Труден был путь Антона Павловича Чехова к вершинам мировой культуры.
Детство в семье мелкого лавочника, вчерашнего крепостного раба. Казалось бы, беспросветный обывательский строй жизни провинциального южного города Таганрога. Потом разорение отца, бегство семьи в Москву. Одиночество и необходимость хотя бы скудного заработка, чтобы прокормиться самому и помочь родным, оказавшимся на грани полной нищеты. Это было первое жесточайшее испытание, которое пало на плечи будущего великого писателя. Гимназист Антоша выдержал его с честью. Как с честью выдержит он и те многочисленные новые испытания, которые принесут ему последующие годы.
Чехов выстоял не только физически, преодолев угрозу голода, нищеты. Он выстоял духовно. И это была самая большая его победа. Победа над окружавшим его мещанством, обывательщиной.
Когда в 1887 году он приедет в Таганрог, уже пожив в Москве, город поразит его своим бескультурьем, затхлым, унылым, сонным бытом. «Совсем Азия! — пишет Чехов. — Такая кругом Азия, что я просто глазам не верю. 60 000 жителей занимаются только тем, что едят, пьют, плодятся, а других интересов — никаких. Куда ни явишься, всюду куличи, яйца, сантуринское, грудные ребята, но нигде ни газет, ни книг <...> Местоположение города прекрасное во всех отношениях, климат великолепный, плодов земных тьма, но жители инертны до чертиков <...> Все музыкальны, одарены фантазией и остроумием, нервны, чувствительны, но все это пропадает даром <...> Нет ни патриотов, ни дельцов, ни поэтов, ни даже приличных булочников»1.
Через несколько дней Чехов вновь пишет о том, как грязен, пуст, ленив, безграмотен и скучен Таганрог. «Нет ни одной грамотной вывески, — негодует писатель, — и есть даже «Трактир Расия»; улицы пустынны; рожи драгилей довольны; франты в длинных пальто и картузах... всеобщая лень, умение довольствоваться грошами и неопределенным будущим — все это тут воочию...» (XIII, 308—309).
Вот над всем этим и сумел подняться Чехов уже в свои гимназические годы. Не только возвыситься над окружавшими его нравами, но и начать с ними ту борьбу, которая и вывела его, как писателя, к вершинам мировой литературы, обусловила бессмертие его творческого наследия.
Как это могло случиться? Ведь у Чехова не было никого, кто стал бы его наставником, его учителем. Гимназия, в которой он учился, в этом отношении была не помощью, а еще одним страшным испытанием, так как все в ней было подчинено сознательно поставленной правительством задаче — омертвить духовный мир человека, в самом зародыше задушить попытки критического восприятия действительности.
Чехову помогло его духовное здоровье, унаследованное от крепостных предков, его яркий талант. Талант и духовный и творческий. Он, и только он, явился силой, которая помогала гимназисту Чехову отталкиваться от окружавшей пошлости, которая властно влекла его к книгам, театру, музыке. Они-то и стали его учителями и наставниками.
Таганрог, незадолго до этого являвшийся крупным торговым центром, был городом театральным. Богатеи, разжившиеся на контрабанде и заморской торговле, ревностно заботились об этом. Здесь содержали приличную по тем временам театральную труппу, охотно и, надо думать, достаточно щедро принимали гастролеров и гастрольные труппы. «Это были праздники для любителей искусства, — вспоминал В.В. Зелененко, — к которым готовились задолго. Заезжих гастролеров, особенно артисток, после спектаклей провожали из театра в гостиницу, выстраиваясь у выхода из театра, с цветами и факелами, и иногда заказывали карету, выпрягали лошадей и везли на себе»2.
Среди ревностных театралов наиболее шумными были гимназисты. «Гимназисты, — писал В.В. Зелененко, — вообще были поклонниками талантов, и всякий талант находил себе восторженных почитателей. Но тут были поклонники чистые, бескорыстные и восторженные. Сколько раз я возвращался из театра с осипшим голосом, с отбитыми ладонями. Бывало, вся публика разойдется, потушат свет, но кучка гимназистов, неистовых поклонников, свирепствует и бушует на галерке и в зрительном зале»3.
Чехов рано приобщился к таганрогской театральной жизни. Это произошло в 1873 году, когда ему — тогда ученику четвертого класса — довелось побывать на спектакле «Прекрасная Елена». С тех пор он стал завсегдатаем галерки таганрогского театра.
Согласно правилам, на посещение театра надо было испрашивать разрешение в гимназии. Однако Антоша и его товарищи частенько пренебрегали этими правилами, а для того, чтобы их не узнали, гримировались, надевали темные очки, привязывали себе бороды, надевали отцовские пиджаки. Приходили в театр рано, задолго до начала спектакля, чтобы, когда откроют вход, первыми ворваться на галерку и занять получше места. Конечно, во всем этом проявлялось не только увлечение театром, но и просто неуемные силы юности, молодой азарт, озорство, естественное желание отвлечься от домашних строгостей, латинской и греческой грамматики. А озорничать Антоша любил, даже в театре. Он начинал вдруг вызывать не актеров, а присутствующих в театре богатых греков. Эти аплодисменты и вызовы, по воспоминаниям Михаила Павловича Чехова, весело подхватывал весь театр. Именитые толстосумы возмущались, не выдерживали и до времени покидали театр.
Однако в первую очередь театр был для Чехова приобщением к культуре, к творчеству, искусству. Здесь впервые раскрылся перед ним чудесный мир творений Шекспира, Грибоедова, Гоголя, Островского. Конечно же, рядом с этими высокими произведениями ставились в Таганроге и глупейшие комедии, ужасающие драмы, пустейшие водевили, душераздирающие мелодрамы — все то, что даст такую обильнейшую пищу для последующих чеховских пародий, фельетонов и смешных рассказов. Но тогда, в середине семидесятых годов, и эти спектакли влекли и волновали ребят. «Когда мы шли в театр, — вспоминал Иван Павлович, — мы не знали, что там будут играть, — мы не имели понятия о том, что такое драма, опера или оперетка — нам все было одинаково интересно...
Идя из театра, мы всю дорогу, не замечая ни погоды, ни неудобной мостовой, шли по улице и оживленно вспоминали, что делалось в театре. А на следующий день Антон Павлович все это разыгрывал в лицах»4.
Вот в этом прежде всего и проявлялось отличие Чехова от других поклонников заезжих и местных знаменитостей — его яркая творческая одаренность.
Художественное дарование Антона Павловича начало проявляться рано. Свой первый гонорар он получил совсем еще мальчишкой. Загримировавшись, он отправился к дядюшке Митрофану Егоровичу и, изображая нищего, попросил милостыню. Дядя не узнал племянника и сердобольно одарил его монеткой.
Просыпающаяся природная наблюдательность художника властно влекла Чехова к лицедейству. Он уморительно копировал своих знакомых, с помощью жестов и мимики стремился подчеркнуть характерные приметы людей, с которыми сталкивался в жизни или в искусстве. Так возникали первые художественные образы, рождались веселые сценки, которые он разыгрывал с братьями. Поначалу миниатюры эти были, видимо, главным образом мимические. Так, он частенько веселил своих близких и знакомых, разыгрывая сценку в духе своей будущей «Хирургии». В качестве зубодера выступал сам Антон, пациентами были братья Александр или Николай. По воспоминаниям Михаила Павловича Чехова, с особенно большим удовольствием и успехом Антоша разыгрывал придуманную им сценку про градоначальника. «В гимназическом мундирчике, с дедовской старой шашкой через плечо, он удивительно метко схватывал черты градоначальника и затем производил смотр воображаемым казакам»5. Показывал он эту сценку, каждый раз импровизируя все новые смешные подробности.
Устраивали и настоящие домашние театральные представления. В домашних спектаклях, рассказывал Михаил Павлович, Антоша-гимназист был главным воротилой. Будучи еще детьми, братья Чеховы разыгрывали даже «Ревизора», устраивали спектакли на украинском языке. Позже у Дросси организовался настоящий домашний любительский театр. В большой гостиной — сцена и зрительный зал, в двух боковых комнатах, смежных с гостиной, — артистические помещения. Был яркий театральный занавес с наклеенными на него попугаями и жар-птицей. Еще в одной комнате — в буфетной, через которую входили в зрительный зал, в стенных шкафах хранился театральный реквизит. Публике выдавались нумерованные билеты. Все как в настоящем театре.
В день открытия был поставлен водевиль «Ямщики, или Шалость гусарского офицера». Чехов исполнял роль старухи-старостихи. «Репетировали мы эту пьесу, — вспоминал А. Дросси, — не менее десяти раз, и она у нас прошла без сучка, без задоринки. Нельзя себе представить того гомерического хохота, который раздался в публике по появлении Антона Павловича, и нужно было отдать ему справедливость, — играл он мастерски»6. На этих же подмостках Чехов играл Несчастливцева в «Лесе» Островского.
Возможно, именно театральные увлечения вызвали к жизни первые произведения писателя. Во всяком случае, он сочинял и такие сценки, где текст имел, видимо, важное, а иногда и решающее значение. Так, по легенде, он читал нечто вроде комической лекции о сотворении мира из того первозданного хаоса, где «и коринку невозможно было отличить от изюма». А по воспоминаниям Михаила Павловича, — «он изображал старика-профессора, читавшего свои лекции, почти слово-в-слово составившие потом содержание его самого первого рассказа «Письмо к ученому соседу»7. По одной из версий Чехову принадлежали также сценки и обзоры таганрогской жизни, в которых таганрожцы часто узнавали самих себя. Чехов якобы записывал эти пьесы в особые тетради, а после спектакля их уничтожал.
Что здесь достоверно? Что собой представляли эти первые драматические произведения писателя? Видимо, мы так никогда и не узнаем об этом. Несомненно одно: в центре ранних творческих опытов Чехова — его увлечение театром.
Существует достоверное упоминание о том, что в Таганроге не только сочинялись комические сценки, но и были написаны водевили. Об одном из них мы знаем по воспоминаниям Михаила Павловича, который сообщает, что, будучи учеником седьмого класса, Антон написал «очень смешной водевиль «Недаром курица пела», который прислал своим братьям в Москву»8.
Факт присылки водевиля в Москву подтверждает письмо старшего брата Антона Павловича Александра от 14 октября 1878 года. Тут содержится отзыв на присланный водевиль. Однако называется он «Нашла коса на камень». Трудно сказать — другая ли это пьеса, или Михаил Павлович спутал название. Александр Павлович писал брату: «Нашла коса на камень» написана превосходным языком и очень характерным для каждого там выведенного лица, но сюжет у тебя очень мелок. Это... писание твое я, выдавая для удобства за свое, читал товарищам, людям со вкусом, и между прочим С. Соловьеву, автору «Жених из ножевой линии». Во всех случаях ответ был таков: «Слог прекрасен, уменье существует, но наблюдательности мало и житейского опыта нет. Со временем, qui sait9, сможет выйти дельный писатель»10. К сожалению, мы не можем судить, насколько справедлив этот отзыв, так как пьеса до нас не дошла. Однако в этом же письме Александра Павловича содержится оценка еще одного произведения Чехова, присланного одновременно с водевилем. Судя по всему, пьеса эта сохранилась, так что у нас есть возможность оценить критическую прозорливость Александра. Павловича. Как мы увидим, он явно недооценил пьесу своего брата. Кто знает, может быть, и утраченный водевиль был куда более значителен, чем это показалось строгому критику. Тем досаднее эта утрата.
Другая пьеса, о которой пишет Александр Павлович, — «Безотцовщина». О существовании этой пьесы упоминает Михаил Павлович. Он сообщает, что пьеса была написана, когда Антон был учеником седьмого класса, и прислана братьям в Москву на отзыв.
Судя по началу письма, Александр Павлович не торопился с отзывом, так как пьеса ему не пришлась по душе.
«Ты напоминаешь о «Безотцовщине», — пишет Александр Павлович. — Я умышленно молчал. Я знаю по себе, как дорого автору его детище, а потому... В «Безотцовщине» две сцены обработаны гениально, если хочешь, но в целом она непростительная, хотя и невинная ложь. Невинная потому, что истекает из незамутненной глубины внутреннего миросозерцания. Что твоя драма ложь — ты это сам чувствовал, хотя и слабо и безотчетно, а между прочим ты на нее затратил столько сил, энергии, любви и муки, что другой больше не напишешь. Обработка и драматический талант достойны (у тебя собственно) более крупной деятельности, и более широких рамок. Если ты захочешь, я когда-нибудь напишу тебе о твоей драме посерьезнее и подельнее, а теперь только попрошу у тебя извинения за резкость всего только что сказанного. Я знаю, что это тебе неприятно, — но делать нечего — ты спросил, а я ответил, а написать что-либо другое я не смог бы, потому что не смог бы обманывать тебя, если дело идет о лучших порывах твоей души»11.
Пьеса эта была обнаружена в начале двадцатых годов и в 1923 году опубликована Н.Ф. Бельчиковым. Дошла она до нас без названия. Так она долго и публиковалась как Пьеса без названия. Однако теперь уже сомнения улеглись, и мы можем с уверенностью говорить, что перед нами сурово раскритикованная Александром Павловичем «Безотцовщина».
Основания для такой критики были. Ранняя пьеса Чехова явно незрела, громоздка и основательно грешит многими из тех мелодраматических эффектов, которые вскоре подвергнутся столь убийственному осмеянию со стороны самого Чехова. Текст пьесы свидетельствует о стремлении писателя преодолеть эти недостатки. С этой целью молодой автор дважды сокращает свое произведение, стремится сделать характеры действующих лиц более жизненными, снять с них налет мелодраматичности. Однако, как ни примечательны эти попытки, они не привели к существенным изменениям пьесы. До конца устранить ее недостатки юноше Чехову не удается. И в окончательной редакции рукопись пьесы весьма несовершенна. Глубина психологического анализа часто подменяется тут выспренностью и мелодраматическим нагнетанием страстей, обилие действующих лиц, тем и проблем порождает длинную вереницу громоздящихся эпизодов, и пьеса разрастается до размеров, невозможных для драматического произведения. И после двух сокращений в ней осталось все же около 10 печатных листов текста.
Действие происходит в имении молодой вдовы — генеральши Войницевой, опутанной долгами, вконец разорившейся, но еще кое-как поддерживающей видимость материального благополучия. В центре пьесы — дворянская молодежь, наглядно свидетельствующая о разложении и оскудении дворянской интеллигенции.
Николай Иванович Трилецкий — сын полковника — служит лекарем. Этот беспутный, опустившийся человек сохранил широкие барские замашки, так не идущие к его полуголодному существованию. Совсем жалкое впечатление производит сын покойного генерала Войницева — человек без дела, профессии, знаний, типичный дворянский недоросль. Совершенным выродком является Глагольев-второй — характерный представитель тех самых «желудочно-половых космополитов», о которых с таким сарказмом писал в свое время Щедрин. Россию Глагольев, конечно, «терпеть не может», здесь и воздух «промозглый, душный», а кругом «невежество, вонь»... Ненавистной ему России он противопоставляет «подлинную культуру»... публичных домов Парижа. «Вы были хоть раз в Париже? — спрашивает он Платонова. — Жаль. Впрочем, успеете еще побывать... Я вам открою все тайны Парижа. Я вам дам триста рекомендательных писем, и триста шикознейших французских кокоток в вашем распоряжении» (XII, 71).
Центральной фигурой пьесы является сельский учитель Платонов — сын промотавшегося богатого помещика. Глагольев-первый называет его типичным выражением «современной неопределенности», неопределенности, которой, по его мнению, и характеризуется «современное состояние... общества» (XII, 16).
В прошлом у Платонова университет, которого он, конечно, не кончил, мечты о каком-то высоком призвании, поза, по его собственным словам, не то Байрона, не то новоявленного Христофора Колумба, фразы о служении высокой идее, близости к народу и т. п. По привычке он и теперь постоянно становится в позу обличителя, поборника истины и справедливости. Однако подлинную сущность его обличительства хорошо раскрывает один из персонажей пьесы: «Вы, господин Чацкий, — обращается он к Платонову, — не правды ищете, а увеселяетесь, забавляетесь... Дворни у вас теперь нет, надо же кого-нибудь распекать. Ну и распекаете всех и вся...» (XII, 48).
В действительности «господин Чацкий» оказывается способным на одни пакости. Он отравляет жизнь своей жене, соблазняет и бросает жену своего приятеля, соблазняет и оскорбляет знакомую девушку и т. п. При этом бьет себя в грудь, называет «необыкновенным негодяем», скорбит о падении, тоскует о том, как бы ему подняться, и т. п.
Однако пьеса вовсе не является лишь очерком современного быта. Юный драматург обращается в ней к важнейшим темам русской литературы, таким, как оскудение дворянских усадеб, которые прибирало к рукам купечество, тема «лишнего человека» и др. При этом Чехов стремится рассмотреть их применительно к особенностям русской общественной жизни исхода семидесятых годов.
Основная тема «Безотцовщины» — рассказ о молодом поколении, которое отвергло идеалы, убеждения и образ жизни своих отцов. И крепостнические устои уходящего в прошлое, разоряющегося дворянства, и нравы процветающих, прибирающих к рукам дворянские поместья дельцов новейшей формации, и жалкие воздыхания либералов-идеалистов поколения сороковых годов. Отвергли, не имея, однако, за душой ничего своего, и оказались в состоянии полной растерянности перед лицом жизни. Жалкие и беспомощные, они, по мысли автора, в такой же мере заслуживают сочувствия, как и осуждения, так как даже лучшие из них в конечном счете оказываются способными лишь на такие поступки, которые, по их собственным убеждениям, являются мерзкими. Это и есть новая генерация так называемых «лишних людей». Наиболее яркая и противоречивая фигура среди них — Платонов. Он учился в университете, но не окончил курс, принимал какое-то участие в студенческом движении, пытался как-то помогать павшим и обездоленным, но утратил силы и веру. Теперь же пребывает в состоянии какого-то душевного паралича, за что и казнит себя, называет негодяем, смешным необыкновенным негодяем. И не без основания, так как его похождения, его отношение к людям — к жене, к любящим его женщинам, к друзьям — оказываются за гранью дозволенного для порядочного человека.
Так выясняется основная направленность пьесы. Юный драматург явно ополчается против безыдейности, бесхарактерности, дряблости современной интеллигенции, столь не похожей на людей недавнего прошлого, под которым подразумеваются, скорее всего, шестидесятые годы. Вспоминая об этом прошлом и сопоставляя его с современностью, представитель старшего поколения Глагольев-первый говорит, что «в их время не стыдились хороших слез и не смеялись над ними», «были любящие и ненавидящие, а следовательно, и негодующие и презирающие». «Вы изгнали романтизм, — заявляет он молодежи. — Хорошо сделали, но боюсь, что вы изгнали вместе с ним что-то другое». Теперь же, разъясняет он свою мысль, «все крайне неопределенно, непонятно <...> Все смешалось до крайности, перепуталось...» (XII, 15, 16).
Как показывает пьеса, молодой драматург и взял на себя задачу нарисовать характеры сложные, противоречивые, запутанные являющиеся как бы живым примером этой специфической особенности времени. Таков не только Платонов, которого Глагольев-первый считает типичным представителем нового времени, «героем лучшего, еще, к сожалению, ненаписанного современного романа...» (XII, 16). Таков же и сам Глагольев-первый, говорящий об идеалах, верующий в них и в то же самое время признающийся: «Не умею я биться за благополучие людей <...> Для этого нужны воля железная и уменье, а их-то и не дал мне бог! Я родился для того только, чтобы любить великие дела и наделать массу грошовых, ничего не стоящих...» (XII, 77). Сложны и противоречивы по своему замыслу и другие герои, например конокрад, разбойник Осип. Это человек с неуемной богатырской силой, в то же время глубоко неудовлетворенный, презирающий своих односельчан за то, что они обмельчали душой, «все норовят исподтишка, артелью... Пакостный народ, плевый... Невежество... И обижать такой народ не жалко...» (XII, 40).
Однако эта удивительная пьеса примечательна не только верностью юного драматурга важнейшей общественной проблематике и направленности демократической русской литературы. Чехов добивался тут большего — стремился подойти к освещению волновавших его процессов русской жизни на уровне общечеловеческой проблематики в духе величайших образцов мировой литературы. Для того чтобы убедиться в этом, обратимся к кругу чтения Чехова тех лет.
В письме к брату Михаилу от апреля 1879 года содержится перечень книг, которые Чехов советует прочесть своим братьям. В первую очередь названы «Дон Кихот» Сервантеса и «Дон Кихот и Гамлет» Тургенева (XIII, 29). Любопытно, что, рекомендуя Сервантеса, Чехов упоминает о том, что его ставят «чуть ли не на одну доску с Шекспиром». Кто ставит? А тот же Тургенев, в той самой статье «Дон Кихот и Гамлет», которая, судя по всему, произвела особое впечатление на Антона Павловича.
В работе Тургенева «Дон Кихот и Гамлет», опубликованной впервые в 1860 году, была дана оригинальная трактовка как Гамлета, так и Дон Кихота. Эти великие образы мировой литературы в понимании Тургенева являются воплощением двух коренных противоположных особенностей человеческих характеров. Говоря в этой связи о Гамлете, Тургенев утверждал, что это «анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье <...> Гамлет с наслаждением, преувеличенно бранит себя, постоянно наблюдая за собою, вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя — и в то же время, можно сказать, живет, питается этим презрением. Он не верит в себя — и тщеславен; он не знает, чего хочет и зачем живет, — и привязан к жизни...»12. Вместе с тем Гамлет имеет право на симпатию и сочувствие. Да, он воплощенное отрицание, и поэтому бесплоден, но отрицает он зло, и если и сомневается в добре, то лишь потому, что не верит в его истинность, нападает на него, как на поддельное добро, маскирующее зло и ложь.
Вдумываясь во все это, а потом перечитывая «Безотцовщину», невольно приходишь к убеждению, что главный герой пьесы Платонов, воплощающий, по мысли автора, неопределенность современного общества, есть в то же время наглядная иллюстрация к тургеневской характеристике Гамлета.
Дон Кихот, по Тургеневу, тип человека, которого отличает прежде всего самоотверженность и вера в идеал. Он является воплощением этой веры, веры «в нечто вечное, незыблемое, в истину, одним словом, в истину, находящуюся вне отдельного человека, не легко ему дающуюся, требующую служения и жертв, — но доступную постоянству служения и силе жертвы. <...> Дон Кихот энтузиаст, служитель идеи и потому обвеян ее сияньем»13.
В современных условиях молодой драматург не видит Дон Кихотов — Дон Кихотов в тургеневском смысле. Подобных ему героев в пьесе нет. Однако это не значит, что Чехов входил в мир как скептик, как тургеневский Гамлет. В том ведь, по мысли юноши, и беда общества, которое он рисует, что оно безгероично, идейно аморфно и неопределенно, что лицо его определяют именно Гамлеты.
Итак, Тургенев и через него Шекспир — у самых истоков творчества Чехова. Как это получилось? Потому ли возник интерес у молодого драматурга к статье Тургенева, что здесь он нашел объяснение тому, что наблюдал в жизни? Или, напротив, статья помогла ему осмыслить и оформить свои наблюдения и размышления? Правдоподобней все же второе предположение. Молодого драматурга, видимо, увлекла задача создать обобщенный образ, образ, являющийся современной, конкретно-исторической модификацией обозначенного Тургеневым типа. Отсюда и проистекал оттенок литературности, вторичности, которая предопределила творческую неудачу молодого драматурга. Но отсюда же и сила этого уникального произведения — широта обобщений при рассмотрении действительно важных явлений общественной жизни России на грани восьмидесятых годов.
Так эта юношеская пьеса, во многом неуклюжая и наивная, оказалась удивительной кладовой тем, проблем и конфликтов, которые писатель будет разрабатывать практически на протяжении всего своего творческого пути.
В самом деле, «Иванов», как мы увидим, — это непосредственное продолжение и развитие основной темы юношеской пьесы. Но и «Вишневый сад» завершал разработку некоторых тем «Безотцовщины». Давно Н.К. Пиксановым отмечено воскрешение и развитие в последующем творчестве Чехова образа конокрада Мерика — мятущегося, не находящего применения своим силам человека из народа — одного из действующих лиц той же пьесы14. И множество других реминисценций, например, в «Дяде Ване», «Трех сестрах», «Рассказе неизвестного человека».
Не правда ли, феноменальное явление? Конечно, трудно предположить, что Чехов позже непосредственно обращался к тексту своей первой большой пьесы, хотя, возможно, бывало и так. Главное, видимо, состояло в том, что юному автору удалось напасть на темы такой важности и значимости, что на разработку их потребовались годы его творческой жизни. Случай, пожалуй, беспрецедентный в истории мировой литературы.
Примечательна и сценическая судьба «Безотцовщины». Михаил Павлович рассказал, как в бытность Чехова студентом Московского университета была предпринята попытка заинтересовать этой пьесой Малый театр. Антон Павлович отдавал ее на суд великой русской актрисе М.Н. Ермоловой15. Подробности неизвестны, однако нет сомнения в том, что пьеса была безоговорочно отклонена.
Но вот прошли десятилетия, и к юношескому созданию Чехова вдруг проявился все возрастающий интерес режиссеров и актеров. И не только в Советском Союзе, но и во многих странах мира. Пьеса вышла на подмостки театров, чаще всего под названием «Платонов».
Несомненно, спектакли строятся на основе не пьесы, а тех или иных ее фрагментов. Чаще всего постановщиков привлекает противоречивый образ Платонова, перипетии его отношений с женщинами, драматический финал этих запутанных любовных историй. Что касается социальных вопросов, то они чаще всего полностью игнорируются. Между тем для Чехова противоречивая фигура Платонова и социальные процессы в стране нерасторжимы. При всем интересе юного драматурга к Гамлету как явлению общечеловеческого значения гамлетизм для Чехова совершенно конкретная социально-историческая проблема русской жизни. Эта позиция писателя останется неизменной. И чем глубже будет постигать Чехов социальную действительность, тем глубже будут и создаваемые им характеры. Всегда социально-исторически конкретные, они в то же время будут содержать и крупные обобщения общечеловеческого значения.
Примечания
1. Чехов А.П. Полн. собр. соч. и писем в 20-ти т., т. 13. М., 1948, с. 303. В дальнейшем в скобках указываются том и страница данного издания.
2. Зелененко В.В. Таганрогская гимназия времен А.П. Чехова. — В кн.: Чехов А.П. Сборник статей и воспоминаний. Ростов-на-Дону, 1959, с. 365.
3. Зелененко В.В. Таганрогская гимназия времен А.П. Чехова. — В кн.: Чехов А.П. Сборник статей и воспоминаний, с. 363.
4. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. М., 1955, с. 18.
5. Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты. М., 1923, с. 13.
6. Гитович Н.И. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова, с. 25.
7. Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты, с. 12.
8. Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты, с. 23.
9. Кто знает? (франц.).
10. Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. М., 1939, с. 51.
11. Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова, с. 50—51.
12. Тургенев И.С. Собр. соч. в 12-ти т., т. 11, 1956, с. 172.
13. Тургенев И.С. Собр. соч. в 12-ти т., т. 11, 1956, с. 170, 171.
14. Пиксанов Н.К. Романтический герой в творчестве Чехова (образ конокрада Мерика). — Чеховский сборник. М., 1929.
15. Чехов М.П. Антон Чехов и его сюжеты, с. 41.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |