писем Немировича-Данченко склонился к тому, чтобы дать свою провалившуюся, осмеянную пьесу новому, только что возникшему Художественному театру.

Почему же Немировичу-Данченко удалось его уговорить? Потому прежде всего, что это был разговор на одном языке. Письма Немировича-Данченко исполнены такого глубокого понимания «Чайки», такого сочувствия к ее построению, к ее полифонической природе, «скрытым драмам и трагедиям в каждой фигуре», — что Чехов не мог не почувствовать в нем собрата.

И дальше, когда начались репетиции, когда Станиславский засел за разработку мизансцен «Чайки», — письма Немировича-Данченко по-прежнему говорили Чехову: его пьеса попала в верные руки.

Мы помним мрачные предчувствия автора «Чайки» по поводу александринской премьеры: «О передаче настроения моей пьесы не позаботятся»⁶.

А здесь, наоборот, Немирович-Данченко пишет Чехову 21 августа 1898 года, что они со Станиславским провели над «Чайкой» двое суток — «и многое сложилось у нас так, как может более способствовать настроению (а оно в пьесе так важно!)»⁷.

Спустя несколько дней, 24 августа, Немирович-Данченко, сообщая Чехову о считках «Чайки», говорит:

«Если бы ты незримо присутствовал, ты... знаешь, что?... Ты немедленно начал бы писать новую пьесу!

Ты был бы свидетелем такого растущего, захватывающего интереса, такой глубокой вдумчивости, таких толкований и такого общего нервного напряжения, что за один этот день ты горячо полюбил бы самого себя»⁸.

Так рождался будущий успех «Чайки» на сцене Художественного театра — в атмосфере любви к автору и его созданию, ощущения новизны, если можно так сказать, антирутинности пьесы, требующей новых сценических условий и приемов.

Письмо Вл.И. Немировича-Данченко о «Чайке», режиссерская партитура К.С. Станиславского⁹, беседы на репетициях, — все это противостояло шаблону и примадонству. И все это предвещало настоящий успех.

17 декабря 1898 года состоялась триумфальная премьера «Чайки». В архиве Чехова (он хранится в отделе рукописей Библиотеки СССР имени В.И. Ленина) много писем друзей, знакомых, которые делятся с ним впечатлением от первого спектакля «Чайки» 17 декабря в Художественном театре.

Вернувшись с этого спектакля, глубокой ночью пишет ему Т.Л. Щепкина-Куперник:

«Вас можно поздравить с редким, единодушным успехом. После третьего акта, когда всем театром начали вызывать автора, и Немирович, улыбающийся <...> объявил, что автора в театре нет — поднялись крики: «Послать телеграмму». Шум стоял страшный. Он переспросил: «Позволите послать телеграмму?» Ответом было стоголосое: «Просим! Просим!» Это был удивительно патетический момент <...> у всех как-то захолонуло, так чувствовалась общая симпатия к дорогому отсутствующему...» (17 декабря 1898 г.).

«Весь театр, как один человек, с напряженным вниманием, с нарастающим интересом следил за ходом действия, боялся пропустить незамеченным хотя бы одно Ваше слово», — писал Е.З. Коновицер. — «Это явственно слышалось со всех сторон: «Как это непохоже на все то, что мы привыкли видеть на сцене!»

«Веет Чеховским настроением», — говорит Е.М. Шаврова, увидевшая «Чайку» еще на репетиции (письмо 18 ноября 1898 г.).

Это не значит, конечно, что «Чайка» была сразу всеми понята до конца. А.С. Лазарев-Грузинский, рассказывая о «силе энтузиазма», царившего на премьере, приводит свой разговор с одним студентом. Он видел «Чайку» два раза. И так объяснил Лазареву-Грузинскому: «Я кое-чего не понял; я не понял «пьесы» в первом акте. А затем, пьеса мне так нравится, что я схожу, быть может, и более четырех раз» (письмо 19 января 1899 г.)¹⁰.

За премьерой последовал настоящий шквал восторженных статей, рецензий, откликов.

Сергей Глаголь, описывая небывалый успех «Чайки», замечал: «В этой драме как-то особенно ярко чувствуется, насколько ее автор стоит выше целой плеяды новоявленных драматургов, у которых все может быть: и сценичность и даже избыток действия, но нет главного — таланта»¹¹.

Н.Е. Эфрос поздравлял новый театр с победой: он «реабилитировал пьесу в глазах большинства, для которого петербургский провал убил «Чайку».

Критик тонко уловил особенность чеховской пьесы, о которой говорил Немирович-Данченко в письме 25 апреля 1898 года. «В «Чайке», — утверждал Н. Эфрос, — чуть не десяток лиц, и каждое типично, у каждого — свой склад и чувств, и мыслей, и речи». Но это не означает для критика, что пьеса разъединена, разорвана на отдельные судьбы, — он чувствует незримую связь между персонажами: «Всем скучно, всех что-то тяготит, у всех на душе мутно-мутно, и не знают они, как избыть тоску...»¹²

«Чайка» выходит за пределы шаблонной комедии, — писал П. Гнедич, — и тем хуже для тех, кто этого не видит. И большое счастье, что нашелся театр <...>, который понял, как надо подступаться к подобным пьесам, как осторожно и тонко надо за них браться. В этой реабилитаций «Чайки» я вижу залог светлого будущего, не для одного данного театра, а для русского театра вообще». Все это завершалось выводом: «Театральное дело вступает в новую фазу. Много борьбы предстоит с представителями отживающих форм мнимой сценичности, но главное — первый шаг сделан»¹³.

Теперь, казалось бы, успех полный, безоговорочный и единодушный. Однако это было не совсем так.

Говоря о триумфе Художественного театра, многие рецензенты писали о неудаче исполнительницы роли Нины Заречной — М.Л. Роксановой. Ее игра не удовлетворила и Чехова. На первых репетициях она ему понравилась (см. его письмо Н.М. Ежову 21 ноября 1898 г. — «Роксанова очень недурна»). Но после спектакля, устроенного в Москве специально для Чехова 1 мая 1899 года, он в письме М. Горькому от 9 мая резко отозвался об игре Роксановой — Заречной («Сама Чайка играла отвратительно, все время рыдала навзрыд»).

Н.М. Ежов писал Чехову: «Г-жа Роксанова в пух исстаралась, чтобы сыграть хорошо, но образа нежной Нины не дала и следа» (29 января 1899 г.). Т.Л. Щепкина-Куперник хвалила в своем письме «все — за исключением Чайки. Она была положительно нехороша. Поэтичности не хватало» (17 декабря 1898 г.). «Безусловно слаба Чайка», — сообщал Чехову Е.З. Коновицер (18 декабря 1898 г.). По мнению рецензента Сергея Глаголя, «Г-жа Роксанова — «Чайка» — увы, не только никого в зрительном зале не удовлетворила, а напротив, действовала как-то особенно неприятно на нервы». Н. Эфрос считал, что актриса «вообще не справилась с ролью, не напала на нужный тон, так здесь важный»¹⁴.

И если теперь сопоставить триумф Художественного театра с провалом Александринского, открывается парадоксальная особенность. Постановка «Чайки» в Петербурге была катастрофой, но — не полной, не кромешной. Ярко светила звезда Веры Федоровны Комиссаржевской — Нины. Она потрясла Чехова и зрителей на репетициях до премьеры, а затем и на последующих спектаклях.

В новом же спектакле как раз исполнение роли Нины вызвало противодействие Чехова и зрителей. Это нисколько не снижает подвига Художественного театра, реабилитировавшего осмеянную и освистанную «Чайку». Он отнял у прошлого пьесу, обращенную в будущее. Художественный театр дал «Чайке» жизнь, но это будет трудная жизнь.

Неабсолютность торжества, как и неполнота провала пьесы, приводит к размышлениям о ее театральной судьбе. В двух этих премьерах, столь контрастных, проявился своеобразный принцип неполноты сценического воплощения «Чайки».

История ее истолкования на сцене неотделима от творческих разногласий и споров. Тот факт, что «Чайка» не была понята современниками в 1896 году, вовсе не означает, что она была исчерпывающим образом понята в последующие годы, в двадцатом столетии.

Чеховская «Чайка», как никакая другая пьеса, не терпит заданности, предвзятости, субъективных перекосов. Можно, конечно, свести ее суть к судьбе одной Нины, или одного Треплева, или к их борьбе против засилия «старших», против рутины, за свое место в искусстве. Однако стоит при этом отбросить, казалось бы, сугубо второстепенную фигуру учителя Медведенко с его скудными заботами и запросами, как вся сложная система образов, расположенная между полюсами треплевской мечты и медведенковской прозы, зашатается. В разных постановках она оборачивается новыми сторонами. Странно перемещаются главное и фон. На первый план выходят второстепенные персонажи. Будто тлеющие Огоньки, малые роли неожиданно разгораются, привлекая к себе чуть ли не главное внимание. Меняются акценты в истолковании действующих лиц.

Чеховская пьеса, названная автором «комедией», одновременно находится как бы на разных жанровых уровнях: на треплевском уровне — трагедия, на уровне Маши — драма, на уровне управляющего Шамраева с его «западней» и «запендей» — комедия. Отсюда — желание читателя, зрителя, постановщика, привыкших к традиционным жанровым границам, свести пьесу к какому-то одному уровню.

Конечно, в постановке каждой пьесы есть свои удачи и просчеты. Однако и сегодня, спустя столько лет после рождения пьесы, она все еще продолжает оставаться шире возможностей одного театра. К этой мысли приходят самые разные люди.

«По моему мнению, эта пьеса Чехова, — говорил о «Чайке» режиссер и актер Юрий Завадский, — как и некоторые другие драматические произведения, по-настоящему до сих пор не сыграна, так как театр не достиг еще необходимой человеческой и актерской значительности»¹⁵.

Это мнение высокого профессионала. С ним перекликается высказывание читателя. В «Литературной газете» от 17 августа 1977 года была напечатана статья Евг. Богата «Я думаю, я хочу понять...». В ней приводились письма молодой читательницы Ольги Господиновой.

«Ты любишь «Чайку»? — спрашивает она в одном из писем. — Если ты любишь ее, никогда не смотри эту легкую, красивую фантазию в театре. Моя мечта рассыпалась при виде неестественно играющих актеров, серого, как из комиссионного магазина, чучела чайки и бурых декораций. Я не хочу никого винить, я только думаю, что иногда человеческая фантазия бывает такой изящной, легкой и мудрой, что ее нельзя воплотить во что-то материальное».

Что же, «Чайка» вообще сценически невоплотима? Думать так — значит терять веру в театр. Пьеса эта взывает к театру в целом, к театру, который вобрал бы в себя открытия и завоевания разных театральных коллективов и сумел бы создать целостное, совершенное воплощение «странной» чеховской пьесы.

Примечания

1. «Ежегодник Московского Художественного театра. 1944», т. I, с. 101.

2. «Ежегодник Московского Художественного театра. 1944», т. I, с. 102.

3. «Ежегодник Московского Художественного театра, 1944», т. I, с. 104—105.

4. Там же, с. 105.

5. Там же, с. 106.

6. «А.П. Чехов в воспоминаниях современников», с. 302.

7. «Ежегодник Московского Художественного театра. 1944», т. I, с. 109. Об этом же говорит он в письме до 9 сентября 1898 года: «Мы входим в самую глубь тона каждого лица отдельно, и — что еще важнее всех вместе, общего настроения, что в «Чайке» важнее всего» (там же, с. 110).

8. «Ежегодник Московского Художественного театра, 1944», т. I, с. 109.

9. Речь о ней идет в моей работе «Записные книжки Чехова», в главе «Я напишу что-нибудь странное» (М., «Советский писатель», 1976, с. 189—196). Интересный и основательный разбор партитуры К.С. Станиславского в сопоставлении с первым спектаклем дает К.Л. Рудницкий в статье «Чайка» — 1898». — В сб. «Чеховские чтения в Ялте. Чехов и театр». М., «Книга», 1976, с. 61—84.

10. Отрывки из писем о премьере 17 декабря 1898 г. приводятся в комментариях к «Чайке» в новом тридцатитомном Собрании сочинений и писем Чехова, т. XIII, с. 381—382.

11. Сергей Глаголь. «Чайка». — «Курьер», 19 декабря 1898 г.

12. Ф. (Н.Е. Эфрос) «Чайка». — «Новости дня», 23 декабря 1898 г.

13. П. Гнедич. «Чайка» г. Ан. Чехова. — «Новое время», 18 (30) января 1899 г.

14. Были у М.Л. Роксановой свои сторонники — А.И. Урусов, А.С. Лазарев-Грузинский. Но они остались в меньшинстве. Отзывы зрителей об игре Роксановой приводит Е.М. Сахарова в статье «Первые зрители» (сб. «Чеховские чтения в Ялте». 1976, с. 41).

15. Ю. Завадский. «Чайка» А.П. Чехова. — В его кн. «Об искусстве театра». М., Изд-во ВТО, 1963, с. 190.