В первой главе в отдельном разделе нашего диссертационного исследования мы вычленили из эпистолярных текстов Чехова тургеневские цитации, так как они, по нашему мнению, должны рассматриваться отдельно как особый способ воплощения писательской критики Чехова. Такой же принцип положен и в основу тургеневских цитаций, которые в измененном виде встречаются в художественных текстах Чехова, являясь средством своеобразного творческого диалога с предшественником и в то же время возможностью «самоопределения и саморефлексии автора»1.
Е.П. Карташова и А.А. Михеева, справедливо считающие цитаты формой интертекстуальности, отмечают: «интертекстуальность всегда осознана и выполняет те конкретные художественные функции, которые возлагает на нее писатель»2.
В повести Тургенева «Два приятеля» Михей Михеич, пренебрежительно бросает в адрес Онуфрия Ильича, который находится под судом, разные уничижительные высказывания: «Правительство к вашему брату слишком снисходительно — вот что! Ведь какая тебе от того печаль, что ты под судом? Ровно никакой! Одно только, чай, досадно: теперь уж нельзя хабен зи гевезен, — и Михей Михеич представил рукой, как будто поймал что-то в воздухе и сунул себе в боковой карман» (Тургенев, Соч. Т. 4. С. 353).
Использованное Тургеневым сочетание «хабен зи гевезен» возникло путем слияния немецких слов, которые были широко распространены преимущественно в чиновничьей среде для недвусмысленного обозначения взяточничества, «хабен», т. е. «хапать»3.
Это тургеневское словосочетание Чехов использовал в своем рассказе «На магнетическом сеансе» (1883). Магнетизеру никак не удается усыпить очередную «жертву». Но, почувствовав в своей руке «бумажку», посетитель сеанса мгновенно засыпает. Оказалось, что эти «бумажки» подсовывал ему его же начальник, Петр Федорыч, чтобы проверить его честность, который разочарованно произносит:
«— Нехорошо... <...> Стыдно... Думал, что ты честный человек, а выходит, что ты... хапен зи гевезен...» (Чехов, Соч. Т. 2. С. 32).
В другом рассказе «Из огня да в полымя» (1884) регент соборной церкви Градусов после вынесения приговора за оскорбление бывшего певчего архиерейского хора, Деревяшкина, пускает в ход последние средства, пытаясь откупиться взяткой перед мировым судьей:
«— Конечно... Нынче ведь на одно жалованье не проживешь, — проговорил Градусов и подмигнул значительно. — Поневоле, ежели кушать хочется, невинного в кутузку засадишь... Это так... И винить нельзя...
— Что-с?!
— Ничего-с... Это я так... насчет хапен зи гевезен...» (Чехов, Соч. Т. 3. С. 61).
Используя текстуальную отсылку к Тургеневу, Чехов в своих рассказах иносказанию «хабен зи гевезен», заимствованному у Тургенева, придает более очевидный характер («хапен зи гевезен»), обнажает его смысловую составляющую и в то же время показывает живучесть взяточничества в разных его проявлениях и в современной ему действительности.
След «таинственных повестей» Тургенева, а именно «Клары Милич», обнаруживается в одном из самых мистически-загадочных творений Чехова — в «Черном монахе» (1893). Сопоставительный анализ указанных произведений дает ряд интересных сближений. В сюжетную основу повести Тургенева «Клара Милич» легла история, основанная на реальном жизненном материале. Это не раз подчеркивалось автором в его письмах. Так, Ж.А. Полонской Тургенев в 1881 г. писал: «Презамечательный, психологический факт — сообщенная Вами посмертная влюбленность Аленицына! Из этого можно бы сделать полуфантастический рассказ в роде Эдгара По. Я, помнится, видел раз эту Кадмину на сцене (когда она еще была оперной певицей; у ней было очень выразительное лицо)»4. Однако лично Е.П. Кадмину Тургенев не знал, а вот с В.Д. Аленицыным — магистром зоологии — Тургенев встречался в семье Полонских. Впоследствии той же Ж.А. Полонской писатель признавался, что сюжет его повести «Клара Милич» возник после ее рассказов о Е.П. Кадминой и В.Д. Аленицыне.
А в «Черном монахе» Чехова нашли место некоторые события мелиховской жизни5. М.П. Чехов в мемуарной книге «Вокруг Чехова» поделился обстоятельствами, отразившимися в повести «Черный монах»: «В Мелихове у Антона Павловича, вероятно, от переутомления расходились нервы — он почти совсем не спал. Стоило только ему начать забываться сном, как его «дергало». Он вдруг в ужасе пробуждался, какая-то странная сила подбрасывала его на постели, внутри у него что-то обрывалось «с корнем», он вскакивал и уже долго не мог уснуть»6. И однажды, в один из таких дней, Чехову, по его собственному признанию, приснился «страшный сон», в котором ему привиделся черный монах7.
«Впечатление черного монаха, — отмечает М.П. Чехов, — было настолько сильное, что брат Антон еще долго не мог успокоиться и долго потом говорил о монахе, пока, наконец, не написал о нем свой известный рассказ»8.
Таким образом, сюжетные истории этих повестей основаны на реальных жизненных событиях, не лишенных некоторых мистических составляющих. Кроме того, прототип тургеневского Аратова, — Аленицын, — магистр зоологии, а герой Чехова, — Коврин, — магистр философии. И что самое примечательное — финальные предложения в обоих произведениях почти дословно повторяются.
У Тургенева в «Кларе Милич»: «И опять на лице умирающего засияла та блаженная улыбка, от которой так жутко становилось бедной старухе» (Тургенев, Соч. Т. 10. С. 117).
У Чехова в «Черном монахе»: «Когда Варвара Николаевна проснулась и вышла из-за ширм, Коврин был уже мертв, и на лице его застыла блаженная улыбка» (Чехов, Соч. Т. 8. С. 257).
На это совпадение финальных предложений, как мы уже отмечали, в работе о Чехове и Тургеневе в свое время обратил внимание З.С. Паперный9, однако он только указал на это, никак не прокомментировав.
Здесь встает закономерный вопрос: в каком ключе интерпретировать схожесть концовок? Это результат чеховского безотчетного припоминания отдельных цитат из Тургенева или намеренное заимствование у предшественника, целенаправленная реминисценция. Разрешить эту загадку в какой-то мере могут эпистолярные заметки Чехова. Так, в письме к А.С. Суворину от 18 ноября 1888 г. Чехов писал: «...я всюду слоняюсь и жалуюсь, что нет оригинальных, бешеных женщин... <...> И все мне в один голос говорят: «Вот Кадмина, батюшка, вам бы понравилась!» И я мало-помалу изучаю Кадмину и, прислушиваясь к разговорам, нахожу, что она в самом деле была недюжинной натурой» (Чехов, П. Т. 3. С. 74). В цитированном письме, как нам кажется, содержится некий ответ на вопрос относительно переклички финалов.
Повесть Тургенева «Клара Милич» вышла в свет в 1882 г., а письмо к А.С. Суворину относится к концу 1888 г., и слово «изучаю» подтверждает, что Чехов, несомненно, был знаком с биографией и обстоятельствами трагической смерти Е.П. Кадминой и, разумеется, с тургеневской повестью. Поэтому мы полагаем, что в «Черном монахе» заключительное предложение правомерно рассматривать как осознанное заимствование Чеховым у Тургенева, стимулирующее к перепрочтению обоих произведений. «Черный монах» стал своего рода творческим ответом Чехова автору «Клары Милич».
В «Дневнике лишнего человека», в сцене бала, Чулкатурин, одолеваемый ревностью, в раздражении, приглашает на мазурку обделенную вниманием барышню с «жилистой шеей, напоминавшей ручку контрабаса...» (Тургенев, Соч. Т. 4. С. 195).
У Чехова в повести «Скучная история», профессор, описывая свою внешность, вспоминает эту «тургеневскую барышню»: «шея, как у одной тургеневской героини, похожа на ручку контрабаса...» (Чехов, Соч. Т. 7. С. 252).
Меткое сравнение автора «Дневника лишнего человека» перекликается со многими, будто спонтанно возникавшими, сравнениями в духе Чехова. Тургеневым и здесь, как и в обрисовке образа Кукшиной, использован прием, названный Чеховым «слегка карикатурит». Эта тургеневская манера, как видно из эпистолярных упоминаний и художественных воплощений, была особенно близка Чехову, созвучна юмористической стороне его творчества.
Еще одна цитата, к которой в своих сочинениях неоднократно обращался Чехов, была символичная фраза о «бесприютных скитальцах» из романа «Рудин».
Так, в черновом варианте «Рассказа неизвестного человека» описывается, как герои вдвоем едут по холодному вечернему городу, а в это время «снег валил <...> хлопьями, и ветер, особенно на Неве, пронизывал до костей» (Чехов, Соч. Т. 8. С. 195). В этой сцене, под пейзажный аккомпанемент, отсылающий к соответствующему лирическому аккорду из тургеневского романа, Владимир Иванович мысленно возвращается к прожитому и вспоминает мелодраму «Парижские нищие», которую он видел в детстве: «вспомнил, как у Тургенева кто-то говорит: «И да поможет господь всем бесприютным скитальцам!»» (Чехов, Соч. Т. 8. С. 391).
В окончательный текст повести эта тургеневская цитата не вошла, но позже была включена в художественную канву «Чайки».
Так, в сцене последней встречи с Треплевым Нина Заречная произносит знаменитый «тургеневский» монолог: «Хорошо здесь, тепло, уютно... Слышите — ветер? У Тургенева есть место: «Хорошо тому, кто в такие ночи сидит под кровом дома, у кого есть теплый угол». Я — чайка... Нет, не то. (Трет себе лоб.) О чем я? Да... Тургенев... «И да поможет господь всем бесприютным скитальцам»... Ничего. (Рыдает.)» (Чехов, Соч. Т. 13. С. 57). Здесь содержится отсылка к рудинской теме судьбы: и Рудин, и Нина — «бесприютные скитальцы».
В статье «Тургеневское начало в драматургии А.П. Чехова («Рудин» и «Чайка»)» А.П. Ауэр так пишет об этой реминисценции: «В это художественное мгновение происходит смыкание тургеневского и чеховского текстов. Как часто бывает в таких случаях (законы интертекста), пришедший текст видоизменяется, адаптируясь к новым художественным условиям»10. Исследователь отмечает пунктуационные изменения в чеховском тексте, называя это «стилистическим сотворчеством»11 что, по его мнению, способствует взаимопроникновению текстов Тургенева и Чехова.
Любопытной представляется и интерпретация В.Б. Катаева, который пишет о смысловой наполненности этого монолога Нины, утверждая, что обращение к цитатам имеет здесь психологическую мотивировку: «В них она либо возвращается к своему светлому прошлому, либо, в тургеневских словах, находит поэтический эквивалент той суровой жизненной ситуации, в которой оказалась сейчас»12.
В романе «Накануне» в диалоге с Уваром Ивановичем Шубин рассуждает о выборе Елены, а затем обращается с вопросом к «великому философу», как он его называет:
«— ...Нет, кабы были между нами путные люди, не ушла бы от нас эта девушка, эта чуткая душа, не ускользнула бы, как рыба в воду! Что ж это, Увар Иванович? Когда ж наша придет пора? Когда у нас народятся люди?
— Дай срок, — ответил Увар Иванович, — будут.
— Будут? Почва! черноземная сила! ты сказала: будут? Смотрите же, я запишу ваше слово (Тургенев, Соч. Т. 6. С. 278).
Уже в финале романа Шубин снова задает этот вопрос в письме к Увару Ивановичу: «Ну, что же, Увар Иванович, будут?» (Тургенев, Соч. T. 6. С. 300), но «Увар Иванович поиграл перстами и устремил в отдаление свой загадочный взор» (Тургенев, Соч. Т. 6. С. 300).
Своеобразный ответ получаем в пьесе Чехова «Три сестры» в монологе Вершинина, которому «ужасно хочется философствовать»:
«Вот таких, как вы, в городе теперь только три, в следующих поколениях — больше, все больше и больше, и придет время, когда все изменится по-вашему, жить будут по-вашему, а потом и вы устареете, народятся люди, которые будут лучше вас... (Смеется.) (Чехов, Соч. Т. 13. С. 163).
Таким образом, обращение к тургеневским цитатам в своих художественных текстах являлось для Чехова вспомогательным средством реализации определенной творческой задачи. Вступая с предшественником в своеобразное сотворчество, он расширяет диапазон тургеневских цитат, создавая «особый металитературный пласт»13, придавая им вневременность, они как бы приобретают для Чехова, а вместе с тем и для его читателей, статус «прецедентных», и этот «прецедентный» пласт культуры есть очень важный ключ для понимания самого Чехова. Творческий диалог с Тургеневым был значительным явлением в литературной деятельности Чехова, благодаря чему во многом формировались и новаторские черты чеховской прозы.
Примечания
1. Кубасов А.В. Художественная рецепция И.С. Тургенева в прозе А.П. Чехова // Филологический класс, 2018. — № 4 (54). — С. 124.
2. Карташова Е.П., Михеева А.А. Соотношение прецедентности и интертекстуальности в классическом эпистолярии XIX в. // Филологические науки, 2015. — № 12—3 (14). — С. 366.
3. См. об этом: Долотова Л.М., Опульская Л.Д., Чудаков А.П. Примечания // Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем: В 30 т. Сочинения: В 18 т. / [под ред. Н.Ф. Бельчикова и др.]. М.: Наука, 1975. — Т. 2. — С. 489.
4. Тургенев И.С. Полн. собр. соч.: В 28 т. Письма: В 13 т. / [под ред. М.П. Алексеева и др.]. Л.: Наука, 1968. — Т. 13. — Кн. 1. — С. 168.
5. О «скрытом автобиографизме» чеховской повести, в частности, об отразившихся в ней мелиховских мотивах писал С.В. Тихомиров. См.: Тихомиров С.В. «Черный монах» (Опыт самопознания мелиховского отшельника) // Чеховиана: Мелиховские труды и дни. М.: Наука, 1995. — С. 35—44.
6. Чехов М.П. Вокруг Чехова: встречи и впечатления / [подг. текста, коммент. С.М. Чехова]. М.: Московский рабочий, 1964. — С. 257.
7. В повести «Черный монах» Коврин задается вопросом: «быть может, черный монах снился мне?» (Чехов, Соч. Т. 8. С. 233).
8. Чехов М.П. Вокруг Чехова: встречи и впечатления / [подг. текста, коммент. С.М. Чехова]. М.: Московский рабочий, 1964. — С. 260.
9. См. об этом подробнее: Паперный З.С. Творчество Тургенева в восприятии Чехова // И.С. Тургенев в современном мире: Сб. ст. М.: Наука, 1987. — С. 127—136.
10. Ауэр А.П. Тургеневское начало в драматургии А.П. Чехова («Рудин» и «Чайка») // «Чайка». Продолжение полета. По материалам Третьих международных Скафтымовских чтений «Пьеса А.П. Чехова «Чайка» в контексте современного искусства и литературы» — к 120-летию со дня написания и 125-летию со дня рождения А.П. Скафтымова: Коллективная монография / [под ред. В.В. Гульченко]. М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2016. — С. 242.
11. Там же.
12. Катаев В.Б. Литературные связи Чехова. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1989. — С. 187.
13. Минц З.Г. Место «тургеневской культуры» в «картине мира» молодого Чехова (1880—1885) / Поэтика русского символизма. СПб.: Искусство-СПб., 2004. — С. 265.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |