О Стивене Дитце и его пьесе. Предисловие к пьесе С. Дитца
Дитц не соревнуется с нашим Акуниным и не пытается продлить сюжет «Чайки»: она уже, слава Богу, написана и уже вошла в историю театра; ее, «Чайки», на наш век хватит и на последующие века тоже.
Написавший вариации на темы легендарной пьесы, Дитц попытался как можно глубже и полнее понять чеховский первоисточник, проникнуться его духом. Сочинение Дитца, включающее в себя анализ взаимоотношений Треплева и Нины, осуществленный в диалогах самих этих персонажей, носит откровенно лабораторный характер — и нам показалось любопытным вынести на сценическую площадку эту пьесу.
Дитцу, слава Богу, не чужд юмор, не избегает он иронии и в собственный адрес, если судить по этой его пьесе, бережно и вдохновенно переведенной на русский язык Юрием Фридштейном.
Одним словом, Дитц — наш человек и, не будучи с ним знакомы очно, мы уверены, что знаем его неплохо. Сюда же стоит причислить и его соотечественницу Кэрол Маквей. Встретившись однажды летом с нею в Москве, мы легко и быстро нашли общий язык (англо-русский или русско-английский, все равно) и договорились сделать параллельно две совершенно самостоятельных постановки этой пьесы — американскую и русскую, затем свести их на время вместе, «запараллелить», а в каких-то сценах и смешать, организовав примерно то, что в джазе называют «джем сэшн». Так и произошло. В 2001 году на трех площадках — Центрального Дома актера, музея-усадьбы А.П. Чехова в Мелихове и малой сцены Александринского театра в Санкт-Петербурге — были показаны в рамках одного представления две вариации пьесы Дитца. И это — один из принципов работы возникшего тогда театра «Международная Чеховская лаборатория», которого мы стали придерживаться в последующие годы: все главные пьесы Чехова проходят у нас апробацию несколькими вариантами и редакциями. Бессменно игравшие в этом спектакле актеры Алена Кузнецова и Дамир Ширяев — молодые, жизнерадостные, тоже, как и их герои, поначалу стремившиеся к полёту, играли и себя тоже и испытывали на духовную стойкость тоже себя...
Пьеса Стивена Дитца, представляющая собою одну из многих вариаций чеховской «Чайки», притягивает тем, что помогает нам вглядеться, вдуматься, вслушаться, вчувствоваться непосредственно в чеховский же первоисточник. Она — не дополнение к гениальной чеховской пьесе, но одна из «разминочных» площадок, одна из возможных «дорожек» к разгадыванию тайн оригинала.
А они, тайны, были и остаются.
Нам, нынешним и будущим участникам Международной Чеховской лаборатории, эти тайны интересны, а искушение разгадать хотя бы некоторые из них и придает энергии нашим поискам, делает поле этих поисков вакантно импровизационным.
Начнем с «пяти пудов любви», с вопроса о силе и слабости любви Кости и Нины.
Костя прав, подсказывает нам пьеса, когда дает Нине понять, что она готова любить в нем Тригорина, но не замечает, игнорирует в нем собственно Треплева. С другой стороны, сам Костя является носителем так называемого «тригоринского синдрома» и оказывается не в силах избыть, преодолеть его в себе, что и составляет предмет тяжких душевных терзаний героя на протяжении его короткой, так и не наполнившейся должным смыслом жизни. С этой же другой стороны, сама Нина справедливо умоляет Костю написать не про «Мировую душу», а именно про нее — и для нее, но Костя, как выясняется, не способен сделать это. Костя навсегда, навечно застревает в болоте, в вязкой топи собственных незавершенных усилий, он состаривается там и уже чувствует себя 90-летним стариком, но впереди еще долгая-долгая, нескончаемая череда дней. Костя сам загоняет себя в местность, описанную им в пьесе про Мировую душу. Он оказывается один-одинешенек там, в этой заболоченной местности с медленно, но верно высыхающим озером, давно утратившим обаяние «колдовского»; озером, где живые некогда рыбы уже сделались неживыми — стали воблами. Костя, безнадежно пытаясь заместить собою Тригорина, подменить его, навечно замер на берегу высыхающего озера и выуживает оттуда мертвую рыбу. Костя существует один-одинешенек среди «львов, орлов и куропаток, рогатых оленей, гусей, пауков, молчаливых рыб, обитавших в воде» и т. д. и т. п. Похоже, Косте самому выпало лицезреть сочиненную им картину, когда «уже тысячи веков, как земля не носит на себе ни одного живого существа, и эта бледная луна напрасно зажигает свой фонарь». Правда, на лугу, в нашем спектакле, еще просыпаются с криком журавли, и майских жуков еще бывает слышно в липовых рощах... Словом, еще теплится некая надежда, хотя Костя уже изрядно одичал, утратил человеческий облик и частично — человеческую же речь, сам стал много ближе к зверям и насекомым. Теперешний Костя — уже давно не только не писатель, но и не читатель даже: он уже с большим трудом различает звуки речи и неожиданно появившейся здесь Нине придется заново обучать его этим звукам, дабы привыкшее мычать существо вновь хотя бы заговорило. Буквы русского (и английского) алфавитов, застрявшие в случайно найденном Ниной болотном сапоге Тригорина, становятся пособиями для урока родной речи, который Нина дает Косте на берегу освещенного слабым лунным светом озера. Нина и Костя начала нашего спектакля — новые Адам и Ева, Адам-2 и Ева-2, которые могли бы заново возродить человеческую цивилизацию, если бы у них появился реальный шанс возродить былую свою любовь. Все действие спектакля подчинено этой безнадежной, увы, попытке, и потому герои по мере движения действия все больше преображаются внешне, становясь все моложе и прекрасней, — но как нельзя дважды войти в одну и ту же реку, так нельзя и дважды прожить одну и ту же жизнь; а жизни другой, увы, не даровано в нашем бренном мире никому... Можно, конечно, порвать рукопись жизни, но вновь написанные беловики ее ничем не перещеголяют уничтоженных черновиков.
Пьеса Дитца, написанная скорее как некое литературоведческое эссе, своего рода исследование в диалогах, дала нам возможность развернуть ее сюжет в театральном пространстве царства Мировой души, куда в последний, заметьте, раз забрела ее выразительница. Она попытается было вырвать Костю из собственного его плена, но достичь этого невозможно, даже если она готова отдать за него собственную жизнь.
Нам важно было обнаружить в этой нашей Нине признаки материнства: все, что недодано было Косте родной его матерью, выпало довершить Нине. Как Костя пытается заместить собою Тригорина, так Нина стремится заместить его мать, фактически выступая против Аркадиной сразу на двух фронтах. Отсюда и наши уже добавления в сюжет спектакля аркадинских слов, которые Нина произносит будто бы как свои — поначалу с сарказмом и иронией в адрес Аркадиной, откровенно пародируя ее, но во второй части этого же монолога мгновенно переходя на самый что ни на есть искренний лад. (Вообще композиция этой пьесы, кинематографический поэпизодный ее строй потребовали от артистов многочисленных молниеносных переключений из одного противоположного состояния в другое — причем с такой скоростью, за которою подчас с трудом поспевает зритель. Умение осуществлять подобные переключения, наращивание исполнительской мускулатуры — тоже часть нашей лабораторной практики.) Наша Нина додает Косте то, чего ему явно не хватало от Аркадиной, — материнскую заботу, в которой всегда так нуждался слабый духом сын. Другую сцену — с перебинтовыванием головы — Нина начнет как мать, а закончит уже как любимая на брачном ложе. Забрезжившее возрождение Кости начнет было проявляться с новой силою, однако скоро вслед за этим последует яростное и жестокое по отношению к Нине («Я съем Чайку!») новое отторжение.
Нам выпало показать, как герои, медленно начав сходиться, стремительно — словно круги по воде — расходятся. Парадокс именно в этом: возникшая энергия разрушения напиталась энергией созидания, возникла из недр ее.
Если Костя по многим признакам своим — комнатное растение, то Нина в еще более ярко выраженной степени — дикий цветок, стойкий и терпкий.
В Нину-Чайку целился Костя, но попал-таки Тригорин. И потому драма ее любви — с двойным, скажем так, дном: там присутствуют и противоборствуют оба мужских начала и оба мужских начала не благоприятствуют Нининой судьбе, а лишь с разных сторон корежат ее.
Что же касается Кости, то он, конечно же, сам и убивает себя — но не из закулисного ружья, а самой своей нескладно и нелепо прожитой жизнью. Костя — неслучившийся человек, и в этом все дело. Да, он — человек слабой воли. Костя, на наш взгляд, вообще не способен застрелиться, добровольно уйти из жизни. Его попытки застрелиться носят эпатажный, демонстрационный, декадентский характер, о чем уже приходилось писать.
Сильная личность — Нина. Она оказывается способной взвалить на хрупкие свои плечи нелегкий груз собственных испытаний и еще прибавить туда же груз испытаний чужих, она оказывается способной постоять «за того парня», то бишь за Костю в жестоком поединке с судьбой. И она, не в пьесе Дитца (там этого нет и в помине), а в нашем спектакле способна уйти из жизни за Костю — подменить его в его смерти. Она уходит у нас из жизни с песенкой Офелии на устах. Уходит из комедии жизни в ее трагедию...
Виктор Гульченко,
художественный руководитель театра
«Международная Чеховская лаборатория»
Стивен Дитц (США). Нина. Вариации...1 (пьеса в 39 эпизодах с прологом и эпилогом по мотивам «Чайки» А.П. Чехова)
Перевод с английского Юрия Фридштейна
«Если тебе когда-нибудь понадобится моя жизнь, то приди и возьми ее».
А.П. Чехов. «Чайка». Акт III.
Пролог
Треплев (бормочет): ...люди... львы... орлы... куропатки... олени рогатые... гуси лапчатые... пауки... рыбы молчаливые... жуки майские... (Пауза. Отчетливей.) «Я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, пишет, пишет, не думая ни о каких формах...»
Берет карандаш и вставляет его в электроточилку.
«...пишет, пишет, пишет, потому что это свободно льется из его души».
Начинает писать, в этот момент...
Тут целое озеро любви... Доктор Дорн был прав: во всём виновато ОЗЕРО, это всё от него, это оно всех нас заколдовало... Сцена первая...
Сцена 1
Неожиданно Нина стремглав кидается к столу и прячется за ним.
Треплев: Здесь никого нет.
Нина: Кто-то есть.
Треплев: Никого.
Нина: Запрем дверь.
Треплев: Здесь никого нет. Нас некому подслушивать, сюда уже сто лет никто не приходит. Здесь только вы и, быть может, я — и больше никого...
Молчание. Наконец, Нина опасливо вылезает из-за стола и, озираясь, возвращается в центр комнаты.
Нина: В самом деле, никого.
Треплев: Вот видите...
Нина: Хотите, спрячемся вместе?
Треплев: Совсем не обязательно...
Нина: Вот здесь. Давайте спрячемся здесь.
Треплев смотрит на Нину. Затем подходит ближе. Не двигаясь, они молча стоят в самом центре комнаты.
Треплев: Позвольте полюбопытствовать, милостивая государыня: от кого вы прячетесь?
Нина: От жизни-с...
Треплев: ...с?
Нина: ...с!
Треплев: Да-с...
Нина: Два-с...
Молчание. Они стоят, не двигаясь.
Сцена 2
Треплев: Нина Михайловна...
Нина: Константин Гаврилович...
Треплев: Вы были очень хороши в моей пьесе.
Нина: Спасибо. Для меня очень много значит то, что это говорите именно вы.
Треплев: Не сказал бы, не будь это правдой.
Нина: Не сказали бы?
Треплев: Разумеется, нет.
Пауза.
Нина: Вы написали очень хорошую пьесу.
Треплев: Вы в самом деле так думаете?
Нина: В самом деле.
Треплев: Я вам очень благодарен. Ведь вы бы тоже не сказали, если бы это не было правдой? Да, Нина?..
Пауза.
Нина: А вы долго ее писали, Костя?..
Треплев: Три...
Сцена 3
Пока Нина произносит свою реплику, Треплев точит карандаши.
Треплев: Мы найдем новые формы...
Нина: Но где?
Треплев: Что ты сказала?
Нина: Где мы их найдем?
Треплев: Мы будем их искать. Предмет искусства — поиск.
Нина: А откуда тебе известно, что они вообще существуют?
Треплев: Не говори глупости, Нина...
Нина: Ты ведь сам написал для меня роль дурочки. Так уж будь снисходителен к моей глупости. Ну и где же, где твои «новые формы»? Откуда они возьмутся?
Треплев: Они повсюду — стоит только посмотреть вокруг.
Нина: Смотрю. Ну и что?
Треплев: Они здесь! Правда, их очень трудно ощутить, они ускользают.
Нина: Ты думаешь, новые формы будут существовать всегда?
Треплев: Я вовсе не имел в виду того, чего я не имел в виду...
Нина: В этом сказывается наше малодушие, Костя.
Треплев направляется к выходу.
А в общем-то новых форм более чем достаточно: тридцать три (двадцать шесть!) буквы в алфавите и тысячи дней впереди...
Пауза. Треплев пристально смотрит на Нину. Затем произносит очень мягко.
Треплев: Ты мой самый верный друг, Нина.
Нина: Да, самый верный.
Треплев: Ну так прошу тебя...
Нина: О чем?
Треплев: Не надо быть такой верной. Ну, не надо! Ну, не надо! Четыре...
Сцена 4
Треплев сидит за столом, держа в руках карандаш. По мере того, как Нина отвечает на его вопросы, он «вычеркивает» пункты на лежащем перед ним листе бумаги.
Треплев: Пройдемся по тексту тщательно и не спеша.
Нина: Хорошо, пройдемся...
Треплев (читая): Вот видишь, Нина говорит: «Здесь есть кто-то».
Нина: Думая при этом: не хочу, чтобы Тригорин застал меня в вашем обществе, потому что это не вызовет у него ревности.
Треплев: «Хорошо здесь, тепло, уютно...»
Нина: На самом деле: в городе было очень холодно, но я была вынуждена распахивать окна настежь, чтобы меньше слышать собственные мысли.
Треплев: «Я боялась, что вы меня ненавидите».
Нина: Ну, это понятно: я разбила вам сердце.
Треплев: «Давайте сядем. Сядем и будем говорить, говорить».
Нина: Обо всем, кроме ваших пьес.
Треплев: «Я уже два года не плакала».
Нина: А вот это она врет — и тем не менее, здесь так написано.
Треплев: «Пора ехать».
Нина: Настоящее огорчает и пугает меня. А я приехала для того, чтобы встретиться с прошлым.
Треплев: «Меня надо убить».
Нина: Эта фраза говорит сама за себя. Давайте дальше.
Треплев: «Я — чайка...».
Нина: Пришел человек и от нечего делать погубил меня...
Треплев: «...Когда я думаю о своем призвании, то не боюсь жизни».
Нина: То есть, я по-прежнему буду уходить от жизни в работу.
Треплев: «Не провожайте...»
Нина: Не хочу, чтобы меня видели с вами.
Треплев: «Хорошо было прежде, Костя!».
Нина: Когда вы боготворили меня.
Треплев: «Прощайте».
Нина: Навсегда.
Треплев удовлетворенно складывает страницу, по которой читал.
Треплев: Отлично поработали.
Выходит. Не слыша его реплики, Нина продолжает.
Нина: Вы меня боготворили. Я была молода. Озеро походило на напоенное музыкой серебряное кружево... То было время, когда все сводилось к простым понятиям: я голодна; я влюблена; озеро чудесно; песня печальна. То было время, когда тайна заключалась во мне самой, а не в написанном для меня монологе.
Пауза. Затем, сделав глубокий вдох, она начинает сначала.
Я была молода? Вы меня боготворили? Озеро походило на напоенное музыкой серебряное кружево? А?.. А?.. А?..
Треплев: Пять!..
Сцена 5
Нина: Напиши что-нибудь ПРО МЕНЯ! Какой-нибудь настоящий сюжет для небольшого рассказа! Ну, пожалуйста, напиши. Хоть что-нибудь. Тебе хочется писать? Сейчас, когда так тихо? Мне кажется, в такие минуты легко пишется, а?.. Помни: этот миг пройдет и кто знает, что исчезнет вместе с ним? Кто знает, что могло бы быть написано именно сейчас?..
Треплев смотрит на Нину, затем отводит взгляд. Они по-прежнему стоят в центре комнаты.
Тригорин в такой момент обязательно бы что-нибудь записывал.
Долгая пауза.
А ты их слышишь? Ты слышишь СЛОВА — как они тают в воздухе, словно пролетающие птицы?
Снова пауза.
Ты слышишь их, Костя?..
Треплев: МНЕ НЕ О ЧЕМ ПИСАТЬ. ПОНЯЛА — НЕ О ЧЕМ! Я НЕ ВЕРУЮ!.. Я НЕ ЗНАЮ, в чем мое призвание!.. Я ответил на твой вопрос? Я не Тригорин. И в такие моменты я не могу писать. И в другие тоже. Это тебе понятно?
Нина: Да...
Треплев: Теперь ты довольна?
Пауза.
Нина: Вполне... Шесть...
Он снова смотрит на нее, не произнося ни слова.
Сцена 6
Треплев один.
Треплев: Долго ли я писал?! Подобные вопросы любят задавать дураки, ничего в жизни не достигшие, погрязшие в своем обывательском презрении, способные лишь растаптывать наши мечты и потешаться над нами. Я писал столько, сколько нужно, чтобы всю свою боль и все свое отчаяние воплотить в слове. (Пауза.) Долго ли я писал свою пьесу? Да как любую другую пьесу. Всю жизнь, от которой ты теперь прячешься. Только и всего... Семь! Представь себе: семь!..
Сцена 7
Нина сидит за столом Треплева. Глаза ее закрыты. Протягивает руки перед собой, нащупывает на ощупь пригоршню карандашей. Затем открывает глаза. Раскладывая карандаши на столе по порядку, друг за другом, начинает говорить.
Нина: Любит. Не любит. Любит. Не любит.
Входит Треплев и, не замечаемый Ниной, наблюдает за нею.
Любит. Не любит.
Треплев: Люблю.
Нина оборачивается к нему, произнося только:
Нина: Знаю.
Треплев продолжает свою игру с карандашами.
Любит. Не любит. Любит...
Треплев: Ну, восемь, восемь...
Сцена 8
Нина сидит за столом.
Нина: Сюжет для небольшого рассказа — ехать в третьем классе с мужиками — поезд в Елец — сюжет для небольшого рассказа — образованные купцы, пристающие с любезностями... их ничтожные пошлые жизни — у Тургенева есть место... «И да поможет Господь всем бесприютным скитальцам»... — вот вам и весь сюжет для небольшого рассказа...
Треплев: Нина...
Нина: Дайте воды... и дайте послушать, как вы будете ее наливать... похоже на зыбь озера в том месте, где стоял наш маленький театр... он и сейчас там... рядом с садом... наш театр — он стоит там по-прежнему... сюжет для небольшого рассказа...
Треплев (подавая ей стакан воды): Нина, довольно.
Нина: Константин Гаврилович... талантливый молодой драматург, влюбленный в актрису, играющую в его пьесе... Она произносит написанные им изысканные монологи... но она чайка... она уезжает в Елец... она любит знаменитого писателя.
Треплев: Прекрати!
Нина: Но это же и есть сюжет для небольшого рассказа.
Треплев: У каждого из нас есть такой сюжет. Ты думаешь, это трудно придумать сюжет? На самом деле трудно не придумать его — трудно его рассказать.
Пауза. Нина удивленно смотрит на Треплева.
Нина: Ну и кто же может это сделать?
Треплев: Писатели.
Нина: Тургенев, скажем...
Треплев: Конечно.
Нина: Толстой...
Треплев: Несомненно.
Нина: Тригорин...
Треплев: В каком-то смысле...
Нина: Ну, а Треплев? Константин Гаврилович Треплев? Он может?
Треплев: Ты просила воды.
Нина: Так вот что стоит между нами? Между ним и мною? То, что он писатель, а я нет?
Треплев: Нина, зачем так? Я же не говорю, что ты актриса, а я нет...
Нина начинает что-то писать на лежащем перед нею листе бумаги.
Нина: «...я не стыжусь моей любви к тебе... Ты мой... ты мой... Ты весь мой... Ты такой талантливый, умный, лучший из всех теперешних писателей, ты единственная надежда России... У тебя столько искренности, простоты, свежести, здорового юмора... О, тебя нельзя читать без восторга! Ты думаешь, это фимиам? Я льщу? Ну, посмотри мне в глаза... посмотри... похожа я на лгунью? Вот и видишь, я одна умею ценить тебя; одна говорю тебе правду, мой милый, чудный...»
Треплев: Нина... Нина, прости меня...
Нина поднимает голову, смотрит на него пристально, Треплев замолкает. Она снова начинает писать.
Тебе принести что-нибудь поесть?.. Или можем сыграть в лото. Я люблю играть в лото, а ты?..
Нина продолжает писать.
Помнишь, в этом месте у Тургенева: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый угол...»?
Треплев взглядывает на Нину. Она сидит, не поднимая головы. Треплев выходит. Нина продолжает писать.
Нина: Не помню... Не помню... Не помню... Девять!..
Сцена 9
Нина одна.
Нина: Моя малышка настоящая красавица. Когда она засыпает, я кладу голову рядом и подолгу любуюсь ею... Когда я впервые увидела Тригорина, он тоже казался мне прекрасным. А потом и его красота, и мое собственное восхищение этой красотой стали мне отвратительны. Но мой ребенок она ведь его частица, частица человека, который так до конца и не смог полюбить меня. Вот поэтому, глядя, как мой ребенок спит, я часто задаю себе вопрос: неужели она тоже так никогда и не полюбит меня до конца? Неужели когда-нибудь, когда она станет взрослой, когда, с отцовской улыбкой на устах, победительно войдет в мир, — неужели она тоже станет мне отвратительна?!
Треплев: Десять!!!
Сцена 10
Треплев: Нина... Я люблю тебя...
Нина: Тсс... Одиннадцать... Одиннадцать... Одиннадцать...
Сцена 11
Треплев и Нина быстрым шагом идут навстречу друг другу. Поравнявшись, пожимают друг другу руки. Вся сцена играется в быстром темпе.
Треплев: Нина...
Нина: Треплев...
Треплев: Я отдал вам свое сердце, а вы разбили его, и вместе с сердцем вы разрушили мою мечту стать художником.
Нина: Ради призрачного блеска славы я отвергла вашу любовь и теперь у меня больше нет надежды.
Треплев: Благодарю.
Нина: Благодарю.
Треплев: Двенадцать.
Нина: Двенадцать.
Расходятся, каждый в свою сторону.
Сцена 12
Нина: Есть одно слово, которое они все время повторяли... Не могу вспомнить...
Треплев: Я — чайка?
Нина: Нет, другое. Сначала это слово говорил Дорн, потом Маша, потом другие, когда смотрели на озеро... в свете сумерек... Одно слово, которое они все время повторяли...
Треплев пожимает плечами, выходит. Пауза. После этого Нина спокойно произносит:
Это слово — «молодость».
Пауза.
Почему они все время его повторяют?.. Тринадц... (Треплев перебивает ее.)
Сцена 13
Как только на экране возникает номер сцены, Нина собирается начать говорить, однако Треплев жестом останавливает ее, шепча настойчиво:
Треплев: Не надо. Молчи. Ничего не говори. Не будем играть эту сцену.
Нина: Почему?
Треплев жестом показывает на номер. Оба смотрят на экран — в первый и единственный раз за весь спектакль.
Треплев: Тринадцать несчастливое число... Давай подождем следующей сцены, а эту пропустим...
Нина смотрит на него, затем снова на номер. Долгая пауза. Продолжают разговор шепотом.
Нина: Но, Костя...
Треплев: Что?
Нина: Разве тогда следующая сцена не окажется все равно тринадцатой?
Треплев резко оборачивается к ней, словно собираясь сделать ей замечание. Сам себя обрывает, задумывается. Снова смотрит на номер.
Если мы будем просто молчать, нам не удастся избежать того, чего нельзя избежать!
Треплев продолжает думать, затем вновь оборачивается к Нине.
Треплев: Нина...
Нина: Что?
Треплев: Не говори о том, чего не понимаешь.
Оба молча ждут, пока на табло не возникнет следующий номер.
Нина и Треплев (вместе): Четырнадцать! Четырнадцать!..
Сцена 14
Нина: «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно».
Входит Треплев.
Треплев: Прошу прощения, я не знал, что вы репетируете. Мне...?
Нина жестом дает ему знак остаться. Он остается. Нина продолжает с нарастающей силой.
Нина: «Холодно... холоднохолодно. Пустопусто... пусто.
Страшнострашнострашно».
Пауза. Треплев одобрительно смотрит на Нину. Нина также поднимает на него глаза.
В вашей пьесе трудно играть, Костя.
Треплев: Знаю. Она требует подлинного сопереживания подлинной человечности.
Нина: Ну, а потом, когда появляется дьявол, что я должна чувствовать в этот момент? Что я тут делаю? Что? Что?..
Треплев: Вы — общая Мировая душа. А еще вы Коллективный разум всего человечества — и Юлий Цезарь, и Наполеон, и Александр Македонский. И Шекспир, и Галилей, и...
Нина: Я — Шекспир?
Треплев: Разумеется, он тоже часть вас. Часть Мировой...
Нина: Значит, я могу говорить словами Шекспира. Так почему бы мне не сказать: «С раскаяньем прибегни к Богу — кайся, Молись за прошлое, грядущего страшись, И яд бесчувствия страшись считать отрадой. Я умоляю, падаю к ногам... В развратный век не преступленье, но добродетель, добродетель умолять должна прощенья в том, что смеет возносить молитвы голос за его спасенье!..» («Гамлет», действие третье, сцена третья, в переводе Полевого...)
Треплев: Нет, Нина, вот этого совсем не надо говорить.
Нина: Но, почему, Костя? Ведь если я...
Треплев: Потому что ты — ВСЕ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО, НИНА. ТЫ — ВЕСЬ МИР. ТЫ — ВСЕ, ЧТО БЫЛО И ЧТО БУДЕТ. Твое знание всеобъемлюще, оно включает ВЕСЬ ЧЕЛОВЕЧЕСКИЙ ОПЫТ. Твоими устами говорит нечто большее, чем только Шекспир, — большее, нежели то, что доступно воображению простого смертного.
Нина: Моими устами говорит большее, чем Шекспир?
Треплев: Вот именно!
Нина смотрит на Треплева. Затем на миг закрывает глаза. Открыв, начинает заново.
Нина: «Холодно! Холодно! Холодно! Пусто! Пусто! Пус...»
Треплев: Довольно! Занавес! ЗАНАВЕС!
Нина: Что случилось?
Треплев: Я не позволю тебе издеваться надо мной!
Нина: Но я не...
Треплев: Виноват! Я выпустил из вида, что писать пьесы могут только немногие избранные. Я нарушил монополию!
Пристально смотрит на Нину. Говорит с отчаянием, ища нужное слово, стремясь объяснить свое состояние.
Пойми, Нина, мне... я...
Замолкает, не в силах продолжать. Выходит. Какое-то время Нина сидит молча. Затем закрывает глаза. Открывает снова. И тихо начинает снова читать текст.
Нина: «Во мне сознания людей слились с инстинктами животных, и я помню все, все, все, и каждую жизнь в себе самой я переживаю вновь».
Треплев (умоляюще): Пятнадцать! Пятнадцать!..
Сцена 15
Нина: Вы написали очень хорошую пьесу.
Треплев: Благодарю вас. Но?
Нина: В ней нет живых лиц.
Треплев: В самом деле. И что из этого?
Нина: Еще — в ней мало действия.
После долгой паузы Нина снова берет в руки страницу с текстом и продолжает читать.
«...Все жизни, все жизни, все жизни, свершив печальный круг, угасли. Уже тысячи веков, как...»
Треплев: Я ПОМНЮ. Это все-таки моя пьеса. Я ее написал.
Пауза. Нина откладывает страницу с текстом в сторону.
Нина: «И в пьесе, по-моему, непременно должна быть любовь...»
Треплев смотрит на Нину. Затем... подходит к ней ближе.
Там ваша мать с Тригориным.
Треплев встает совсем рядом с Ниной.
Значит, она привезла его с собою?
Треплев кивает головой, затем охватывает ладонями ее лицо.
Когда увидите Тригорина, то не говорите ему ничего...
Треплев кивает головой.
Я люблю его.
Нина целует Треплева.
Люблю, люблю страстно, до отчаяния люблю.
Снова целует Треплева.
Я люблю его даже сильнее, чем прежде.
Треплев страстно целует Нину в губы, в шею. Нина, судорожно вцепившись в него, продолжает.
«...Все жизни — все жизни — все жизни — свершив — печальный круг — угасли...»
Они больше не целуются, просто стоят, обнявшись.
«Хорошо было прежде, Костя! Помните? Какая ясная, теплая, радостная, чистая жизнь, какие чувства, — чувства, похожие на нежные, изящные цветы... Помните?»
Треплев: Шестнадцать?
Нина: Шестнадцать...
Сцена 16
Стоят в том же положении. Долгая пауза.
Треплев: Я был безумно счастлив. Один звук ваших шагов заставлял меня петь.
Нина: Они оставили нас вдвоем. Ушли. Чтобы приготовить все для вашего спектакля.
Треплев: Вы приехали верхом. Ваше лицо было мокрым от слез.
Нина: Я торопилась, я очень торопилась — и небо было красное — и уже начинала всходить луна, и я гнала лошадь, гнала... Наконец вдали показалась ваша усадьба. Меня встретили так приветливо, совсем не так, как бывало в нашем доме. Все были мне искренне рады. А потом нас оставили вдвоем.
Треплев: Помню.
Нина: И тогда мы поцеловались...
Треплев: Правда... А я понял, что не смогу без вас жить.
Нина: Я задала вам вопрос. Никогда не забуду. Вы сжимали мое лицо в своих руках, ваши пальцы ласкали его. Я посмотрела на вас, а потом спросила: «Это какое дерево?» Помните?
Треплев начинает смеяться. Нина испытующе подхватывает, но ее смех сдержан.
Вот видите! Вы все помните!
Треплев: Абсолютно ничего не помню! Абсолютно!
Нина: Вы мне ответили: «Вяз». Да нет же, вы должны...
Треплев продолжает заливаться смехом.
Почему вы смеетесь?
Треплев: Но это же доказательство, Нина, разве не понятно! В то первое тихое любовное мгновение — даже тогда мы сами себя обманывали. Мы совершенно не созданы друг для друга!
Нина: Как вы можете так говорить!
Треплев: Нас оставляют вдвоем — а вы задаете мне вопросы про деревья!
Нина: Вы жестоки.
Треплев: Нисколько. Это воспоминания таковы, Ваши воспоминания. Так что, если они и жестоки — то по вашей собственной вине.
Нина: Темнело — мы были одни — я крепко прижалась к вам — я старалась не дышать — старалась, чтобы сердце мое не билось так сильно...
Треплев: Ваше лицо было мокрым от слез...
Нина: Я торопилась — я гнала лошадь, гнала...
Треплев: «Меня тянет сюда к озеру, как чайку...»
Нина: Что вы сказали?
Треплев: Это ваши слова, произнесенные в тот вечер. Я никогда их не забуду.
Пауза.
Нина: Я сказала — как чайку?
Треплев: Именно так.
Нина: К озеру?
Треплев: К озеру.
Нина: Не к морю? (Треплев трижды отрицательно мотает головой.) Ведь чайка — морская птица, ее должно тянуть к морю.
Треплев: Нина, зачем...
Нина: Морскую птицу — к озеру?
Треплев: Так бывает. Любое обширное водное пространство притягивает самых разных...
Нина: Костя! Конечно, так бывает. Но почему я это сказала? Если я хотела сказать о своей тяге сюда, о своем непреодолимом желании быть здесь, рядом с тобой, — отчего я не выразилась точнее и проще. Отчего не сказала: «К морю, как чайку»?
Треплев: НО ЗДЕСЬ НЕТ МОРЯ. ЗДЕСЬ ЕСТЬ ТОЛЬКО ОЗЕРО. ОЗЕРО, НА БЕРЕГУ КОТОРОГО СТОИТ НАШ МАЛЕНЬКИЙ ТЕАТР. БОЛЕЕ ТОГО, ЕСЛИ УЖ НА ТО ПОШЛО — ЗДЕСЬ НЕТ И НИКОГДА НЕ БЫЛО НИ ЕДИНОГО ВЯЗА!
Нина: Прости, я не хотела...
Треплев: Нет, это ты меня прости. Как я сказал — «чайка»? Я хотел сказать «цапля». Ты и есть цапля. Именно так. А еще ты ласточка, ты уточка, ты цыпленочек, ты жаворонок, ты... куропаточка...
Замолкает. Долгая пауза. Продолжает тихо, нежно.
Я был очень жесток.
Нина: Ничуть. Как чувствовал, так и сказал. Эти воспоминания всегда где-то рядом. Словно ждут, когда их выпустят из-под гнета дней нашей жизни. Само это ожидание делает их в наших глазах неповторимыми. Если бы только за ними стояло что-то настоящее, а так...
Пауза.
Треплев: Странно.
Нина: Что именно?
Треплев: То, что никто из нас не помнит того поцелуя.
Нина: А ты его не помнишь, Костя? Ты не помнишь, как мои губы прижимались к твоим губам?
Треплев: Прости. Не помню. А ты?
Нина: Тоже. (Пауза.) Мое лицо было мокрым.
Треплев: Верно. А я был безумно счастлив. (Пауза.)
Нина: Я хочу пойти посмотреть на озеро.
Треплев: Семнадцать...
Сцена 17
Треплев: «...Я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах». Для человека главное — не искать место в жизненной круговерти, а обрести свою душу. Мы часто спрашиваем друг друга: Что ты делаешь, чтобы заработать на жизнь? А следовало бы спрашивать совсем другое: Какую жизнь ты делаешь?
Мы называем человека врачом, или крестьянином, или фермером, или писателем — и тем самым запускаем механизм неизбежности, который и поведет его по этой узкой тропе, прямо к смерти. Мы заряжаем ружье, которое оборвет в итоге его жизнь. И тогда мы скажем про этого врача, или крестьянина, или фермера, или писателя: он прожил достойную жизнь. А следовало бы спросить совсем о другом: какую жизнь он НЕ ПРОЖИЛ?..
Молодость обманывает нас. Она вселяет в нас уверенность в том, что каждый день будет преподносить какие-то неожиданные сюрпризы. Словно неразумные дети, мы так до конца и живем с этим обманом. Но вместо неожиданных сюрпризов жизнь преподносит нам нечто совсем иное: каждый день происходит одно и то же. Бесконечная повторяемость, становящаяся привычной «формой» нашей жизни. И тогда у нас появляется единственная цель: постараться смириться с жизнью, в основе которой лежит скука... И вот поэтому «я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а...»
Нина: Эй! Восемнадцать! Эй!..
Сцена 18
Нина: Так что же такое жизнь?
Пауза.
Треплев: Жизнь?
Нина: Жизнь.
Треплев неопределенно кивает головой. Затем начинает постукивать себя карандашиком по подбородку, размышляя. Так продолжается довольно долго — наконец, перестав, он оборачивается к Нине.
Треплев: Вот ...эта жизнь?..
Нина: Я не про них, я про нас спрашиваю. Про тебя и меня.
Треплев смотрит на Нину. Затем задумчиво отводит взгляд, продолжая постукивать карандашиком по подбородку.
Треплев (растерянно): Девятнадцать...
Сцена 19
Нина листает книгу.
Нина: Здесь Тригорин.
Треплев: Знаю. Мамино платье впитало запах его одеколона.
Нина: Ты с ним знаком?
Треплев: Нет.
Нина: Он молод.
Треплев: Хмм.
Нина: И знаменит.
Треплев: Хмм.
Нина: И талантлив. Какие у него чудесные рассказы!
Треплев: Да вовсе они не чудесные!
Нина: А ты их читал?
Треплев: Я читал про них. Рассказы неглубокие, поверхностные, ровно ничего интересного. Писатель он средний, ничем не примечательный.
Нина: Чьи это слова?
Треплев: Критиков, конечно. Критиков, чье мнение для меня очень много значит.
Нина: Раньше ты никогда так не говорил.
Треплев: Я пришел к выводу, что в критиках наше спасение, Нина! Это самые мудрые люди на свете, самые добрые, самые заботливые и самые преданные своему делу. Эти бескорыстные и самоотверженные личности принесли в жертву собственное будущее великих художников — во имя всех нас, — тех, чей дар несоизмеримо ниже...
Нина: Но Костя...
Треплев: Более того, все они, без исключения, очаровательны, остроумны, к тому же внешне необычайно привлекательны. У меня они вызывают только восхищение.
Нина: Значит, сам ты не прочел ни одного рассказа Тригорина?
Треплев: Разумеется, нет.
Нина: Тогда как же ты можешь...
Треплев: Как я могу его критиковать? Да запросто. А может, я их во сне видел? Ха-ха...
Нина изумленно смотрит на Треплева.
Ха-ха... Только не надо мне рассказывать, будто это для тебя большое открытие. Будто ты до такой степени наивна и на самом деле веришь, что для того, чтобы судить, нужно непременно знать то, о чем судишь. Ты меня разочаровываешь, Нина.
Нина: А тебе самому понравится, если люди, никогда не видевшие твоих пьес, начнут говорить про них всякие гадости?
Треплев: Это меня не порадует — но и не огорчит. А кроме того, не умея судить о том, чего мы не знаем, разве мы сможем влюбляться?
Пауза. Нина кладет книгу и выходит. Треплев смотрит на книгу, подходит к ней, берет в руки. В тот момент, когда он хочет раскрыть ее, Нина приходит обратно. Треплев кладет книгу на место и быстро возвращается к своей работе.
Нина: Константин Гаврилович!
Треплев: Да, Нина. Я вас слушаю.
Нина: Я очень благодарна вам.
Треплев: Благодарны — за что?
Нина: За тот урок, который вы мне только что преподали...
Треплев: Вы сами увидите, как это полезно...
Нина: Закончили ли вы работу над своей новой пьесой?
Треплев: Не совсем. Но скоро закончу. Я вам ее пришлю.
Нина: Не стоит трудиться. Заранее уверена, что в ней нет ничего особенного, ничего интересного. Ни-че-го... Двадцать и только...
Нина забирает книгу и выходит.
Сцена 20
Треплев: У меня мелькнула мысль порвать рукопись. Всю, страницу за страницей. На это должно уйти не меньше... нет, не больше двух минут... (Пауза.) Не больше или не меньше?.. (Пауза.) Ну а потом, когда я это сделаю, что потом?
Нина: Двадцать один!!! Двадцать один!!!
Сцена 21
Нина: Мне приснился сон...
Треплев: Только не надо рассказывать. Самый верный способ заставить зрителей устремиться к выходу — это произнести «Мне приснился сон...». Впрочем, есть еще один, не менее эффективный: «Когда я был совсем маленький...»
Нина: Но, Костя...
Треплев: В любом случае, не рассказывай. Я не хочу этого слушать. Двадцать два!..
Сцена 22
Треплев: «...Я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, не думая ни о каких формах...»
Нина: «Тригорин».
Треплев: «...пишет, потому что это свободно...»
Нина: «Страсть».
Треплев: Разве ты не видишь, что я работаю? (продолжает). «...потому что это свободно льется...»
Нина: «Отчаяние. Блаженство. Томление. Нежность. Ожидание. Страсть».
Треплев: «...свободно льется из его души».
Нина переводит дух. Делает глоток воды из стакана.
Нина: Теперь твоя очередь, Костя.
Треплев: Что ты хочешь сказать?
Нина: Твоя очередь писать, потому что это свободно льется. Откройся, пусть слова свободно льются из твоей души. Ну, Костя, где же они? Где же эти рвущиеся наружу слова?
Треплев: Маша.
Нина: Хорошее начало. Дальше!
Треплев: Маша.
Нина: Уже было. Продолжай.
Треплев: Маша.
Нина: Ты начинаешь действовать мне на нервы. Я же хочу тебе помочь. Я хочу...
Треплев: Маша!
Нина: ПРЕКРАТИ.
Треплев: Не странно ли... Слово «Тригорин» слетает с твоих уст с легкостью естественного выдоха. А когда я произношу ее имя, тебя это оскорбляет... Да ты просто ревнуешь!
Нина: Я голодна. Дай мне поесть.
Треплев: Ты ревнуешь меня к Маше и к тому, как открыто она проявляет свою любовь ко мне!
Нина: Надо поесть. Я голодна.
Треплев: Я давно должен был это сделать.
Нина: Сейчас я умру с голоду.
Треплев: Скоро придет Маша и принесет что-нибудь вкусное, приготовленное ее нежными ручками. Знаешь, она ведь очень изящна — я очень ценю в женщинах это качество — и всегда так естественна! Каждое ее движение по комнате, словно дуновение ветерка... Я хочу про нее написать. Только про нее одну.
Нина: Не делай из себя дурака.
Треплев: Так я и есть дурак. А каким еще может быть влюбленный?
Нина: Чушь. Ты не любишь ее и никогда не полюбишь.
Треплев: Ты говоришь это с такой уверенностью...
Нина: Я хочу домой!
Треплев: А я бы хотел закрыть глаза и произносить про себя ее имя. И мечтать о том, чтобы она была здесь. Очень скоро... еще не успеет зайти солнце... она придет... сядет рядом со мной — с ясной улыбкой, готовая исполнить все, что я попрошу. Моя любовь, Нина, это ты. А Маша — это моя опора... Двадцать три...
Сцена 23
Нина: Давай уедем!
Треплев: Давай!
Нина: Оставим этот дом, отправимся куда-нибудь.
Треплев: Хорошо. Можем уехать. А куда?
Нина: Да куда глаза глядят.
Треплев: Отлично!
Нина: Так куда мы поедем? (Пауза.) Константин Гаврилович? (Пауза.)
Треплев: А мы действительно можем поехать, куда захотим? Куда душа пожелает?
Нина: Разумеется. (Пауза). Ну, Костя?
Треплев: Когда я был совсем маленький... Я стоял посреди вишневого сада. Маленький мальчик рядом с огромным деревом. И тогда моя мама сказала мне: «Можешь сорвать любую вишенку. Но сначала выбери самую красивую и самую большую, смотри внимательно, выбирай как следует и только потом срывай. А когда ты сорвешь, ты будешь держать эту вишенку в руке, зная, что она твоя, и что это самая лучшая вишенка на дереве».
Нина: Ну и что же, она действительно была лучшая?
Треплев: Я все еще стою под этим деревом... Двадцать четыре!..
Сцена 24
Стоят в тех же позах, что в сцене 10.
Треплев: Нина...
Нина: Тсс... Двадцать пять!..
Сцена 25
Сидя за столом, Нина что-то яростно пишет. Входит Треплев, смотрит на нее. Нина продолжает писать.
Треплев: Все еще пишешь? Ты уже несколько дней ничего не ешь, ты несколько ночей не ложилась спать. Что это, месть? Еще немножко соли на мои раны? А, Нина?
Нина поднимает на него глаза. Кивает головой. Легкая улыбка. Затем снова возвращается к своей работе.
Я буду в саду с Машей... Двадцать шесть...
Сцена 26
Треплев пулей влетает на сцену, кидаясь к Нине со страстными объятиями. Нина по-прежнему сидит за письменным столом.
Треплев: Нина! Нина!.. это вы... вы... Весь день душа моя томилась ужасно. Я совсем как моя мать: точно предчувствовал, что вы придете.
Нина: Но я никуда не уходила, Костя.
Треплев: Нина, как я ждал, когда вы вернетесь. Я каждый день ходил к вам по нескольку раз! Я звал вас! Я целовал землю, по которой вы ходили.
Нина: Но я все время была здесь, никуда не уходила.
Треплев: Я так томился. Мне холодно, как в подземелье. Наедине с написанными мной словами — все это сухо, черство, мрачно. Я проклинал вас! Ненавидел! Рвал ваши письма и фотографии — но вот — Нина — вы пришли!
Нина: Не плачьте, не надо.
Треплев: «Здесь есть кто-то?»
Нина: «Никого».
Треплев: «Заприте двери, а то войдут».
Нина: «Никто не войдет».
Треплев: Я знаю, мама здесь! Заприте двери.
Треплев закрывает глаза. Нина не трогается с места.
Нина: Ну, вот. Я заперла. Так хорошо?
Треплев (глаза по-прежнему закрыты): Заставьте дверь чем-нибудь.
Нина: Костя...
Треплев: Пожалуйста!
Нина не двигается с места.
Нина: Ну, это все?
Треплев медленно открывает глаза.
Треплев: Так намного лучше.
Оборачивается, смотрит на Нину.
Нина: Можно тебя поцеловать?
Треплев: Любовь моя...
Загоревшийся, идет к ней.
Нина: Я хочу зажечь три свечи и поцеловать тебя.
Треплев останавливается.
Треплев: Почему три свечи?
В продолжении последующего разговора Нина извлекает из своей сумки (или из письменного стола) три небольших свечи.
Нина: Я так хочу.
Треплев: Да, но...
Нина: Ты не хочешь меня поцеловать?
Треплев: Ну разумеется. Я очень этого хочу. Нина, я мечтаю об этом день и ночь — но я тебя спросил про...
Нина: Когда я поцеловала Тригорина — украдкой, хотя в тот момент мне казалось, что все в моей жизни еще впереди, — рядом не было ни одной зажженной свечи. Мы целовались, в комнате было темно и сыро. С этого поцелуя все и началось. Поэтому теперь мне хочется, чтобы во время поцелуя стояли зажженные свечи.
Начинает по очереди зажигать свечи.
Треплев: Моя мать суеверна, у нее множество предрассудков, страхов.
Нина: Костя, я почти готова...
Треплев: Например, боится числа «тринадцать» — глупая старуха!
Нина: Ну вот...
Нина закрывает глаза и на ощупь протягивает вперед руки. Свет гаснет, в темноте мерцают огоньки свечей.
Треплев: У нее есть еще одна примета — самая страшная:
Нина подходит к нему ближе.
Три горящие свечи...
Нина хочет его поцеловать. Треплев стоит испуганно и неподвижно.
Мама всегда меня предостерегала... всю жизнь...
Нина: От чего?
Треплев: Она всегда говорила: «Три горящие свечи...
Нина: Что же?
Треплев: ...приносят пустоту и отчаяние».
Нина целует его, сначала нежно, потом настойчиво. Шепчет...
Нина: Кому же ты веришь, Костя? Своему сердцу?
Снова целует.
Или своей матери?
Он пристально смотрит на Нину. Затем страстно ее целует. Она отвечает таким же поцелуем. Через несколько мгновений Нина отшатывается, взглядывает ему в лицо.
Здесь так тепло. Тепло, хорошо...
Задувает одну свечу.
Я сильно изменилась?
Треплев: Да.
Нина: Я боялась, что вы меня ненавидите. Мне каждую ночь все снится, что вы смотрите на меня и не узнаете.
Задувает вторую свечу.
Так что же, Костя? Теперь ты узнаешь меня?
Треплев: Теперь да.
Нина: Так скажи мне, что это был только сон. Что это была неправда. Что теперь ты видишь меня настоящую, что ты знаешь, кто я.
Треплев: Теперь я вижу тебя, Нина. Я готов в этом поклясться.
Она задувает последнюю свечу. Сцена погружается в темноту.
Нина: А сейчас? Сейчас ты видишь меня?
Треплев: Вижу.
Пауза. В темноте слышен голос Нины.
Нина: Не забывай меня, Костя. Как бы ни была темна ночь, сколько бы ни прошло лет — помни, мое имя начертано рядом с твоим. Последнее что ты увидишь перед смертью, будет мое лицо.
Треплев и Нина (вместе): Двадцать семь! Двадцать семь!
Сцена 27
Треплев: Я имел подлость убить сегодня эту чайку. Кладу у ваших ног.
Опускает электроточилку на пол перед Ниной.
Нина: Что с вами?
Треплев: Скоро таким же образом я убью самого себя.
Нина: Константин Гаврилович, я вас не узнаю... Выражаетесь все непонятно, какими-то символами. Хотите показать, что я вам не пара?
Треплев: Я неудачник. Вы дали мне это понять. Женщины не прощают неуспеха. Вы находите меня заурядным, что ж, я стану таким, каким вы меня представляете. Проживу жизнь в самом заурядном отчаянии и умру самой заурядной смертью.
Нина: Костя, послушай...
Треплев: Желаю вам встречать в своей жизни только людей необыкновенных. Желаю вам самых страстных любовников, самых восхитительных друзей.
Поднимает точилку с полу.
В самом деле, как глупо. Случайно пришел человек, и от нечего делать погубил. Конечно, никакая это не чайка. Это символ. Конечно, же, никакой я не писатель, Я неудачник. А вы, конечно же, никакая не актриса...
Нина поднимает на него глаза.
Прошу прощения. Попробую эту мысль сформулировать по-другому: вы самая яркая актриса своего поколения. Мир всякий раз рождается заново, когда вы осчастливливаете сцену великолепием своего явления на ее подмостках.
Нина: Костя, дайте мне побыть одной...
Треплев: Все, что угодно, Нина, только не это. Вам прекрасно известно: где бы я ни находился, как бы ни старался забыть вас, — это невозможно. Без вас я не могу жить. «Разлюбить вас я не в силах, Нина. С тех пор, как я потерял вас и как начал печататься, жизнь для мене невыносима, — я страдаю... Молодость мою вдруг как оторвало, и мне кажется, что я уже прожил на свете девяносто лет».
Нина: Прекратите, прошу вас.
Треплев: Это чувство должно быть вам знакомо, не так ли? Разве великий писатель Тригорин, которому неведомо, что такое провал, не вызывает у вас схожих ощущений?
Нина: Я люблю его — так же, как когда-то любила вас.
Долгая пауза. Нина продолжает, с очень глубоким чувством.
Я любила вас.
Треплев пристально смотрит на нее. Говорит очень просто.
Треплев: Вы говорите это так, словно преподносите бесценный дар. Словно вонзаете кинжал, обернутый в драгоценные ткани. Двадцать восемь...
Сцена 28
Нина сидит спиной к зрителям. Треплев стоит, глядя на нее. Говоря свой монолог, кругами ходит вокруг Нины, одновременно закатывая рукава.
Треплев: Я съем чайку. Сам ее приготовлю. Довольно изысканное кушанье — если, конечно, не слишком им злоупотреблять. Для начала, я выдеру вам волосы клок за клоком. Затем, туго обмотаю вас вашими собственными внутренностями так, чтобы вы замариновались равномерно. Для того, чтобы получившееся блюдо приобрело особо тонкий вкус, не хватает толики приправ горячей духовки и немного терпения. Разложив вас на блюде, полив вас лимонным соком, я сожру вас с потрохами, оставив ваше сердце на закуску. Двадцать девять!!!
Сцена 29
Нина: Жизнь...
Треплев смотрит куда-то вдаль, постукивая по подбородку карандашиком, о чем-то думая. Затем резко поворачивается к Нине, хочет что-то сказать. Она его опережает.
Да-да. Эта жизнь. На что она похожа?
Пауза.
Треплев: Ты...
Нина: Знаю. Я — чайка. И это — всё?.. Неужели и вправду, это — всё?..
Треплев: Тридцать...
Сцена 30
Оставаясь в позах предыдущей сцены, Треплев и Нина обращаются к залу, говоря громко, в полный голос.
Треплев: Чего она теперь от меня хочет?
Нина: Он такой же, каким был, когда мы расстались: маленький и жалкий.
Треплев: Зачем она приехала? Что это — тоска по утраченному?..
Нина направляется в его сторону.
Нина: Что же Маша в нем нашла?
Треплев: Я все еще нравлюсь ей.
Берет ее руку. Целует.
Нина: Она влюблена в его равнодушие к ней.
Треплев: Пусть она останется, пусть бесконечно говорит о себе.
Нина присаживается на краешек стола. Молча оглядывает комнату. Наконец произносит:
Нина: Молодость.
Долгая пауза.
Треплев: Она больше не кажется молодой женщиной.
Нина: Эта комната.
Треплев: Жизнь состарила ее.
Нина: С ней связано столько разных воспоминаний.
Треплев: Материнство смягчило черты ее лица. А вот взгляд стал жестче.
Нина: Как я нелепо тогда одевалась...
Треплев: Но тем не менее...
Нина: А какая у меня была прическа — о чем я только думала?
Треплев: И все же она...
Нина: Он смотрит на меня прежними глазами. Думает, я...
Треплев: ...потрясающа.
Нина: ...все еще глупая девчонка.
Нина собирает со стола какие-то листы бумаги. Треплев затачивает карандаш, начинает писать.
Как и прежде, он знай пописывает свои пьески. Каждая претендует на все, не представляя из себя ничего. Отчего никто ему этого не скажет?
Треплев: Я напишу для нее новую пьесу.
Нина: Отчего никто не отведет его в сторонку и не скажет:
Треплев: Я создам для нее шедевр.
Нина: «Ваши пьесы никого не трогают. В них нет ровным счетом ничего, кроме выставленных на всеобщее обозрение собственных нервных рефлексов».
Треплев: И тогда она бросит Тригорина, мы поженимся и она навсегда станет моей.
Нина кладет бумаги на место, смотрит на Треплева. Тот продолжает писать.
Нина: Это была бы спасительная правда.
Треплев поднимает глаза и смотрит в зал. В это время Нина направляется к выходу.
Треплев: И тогда моя слава принесет мне дюжину таких Нин! И каждая следующая окажется моложе и прекраснее, чем предыдущая! Вся жизнь моя будет состоять из этих маленьких невинных шалостей. Я стану искать опасностей, но избегать ловушек. На ревности своей жены я буду играть как на арфе.
Нина говорит из глубины сцены.
Нина: Как странно...
Треплев: Вы только взгляните на нее...
Нина: Совершенно не помню, чтобы я когда-нибудь его любила.
Треплев: Ведь она любит меня больше, чем когда бы то ни было.
Нина уходит.
Нина и Треплев (вместе): Тридцать один...
Сцена 31
Треплев сидит за столом и работает. Входит Нина с двумя большими сумками. Это обычные современные сумки из фирменных магазинов одежды.
Треплев: Ты не встретила по дороге маму?
Нина: Встретила, вместе с Тригориным. Они целовались в гостиной. Меня чуть не стошнило.
Треплев: Она влюблена в него. И есть за что: он — великолепный любовник, мой отец никогда таким не был, и великолепный писатель, каким никогда не стану я сам. Благодаря ему в нашем семействе все наконец-то войдет в норму.
Нина: Он целуется, как проводник в вагоне поезда. Удовольствия мало.
Треплев: Не имел удовольствия целоваться с проводниками в вагоне поезда!..
Нина: В таких поцелуях нет страсти — они грубые и торопливые. Да еще когда при этом поглядывают на часы!..
Треплев: Ты ему об этом говорила?
Нина: Мы же цивилизованные люди, Костя...
Начинает копаться в сумках.
Нина: Сейчас я тебе что-то покажу!
Из одной сумки извлекает пальто для Треплева — по моде конца XIX века.
Прошу вас...
Треплев: Шутишь?
Нина: Нисколько. Прошу примерить...
Подает Треплеву пальто. Он пристально смотрит на Нину, затем подходит к ней ближе.
Треплев: Я не любитель концептуальных новшеств, напротив, приверженец...
Нина: Тсс. Ну не умрете же вы от этого.
Треплев: Как знать... (Пауза.) Как знать...
Нина помогает ему надеть пальто. Сидит идеально.
Нина: Ну, вот.
Отступает чуть назад, с восхищением рассматривая Треплева.
Костя, да вы просто красавец.
Треплев: Я ровно такой же, каким был вчера, когда вы находили меня абсолютно заурядным. Наверное, Вы хотели сказать, что на мне красивое пальто.
Нина: Играем дальше.
Ничего не отвечая, Треплев возвращается к своему столу. Порывшись в другой сумке, Нина извлекает из нее дамскую шляпу той же эпохи. Прежде чем надеть, с восхищением ее разглядывает.
Посмотрите, правда, прелесть?.. Правда, это — не «новые», а «старые» формы...
Треплев снова не отвечает. Нина надевает шляпу, закрепляя ее булавкой. Встав перед Треплевым, произносит очень просто:
Здравствуйте, Константин Гаврилович. Я только что приехала. Меня зовут Нина. (Она повторяет это три раза в разных вариациях.)
Треплев смотрит на нее долгим взглядом, затем делает знак, чтобы она повернулась. Нина подчиняется. Он продолжает смотреть, размышляя. Затем неожиданно произносит:
Треплев: Мы не можем терять время и начнем вот с чего: Вы знаете, что Треплев у себя в кабинете. Вы не виделись целую вечность. Вы проходите садом. Стучитесь в окно. Возникаете в проеме двери. Вбегаете в комнату и бросаетесь в его объятия.
Нина: Потому что я все еще люблю его.
Пауза.
Треплев: Нет. Потому что вы никогда не полюбите его снова. Он проклинал вас. Он рвал ваши письма и фотографии. Но... увидев вас... он все забыл. Он все еще любит вас.
Нина: И я начинаю утешать его.
Треплев: Нет. Вы начинаете рассказывать о себе. О своей жизни с Тригориным. О своем ребенке. О своей работе. Вы не задаете ему ни единого вопроса — о его жизни, о его работе, о том унынии, которое его убивает. Когда же он сам пытается рассказать вам о том, как жил эти годы, вы отворачиваетесь и произносите вслух...
Нина: «Зачем он так говорит, зачем он так говорит?»
Треплев: Точно!
Нина: Но затем я к нему подхожу...
Треплев: Так...
Нина: Смотрю ему в глаза...
Треплев: И просите дать вам воды. Разумеется, он дает. И вы пьете. И снова долго говорите о себе. А в тот момент, когда он признается вам, что одинок, что не верует, вы как реагируете?
Нина: «Тсс...»
Треплев: Вот именно. Затем вы просите его приехать, когда вы станете знамениты. Говорите, что любите Тригорина, любите сильнее, чем прежде. А потом вы уходите. (Нина тихо плачет. Очень медленно снимает с головы шляпу, которая соскальзывает на пол.)
Нина: Прости меня.
Треплев: Не плачьте. Вы не должны плакать.
Она протягивает к нему руку. Он смотрит на нее, затем понимает... Снимает пальто, отдает Нине. Нина складывает пальто и шляпу обратно в сумки. Поднимает с полу и крепко прижимает к себе. Пауза.
Нина: Я зайду еще раз.
Треплев: Тридцать два... Тридцать два... Тридцать два...
Сцена 32
Входит Нина. Видит, что Треплев стоит около стола, сосредоточенно глядя на лежащие там бумаги.
Нина: Костя? Что с тобой? Ты хочешь побыть один?
Треплев: Нет. Останься.
Она подходит к нему ближе. Встает совсем рядом, вместе с ним глядя на его труд.
Нина: Закончил пьесу?
Треплев: Да.
Нина: Поздравляю. (Пауза.) Наверное, рад?
Треплев: Не думал, что закончу ее так быстро. Так внезапно.
Нина: Думал, твоя пьеса будет длиннее? Что у этой истории будет продолжение?
Треплев: Я не думал, что сломается карандаш...
Нина изумленно смотрит на точилку Затем на него. Старается не расхохотаться.
Нина: Ты, наверное, шутишь...
Треплев: Нина, моя пьеса закончена. К ней нечего прибавить.
Нина: Актер ты никакой: неубедителен. Вы занялись не своим делом, Константин Гаврилович. Здесь ваша фантазия бессильна. Вы можете, конечно...
Треплев: Однажды в мастерской великого скульптора оказалась женщина. Наблюдая за тем, как он работает, она сказала: «Ваше творение прекрасно. Когда оно будет закончено?» Он отступил на шаг от скульптуры, отложил в сторону инструменты и ответил: «Вы только что его закончили. Вы назвали его прекрасным и тем самым поставили в моей работе точку».
Нина берет со стола лист бумаги и читает.
Нина: Но пьеса ваша не закончена. Последняя фраза на последней странице обрывается многоточием: «Уведите отсюда куда-нибудь Ирину Николаевну. Дело в том, что...». В чем же дело? Должно быть еще что-то, Костя? Разве нет? (Треплев не отвечает.) Ты не можешь допустить, чтобы финал зависел от какой-то случайности. От сломавшегося карандаша...
Треплев: А почему бы нет? Что может быть лучше для финала, чем такая случайность?
Нина: Да, но, Костя...
Треплев: Что может больше походить на нашу реальную жизнь? Тридцать три???
Сцена 33
Треплев сидит за столом. Поднимает глаза, смотрит в зал.
Треплев: Да, «...я все больше и больше прихожу к убеждению, что...», что... что... что... что... что... что все идет отлично.
Входит Нина, со счастливым возгласом.
Нина: Костя!
Треплев: Нина!
Нина: Давай распахнем двери настежь! Пусть все нас видят! Пусть все слышат!
Треплев: Вы прекрасны!
Нина: Вы тоже.
Треплев: Я целую землю, по которой вы ходите.
Нина: И это мне нравится!
Треплев: Благодарю вас за то, что пришли сегодня.
Нина: Теперь я буду приходить каждый день. Я принесу пирог!
Треплев: Нина, я никогда не буду проклинать вас. Я никогда не буду рвать ваши письма!
Нина: Мы всегда будем вместе!
Треплев: Я никогда не буду одинок. Что бы я ни написал, все будет ярко, светло!
Нина: Пора ехать.
Треплев: Позвольте мне уехать с вами!
Нина: Позволяю!
Треплев: Мы нашли свою дорогу!
Нина: Мы нашли свое призвание!
Треплев: Сюжет для небольшого рассказа!
Нина: Какой сегодня прекрасный день!
Треплев и Нина: И какая теплая, теплая, теплая, чистая, чистая, чистая жизнь!
Рука об руку торжественно направляются к выходу. В последний момент останавливаются. Высвобождают руки. Пауза. Нина начинает говорить, ее тон — полная противоположность всей сцене.
Нина: Ну вот. Оказывается, это совсем не трудно.
Треплев смотрит на нее. Возвращается, садится. Их голоса звучат все тише.
Вы знаете, что моя семья отреклась от меня: за то, что сбежала с Тригориным, за то, что веду беспутный образ жизни.
Треплев: Знаю.
Нина: И ребенок мой умер.
Треплев: Знаю.
Нина: Моя девочка умерла, а я была на сцене. На следующий день в рецензиях написали...
Треплев: Знаю, знаю: «Что касается Нины Михайловны Заречной, то она умеет талантливо умирать и знает, как талантливо вскрикивать, но это только моменты...» Тридцать четыре...
Сцена 34
Нина одна.
Нина: Вы видите, я больше не плачу... Но когда я иду по улице, мне кажется, что Тригорин всегда шагает где-то впереди. А как только я пытаюсь его догнать, он тут же сворачивает за угол. Звук его шагов долго преследует меня, пока наконец не становится все тише и гаснет, гаснет, гаснет... Стоит мне оказаться у какой-либо двери, я почти уверена, что он там, за нею...
Когда женщина становится безразлична мужчине, у него даже походка меняется, а она в его глазах делается меньше его собственной тени.
Когда я возвращаюсь домой, там всегда темно. Я вынимаю заколку из шляпы. И только когда я вешаю свою одежду рядом с его пальто, я в первый раз ощущаю его близость.
Меня больше ни с кем не знакомят. Я так далеко от него, вечно окруженного толпою, что не слышу его шуточек, хотя вместе со всеми смеюсь над ними, как дура.
Так что, как видите, я больше не плачу.
И я уже, увы, не чайка... Я — тень чайки...
Треплев: Тридцать пять... Тридцать пять... Тридцать пять...
Сцена 35
Как и прежде, Треплев размышляет, постукивая себя карандашиком по подбородку.
Нина: Так ты знаешь? И что скажешь?
Треплев: Жизнь...
Нина: Ну и что же?!
Треплев: Жизнь... Безжалостная, тупая, необъяснимая жизнь...
Пауза. Перестает стучать, смотрит на Нину. Пауза. Наконец, Нина с удовлетворением кивает головой.
Нина: Хорошо сказано. Спасибо.
Треплев смеется.
Треплев: Что еще тебе сказать?
Нина (просто): А кто тогда я?
Долгая пауза.
Треплев: Ты?
Нина: Я?..
Треплев снова отводит взгляд. Постукивает карандашиком по подбородку. Думает.
Треплев (разводит руками): Тридцать шесть...
Сцена 36
Нина: Ты знаешь, мне приснилось, что ты покончил с собой, а мне никто не сказал. Я спрашиваю их — твою маму, Машу, Дорна, всех; я спрашиваю, где он, а все говорят мне, что ты уехал в город и работаешь там над новой пьесой. Что значит этот сон? (Нина смотрит на него. Он отвечает ей таким же взглядом, но ничего не произносит.) Когда я сама приехала в город, то увидела на афишах твое имя. Твое изображение красовалось на фасаде театра, а рядом было написано название пьесы: «Нина».
Я покупаю билет, вхожу в зал, сажусь и смотрю спектакль. На сцене — обыкновенные люди, все очень похоже на реальную жизнь. А еще там была любовь — море любви...
Потом я бросилась за кулисы, обнимала актеров и плакала. И спрашивала всех: где же автор? где Константин Гаврилович?
И тогда актриса, исполнившая главную роль, — женщина, которую ты сделал своей Ниной, — отвела меня в небольшую комнату, взяла за руку и посмотрела мне в глаза.
«Дело в том, — сказала она, — что Константин Гаврилович застрелился»...
Долгая пауза.
Что значит этот сон?
Треплев: Может, это был вовсе не сон. Может, это было предчувствие.
Нина: Раньше у меня не бывало ничего подобного.
Треплев: Может, раньше ты просто не замечала. Может, на самом деле бывало, и не раз. Может быть, мы все этого не замечаем. Может быть, предчувствия никогда нас не оставляют.
Нина: Ну, а будущее, Костя, разве будущее не загадка? Кто из нас может утверждать, что знает его?
Треплев: Почему бы нет? Кто нам может запретить? И какое право у будущего требовать от нас полного неведения?
Наша ошибка в том, что мы очень нетребовательны. Словно покорные собачонки, скулящие под дождем, мы тоже безропотно ожидаем, пока кто-то или что-то придет и организует нам наше будущее. На самом деле, наше будущее в нас самих — в нашем сознании и в нашем сердце.
Нам даровано свыше самим творить, сочинять наше будущее. Чтобы, явившись на свет, человек сразу оказывался бы в хорошо знакомой обжитой обстановке. Где каждая вещь имеет собственное привычное место, где присутствует множество ничего не значащих повседневных мелочей, которыми всегда полон настоящий дом.
Я благодарю тебя, Нина. Благодарю тебя за твое предчувствие...
Нина: Тридцать семь...
Сцена 37
Изменение номера эпизода на табло сопровождается громким звуком ружейного выстрела. Треплев на сцене один.
Треплев: Скоро я умру, а они будут продолжать играть в лото. И в самом центре стола, за которым они сидят, будет лежать чучело чайки. Ее глаза широко открыты в вечность.
В тот момент, когда я приставлю ружье к виску, мама станет разливать чай, Дорн засмеется чему-то, а Маша, бедная Маша все будет страдать из-за своего сердечного недомогания. Тригорин со вкусом выкурит очередную сигару и подумает, как хорошо бы сейчас улизнуть и отправиться на рыбалку...
А Нина... Нина уйдет... Тридцать восемь...
В момент, когда раздается выстрел, игра в самом разгаре. Поднимаются бокалы и выпиваются до дна. А над озером раздается эхо. Звук давно ушедшего времени. Какая это была теплая, чистая жизнь.
Сцена 38
Нина наблюдает за тем, как Треплев работает.
Нина: Костя...
Треплев: Тсс...
Продолжает работать. Нина отводит от него взгляд. Пауза. Нина говорит тихо, глядя куда-то вдаль.
Нина: Я люблю тебя.
Треплев отрывает глаза от своих бумаг. Нина на него не смотрит.
Треплев: Тридцать девять...
Нина: Тридцать девять...
Сцена 39
Треплев: Я имел подлость...
Нина: Послушай, Костя...
Треплев: ...убить сегодня эту чайку.
Нина: Уже поздно...
Треплев (безнадежно): Останьтесь.
Нина: Не провожайте...
Треплев: Останьтесь.
Нина: Я сама дойду...
Треплев: Нина, вы опять.
Нина: Лошади мои близко...
Треплев: Замолчите!
Нина: Тсс...
Треплев: Умоляю вас.
Нина: Мне надо идти.
Треплев: Нина, вы опять...
Нина: Прощайте.
Долгая пауза. Треплев сидит неподвижно. Сломлен.
Прощайте, Костя.
Снова пауза.
Прошу вас... обещайте...
Треплев поднимает глаза на нее.
...когда я стану большою актрисой, приезжайте взглянуть на меня.
Смотрит на Нину пристально.
Приедете?
Треплев: Приеду.
Нина: В самом деле?
Он кивает головой. Нина слегка улыбается. Долгая пауза.
Тихий ангел пролетел...
Треплев смотрит вдаль. Нина продолжает, нежно.
Я думала сегодня о твоей матери. О том, как когда-то она говорила про это озеро. О доносившихся сюда звуках музыки и пении. Обо всем том, о чем она вспоминала.
Треплев (очень спокойно): О смехе.
Нина: И о шуме.
Треплев: И о стрельбе.
Нина: И о любви: «Всё романы, романы...» Знаешь, а Дорн был прав: это — действительно колдовское озеро... (Пауза.)
«Белый саван, белых роз Деревцо в цвету.
И лицо поднять от глаз Мне невмоготу...»
(Далее поет.)
«Без крышки гроб его несли,
Скок-скок со всех ног,
Ручьями слезы в гроб текли.
Прощай, мой голубок!..» (Топится.)
Эпилог
Треплев: (Пауза.) «Я все больше и больше прихожу к убеждению, что дело не в старых и не в новых формах, а в том, что человек пишет, пишет, пишет, не думая ни о каких формах...» (Пауза.) «...пишет, пишет, пишет, потому что это свободно льется из его души...»
Конец
Примечания
1. Публикуется в сценической редакции театра «Международная Чеховская лаборатория».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |