Выступление Чехова на защиту Горького было не случайным.
Близились события 1905 года. В Москве, Киеве и других городах произошли большие революционные демонстрации. Крестьяне на Украине жгли помещичьи усадьбы. Всеобщая забастовка охватила весь юг России.
Отзвуки этих событий доносились до ялтинской дачи. Чехов вновь зарылся в газеты, как в дни дела Дрейфуса. С волнением ловил он каждую весть о разгоравшейся борьбе. Он ощущал то, о чем писал недавно в «Трех сестрах»:
«Пришло время, надвигается на всех нас громада, готовится здоровая, сильная буря, которая идет, уже близка и скоро сдует с нашего общества лень, равнодушие, предубеждение к труду, гнилую скуку...»
Новые настроения охватывали Чехова.
— Пережили мы серую канитель, — говорил он, возбужденно шагая по кабинету. — Поворот идет... Вот вы посмотрите, что будет года через два-три... Не узнаете России...
Прежняя терпимость в нем исчезла, когда он говорил теперь о тех, кто правил Россией.
— Да вы еще не знаете, что они за подлецы! — восклицал Чехов, возмущаясь неистовствами царских министров и тупой жестокостью царя.
Когда кто-нибудь выражал сомнение в близости революции, он отвечал:
— Как вы можете так говорить! Разве вы не видите, что все сдвинулось сверху донизу!
К тем же, кто клеветал на революцию, он относился теперь с беспощадным презрением.
— Читали ли вы, что написал этот мерзавец Меньшиков? — восклицал Чехов.
Меньшиков состоял главным сотрудником суворинской газеты «Новое время».
Еще пять лет назад Меньшиков был другом Чехова. Он гостил у Чехова в Мелихове.
Потом он превратился для Чехова в прообраз Беликова, человека в футляре.
Наконец Меньшиков стал для Чехова только одним из нововременских шакалов.
Когда теперь Чехов садился за работу, он думал о том, что прежние его писания устарели. Это было странное ощущение. Но еще более странным было то, что мысль о своей устарелости не пугала Чехова, а радовала.
Умирающий человек, он хотел новыми словами описывать новые чувства и новых людей.
— Прощай, дом! Прощай, старая жизнь! — восклицала Аня в последнем акте «Вишневого сада».
И Петя Трофимов восклицал вслед за ней:
— Здравствуй, новая жизнь!
Это были новые чеховские герои, и Чехов хотел вновь писать о них.
Чехов вернулся к ним в рассказе о хорошей русской девушке Наде Шуминой и типографе Саше, рассказе о том, что главное — смело перевернуть жизнь.
Новый рассказ Чехов назвал «Невестой».
«Впереди ей рисовалась жизнь новая, широкая, просторная, и эта» жизнь, еще неясная, полная тайн, увлекала и манила ее».
Так писал Чехов в конце рассказа.
Эти строки звучали уверенно и бодро. Казалось, что печаль в рассказах Чехова уступала место прекрасным надеждам.
Чехов и в самом деле был полон надежд. Они возбуждали в нем десятки чудесных замыслов. Едва кончив «Невесту», он собрался сесть за новый рассказ.
Написать его Чехову не пришлось.
Строки о широком и просторном будущем были последними строками Чехова.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |