Отголосок социалистических идей слышится и в рассказе Чехова «Моя жизнь». Некто Полознев, молодой человек, сын крупного архитектора, неудовлетворенный окружающим его укладом жизни, решил стать, к негодованию и ужасу своего отца, рабочим физического труда. «Нужно, — говорит он, — чтобы сильные не порабощали слабых, чтобы меньшинство не было для большинства паразитом или насосом, высасывающим из него хронически лучшие соки, т. е. нужно, чтобы все без исключения, и сильные и слабые богатые и бедные, равномерно участвовали в борьбе за существование, каждый сам за себя, а в этом отношении нет лучшего нивелирующего средства, как физический труд в качестве общей для всех обязательной повинности». И снова — путь к человеческому счастью, к уничтожению эксплуатации лежит, по мнению гуманного и мирного восьмидесятника, через добрый порыв и совестливое чувство интеллигента. Чехов апеллирует к совести эксплуататоров, а не к силам эксплуатируемых.
Не понимая сущности начинающейся классовой борьбы между капиталистами и рабочими, Чехов не может уяснить себе освободительной роли, которую сыграет развитие капитализма, запутывается и снова впадает в пессимизм. Рост гуманности, неизвестно чем обусловленный, — в его глазах единственное условие прогресса. Положив в основание своих надежд туманную теорию гуманности, он не усматривает никакой разницы между социальными структурами, исключающими друг друга: «Рядом с процессом постепенного развития идей гуманных, — говорит молодой Полознев, — наблюдается и постепенный рост идей иного рода. Крепостного права нет, зато растет капитализм. И в самый разгар освободительных идей, так же как во времена Батыя, большинство кормит, одевает и защищает меньшинство, оставаясь само голодным, раздетым и беззащитным. Такой порядок прекрасно уживается с какими угодно веяниями и течениями, потому что искусство порабощения тоже культивируется постепенно. Мы уже не дерем на конюшне наших лакеев, но мы придаем рабству утонченные формы, по крайней мере умеем находить для него оправдание в каждом отдельном случае. У нас идеи — идеями, но если бы теперь, в конце девятнадцатого века, можно было бы взвалить на рабочих еще также наши самые неприятные физиологические отправления, то мы взвалили бы, и потом, конечно, говорили бы в свое оправдание, что если, мол, лучшие люди, мыслители и великие ученые станут тратить свое золотое время на эти отправления, то прогрессу не может не угрожать опасность».
Нужно отдать справедливость Чехову в том, что он поставил здесь правильно вопрос о физическом труде, что он написал едкую пародию на рассуждения тех, кого Толстой называл «мы — богатые, ученые». Он сумел рассказать в этой повести о жизни рабочих, которым в лавках сбывали тухлое мясо, леглую муку, испитой чай, которых в церкви толкала полиция, в больницах обирали фельдшера и сиделки, которых нагло и грубо третировали мелкие чиновники, которые даже заработанные деньги выпрашивали, как милостыню, стоя у черного крыльца без шапок. И тем более удивительно, что, поставив правильно основной вопрос, выдвинутый эпохой, Чехов так и не приблизился к тому решению этого вопроса, которое намечала эпоха. Мы в настоящее время, умудренные опытом великой революции, хорошо знаем, что правильной постановке и умственного, и физического труда, освобождению человеческой личности для творчества должно предшествовать коренное преобразование системы, замена капиталистического строя строем коммунистическим, в котором творческому гению будет открыт небывалый в прошлом простор без угнетения пролетариата физическим трудом. Полознев думал разрешить эту проблему кустарным способом, и неудивительно, что у него ничего не вышло, что он не понял смысла развертывающегося исторического процесса, что одинаково безнадежны оказались в его глазах и крепостное право, и капитализм, и вообще все коллективные усилия человечества. «Опрощение» Полознева служит не улучшению положения рабочих, а к нравственному удовлетворению самого Полознева и его молодой жены, так как освободило его от душевных сомнений.
Идя дальше по пути толстовства, Полознев покидает профессию маляра и становится земледельцем. Жена Полознева занимается культурничеством, строит школу и т. д. И совершенно так же, как это случилось у Толстого с Нехлюдовым в «Утре помещика», из их культурнических начинаний ничего не вышло. Повторился столь часто изображенный в нашей литературе роман интеллигента с народом, новая вариация на тему о «хождении в народ». Жена Полознева приходит к заключению, что если она с мужем и стали лучше благодаря труду и преуспели в личном совершенстве, то на окружающую жизнь они не имели влияния, никому не принесли пользы, и оттого, что муж пахал и сеял, а она тратила деньги и читала книжки, все осталось, как было, — и невежество, и физическая грязь, и пьянство, и поразительно высокая детская смертность. «Мы были правы, но мы неправильно осуществляли то, в чем мы правы. Прежде всего, самые наши внешние приемы — разве они не ошибочны? Ты хочешь быть полезен людям, но уже одним тем, что ты покупаешь имение, ты с самого начала преграждаешь себе всякую возможность сделать для них что-нибудь полезное. Затем, если ты работаешь, одеваешься и ешь, как мужик, то ты своим авторитетом как бы узаконяешь эту их тяжелую, неуклюжую одежду, ужасные избы, эти их глупые бороды... С другой стороны, допустим, что ты работаешь долго, очень долго, всю жизнь, что, в конце концов, получаются кое-какие практические результаты, но что они, эти твои результаты, что они могут против таких стихийных сил, как гуртовое невежество, голод, холод, вырождение? Капля в море! Тут нужны другие способы борьбы, сильные, смелые, скорые! Если в самом деле хочешь быть полезен, то выходи из тесного круга обычной деятельности и старайся действовать сразу на массу!» Снова Чехов на минуту близко подошел к правильной постановке социальной проблемы, волновавшей его эпоху, и снова кончил в духе интеллигента-восьмидесятника, кончил просветительством и эстетикой: «Нужна прежде всего шумная, энергическая проповедь. Почему искусство, например, музыка, так живуче, так популярно и так сильно на самом деле? А потому, что музыкант или певец действуют сразу на тысячи... Искусство дает крылья и уносит далеко-далеко! Кому надоела грязь, мелкие грошовые интересы, кто возмущен, оскорблен и негодует, тот может найти покой и удовлетворение только в прекрасном».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |