Эта разорванность, этот импрессионизм, поэзия миниатюр — основная черта чеховского подхода к явлениям. Другая черта, обусловленная той же обстановкой, из которой выросло творчество Чехова, это — грустное безразличие, или, вернее, тихое сочувствие всем и каждому, какая-то объективность, превращающая Чехова в мудрого созерцателя, взирающего на явления жизни с грустью и любовью. Пред нами две несходных натуры, два исключающих друг друга взгляда на жизнь. Лида увлечена больницами и школами, медицинскими пунктами и библиотеками. Она — героиня «малых дел». Художник презирает эту форму деятельности. Между ними разгораются ожесточенные споры. Лидия не любит художника. По его мнению, «медицинские пункты, школы, библиотечки, аптечки, при существующих условиях, служат только порабощению». По его мнению, неважно, что благодаря отсутствию медицинского пункта умерла от родов Анна. Важно то, что все эти Анны, Мавры, Пелагеи с раннего утра до потемок гнут спины, болеют от непосильного труда, всю жизнь дрожат за голодных и больных детей, рано старятся; умирают в грязи и в вони; их дети, подрастая, начинают ту же музыку, и так проходят сотни лет, и миллиарды людей живут хуже животных — только ради куска хлеба, испытывая постоянный страх. Больницы и школы создают только новые потребности, а книжки с жалкими наставлениями и прибаутками не могут уменьшить ни невежества, ни смерти.
Что же предлагает художник взамен школ и больниц? Какова его положительная программа? Это программа какого-то наивного упрощенного социализма. Все дело заключается в том, чтобы освободить людей от тяжкого физического труда. Необходимо, чтобы все городские и деревенские жители без исключения согласились поделить между собою труд, который затрачивается вообще человечеством на удовлетворение физических потребностей, тогда на каждого пришлось бы не более двух-трех часов в день. «Представьте, что все мы, богатые и бедные, работаем только три часа в день, а остальное время у нас свободно. Представьте еще, что мы, чтобы еще менее зависеть от своего тела и менее трудиться, изобретаем машины, заменяющие труд, мы стараемся сократить число наших потребностей до минимума...» Это упрощенное разделение труда и благ нужно для того, чтобы человек мог осуществлять свое назначение. А последнее заключается в том, чтобы он имел время «подумать о душе, о боге и мог пошире проявить свои духовные способности». «Призвание всякого человека, — по мнению художника, — заключается в духовной деятельности — в постоянном искании правды и смысла жизни». Это — эстетический социализм. Художника огорчает то, что у нас много медиков, фармацевтов, юристов, «стало много грамотных, но совсем нет биологов, математиков, философов, поэтов». Если он скорбит о том, что деревня осталась до сих пор такой, какой она была при Рюрике, то потому, что нет простора «для широкого проявления духовных способностей». Он — типичный интеллигент, он думает только об интеллигенции, ему «нужны не школы, а университеты». Самое ужасное заключается в том, что в современных условиях «жизнь художника не имеет смысла, и чем он талантливее, тем страшнее и непонятнее его роль, так как на поверку выходит, что работает он для забавы хищного нечистоплотного животного, поддерживая существующий порядок». И он категорически отказывается работать, что приводит в негодование Лидию, которая самую несовершенную из библиотечек ставит выше всех пейзажей в свете и видит в его словах стремление оправдать свое безделье и равнодушие.
Таким образом, перед нами два противоположных миросозерцания, два непримиримых типа. С одной стороны художник-индивидуалист, который цель человека видит в обогащении своего внутреннего «я», в осложнении своего душевного мира; с другой стороны — девушка-общественница, для которой цель жизни в служении народу. Как же относится Чехов к столкнувшимся мировоззрениям, на чьей стороне он? Когда мы задаемся этим вопросом, то ответом на него является одна из самых характерных черт чеховского творчества: он с одинаковой любовью подходит к обоим, и трудно сказать, кто из двух спорящих обрисован более привлекательными красками. В душе Чехова нет не только ненависти, но и той доли активизма, которая побуждает к вмешательству в жизнь. Все его герои обвеяны его сочувствием и любовью. Он сострадает всем в минуты их горя и сорадуется в счастливые моменты их жизни. Его юмор — улыбка сквозь слезы, потому что гоголевский «смех сквозь слезы» — быть может, слишком резкое определение для его поэзии с ее мягкими и нежными тонами.
И третья черта чеховской манеры, возникающая из этого грустно безразличного подхода к явлениям жизни — безнадежный скептицизм. Большинство его повестей производит такое впечатление, словно все живут не настоящей жизнью и все происходящее — не настоящее. Иногда кажется, что Чехов и его герои живут в каком-то ожидании, в ожидании того, что должно возникнуть и стать настоящим, что люди проходят свой путь только потому, что нельзя умереть, а нужно как-нибудь жить. Чеховское миросозерцание пронизано безнадежностью. Он знает только мгновенные просветы в жизнь истинную. И чаще всего они являются в минуты любви, при встрече с девушкой и погасают так же неожиданно, как явились. Вот как рассказывает художник о своем последнем свидании с Мисюсь: «Я нравился Жене как художник, я победил ее сердце своим талантом, и мне страстно хотелось писать только для нее, и я мечтал о ней, как о своей маленькой королеве, которая вместе со мною будет владеть этими деревьями, полями, туманом, зарею, этой природой, чудесной, очаровательной, но среди которой я до сих пор чувствовал себя безнадежно одиноким и ненужным».
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |