Глава V

Эти свидетельства людей, близко знавших Чехова, чрезвычайно показательны. Они опровергают представление об общественном индифферентизме писателя. Они являются противовесом той кажущейся беспечности, о которой говорят вышеприведенные его заявления. Если Чехов не придавал никакого значения консерватизму или либерализму, если он боялся всяких партийных штампов, это вытекало скорее из его высокой требовательности, чем из легкомыслия. Надо вспомнить, как слабы и тусклы были проявления партийной жизни (если вообще можно говорить о партийности по отношению к восьмидесятым годам), чтобы понять, что такой художник, как Чехов, искавший в жизни прежде всего яркости и красоты, широкого простора для своего вдохновения, не мог найти удовлетворения в борьбе тогдашних «направлений». Либерализм той эпохи был представлен «Русскими ведомостями», московской газетой, лучшим органом тогдашней интеллигенции, и журналами, как «Русская мысль» и «Вестник Европы». Эти органы ничем не напоминали героические времена «Отечественных записок». Их отличительным признаком было отсутствие боевого тона. Жестокая реакция не давала простора для развития и углубления либеральных идей, она вытравила все оттенки радикализма. «Русские ведомости» велись в академическом тоне. Это была оппозиция в тех небольших дозах, которые отпускали читателю царская цензура и царское жандармское управление. Расхождение Чехова с «общественниками» было скорее явлением психологического, чем политического порядка. Уже из вышеприведенных заявлений видно, что тогдашние «партии» или направления отталкивали Чехова прежде всего как художника. Если Минских и Ясинских, а позднее Бальмонтов серые будни общественной деятельности привели к отрицанию общественности как таковой, если их эти будни заставили уйти и искать красоты и яркости в несуществующих мирах, созданных их воображением, то Чехов никогда не вступал на тот путь. Он не стал чистым эстетом, он чувствовал в себе потребность служить окружающим его людям, приносить пользу, участвовать в строительстве жизни, в усовершенствовании условий человеческого существования, в нем был запас активности и любви к делу. И не вина Чехова, что объективные условия современной ему действительности не благоприятствовали превращению этого индивидуального активизма в активность коллективную, организованную, что эпоха давала возможность только кустарным формам деятельности, что она рождала не грандиозные массовые, движения, а просветительство, «малые дела» культурных одиночек, работавших каждый в ограниченных пределах. В этом смысле Чехов был воплощением лучшего, что было в стремлениях тогдашней интеллигенции, не только честным носителем ее идеалов, но и выразителем сознания недостаточности этих идеалов, был поэтом благороднейших усилий своего времени и его беспокойной неудовлетворённости. Его жизнь ярко обрисовывает образ не только великого художника, тоскующего о великом и прекрасном среди мелкого и будничного, но и прекрасного работника, скромного общественного деятеля и убежденного просветителя.

Именно это свойство его натуры придает такое огромное значение творчеству Чехова в качестве выразителя положительных стремлений его времени. Это чутье жизни, этот реализм, сознание своей ответственности за существующее зло, потребность вмешательства, — эти свойства обеспечили то длительное значение за произведениями Чехова, которое не выпало на долю его современникам. Если в настоящее время никто не станет читать Мережковского или Бальмонта, если за ними сохраняется только известный исторический интерес, как за литературой, которая умерла вместе со смертью упадочных настроений в русской интеллигенции, то Чехова читают в настоящее время, у Чехова есть чему учиться и чем обогащать свой опыт даже в наши дни, казалось бы, такие далекие от той беспомощной эпохи.

Между «уходом» от общественности Чехова и «уходом» символистов и декадентов было коренное различие. Чехов никогда не мог помириться ни на «чистых звуках», ни на потусторонних мирах. Он всегда в пределах земли и в этих пределах ищет средств к улучшению жизни. Чистого искусства, как музыкальных звучаний, он никогда не признавал. Он требовал, чтобы в произведении всегда присутствовала большая мысль. К религии он относился отрицательно. Он знал, что в дальнейшей своей истории человечество избавится от остатков теологического прошлого. В письме к С.П. Дягилеву от 18 июля 1903 г., отказываясь от редактирования «Мира искусства», Чехов между прочим пишет: «...Как бы это я ужился под одной крышей с Д.С. Мережковским, который верует определенно, верует учительски, в то время как я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего». Еще более определенно высказывается Чехов по поводу религиозного движения в письме к тому же Дягилеву от 30 декабря 1902 г.: «Вы пишете, что мы говорили о серьезном религиозном движении в России. Мы говорили про движение не в России, а в интеллигенции. Про Россию я ничего не скажу, интеллигенция же пока только играет в религию, и, главным образом, от нечего делать. Про образованную часть нашего общества можно сказать, что она ушла от религии и уходит от нее все дальше и дальше, что бы ни говорили и какие бы философско-религиозные общества ни собирались. Хорошо это или дурно, решить не берусь, скажу только, что религиозное движение, о котором вы пишете, само по себе, а вся современная культура — сама по себе, и ставить вторую в причинную зависимость от первой нельзя. Теперешняя культура — это начало работы во имя великого будущего, работы, которая будет продолжаться, может быть, еще десятки тысяч лет для того, чтобы хотя в далеком будущем человечество познало истину настоящего бога, т. е. не угадывало бы, не искало бы в Достоевском, а познало ясно, как познало, что дважды два есть четыре. Теперешняя культура — это начало работы, а религиозное движение, о котором мы говорили, есть пережиток, уже почти конец того, что отжило или отживает».

«От нечего делать». Это, быть может, самая меткая характеристика не только религиозного, но и всех других уходивших от жизни умственных течений эпохи безвременья. В этих словах Чехов четко и безжалостно определил происхождение той богатой внешними достижениями, но ненужной для жизни и не имевшей будущего литературы, которая возникла оттого, что интеллигенции «нечего было делать», оттого, что она оторвалась от творческих классов страны, от народной массы. Символисты и декаденты довольствовались бирюльками. Чехов не был способен на это. Его жизнь лучшее тому свидетельство.