Глава VII

Перечитывая его письма, относящиеся к этому периоду, нетрудно убедиться, что даже в эти времена, когда Чехов изображал себя легкомысленным россиянином, равнодушным ко всяким ярлыкам, он прекрасно понимал цену литературной опрятности. В декабре 1883 г. в письме к Лейкину он сообщает о «маленькой дрязге». Пастухов, редактор «Московского листка», под рассказом, помещенным в рождественском номере этой газеты, поставил подпись «А. Чехов». Чехов обеспокоен тем, что москвичи «сопричтут его к Пазухину и К^о». «Полной фамилией, — говорит он, — я подписуюсь только в «Природе и охоте» и раз подписался под большим рассказом в альманахе «Стрекозы»; готов, пожалуй, подписываться везде, но только не у Пастухова. Но далее... Благополучно паскудствующие «Новости дня» в пику конкуренту своему Пастухову напечатали в своем рождественском номере произведение господ, изменивших накануне праздника своему благодетелю Пастухову (Пашков, Гурин в др.). Номер вышел ядовитый, «политичный». Чтобы еще громче пшикнуть под нос Пастухову, «Новости дня» под одной маленькой ерундой, которую я постыдился бы послать в «Осколки» и которую я дал однажды Липскерову, подмахнули тоже мою полную фамилию (а давал я Липскерову мелочишку под псевдонимом...). «На, мол, гляди, Пастухов: к тебе не пошел, а у нас работает, да еще под полной фамилией». Выходит теперь, значит, что я работаю и в «Новостях дня», и в «Московском листке», служу двум богам, коих я предал в первый день Рождества: и Пастухову изменил, и Липскерову». «Маленькие дрязги» едва ли могли возбудить в душе молодого писателя серьезное отношение к литературной борьбе.

В 1886 г. Чехов начал сотрудничать в «Новом времени», самом крупном и влиятельном из консервативных органов. В 1887 г. он написал свою драму «Иванов», которая была поставлена на сцене московского театра Корша. Первое представление пьесы 19 ноября оставило в душе Чехова смешанное впечатление. Он ушел из театра с чувством утомления и досады. По его словам, играли отвратительно. Один из артистов не знал роли и был «пьян, как сапожник». Тем не менее публика много раз вызывала исполнителей и автора, слышалось, правда, и шиканье. Вот впечатление самого Чехова, которое он излагает в письме к своему брату Александру Павловичу на следующий день после спектакля: «Противно, хотя пьеса имела солидный успех (отрицаемый Кичеевым и К^о). Театралы говорят, что никогда они не видели в театре такого брожения, такого всеобщего аплодисменто-шиканья, и никогда в другое время им не приходилось слышать стольких споров, какие видели и слышали они на моей пьесе. А у Корша не было случая, чтобы автора вызывали после второго действия». В общем можно считать, что пьеса прошла с успехом, но не с этого спектакля начинается слава Чехова как драматурга. В истории театра эта постановка не оставила никакого следа. Московские рецензии вызывали у Чехова смех, по его собственным словам, и после Москвы эта пьеса так опротивела ему, что он не мог «заставить себя думать о ней: лень и противно». «Как только вспоминаю, — писал он М.П. Чехову, — как коршевские... пакостили Иванова, как они его коверкали и ломали, так тошно делается, и начинаешь жалеть публику, которая уходила из театра не солоно хлебавши... Замечательно: после коршевской игры ни один человек из публики не понял Иванова...»

В 1889 г. «Иванов» был поставлен в Александринском театре в Петербурге. Затем последовали пьесы: «Медведь», проходивший с большим успехом во многих городах, «Леший», первая несовершенная редакция будущего «Дяди Вани». Чехов приобрел литературную известность и пользовался большой любовью в литературных и художественных кругах Москвы и Петербурга. Среди его друзей были такие маститые знаменитости, как Григорович и Плещеев. С большим уважением относился Чехов к А.С. Суворину, редактору знаменитого «Нового времени», газеты, в течение многих лет отравлявшей русское общество проповедью человеконенавистничества, антисемитизма, националистических и патриотических идей. Чехов, по свидетельству его брата Михаила Павловича, отделял Суворина от его газеты и не разделял взглядов «Нового времени».

Чехов сумел пожертвовать этой многолетней дружбой, когда этого потребовали его убеждения. В конце девяностых годов не только Франция, но и весь мир был взволнован знаменитым делом Дрейфуса, французского офицера-еврея, осужденного за государственную измену. Как выяснилось позднее, Дрейфус был невинен и стал жертвой людей, которые стремились сделать карьеру, играя на человеконенавистнических инстинктах толпы, на ее невежестве и националистических чувствах Несколько честных людей решились выступить в защиту невинно осужденного. Среди этих последних находился Золя. Не только Франция, но и интеллигенция всего мира разбилась на два враждебных лагеря. Процесс Дрейфуса сопровождался сенсационными разоблачениями, которые вскрыли глубокие язвы, разъедавшие буржуазную Францию, продажность высших чиновников, цинизм духовенства, подкупность судов, подлость журналистов и невежество широких масс. «Новое время», естественно, приняло сторону буржуазно-националистических кругов Франции и использовало дело Дрейфуса для разжигания антисемитических страстей. Чехов, находившийся в это время во Франции, внимательно изучил дело Дрейфуса и Золя по стенограммам и, убедившись в невинности осужденного, написал Суворину протестующее письмо, в котором подробно и объективно изложил все дело. Письмо это послужило причиной охлаждения между Чеховым и его старым другом. В письме к брату Александру от 23 февраля 1898 г. Чехов говорит: «В деле Золя «Новое время» вело себя просто гнусно. По сему поводу мы со старцем обменялись письмами (впрочем, в тоне весьма умеренном) — и замолкли оба. Я не хочу писать и не хочу его писем, в которых он оправдывает бестактность своей газеты тем, что он любит военных, — не хочу, потому что все это мне уже давно наскучило. Я тоже люблю военных, но я не позволил бы кактусам, будь у меня газета, в приложении печатать роман Золя задаром, а в газете выливать на этого же Золя помои — и за что? За то, что никогда не было знакомо ни единому из кактусов, за благородный порыв и душевную чистоту. И как бы ни было, ругать Золя, когда он под судом, — это не литературно».

Здесь мы встречаемся с нередким явлением. Чехов исходил не из системы, а из идеала свободной творческой личности, он был индивидуалистом и художником. Но именно это позволяло ему легко и просто разрубать гордиевы узлы сложных общественных отношений и улавливать правду. Чехов редко вплотную подходил к политической борьбе, его больше интересовали внутренние переживания личности. Но когда подходил, он инстинктивно ощущал, какая из борющихся сил вела к будущему.