В «Рассказе неизвестного человека» содержателен, исторически значим, прежде всего, выбор автором рассказчика — участника народовольческого движения, члена тайной террористической организации. «Деятели старой «Народной воли», — писал В.И. Ленин, — сумели сыграть громадную роль в русской истории, несмотря на узость тех общественных слоев, которые поддерживали немногих героев»1.
«Рассказ неизвестного человека» был задуман Чеховым в 1887 г. Писатель не без оснований предполагал, что его не пропустит цензура: «Рассказ мой хотя и не проповедует вредных учений, но по составу своих персонажей может не понравиться цензорам. Ведется он от лица бывшего социалиста, а фигурирует в нем в качестве героя № 1 сын товарища министра внутренних дел. Как социалист, так к сын товарища министра у меня парни тихие и политикой в рассказе не занимаются» (т. 15, с. 245).
Несмотря на разгром народовольцев после казни ими Александра II в 1881 г., несмотря на усиливавшуюся с каждым годом реакцию, борьба народовольцев с правительством не прекращалась. В 1883 г. было привлечено «по делу о тайных кружках на юге России» 95 человек; в 1885 г. расстрелян Ипполит Мышкин. В апреле 1887 г. шел очередной процесс над Александром Ульяновым и его товарищами, обвинявшимися в подготовке покушения на Александра III (в мае главари были повешены); в июне — процесс над Г. Лопатиным (приговор — пожизненная каторга). Русские газеты умалчивали об этом, но слухи о террористических актах, арестах, закрытых процессах, приговорах проникали в общество и непосредственно с мест «происшествий», и из зала суда, из иностранных газет, из вольной русской печати за рубежом.
Понятно, почему Чехов не предполагал опубликовать повесть в 80-е годы. Возвратившись к своему замыслу после сахалинского путешествия, в 1891 г., писатель не хотел, чтобы стало известно о его работе над повестью, сомневаясь в том, что она может быть напечатана. «Нецензурность ее не подлежит никакому сомнению», — говорил Чехов и в подтверждение приводил слова издателя газеты «Новое время» Суворина, познакомившегося с замыслом «Рассказа неизвестного человека»: «Я бы не решился это напечатать».
Цензурные соображения заставляли автора «стричь и подновлять» повесть, подготавливая ее к печати в журнале «Русская мысль», который не проходил предварительной цензуры2. Редактор «Русской мысли» находил, что даже такой рассказ, как «Палата № 6», менее привлечет внимание цензуры, которая, по его словам, сейчас «насторожилась, смотрит... взором аспида и василиска», и поэтому просил у Чехова разрешения напечатать «Палату № 6» раньше «Рассказа неизвестного человека»3. Даже через несколько месяцев, уже читая корректуру, Чехов продолжал колебаться, не отказаться ли от мысли печатать повесть сейчас, — так много поправок приходилось вносить в угоду будущим цензорам.
Но, работая над повестью, Чехов руководствовался, разумеется, соображениями не столько цензурного, сколько идейно-творческого характера. Предоставив право вести повествование Неизвестному, он сознательно оставлял себя как автора в тени, отказался, например, от мысли дать «маленький эпилог от себя», отверг и два первоначальных варианта заглавия: «Рассказ моего пациента», «Рассказ моего знакомого». Они не удовлетворяли его, видимо, потому, что делали зримыми хотя бы внешние отношения автора с рассказчиком (врач, знакомый). В заглавии «Рассказ неизвестного человека» нет прямой связи автора с рассказчиком, и читатель, чтобы правильно судить об авторской позиции, должен быть особенно внимателен ко всей структуре произведения, к отдельным ее деталям.
В центральном положении Неизвестного в повести, в порученной ему роли рассказчика, в доверии к его жизненному опыту, чувствуется авторское понимание значительности этой фигуры в жизни. Уже первые строки произведения дают читателю представление о конспиративной, революционно-террористической деятельности рассказчика; он под чужим именем поступил в лакеи к сыну известного государственного деятеля Орлова, надеясь в подробностях изучить планы и намерения его отца, которого считал «серьезным врагом своего дела». В разных местах повести сказано, что он заранее хорошо изучил по фотографиям лицо этого государственного деятеля, добывал нужные сведения о нем из газет, из переписки с подпольными друзьями. В ходе повествования дважды говорит рассказчик о трудном пути, пройденном им, пути, требовавшем напряжения сил, воли, находчивости, отрешения от личного счастья, от личного благополучия: «Я испытал голод, болезни, лишение свободы; личного счастья я не знал, приюта у меня нет». «Я рассказывал ей длинные истории из своего прошлого и описывал свои в самом деле изумительные похождения». Героический характер жизни рассказчика становится очевидным для читателя хотя бы из того, что слушательница его — Зинаида Федоровна — заражается стремлением приобщиться к такой жизни.
В повести не дана развернутая картина политической деятельности Неизвестного, но по отдельным замечаниям рассказчика можно воссоздать общий героический ее характер, понять, что привело его к народовольцам. Неизвестный — в прошлом офицер флота. И это не случайная или нейтральная, а глубоко правдивая, исторически содержательная деталь. В пору работы над повестью Чехов писал: «Не следует поддерживать в публике заблуждение, будто идеи составляют привилегию одних только студентов и бедствующих репетиторов» (т. 15, с. 331—332). В этом Чехов вполне мог убедиться на Сахалине, где среди отбывавших каторгу народовольцев, были не только студенты, учащиеся духовной семинарии, но и ремесленники, рабочие, три офицера: К.В. Богданов, И.П. Ювачев, Н.Л. Перлашкевич (два первых — офицеры флота)4.
Современные Чехову читатели были свидетелями того, как по мере развития революционно-народническое движение охватывало все более широкие круги общества. В вольной русской печати за рубежом в 1880-е годы не раз отмечалось новое явление: участие в движении русского офицерства. В феврале 1882 г. при закрытых дверях в зале суда особого присутствия сената шел процесс 22 офицеров. Осенью 1884 г. в «глубочайшей тайне» проходили заседания санкт-петербургского окружного суда. Среди подсудимых: В. Фигнер, Н. Рогачев и другие народники, создатели военно-революционных кружков, блестящие офицеры: подполковник Ашенбреннер, отставной лейтенант флота Штромберг, морской офицер Ювачев. Приговоры самые суровые: смертная казнь, пожизненное заключение, каторга5.
Как ни старалось правительство отвлечь внимание общественности от «громких процессов», слухи об арестах в частности офицеров, проникали в общество. Этому способствовало достаточно подробное освещение процессов в вольной русской печати за границей. Здесь сообщали об аресте в 1883—1885 гг. двухсот офицеров, печатали речи подсудимых. Так, известный народоволец, офицер Суханов, бывший лейтенант морской службы, сказал на суде, что он и его политические друзья по-своему понимают присягу, иное содержание вкладывают в понятия «честь», «служение родине». Для них, военных людей, не легко участвовать в тайной организации, они предпочли бы открытую борьбу с врагом, но поставили «любовь к родине, свободе и народу выше всего остального». «Я никогда не был бы террористом, — сказал Суханов, — если бы сами условия русской жизни не вынудили меня к этому. Прежде всего ненормальное положение народа, доведенного тяжкими поборами до ужасного состояния, фактическая недоступность для него какого бы то ни было образования, бесправие слабых привели меня к той мысли, что так жить далее невозможно, что такой порядок вещей непременно должен быть изменен»6.
Приведенные факты говорят о том, что Чехов воссоздал в «Рассказе неизвестного человека» конкретные черты этого героя времени: «Я отставной лейтенант нашего флота; мне грезилось море, наша эскадра и корвет, на котором я совершил кругосветное плавание». Читатель видит перед собой человека закаленного, много повидавшего и много испытавшего, преодолевшего трудности и опасности: «Я испытал на своем веку много, так много, что теперь при воспоминании голова кружится». Выбрав рассказчиком не юнца, случайно втянутого в революционное движение, а человека, прошедшего трудную школу жизни, Чехов тем самым создавал у читателей представление о том, что к политической гражданской деятельности Неизвестного привела серьезная причина — глубокое недовольство жизнью. Идеи героя были выношены, выстраданы.
Жизненный опыт Неизвестного, его критическое отношение к действительности, высокие нравственные принципы служат убедительной мотивировкой того, почему автор доверяет этому рассказчику разоблачить людей типа опустошенного скептика Орлова, сухого бюрократа, петербургского жуира Пекарского, угодливого карьериста Кукушкина. Неизвестному глубоко антипатична праздная, развращенная, эгоистическая жизнь этих людей, их циничные, пошлые разговоры, их безыдейность. В то же время Чехов ограничил сферу наблюдений рассказчика, поставив его в положение лакея в доме Орлова. Неизвестный лишен, таким образом, возможности видеть этого петербургского чиновника, камер-юнкера, и его друзей в служебной обстановке. Они раскрываются перед ним в частной жизни, в разговорах, которые ведут за ужином, за картами в «дружеской среде».
В повести идет речь о повседневной жизни Орлова, о его, казалось бы, ничем не примечательных друзьях, о тривиальной любовной истории, но за мелочами быта рассказчик видит существенное, выделяет характерное для жизни этого круга людей. Чехов наделяет своего рассказчика наблюдательностью, незаурядным аналитическим умом, привычкой и умением независимо, логично рассуждать.
Неизвестный ненавидит пошляка Кукушкина, симпатизирует Грузину, сочувствует Зинаиде Федоровне, привязан к маленькой Соне. В процессе рассказа вырисовывается образ человека честного, справедливого, эмоционального, склонного к самопожертвованию; читатель не может не поверить в серьезность его служения революционному делу в прошлом, в искренность мучительных переживаний в настоящем. Неизвестный показан в пору перелома его мировоззрения, не сразу осознанного им самим, разочарования в тактике народовольческой борьбы, когда у него, под влиянием развивающейся чахотки, обостряется жажда обыкновенной жизни. Это объясняет преимущественное внимание рассказчика к бытовым зарисовкам.
Как человек искренний и правдивый. Неизвестный, начав рассказывать, не жалеет себя, обнажает свои слабости, мучительно хочет сам понять причину происходящей в нем перемены. Потеря веры в дело, которому отдано много лет жизни, желание личного счастья, уюта, трагически переживается им самим.
Чехов говорил, что «люди узкие и недобросовестные обыкновенно сваливают всю вину на среду или же записываются в штат лишних людей и гамлетов, и на том успокаиваются» (т. 14, с. 276). Неизвестный же, как Иванов, мучительно ищет причины своего разочарования: «Отчего мы утомились? Отчего мы вначале такие страстные, благородные, верующие, к 30—35 годам становимся уже полными банкротами? Отчего один гаснет в чахотке, другой пускает пулю в лоб, третий ищет забвения в водке, в картах?»
Читатель видит, что серьезные объективные причины, а не личная слабость, вызвали разочарование Неизвестного. Кульминационный пункт в повести — «счастливый случай» — встреча с политическим врагом, государственным деятелем Орловым, во имя убийства которого Неизвестный, выполняя свою конспиративную миссию, стал лакеем в доме его сына. Рассказчик может беспрепятственно привести в исполнение террористический план, но не делает этого. Ему только сейчас открывается происходящий в нем перелом: он осознает свое бессилие, утрату в себе «страстного, упрямого и неутомимого» деятеля, каким «был еще недавно».
Чехов был очевидцем драматического финала народнического движения 80-х годов; лишь сравнительно небольшая часть народовольческой интеллигенции продолжала героическую борьбу с правительством (А.И. Ульянов, В. Фигнер и др.). Большинство отказались от террористической практики, удовлетворились «малыми делами». Некоторые становились ренегатами, перешли в лагерь реакции (Л. Тихомиров, Ю. Говоруха-Отрок, И. Павловский).
В повести Чехов показал эволюцию героя-рассказчика как исторически значимую. Об этом говорит и один из вариантов заглавия: «В восьмидесятые годы». Это заглавие было отвергнуто писателем как «претенциозное», но сущность его осталась в повести: изображение «знамения времени» — типического для интеллигенции 80-х годов явления: растерянности, разочарования в прежних верованиях.
При этом Чехов сознательно отказывался от изображения исключительного, сенсационного. Он знал нашумевшую историю народовольца Льва Тихомирова; об этой истории, по словам Г. Успенского, «галдели» в конце 80-х годов во всех местах. Но масштаб деятельности чеховского героя не соответствует ни масштабу политической деятельности Л. Тихомирова (одного из руководителей партии «Народная воля», одного из наиболее активных участников ее печатных изданий), ни масштабу его ренегатства: от пропаганды революционных методов борьбы, популяризации мужественных деятелей народовольческого движения, обличения «благоразумных пескарей» до монархизма, покаянных писем к царю, участия в катковских «Московских ведомостях», создания «настольной книги ренегатства» «Как я перестал быть революционером».
Чеховский Неизвестный — рядовой участник народовольческого движения. Он лишен не только «тихомировской известности», но и некоторой популярности народовольца И. Павловского, земляка Чехова и соученика по таганрогской гимназии. Ко времени создания «Рассказа неизвестного человека» Чехов знал и других таганрожцев, принимавших участие в народническом движении: известную по истории в Карийской тюрьме Надежду Сигиду (Малаксианову), ее мужа Акима Сигиду, умершего по дороге на Сахалин (оба были осуждены за устройство в Таганроге подпольной типографии), некоторых таганрожцев, отбывавших (по Донскому процессу) каторгу на Сахалине. Несмотря на запрещение общаться на Сахалине с политическими ссыльными, Чехов виделся там со многими, внес сведения о них в статистические карточки (во время переписи), знал о их быте, труде, настроении, столкновениях с сахалинскими администраторами, об их судьбах.
В биографии Неизвестного нашли отражение многие биографии народовольцев. Писатель мог осуществить свой замысел только после возвращения с Сахалина, где он реально соприкоснулся с судьбами народовольцев. Они творчески воссозданы в драматической судьбе одного из рядовых участников этого движения. На страницах повести возникают знакомые Чехову биографии политических ссыльных: бывшего офицера флота И. Ювачева (Миролюбова), ушедшего в религию, А. Канчера, пытавшегося на Сахалине заняться сельским хозяйством, Л. Штернберга, ученого-этнографа, таганрожцев Е. Петровского, А. Карпенко, умерших на Сахалине от чахотки, П. Домбровского, К. Томашевского, кончивших там самоубийством. «Один, — рассказывает Неизвестный, — гаснет в чахотке, другой пускает пулю в лоб». «То мне хотелось уйти в монастырь... то я давал себе слово, что займусь наукой», «Мне грезилось море, наша эскадра».
И высоко развитое чувство личного достоинства, и строгость нравственных требований, и стоическое преодоление трудностей («Я испытал голод, холод, болезни, лишение свободы»), и жажда живой жизни, протест против насилия и склонность к примирению — все это, узнанное Чеховым на Сахалине, воплотилось в повести.
В самом заглавии заключено два оттенка значения слова «неизвестный»: 1) рассказчик — лицо конспиративное, его подлинное имя неизвестно окружающим; и 2) рассказчик неизвестен, т. е. не знаменит, не популярен. Тем самым автор подчеркнул массовость явления; его герой — не исключение, а явление рядовое.
Автору важно было показать, что Неизвестный — не ренегат тихомировского толка, обретший новую «веру» — монархические идеи; поэтому он и изъял из окончательного текста само слово «ренегат», которое было в журнальной редакции. Читатель видит, что Неизвестный по-прежнему не примиряется с современной ему несправедливой жизнью (она и после перелома кажется ему «страшным кошмаром»), не примиряется рассказчик и с людьми, которых он ранее обличал. Неизвестный не войдет в мир Орловых, Пекарских, Кукушкиных, он по-прежнему с болью будет думать о народе, возмущаться барски-пренебрежительным, цинично-ироническим отношением к народу Орлова и его друзей: «Народ... спился, обленился, изворовался и вырождается». Неизвестный досадует на Зинаиду Федоровну, которая отдает за «ненужное платье... четыреста рублей», в то время как русские поденщицы «за свой каторжный труд получают по двугривенному в день на своих харчах», а «венецианским и брюссельским кружевницам платят только по полуфранку в день в расчете, что остальное они добудут развратом». За границей он негодует на русских бар, проигрывающих золото в Монте-Карло в рулетку: «Разве вам не приходило на мысль, когда вы там играли, что блеск золота... вся обстановка, что все это — подлая, гнусная насмешка над трудом рабочего, над кровавым потом?».
Неизвестного возмущают Орлов и его друзья. Но и сам он далек от народа. Писатель отразил здесь одну из существенных особенностей борьбы «героев-одиночек», террористов-народников, борьбы во имя народа, но без народа. Поэтому в «Рассказе неизвестного человека», ведущемся от лица бывшего народовольца, не изображен народ, о нем лишь упоминается, в то время как в ряде других произведений, созданных до этой повести, Чехов показывал тяжелое положение народа, темноту, его бесправие и тоску о счастье («Темнота», «Счастье», «Степь», «Бабы»). В пору же работы над «Рассказом неизвестного человека», по возвращении с Сахалина, писатель с особенной силой осознал необходимость сближения с народом. Он поселился в Мелихове, где в ближайшие годы (1892—1898 гг.) создал такие значительные произведения о народе, как «Мужики», «Моя жизнь», «Новая дача», «По делам службы».
Отсутствие народа в «Рассказе неизвестного человека» объясняется не только характером деятельности героя-одиночки, но и конкретной ситуацией — конспиративным заданием, которое обязывает Неизвестного действовать в петербургской дворянско-чиновничьей среде. Но Чехов находит средства хотя бы контурно очертить положение народа; здесь и картины жизни, воссозданные рассказчиком, и воспроизведенные им циничные рассуждения о народе Орлова, Пекарского, и раздумья самого Неизвестного, а главное, это чувства героя, которые он испытывает в положении лакея (взгляд и оценка жизни как бы с точки зрения народа).
Напомним, что позднее Чехов изобразит лакея Чикильдеева, которому отказывают от места в «Славянском базаре» («Мужики»), восьмидесятилетнюю няню Анфису, которую выгоняет из дома трех сестер новая хозяйка — Наташа, старика лакея Фирса, оставленного владельцами вишневого сада в заколоченном доме, бесправную прислугу в доме крепостника — дедушки Веры («В родном углу»). В этих произведениях, как и в рассказе «Невеста», будет настойчиво звучать мысль Чехова о бесчеловечном, эгоистичном отношении господ к своим слугам; это воспринимается писателем как отражение пережитков крепостнической поры, паразитического существования господствующих сословий. Лучшие чеховские герои увидят несправедливость, будут готовы изменить праздную жизнь господ, жизнь «на чужой счет», нечистую и безнравственную.
Вопрос о слугах являлся для Чехова лишь частным вопросом общей проблемы народа, социального неравенства. Писатель, настойчиво стремившийся выдавливать из человека «по каплям раба», не мог примириться с положением человека-лакея, холопа. В «Рассказе неизвестного человека» этим чувством наделен Неизвестный — лакей Степан. Поставив человека с развитым сознанием, гуманного, критически относящегося к действительности, в положение лакея, Чехов как бы «изнутри» показывал жизнь лакея, унизительное его положение, «нечистое и оскорбительное» отношение к нему бар. В духе толстовского обличения писатель рисует, например, сцены завтрака, ужина у Орлова, когда лакеи обязаны почтительно стоять у дверей: «Два взрослых человека должны были с самым серьезным вниманием смотреть, как третий пьет кофе и грызет сухарики». Одновременно автор раскрывал духовный, нравственный мир рассказчика. Неизвестный безукоризненно сыграл свою конспиративную роль; он остался неузнанным окружающими и сбросил с себя лакейскую ливрею лишь тогда, когда сам решил отойти от террористической борьбы, отказаться от конспирации.
В повести особенно, подчеркнуто, что сознанию Неизвестного глубоко чужды угодливость, лакейство; он с усилием и огромной выдержкой исполняет роль лакея, особенно непримиримо относится к высокопоставленному лакею Кукушкину. Поэтому автор отказался от одного из первоначальных вариантов заглавия — «Лакей»: «Лакей» тоже не годится, не отвечает содержанию и грубо» (т. 16, с. 26).
Из рассказа Неизвестного ясно, что его оскорбляет не только унизительный труд лакея, сколько то, что господа не считают лакея человеком, не замечают его, как вещь, и при этом беззастенчиво вводят в свою интимную жизнь, делают своим невольным поверенным. Лакей оказывается бессловесным слушателем, свидетелем ссор, обмана и т. д. Не случайно слова «не замечая присутствия» многократно повторены в повести.
Чехов-психолог очень внимательно следил за тем, чтобы убедить читателя в том, что именно это мог знать, видеть, слышать рассказчик, именно так реагировать. О многом рассказчик-лакей знает лишь приблизительно, о многом лишь догадывается; поэтому в его речи появляются такие неопределенные слова: «очевидно», «вероятно», «быть может», «видимо», «мне показалось», «как-то», «о чем-то». Орлов «вернулся с какого-то обеда». Очевидно, был смущен и конфузился перед самим собой». Пекарский служит в каком-то важном казенном учреждении, Кукушкин — чиновник особых поручений при ком-то, Зинаида Федоровна рассказывает в соседней комнате Орлову что-то трогательное. Вместе с тем Неизвестному — лакею Степану приходится бывать по поручению барина в доме Пекарского, Красновского. Это расширяет круг его наблюдений, дает материал для обобщений.
Чтобы предоставить Неизвестному возможность быть свидетелем наибольшего количества событий, фактов, разговоров в доме Орлова, автору пришлось сделать рассказчика единственным слугой. Обстоятельство это объяснено в повести складом характера Орлова, его недомовитостью, нежеланием окружать себя лишними соглядатаями.
Мотивируется и другое обстоятельство, почему лакей Неизвестный имеет возможность наблюдать Зинаиду Федоровну в часы ее одиночества: ему приходится оказывать ей лакейские услуги, так как горничная Поля, наглая воровка, вызывает отвращение у Зинаиды Федоровны, старающейся избегать ее услуг.
Даются мотивировки в частных ситуациях: лакей Степан — свидетель той или иной сцены, того или иного разговора. Один из приемов — Орлов и Зинаида Федоровна переходят на французский язык, не подозревая, что они могут быть поняты лакеем. Лакей должен быть постоянно начеку (и в то же время не быть назойливым, не «торчать на глазах»), поэтому он появляется в гостиной, в столовой, в кабинете за делом: приносит кофе, меняет свечи, прислуживает за столом и т. д. Бывает и так, что он слышит разговор с середины или ему приходится прервать свое наблюдение, так как он уже не может оставаться в комнате: «Я вышел из кабинета и не знаю, какой ответ получил Орлов», «Не знаю, с чего у них начался разговор, но когда я принес Орлову перчатки, он стоял перед Зинаидой Федоровной и с капризным умоляющим лицом говорил...», «Я пошел узнать у швейцара, есть ли извозчик, и когда вернулся, то застал уже ссору». При этом упущенные звенья разговора читатель восстанавливает без труда, так как у него уже есть представление об отношениях собеседников, их душевном состоянии, характерах. Ясно, например, что ссора между Орловым и Зинаидой Федоровной возникла в результате перехода от общих рассуждений о браке к частному случаю — разрыву Зинаиды Федоровны с мужем; ясно и то, что это был лишь внешний повод к ссоре, а скрытой причиной явились холодность Орлова, цинизм его и оскорбленное чувство любви Зинаиды Федоровны.
В журнальной редакции Чехов прибегал еще и к такому приему: рассказчик невольно слышит разговор Зинаиды Федоровны с самой собой. В минуты растерянности, не понимая смысла поступков Орлова, она уверяла себя, «что он не простит ей никогда и, пожалуй, отравится теперь же где-нибудь в номере или застрелится». Но от подобной условности писатель отказался. Он ставил своего рассказчика не в положение всезнающего, а в положение догадывающегося, как может догадываться тонкий, наблюдательный человек, сопоставляющий факты, поступки и слова наблюдаемых им людей.
Изображение кризиса в мировоззрении героя требовало от писателя тщательного психологического обоснования. Показывая героя в этот момент его жизни, Чехов вызывал у читателя ассоциацию с тургеневскими произведениями. При этом особенно рельефно выступает своеобразие чеховского психологического метода.
Тургенев в «Нови», мотивируя возможность перелома мировоззрения героя-народника, обращает внимание читателя на колебания Нежданова, свойственные ему нерешительность, рефлексию Это выражается и в поступках Нежданова, и в непонимании им своих чувств, намерений и мыслей. Марианну он, «по всей вероятности, полюбил», делу он, «по всей вероятности, посвятит все свои мысли». «Он сам не подозревал, — от себя говорит автор, — сколько правды и неправды в его думах». Но Тургенев не был последовательным в этом раскрытии характера Нежданова. В финале романа герой решительно сознавался самому себе в том, что он не революционер, не борец, а «честный благонамеренный труп». Нежданов находит в себе силы отказаться от Марианны, решительно объясниться с нею и кончить с собой.
Неизвестному у Чехова также приходится с болью признаться женщине в происшедшей перемене, в своей идейной несостоятельности. Поставив рассказчика в этой частной ситуации (последнее объяснение с Зинаидой Федоровной) в положение, сходное с положением тургеневского персонажа, Чехов следует своему психологическому принципу в изображении современного героя. «Лучше всего, — писал он, — избегать описывать душевное состояние героев, нужно стараться, чтобы оно было понятно из действий героев...» (т. 13, с. 215). Чехов избегал открытых высказываний героя, прямых выражений его чувств.
Нежданов у Тургенева сам начинает свое последнее объяснение с Марианной, он открыто заявляет: «Я не верю больше в то дело, которое нас соединило... Не верю! не верю!.. Я в самое дело не верю». Автор чувствовал, что в подобном предсмертном объяснении не все может быть договорено, иначе это будет похоже на позерство. Он даже заставил Нежданова сказать Марианне: «Ты все поймешь — и чего я не доскажу, ты додумаешь». Нежданов не произносит таких слов, как «самоубийство», «жертва», «трагизм положения» и т. д., но читатель, зная о душевном состоянии Нежданова, догадывается о его решении кончить с собой. «Я все думал, думал... думал». «Я думал, что я мешаю тебе... ему... самому себе... Марианна, во мне сидят два человека — и один не дает жить другому. Так я уж полагаю, что лучше перестать обоим жить».
Перелом мировоззрения Неизвестного в повести Чехова объясняется утратой волевого начала, решительности героя. И с Зинаидой Федоровной он не решается объясниться прямо; рассказчик мучительно переживает свое банкротство. «О той перемене, которая произошла во мне, я не обмолвился ни одним словом». Не сам Неизвестный (как у Тургенева), а Зинаида Федоровна начинает в «Рассказе неизвестного человека» решающее объяснение и своими подчас несправедливыми упреками в неискренности, вынуждает Неизвестного сказать горькую для него правду. «Трудно сознаться в своем банкротстве, — проговорил я, оборачиваясь, но не глядя на нее. — Да, я не верю, утомился, пал духом... Тяжело быть искренним, страшно тяжело, и я молчал».
Весьма последовательно мотивирует Чехов поведение Неизвестного его психологическим складом, физическим состоянием. Неизвестным руководит в финале и «воспитанный с детства страх показаться чувствительным», и боязнь одиночества, и обострившаяся из-за развивающейся чахотки жажда жизни, личного счастья.
Читатель видит, что потеря идеала, большой цели в жизни неизбежно вела Неизвестного к узкой мечте: «Мне хотелось влюбиться, иметь свою семью... Мне грезилась жена, детская, тропинки в саду, домик...» Но автор вовсе не хотел здесь «уничтожить» своего героя. Яркое, значительное прошлое рассказчика, его сомнение в плодотворности террористического метода борьбы как бы давало право автору надеяться, что Неизвестный не остановится на мещанском идеале, на унылом настоящем; поэтому рядом с мечтой о личном счастье находятся размышления его о народе. Жажда личного благополучия соседствует у Неизвестного с любовью к морю, к широким просторам, с которыми связаны у него молодость, поиски пути к свободе и общественному благополучию.
В противоположность равнодушно философствующему Орлову, вполне примирившемуся со своей «ненормальной, испорченной» жизнью, безыдейному, не заинтересованному в судьбе человечества, Неизвестный, даже осознав происшедшую перемену, продолжает волноваться, искать выхода не только для себя, но и для других, не перестает мечтать о счастливом будущем человечества, думать о роли современного поколения: «Хочется, чтобы наша жизнь была свята, высока и торжественна», «Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, красиво. Хочется играть видную, самостоятельную, благородную роль, хочется делать историю...» С грустью видел писатель, что многие современники его, растеряв прежние общественные идеалы, не нашли новых, что действительность сузила роль многих благородных, самоотверженных людей. Как бывший друг Некрасова, старый профессор («Скучная история»), так и бывший политический деятель — Неизвестный — ограничены в своем жизненном подвиге; их роль сведена в финале к роли опекунов воспитанниц — Кати и Сони.
Чехов подчеркнул трагизм существования этих людей, ищущих, но не нашедших еще «новой веры». В финале «Рассказа неизвестного человека» вновь есть напоминание о Тургеневе, на этот раз не только о «Нови», а и о романе «Накануне», не только о Нежданове, но и об Инсарове. Последние главы повести (Неизвестный и Зинаида Федоровна в Венеции и Ницце) воскрешают в сознании читателя финал «Накануне» (Елена и Инсаров в Венеции), о котором Добролюбов писал: «Это последнее изображение особенно подействовало на нас своей строгой истиной и бесконечно грустной прелестью: для нас это самое задушевное, самое симпатичное место всей повести».
Избрав «тургеневское» место действия, Чехов в «Рассказе неизвестного человека» отказался от тургеневских пространных, детализированных описаний природы. «Описания природы хороши, — писал он, — но... чувствую, что мы уже отвыкли от описаний такого рода и что нужно что-то другое» (т. 16, с. 32). Отказался Чехов и от рассуждений, сопутствующих пейзажу, и от патетически выраженных эмоций, риторических вопросов и восклицаний в описаниях Тургенева: «О, как тиха и ласкова была ночь, какою голубиною кротостью дышал лазурный воздух...», «Что же значит это улыбающееся, благословляющее небо, эта счастливая, отдыхающая земля?»
Чехов создал лаконичные пейзажи Венеции, которые как бы отвечали характеру героя, его сдержанности, боязни чувствительности, его душевному настрою: «Мне было хорошо», «На душе легко».
Красота, счастье, разлитые в природе, Венеции особенно оттеняли трагическую гибель человека. Но если чувства Инсарова, героя кануна 1860-х годов гармоничны, оправданы его большой целью — борьбой за освобождение Родины, то у «восьмидесятника» Неизвестного все дисгармонично, так как лишено такой цели. Инсаров останавливается в Венеции, ожидая возможности отправиться на родину. Пребывание в Венеции мятущегося Неизвестного, бежавшего от своей родины, от борьбы, показано в значительной степени как случайное; Неизвестный покидает Венецию. В финале возникает та ситуация, о которой прямо говорил Тургенев в «Накануне»: «Отжившему, разбитому жизнью не для чего посещать Венецию; она будет ему горька, как память о несбывшихся мечтах первоначальных дней». У «разбитого жизнью» Неизвестного красота Венеции обостряет не только, как у Инсарова, жажду жизни и счастья, но и сознание своей обреченности, чувство утраты «несбывшейся мечты первоначальных дней». Напоминая читателю в финале о тургеневском Инсарове и сближая все же своего героя не с ним, а с народником Неждановым, Чехов одновременно давал пример сознательно героически прожитой жизни и упрекал людей своего времени в преждевременной усталости. Пример Неизвестного, мучительно переживающего разочарование, мечтающего хотя бы о «кусочке веры», должен был, по замыслу автора, направить читателей на поиски истинных целей, способов борьбы с несправедливой социальной действительностью.
В «Рассказе неизвестного человека» поставлена еще одна тема, которую Чехов воспринимал как «тургеневскую». Это тема любви и женской эмансипации. Здесь, как и в рассказе «Бабье царство», автор напомнил читателю мнение Добролюбова о Тургеневе, как «певце чистой, идеальной любви» и женского равноправия, и в то же время дал почувствовать, как не понимают или намеренно искажают Тургенева не только враги, но и либеральные апологеты его: продажный адвокат Лысевич («Бабье царство»), избалованный, сытый краснобай, любил (по его словам) Тургенева, «певца девственной любви, чистоты, молодости и грустной русской природы», но сам он, говорит автор, «любил девственную любовь не вблизи, а понаслышке, как нечто отвлеченное, существующее вне действительной жизни».
Если для Лысевича любовь в духе Тургенева — предмет пустого разглагольствования, то для Орлова («Рассказ неизвестного человека») «тургеневская любовь» и сам писатель, содействовавший распространению идеи женской эмансипации, — предмет злого, циничного осуждения и опошления. «Я не тургеневский герой, — говорит он, — и если мне когда-нибудь понадобится освобождать Болгарию, то я не понуждаюсь в дамском обществе. На любовь я прежде всего смотрю как на потребность моего организма, низменную и враждебную моему духу». «Тургенев в своих произведениях учит, чтоб всякая возвышенная, честно мыслящая девица уходила с любимым мужчиною на край света и служила бы его идее, — сказал Орлов, иронически щуря глаза. — Край света это licentia poetica: весь свет с его краями помещается в квартире любимого мужчины. Поэтому не жить с женщиной, которая тебя любит, в одной квартире — значит отказать ей в ее высоком назначении и не разделять ее идеалов. Да, душа моя, Тургенев писал, а я вот теперь за него кашу расхлебывай». Чехов дискредитирует эти высказывания Орлова в глазах читателя; два действующих лица — Грузин и Неизвестный — встают на защиту Тургенева. Детски простодушный, впечатлительный Грузин после циничных слов Орлова говорит тихо: «А помните, Жоржинька, как он в «Трех встречах» идет поздно вечером где-то в Италии и вдруг слышит: «Vieni pensando a me segretamente», — запел Грузин. — Хорошо». На эти слова Грузина никто не обращает внимания. Продолжается пошлый разговор, в котором Грузин уже не принимает участия. Он охвачен тем поэтическим чувством, которое ему навеяли «Три встречи» Тургенева, и об этом свидетельствует такая деталь: через некоторое время, когда гости собираются уже уезжать, Грузин в передней вновь поет музыкальную фразу из «Трех встреч».
Упоминание в повести Чехова одного из наиболее лирических произведений Тургенева, в котором передана мечта о красоте, любви, счастье, очень многозначительно. Эта тургеневская повесть производила сильное впечатление еще на Некрасова, Добролюбова. Рассказчик Чехова сочувственно по отношению к Грузину передает эту сцену. Различная реакция действующих лиц на упоминание о «Трех встречах» очень лаконично характеризует персонажей и самого рассказчика.
Музыка в повести Чехова, как и у Тургенева, помогает читателю понять настроение, состояние человека, его восприимчивость к прекрасному, облагораживающее воздействие на человека произведения искусства. Грузин играет «тепло и умно» «Времена года» Чайковского, «Лебединую песню» Сен-Санса; у Зинаиды Федоровны, у Неизвестного эта музыка вызывает волнение, пробуждает чувство человеческого достоинства, желание счастья, гармонии, свободы. Отсюда и наиболее резкое выражение ненависти рассказчика к Кукушкину, который появился сразу же после Грузина, когда не прошло еще впечатление, вызванное его игрой.
Зинаида Федоровна в «Рассказе неизвестного человека» близка тургеневским героиням своими исканиями, чистотой намерений, искренностью и силой чувства. Как Наталья, Елена, Марианна, она хочет жить во имя высокого идеала, жаждет деятельного добра, готова следовать за своим «избранником» «на край света» (не случайно эти слова из тургеневской «Нови» звучат и в чеховской повести). Но она человек своего времени — 80-х годов. Пора реакции приглушила «женское движение». Этому же содействовали такие правительственные меры, как закрытие женских курсов в Петербурге, Киеве, Одессе, Казани и пр., преследование участниц народовольческого движения. Многие женщины, испытывая на себе давление времени, примирялись с жизнью, довольствовались «малыми делами». Однако в сознании современников живы были еще образы С. Перовской, В. Фигнер и других «семидесятниц», запечатленных Тургеневым в известном «Пороге», Степняком-Кравчинским в «Подпольной России», «Андрее Кожухове», Короленко в рассказе «Чудная».
В женском персонаже Чехов стремился показать «знамение времени»: растерянность интеллигенции 80-х годов, неумение найти свой путь, беспомощность, слабость, безволие. Общение с такими циничными, опустошенными людьми, как Орлов, не проходит для женщины даром, точно так же, как и с людьми, типа Неизвестного, потерявшими большую цель в жизни. Автор уравнивает в этом случае Орлова и Неизвестного, делая их обоих виновниками трагического финала Зинаиды Федоровны. Тургеневский Инсаров указывал путь Елене, Соломин делался опорой для Марианны; человек же 80-х годов — Неизвестный, как профессор в «Скучной истории», не мог ответить на мучивший женщину вопрос: «Что мне делать?».
В одном из писем А.П. Чехова читаем: «Мне мое чутье говорит, что в финале повести или рассказа я должен... сконцентрировать в читателе впечатление от всей повести и для этого хотя мельком, чуть-чуть, упомянуть о тех, о ком раньше говорил» (т. 14, с. 407). Финальная сцена «Рассказа неизвестного человека», которой сам автор остался доволен, очень важна для понимания концепции всей повести и особенности творческого метода Чехова. Неизвестный приходит к Орлову (уже как равный, а не лакей) сообщить ему о смерти Зинаиды Федоровны и устроить судьбу маленькой Сони — дочери ее и Орлова. По отдельным деталям поведения героев читатель догадывается и о душевном состоянии Неизвестного, и о смущении, недовольстве Орлова («слегка покраснел», «встал, прошелся, кусая ногти, и остановился перед картиной», «сказал глухо, стоя ко мне спиной»), о его чувствах, прикрываемых «привычным щитом» — иронией. Смущение, желание свести все к шутке и тем самым оберечь себя от серьезного разговора по важному вопросу выражены и в словах, нарочито искаженных Орловым: «будьте без сумления», «вумный», «что за комиссия, создатель, быть малой дочери отцом». Орлов растерян неожиданным известием о дочери, мысленно ищет выхода, чтобы прекратить щекотливый для него разговор и оберечь себя от беспокойства. Несколько раз повторенное: «об этом надо подумать», быстрый темп речи, короткие фразы, полная готовность соглашаться с собеседником обнаруживают чувство неловкости, а не волнения.
Читатель догадывается и об эгоизме, холодности Орлова, незаинтересованности в судьбе ребенка. Это становится особенно ясным потому, что Орлов изображен рядом с Неизвестным, который по-настоящему взволнован участью девочки, в сущности чужой для него. «Вы не волнуйтесь», — говорит Орлов Неизвестному. «Советовал мне немедленно отправиться к Пекарскому», «Он поздравлял меня с благополучным решением вопроса». Ни эгоцентричному Орлову, ни самоотверженному Неизвестному как будто и в голову не приходит то, что они поменялись ролями. Волноваться, принимать советы, поздравления, благодарить следовало бы в этой ситуации Орлову — отцу ребенка, а не рассказчику. В повести и в ее финале деликатная сдержанность рассказчика объясняется особенностью его душевного склада, скрытностью, боязнью «показаться чувствительным и смешным». Это проявляется и в том, что «молодое, свежее, радостное чувство» Неизвестного к Зинаиде Федоровне так и остается невысказанным, а свою историю-воспоминание он рассказывает лишь накануне смерти и при этом старается быть объективным, редко прибегает к прямому выражению эмоций; он вполне доверяет вниманию, душевной тонкости слушателя, который поймет с полуслова и дополнит недосказанное.
В финале «Рассказа неизвестного человека» Чехов «сконцентрировал в читателе впечатление от всей повести»: давление на человека современной жизни, гуманизирующее значение таких людей, как Неизвестный; рассказчик оказывается единственным человеком, который деятельно, самоотверженно принимает участие в судьбе Сони; здесь раскрывается и подвижнический характер Неизвестного и суженность его жизненной цели («идолопоклонническое» чувство к Соне). Так читатель видит и авторское признание превосходства Неизвестного над успокоенными, безыдейными, эгоистичными современниками, и драматизм положения, ограниченность Неизвестного.
То, что в финале «Рассказа неизвестного человека» появляется образ ребенка (как в финале повести «Моя жизнь»), — не случайная, а очень содержательная деталь. В ней выражена надежда писателя на разумную, справедливую и счастливую жизнь следующих поколений. Это логичное завершение повести, в которой идет речь об утерянной большой цели и о поисках ее. Еще современники Чехова, испытавшие «уныние от оскудения творческой силы нашей жизни», увидели в «Рассказе неизвестного человека» шаг к созданию «таких произведений, которые взволновали бы и освежили сильным дыханием вялую общественную душу»7.
Чехов хотел было «дать маленький эпилог от себя», с объяснением, как попала к нему «рукопись неизвестного человека», и даже «написал этот эпилог», но ни в первом, ни в последующих изданиях повести не опубликовал его. Эпилог оказался не обязательным. Связь автора с рассказчиком и без эпилога ощущается в повести. Произведение, написанное от первого лица, как будто не оставлявшее места для авторского голоса, все же давало читателю представление об авторском отношении к духовному миру героя, к тому, что герой увидел своими глазами, сам осознал, оценил, пережил.
Если в ранних произведениях Чехов обычно исследовал «кусок» жизни в его статичном состоянии, раскрывал сложившийся, «готовый» характер человека определенной среды, если во второй половине 1880-х годов писатель отмечал первые признаки пробуждения сознания человека, то с начала 90-х годов все более обостряется его внимание к явлениям «переломным», «переходным», кризисным.
В произведениях Чехова этого десятилетия отражаются глубинные процессы «сдвинувшейся» жизни. Писатель исследует противоречия, конфликтные ситуации действительности, показывает эволюцию человека, процесс его духовного развития или деградации («Дуэль, «Рассказ неизвестного человека», «Студент», «Дом с мезонином», «Ионыч», «Невеста»). Для писателя главным критерием оценки героя все настойчивее становится причастность его к народным интересам. Основным художественным средством раскрытия внутреннего мира героя является повествование от его лица или включение в авторскую речь голосов героев, содержательным принципом композиции — проявление и соприкосновение статичного быта и динамики духовной жизни человека, света и тени в природе, в социальной действительности, в человеческих отношениях. В эпическом повествовании все сильнее звучат лирические ноты.
Примечания
1. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 4, с. 176.
2. «Русская мысль» — литературный журнал, сочувственно относившийся к народничеству. А. П Чехов в 90-е годы не только печатал в нем свои повести и рассказы, но и принимал участие в редактировании беллетристического отдела.
3. Письмо В.М. Лаврова А.П. Чехову 25 окт. 1892 г. — Отдел рукописей ГБЛ, ф. 331, к. 44, ед. хр. 30.
4. Подробнее об этом см. в моей статье «Общался ли Чехов на Сахалине с политическими ссыльными?» («Русская литература», 1972, № 1) и в статье Е.М. Сахаровой «Страницы творческой истории «Рассказа неизвестного человека» (в кн.: «Чеховские чтения в Ялте». М., 1974).
5. «Вестник «Народной воли», 1885, № 4, 5; 1886, № 5; «Народная воля», 1882, № 8—9; «Календарь «Народной воли» на 1833 г.», с. 132.
6. «Вольное слово», 1882, № 29, № 34; «Правда», 1882, № 6.
7. Письмо И.И. Горбунова-Посадова А.П. Чехову, март 1893 г. — Отдел рукописей ГБЛ, ф. 331, к. 41, ед. хр. 15.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |