У каждого великого человека есть свой черный день. У Наполеона — Ватерлоо. У Пушкина — день, когда он получил анонимный пасквиль, который в конце концов обернулся дуэлью.
Черный день Чехова — 17 октября 1896 года, премьера «Чайки» в Александринском театре. Постановка потерпела крах.
Был ли этот провал неожиданным? Еще в 1893 году, за несколько лет до трагической премьеры, Чехов писал: «В режиме нашей Александринской сцены есть что-то разрушительное для молодости, красоты и таланта...» Критически высказывался он об этом театре и раньше (письма А.С. Суворину 23 декабря 1888 г., Д.В. Григоровичу 24 декабря и др.).
И когда Александринский театр взялся за постановку «Чайки», тревожные предчувствия охватили автора.
После провала он скажет в письме А.С. Суворину: «Я ожидал неуспеха и уже был подготовлен к нему» (22 октября 1896 г.).
В.Н. Ладыженский рассказывает, как невесело приглашал его Чехов на первое представление «Чайки».
«— Поедем смотреть, как провалится моя пьеса, недаром ставится она в день крушения поезда1.
Когда же я доказывал, что такая интересная и поэтическая вещь не должна провалиться, Чехов заметил:
— Напротив, должна, непременно должна! Дело в том, что большинство актеров играет по шаблону. Один будет стараться представлять писателя, значит, может быть, и загримируется кем-нибудь из известных литераторов и будет его передразнивать. У них если на сцене военный, то непременно поднимает плечи и хлопает каблуками, чего не делают в жизни военные. Большой, вдохновенный талант — редкость, а о передаче настроения моей пьесы не позаботятся»2.
Вот как Чехов встретил сестру в день премьеры 17 октября в Петербурге — он казался «угрюмым и сумрачным», говорил:
«Актеры ролей не знают и ничего не понимают. Играют ужасно. Одна Комиссаржевская хороша. Пьеса провалится. Напрасно ты приехала»3.
Ставил «Чайку» Е.П. Карпов — режиссер, совершенно противопоказанный пьесе. Чехов недаром всегда его не любил. «Современный театр, — писал он И.Л. Щеглову (Леонтьеву), — это мир бестолочи, Карповых, тупости и пустозвонства» (11 ноября 1888 г.). И позднее, уже незадолго до смерти, так отзовется в письме к О.Л. Книппер: «Был вчера у меня Евтихий Карпов, суворинский режиссер, бездарный драматург, обладатель бездонно-грандиозных претензий. Устарели сии фигуры, и мне скучно с ними, скучна до одурения их неискренняя приветливость» (22 апреля 1904 г.).
Карпов для Чехова — воплощение театральной рутины, штампа. А.С. Суворин приводит в своем дневнике слова о «карпизме», который мешает развитию современного театра4.
В театральном музее имени А.А. Бахрушина хранится рукописный конспект реферата Карпова «Пьесы А.П. Чехова на сцене Московского Художественного театра». Вот как он истолковал смысл «Чайки»:
«В грустной тишине сумерек стонет раненная в сердце Нина Заречная. А кругом мелкие, эгоистичные людишки, занятые своими пошленькими чувствованьицами, маленькими делишками»5.
Представление — самоочевидно-поверхностное, связанное с привычным делением действующих лиц на одну-единственную главную героиню, «примадонну», и окружающих «людишек» с их «маленькими делишками». Режиссер понял «Чайку» традиционно, не ощутил всей многомерности и многогранности конфликтов пьесы; его интересовала только судьба «раненной в сердце» Нины Заречной.
Дело, однако, было не только в том, что гениальная пьеса попала в руки шаблонно мыслящему режиссеру. Все это осложнялось одним обстоятельством: роль главной героини была поручена гениальной Вере Комиссаржевской.
Сначала эта роль предназначалась М.Г. Савиной. Однако опытная актриса, прочитав «Чайку», отказалась от участия в спектакле. В письме к А.С. Суворину она объясняла, что по возрасту не может уже исполнять роль молоденькой Девушки6. Но причина отказа была не только в этом. Вероятно, «Чайка» своею странностью испугала актрису, привыкшую выступать в пьесах с гарантированным успехом7.
Совсем по-иному отнеслась к чеховской пьесе Вера Федоровна Комиссаржевская. «Мне роль Чайки принесли за несколько дней до спектакля, — будет она вспоминать позже, — я не знала пьесы. В первый раз я прочла «Чайку» в эту ночь. Всю ночь проплакала. Утром я любила Чайку, и была она моей — я жила душою Чайки. Они не поняли. Чехов убежал из Петербурга. Они не поняли. Чайка моя любимая. Быть Чайкой — мне радость»8.
На репетициях Комиссаржевская играла так, что даже сдержанного Чехова привела в восторг. В тех же ее воспоминаниях:
«— Тогда я играла Чайку. Стояла в темной кулисе — это была я, а сейчас пойду туда и буду — Чайка. А он <Чехов> подошел и сказал: «У моей Нины были такие же глаза, как и у Вас». И ушел»9.
Игра Комиссаржевской — Нины Заречной на репетициях приободрила Чехова, исполненного мрачных ожиданий. За два дня до провальной премьеры он сообщал в письме брату Михаилу Павловичу из Петербурга: «Комиссаржевская играет изумительно» (15 октября 1896 г.)10.
Постановщик Е. Карпов вспоминал, что Чехов говорил ему о Комиссаржевской до первого спектакля «Чайки»: «Она так играет Нину, словно была в моей душе, подслушала мои интонации... Какая тонкая, чуткая актриса... И какой свежий, жизненный у нее тон... Совсем особенный»11.
Казалось бы, игра Комиссаржевской на репетициях предвещала успех спектакля. Однако в отличие от Савиной, которая всегда играла ровно, Комиссаржевская сочетала в себе вдохновение, интуицию, душевное богатство — с крайней неуравновешенностью.
«Ее жизнь — волнообразна, — писал театральный критик А. Кугель. — Одна волна спешит сменить другую, и так до самого конца». И дальше: «Я хочу уловить ее натуру, ее индивидуальность, этот своеобразный, редкий по сочетаниям, комок нервов, дарования, огня, человеческих слабостей и поэтических капризов — этот психологический излом ее души, которым объясняется так много в ее внешней сценической карьере и все — в ее игре, в ее сценическом таланте. Она была иррегулярна в жизни своей — и в этом была прелесть ее жизни — она была точно так же иррегулярна в своей игре, и в этом была — прелесть ее дарования»12.
Сама актриса признавалась: «Я играю вспышками»13.
Н. Туркин, автор одной из первых монографий о Комиссаржевской, говорит о ее переменчивости, «вечной смене настроений»: «Поразительно, как быстро и как резко менялось лицо и самочувствие Веры Федоровны с переменою ее настроения. Если ей что-либо удалось, если она в духе, она — молода и резва, как подросток, она неотразимо привлекательна. Если неудача, если разочарование, — на лицо ложится точно маска, и перед вами утомленная, побитая жизнью, страдающая всякими немощами женщина»14.
И еще одно «действующее лицо» следует учитывать наряду с автором, постановщиком, актрисой, говоря о первом спектакле «Чайки», — публику.
Как известно, на премьере собрались зрители, желавшие поразвлечься и посмеяться. «Чайка» шла в бенефис комической актрисы Е.И. Левкеевой, участвовавшей в водевиле Н.Я. Соловьева «Счастливый день». Спектакль 17 октября был для нее не только бенефисным, но и юбилейным — исполнялось двадцать пять лет ее сценической деятельности.
Интересно, что при подготовке «Чайки» Потапенко предложил поручить Левкеевой и роль Шамраевой, жены управляющего. Но Чехов воспротивился: «Если <...> эту роль отдать Левкеевой, то, пожалуй, публика станет ждать от этой роли чего-нибудь смешного и разочаруется. Ведь Левкеева пользуется славой прекрасной комической актрисы, и эта слава может задавить роль» (23 сентября 1896 г.).
Можно только подивиться чутью Чехова. Ведь на деле так и получилось. Хотя Левкеева в «Чайке» не участвовала, но ее бенефисный водевиль действительно во многом «задавил» пьесу.
Итак: гениальный автор «Чайки»; привыкший к стереотипам постановщик; вдохновенная актриса, играющая неровно, «без гарантий»; и — специфически бенефисная публика, ждущая развлечений, — таковы конфликтные, взаимоисключающие обстоятельства, сопутствовавшие первому спектаклю «Чайки».
Что же произошло?
Едва только Комиссаржевская — Нина начала читать своим проникновенным голосом в глубине сцены: «Люди, львы, орлы и куропатки...» в зале раздался смех. И началось единоборство грудного трогающего голоса актрисы с глумливым хохотом. Силы были неравные.
«Поднялся шум, — пишет А.И. Суворина. — Комиссаржевская все продолжала, но с каждым мгновением — все труднее было слушать ее; в театре начался какой-то хаос: одни смеялись, другие шикали, чтобы остановить этот шум, и получился форменный кавардак»15.
Вывезли в кресле-коляске Сорина (его роль исполнял В.Н. Давыдов) — новый приступ хохота у публики. А тут еще на радость гогочущим зрителям, «испытанным острякам», у коляски отскочило колесо — что может быть смешнее и забавнее?
Каждый артист знает: когда спектакль незаладится, беды идут одна за другой. И на премьере. «Чайки» малейшая накладка вызывала бурный восторг, злорадное ликование публики.
Вера Федоровна еще девочкой, мечтая стать актрисой, декламировала перед отцом-артистом отрывки из театральных монологов. При этом она завертывалась в простыню.
На премьере, когда Нина в финале снова декламирует «Люди, львы, орлы и куропатки...», Вера Федоровна, вспомнив детство, завернулась в простыню. Увидев это, публика просто зашлась: что же это такое? Уж не дурачат ли нас? Обещали комедию, а тут какая-то психопатия.
Даже финал «Чайки», выстрел Треплева не только не произвели впечатления на разыгравшихся зрителей, но послужили новым поводом для смеха.
После треплевского выстрела Дорн, узнав в чем дело, наигранно спокойным тоном произносит: «Так и есть. Лопнула склянка с эфиром». И для большей убедительности напевает: «Я вновь пред тобою стою очарован».
Один из самых напряженных моментов пьесы... Но на этой несчастной премьере все трагическое, выразительное, полное скрытого подтекста вызывало неожиданно веселую, пошло-смешливую реакцию. Артист М.И. Писарев, исполнявший роль Дорна, сказал вместо «лопнула склянка» — «лопнула бутылка». Ну, а какому хохочущему пошляку слово «бутылка» не покажется смешным! И на александринской премьере самоубийство героя, слова Дорна вызвали такой безудержный смех, хохот, выкрики из зала, что бедных артистов уже не было слышно.
Выразительное описание провала «Чайки» оставил Евтихий Карпов.
После первого акта В.Ф. Комиссаржевская бросается к нему, «взволнованная, со слезами на глазах».
«— Что же это за ужас!.. Я провалила роль... Чему они смеются?»
«Ко мне в кабинет, бледный, с растерянной, застывшей улыбкой входит Ант. Павлович...
— Автор провалился... — говорит он не своим голосом...
— И почему они все смеются, идиоты!.. — с раздражением замечает Н.Ф. Сазонов (он исполнял роль Тригорина. — З.П.).
В.Ф. Комиссаржевская вся дрожит в нервном припадке.
— Я боюсь, Евтихий Павлович, повторять монолог первого акта... Они опять будут смеяться... Я уйду со сцены... Это пытка... Я не могу»16.
Рассказывая обо всем этом, Е.П. Карпов, один из главных «виновников торжества», говорит таким тоном, будто во всем виновата одна только публика. Получается, что Чехов, Комиссаржевская, Карпов — художники, равно не понятые великосветской бенефисной толпой. В другом месте он пишет о премьере:
«Помню, я ходил за кулисами, как потерянный.
Я не мог понять, как можно хохотать, когда человека вывозят в кресле или ему делают повязку (сцена Треплева и матери в третьем акте. — З.П.).
— Прямо дикая публика! — говорил я себе <...>.
Эта постановка дала яркий пример того, как, не будучи подготовлена к пьесе, публика может убить ее наповал»17.
О том, что сам постановщик оказался не подготовленным к пониманию «Чайки», Е.П. Карпов не догадывался.
Однако 17 октября 1896 года — не только черный день Чехова. Это «счастливый день» (мы помним, что так назывался ее бенефисный водевиль) Е.И. Левкеевой.
Вот что писала газета «Новости» в заметке «Первый бенефис»:
«Такого головокружительного провала, такого ошеломляющего фиаско <...> не испытывала ни одна пьеса <...>.
После третьего действия шиканье стало общим, оглушительным, выражавшим единодушный приговор тысячи зрителей тем «новым формам» и той новой бессмыслице, с которыми решился явиться на драматическую сцену наш талантливый беллетрист <...>
К счастью для бенефициантки и к удовольствию ее друзей и почитателей, она не участвовала в птичьей пьесе (шутка анонимного рецензента в адрес «Чайки». — З.П.) и собственно бенефисное торжество началось после скандального провала «Чайки».
На сцене артистами, товарищами и сослуживцами Е.И. Левкеева была встречена дружными рукоплесканиями, которые тотчас же были подхвачены публикой и продержались минут пять <...>.
Сильно растроганная бенефициантка расплакалась. Режиссер труппы Е.П. Карпов от лица всех сослуживцев сказал Е.И. Левкеевой теплое приветствие, а М.Г. Савина поднесла ей ценный подарок; затем бенефициантку приветствовали лавровыми венками»18.
Так была освистана необыкновенная «Чайка» и так был коронован, награжден лавровыми венками обыкновенный водевиль.
Но Чехов всего этого уже не видел. С начала представления он находился в ложе Сувориных. Когда раздался первый «дурацкий смех», пишет жена Суворина Анна Ивановна, Антон Павлович «страшно побледнел». А когда начался всеобщих хохот, шум, «один сплошной ужас» — «несчастный автор до окончания ушел из ложи»19.
Вот что записано в дневнике Чехова: «Это правда, что я убежал из театра, но когда уже пьеса кончилась. Два-три акта я просидел в уборной Левкеевой. К ней в антрактах приходили театральные чиновники в вицмундирах, с орденами, Погожев со звездой; приходил молодой красивый чиновник, служащий в департаменте государственной полиции. Если человек присасывается к делу, ему чуждому, например, к искусству, то он, за невозможностью стать художником, неминуемо становится чиновником. Сколько людей таким образом паразитирует около науки, театра и живописи, надев вицмундиры! То же самое, кому чужда жизнь, кто неспособен к ней, тому больше ничего не остается, как стать чиновником. Толстые актрисы, бывшие в уборной, держались с чиновниками добродушно-почтительно и льстиво (Левкеева изъявляла удовольствие, что Погожев такой молодой, а уже имеет звезду); это были старые, почтенные экономки, крепостные, к которым пришли господа»20.
Перед нами редкое свидетельство — самого писателя, оно дороже любых воспоминаний о нем. Нам открывается тот внутренний взгляд, которым смотрел Чехов на происходившую катастрофу, на все окружающее.
В его записной книжке более позднего времени есть такая строка: «У человека бывают очи отверзты во время неудач» (I, 128, 7). Так у Чехова в час неудачи, провала «Чайки», словно отверзлись очи.
Что было дальше, после того как Чехов «убежал из театра»? Он поужинал в ресторане. Вернулся в дом Сувориных, где остановился по приезде в Петербург, и лег спать. Когда Суворин пошел к нему и хотел зажечь электричество в его комнате, Антон Павлович закричал: «Умоляю не зажигать! Я никого не хочу видеть и одно вам только скажу: пусть меня назовут... (он сказал очень суровое слово), — если я когда-нибудь напишу еще что-нибудь для сцены». Тщетно старался Суворин убедить его, что все дело тут в ошибке — такую серьезную и совершенно оригинальную пьесу дали в бенефис комической актрисы; следующие спектакли, уверял он, пройдут прекрасно21.
Чехов и слушать не хотел. На другой день с первым поездом он уехал в Москву.
В поезде из Москвы в Лопасню, по дороге в Мелихово, он забыл свой багаж22 — такого никогда не случалось с ним, человеком исключительно памятливым и аккуратным.
На память приходят и другие примеры оплошностей, которые совершали великие люди в трудные, напряженные минуты, когда жизнь выбивала их из колеи. Пушкин, отправившись на дуэль, не надел бекеши, вынужден был вернуться, посчитал дурным предзнаменованием, и это омрачило его состояние духа перед решающим поединком. Лев Толстой, уходя из Ясной Поляны, заблудился в своем собственном саду и потерял шапку. А Маяковский, никогда не страдавший рассеянностью, забыл палку на своем литературном вечере, где его плохо встретила аудитория.
На какое-то время Чехов порывает с драматургией.
«Ах, зачем я писал пьесы, а не повести! — вырывается у него в письме к Суворину 7 декабря 1896 года. — Пропали сюжеты, пропали зря, со скандалом, непроизводительно».
Однако с провалом «Чайки» невзгоды Чехова не кончались. Шла новая волна, не менее грозная и скандальная, чем сам спектакль — театральные рецензии. Шел поток критических недоумений и насмешек, рецензентских нападок и ругательств.
«Пьеса «Чайка», — негодовал некто Н.А. Селиванов на страницах «Новостей», — прежде всего, и производит впечатление какой-то творческой беспомощности, литературного бессилия лягушки, раздутой в вола»; «Сводничество, обольщение, обман, «содержантство», чувственность, похоть, — вот элементы, которые наполняют действующих лиц, создают их взаимоотношения, завязывают и разрешают пьесу»23.
Об «удручающем впечатлении» от чеховской пьесы писал А.Р. Кугель в «Петербургской газете»24.
Первый биограф Чехова А.А. Измайлов пишет о 17 октября 1896 года:
«Этот же день принес целый ряд басен, юмористических стишков, сатирических фельетонов <...> Они не заслуживали бы никакого внимания сами по себе, но некоторые из них стоит привести как образец пошлости, торжествующей над талантом в беде. Например:
Написал я «Чайку»,
Рецензентов шайку
Возмутил недаром...
Обладаю даром
Редким символиста,
И пишу я с жаром,
Только ерундисто,
В рамках очень узких.
Пьеса не для русских,
Не для итальянцев
И не для испанцев
Даже не для чехов,
Вот каков я Чехов25.
Перечень такого рода статеек, рецензий, стишков можно было бы продолжать. Казалось бы, автор «Чайки» потерпел полный провал.
Однако на деле было не так или не совсем так. Провал был, но — не полный.
Сразу же после премьеры в спектакль внесли ряд поправок. Были убраны места наиболее уязвимые — вроде сцены, когда Комиссаржевская декламировала, завернувшись в простыню.
22 октября Чехову писал К.С. Тычинкин: «Кое-что в пьесе изменили, монолог свой Комиссаржевская говорит только в 1-м и 4-м действиях — в сцене с Машей он пропущен, Давыдов <Сорин> не остается на сцене в последнем действии, а уходит вслед за другими, не стелят также ему постель, так что Нина декламирует не набросив на себя простыню; так вышло лучше»26.
С.И. Смирнова-Сазонова, жена актера Александринского театра Н.Ф. Сазонова (исполнявшего в «Чайке», как мы помним, роль Тригорина), записала в дневнике днем раньше: «Второе представление «Чайки» — полный успех. Вызывали актеров и автора»27.
«На втором спектакле, — свидетельствует актриса М.М. Читау, игравшая в «Чайке» Машу, — произошла волшебная перемена: пьесу прекрасно понимали, раздавались многочисленные крики «автора», вызывали «всех». О восторгах по адресу Комиссаржевской и говорить нечего»28.
И, наконец, письмо Комиссаржевской, полное радости, что «Чайка» на втором представлении завоевала успех. «Сейчас вернулась из театра. Антон Павлович, голубчик, наша взяла! Успех полный, единодушный, какой должен был быть и не мог не быть. Ваша, нет, наша «Чайка», потому что я срослась с ней душой навек, жива, страдает и верует так горячо, что многих уверовать заставит» (21 октября 1896 г.)29.
Всего на Александринской сцене «Чайка» прошла тогда пять раз.
Правда, эти последующие спектакли не могли ничего изменить, приговор прессы был уже произнесен; слова «Чайка» и «провал» связывались прочно и нерасторжимо. Хотя приговор прессы тоже был не совсем единодушным.
Так, в защиту пьесы выступил Суворин. В краткой заметке он утверждал, что «Чайка» по литературным достоинствам «гораздо выше множества пьес, имевших успех»30. Он писал в большой статье: «За свои 30 лет посещения театров в качестве рецензента я столько видел успехов ничтожностей, что неуспех пьесы даровитой меня нисколько не поразил»31.
Комментатор пьесы в последнем тридцатитомном Собрании сочинений и писем Чехова А.П. Чудаков цитирует еще одну статью того времени А.С. Смирнова, в которой говорится о новых, новаторских особенностях Чехова-драматурга. В «Чайке» он стремился перенести «центр тяжести с внешности вовнутрь, с поступков и событий внешней жизни во внутренний психический мир выводимых им лиц»32.
В эти тяжкие дни Чехов получил несколько писем, явившихся для него утешением. Пришло письмо от А.Ф. Кони, судебного деятеля и писателя. «Это сама жизнь на сцене, — говорилось там о «Чайке», — с ее трагическими союзами, красноречивым бездумьем и молчаливыми страданиями, — жизнь обыденная, всем доступная и почти никем не понимаемая в ее внутренней жестокой иронии, — жизнь, до того доступная и близкая нам, что подчас забываешь, что сидишь в театре, и способен сам принять участие в происходящей перед тобою беседе» (7 ноября 1896 г.)33.
Чехов ответил сразу: «Многоуважаемый Анатолий Федорович, Вы не можете себе представить, как обрадовало меня Ваше письмо. Я видел из зрительной залы только два первых акта своей пьесы, потом сидел за кулисами и все время чувствовал, что «Чайка» проваливается. После спектакля, ночью и на другой день, меня уверяли, что я вывел одних идиотов, что пьеса моя в сценическом отношении неуклюжа, что она неумна, непонятна, даже бессмысленна и проч. и проч. Можете вообразить мое положение — это был провал, какой мне даже не снился! Мне было совестно, досадно и я уехал из Петербурга, полный всяких сомнений. Я думал, что если я написал и поставил пьесу, изобилующую, очевидно, чудовищными недостатками, то я утерял всякую чуткость и что, значит, моя машинка испортилась вконец <...> Но Ваше письмо подействовало на меня самым решительным образом. Я Вас знаю уже давно, глубоко уважаю Вас и верю Вам больше, чем всем критикам, взятым вместе...» (11 ноября 1896 г.).
Мы видим, как глубоко был поражен и уязвлен Чехов трагическим неуспехом «Чайки». И как важно было для него узнать, что не все считали пьесу неудачей, что провал ее не был сплошным, кромешным, беспросветным.
Вот еще один голос, выбивавшийся из хора хулителей «Чайки», — Александра Павловича, брата писателя. Свое письмо он написал в самый день провала. «Я с твоей «Чайкой» познакомился только сегодня в театре, — говорилось в письме. — Это чудная, превосходная пьеса, полная глубокой психологии, обдуманная и хватающая за сердце»34.
А 4 марта 1897 года, посылая брату статью Л.Е. Оболенского «Почему столичная публика не поняла «Чайки» Ант. Павловича?», Ал.П. Чехов писал: «Не твоя вина, что ты ушел дальше века»35.
Этими словами и кончим главу о провале чеховской пьесы на сцене Александринского театра.
Примечания
1. 17 октября 1888 г. на станции Борки произошло крушение царского поезда.
2. В.Н. Ладыженский. В сумерки. Из воспоминаний об А.П. Чехове. — Сб. «Памяти А.П. Чехова». М., Общество любителей российской словесности, 1906, с. 151. Вошло также в сб. «А.П. Чехов в воспоминаниях современников», с. 302.
3. М.П. Чехова. Из далекого прошлого, с. 161.
4. Дневник А.С. Суворина. М.—Пг., 1923, с. 297.
5. ГЦТМ имени А.А. Бахрушина. Ф. 110, № 1107—1109. В сходном духе трактует Е. Карпов пьесу в статье «История первого представления «Чайки» на сцене Александринского театра 17 октября 1896 г.» (сб. «О Чехове». Воспоминания и статьи. М., 1910, с. 63).
6. Цит. по кн.: В. Носов. Комиссаржевская. М., «Молодая гвардия», 1964, с. 117—118.
7. Позднее, 7 февраля 1903 г., директор императорских театров В.А. Теляковский запишет в своем дневнике слова Савиной: «Пьесы Чехова не пьесы» (рукопись дневника хранится в ГЦТМ имени А.А. Бахрушина). См. также интервью: «Почему Савина отказалась играть в «Чайке». Там приводятся слова актрисы: «Я должна была играть Нину Заречную, но после двух репетиций я отказалась ее играть, находя, что эта роль скорее подходит к Комиссаржевской, которая в ту пору поступила в труппу» («Петербургская газета», 17 января 1916, № 16). Вошло в «Чеховский юбилейный сборник». М., 1910.
8. «Алконост», кн. 1, изд. Передвижного театра П.П. Гайдебурова и Н.Ф. Скарской, 1911, с. 95.
9. Там же.
10. А.И. Суворина рассказывает, как незадолго до премьеры ее муж и Чехов вернулись после репетиции «оба возбужденные». А.С. Суворин сообщил ей, что «репетиция прошла живо. Все играли с темпераментом, а Комиссаржевская неподражаемо». Чехов признался «сконфуженно и шутливо»: «Комиссаржевская своей мимикой и голосом чуть не довела меня до слез. Я почувствовал — что-то сжимает мне горло» (А.И. Суворина. Воспоминания о Чехове. — Сб. «А.П. Чехов. Затерянные произведения...», 1925, с. 192).
11. Е.П. Карпов. Комиссаржевская на сцене Александринского театра. — Сб. «В.Ф. Комиссаржевская. Письма актрисы. Воспоминания о ней. Материалы», М., «Искусство», 1964, с. 216. См. также его статью «Постановка «Чайки», в которой приводятся слова Чехова: «Лучшей «Чайки», чем Комиссаржевская, я сейчас и представить не могу» («Петербургская газета», 17 января 1916, № 16).
12. А. Кугель. О В.Ф. Комиссаржевской. — «Театр и искусство», 1910, № 7, с. 158.
13. Письмо Н.Н. Ходотову 20 октября 1902 г. — В сб. «О Комиссаржевской. Забытое и новое. Воспоминания. Статьи. Письма». М., Изд-во ВТО, 1965, с. 160.
14. Н.В. Туркин (Дий Одинокий). Комиссаржевская в жизни и на сцене. М., «Златоцвет», 1910, с. 46—47.
15. А.И. Суворина. Воспоминания о Чехове. Сб. «А.П. Чехов», с. 193. Об этом же моменте спектакля — монологе Комиссаржевской — Нины вспоминал артист Александринского театра Ю.М. Юрьев: «Публика в каком-то недоумении насторожилась, начала прислушиваться к словам, почуя что-то декадентское. Это подлило масло в огонь. Декаденты и символисты — в то время «притча во языцех»: их высмеивали ими возмущались, изощрялись над ними в остротах. И вот повод к новому взрыву:
«Что-о, что-о такое? Львы и куропатки? — Вот так так!» — протянул чей-то голос.
Наступило что-то невообразимое. Сквозь гомерический хохот слышатся со всех сторон громкие замечания, насмешки. Стали перекликаться без всякого стеснения друг с другом через весь зрительный зал. Получилось как бы два представления: одно на сцене, другое в зрительном зале» (Ю. Юрьев. Первый спектакль «Чайки». — «Театр», 1939, № 8, с. 129. Вошло в его кн.: «Записки». М.—Л., «Искусство», 1948).
16. Е. Карпов. История первого представления «Чайки» на сцене Александринского театра 17 октября 1896 г. — Сб. «О Чехове». М., 1910, с. 72—73.
17. Е. Карпов. Постановка «Чайки». — «Чеховский юбилейный сборник», с. 431—432.
18. «Новости», 18 октября 1896 г. Без подписи.
19. А.И. Суворина. Воспоминания о Чехове. — Сб. «А.П. Чехов...», с. 193.
20. Первоначальную запись о «чиновниках около науки, театра и живописи» Чехов сделал в первой записной книжке (70, 2). Затем в развернутом виде записал в дневнике 4 декабря 1896 г. Эта запись здесь и цитируется.
А вот каким увидела Чехова в артистической уборной Левкеевой актриса М. Читау. Во время спектакля она зашла к бенефициантке, там был Чехов: «Она (Левкеева. — З.П.) не то виновато, не то с состраданием смотрела на него <...> Антон Павлович сидел, чуть склонив голову, прядка волос сползла ему на лоб, пенсне криво держалось на переносье... Они молчали... Я тоже молча стала около них. Так прошло несколько секунд. Вдруг Чехов сорвался с места и быстро вышел.
Он уехал не только из театра, но и из Петербурга» (М.М. Читау-Кармина. Премьера «Чайки» Из воспоминаний актрисы. — «Звено» (Париж), 1926, № 201).
21. Об этом рассказывает со слов мужа А.И. Суворина. «Воспоминания о Чехове». — Сб. «А.П. Чехов...», с. 194. А.С. Суворин приводит слова Чехова: «Если я проживу еще семьсот лет, то и тогда не отдам на театр ни одной пьесы. Будет. В этой области мне неудача» (А.С. Суворин. Дневник, с. 125).
22. См. телеграмму оберу поезда 19 октября 1896 г.
23. Н.А. Селиванов. «Чайка». — «Новости», 19 октября 1896 г.
24. «Петербургская газета», 18 октября 1896 г.
25. А. Измайлов. Чехов. Биографический набросок. М., тип. Т-ва И.Д. Сытина, 1916, с. 409.
26. «Литературное наследство», т. 87. «Из истории русской литературы и общественной мысли 1860—1890 гг.». М., «Наука», 1977, с. 316—317.
27. Там же, с. 309.
28. М.М. Читау-Кармина. Премьера «Чайки», «Звено» (Париж), 1926, № 201.
29. В.Ф. Комиссаржевская. Письма актрисы. Воспоминания о ней. Материалы, с. 58. Днем позже К.С. Тычинкин сообщал Чехову, что на втором спектакле Комиссаржевская — «не стесняемая враждебною залой, не встречая такой помехи, как прежде, в своих партнерах», «дала такую прекрасную «Чайку», что будь Вы здесь, Вы жеста лишнего от нее бы не потребовали, слова бы не поправили» (XIII, 374, тридцатитомное Собрание сочинений), опубликовано с опечаткой — «места» вместо «жеста»). Об успехе второго представления Чехову телеграфировал И.Н. Потапенко: «Большой успех. После каждого акта вызовы <...> Комиссаржевская идеальна...» (Н.И. Гитович. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М., Гослитиздат, 1955, с. 436). Он же за подписью «Фингал» писал в рецензии «Званые и избранные» о втором и третьем представлении «Чайки»: «Чудная, полная драматизма сцена Заречной с Треплевым (в финале. — З.П.) ведется госпожой Комиссаржевской так тонко, так трогательно, с такой художественной чуткостью и правдивостью, что забываются все сценические недочеты предыдущих действий, и публика вся подымается, чтобы аплодировать и автору и артистам» («Новое время», 27 октября 1896 г.).
30. А. С. (Суворин). Театр и музыка. — «Новое время», 18 октября 1896 г.
31. «Новое время», 19 октября 1896 г., № 7416. При этом, как мы помним, «Чайка» все же показалась Суворину слабой, действие разбросанным. Выше приводилась запись в дневнике Суворина (см. в гл. «Мало действия»).
32. А.С. Смирнов. Театр душ. — «Самарская газета», 9 декабря 1897 г.
33. Письмо опубликовано в Полн. собр. соч. и писем А.П. Чехова в 30-ти томах, т. VI, с. 546—547.
34. А.П. Чехов. Полн. собр. соч. в 30-ти томах, т. XIII, с. 373.
35. Письма А. Чехову его брата Александра Чехова. М., Соцэкгиз, 1939, с. 334.
К письмам А.Ф. Кони, Ал.П. Чехова добавим еще письмо В.Н. Аргутинского-Долгорукого 18 (30) апреля 1897 г., которое приводилось раньше. В нем было глубоко раскрыто своеобразие чеховской пьесы.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |