Новой важной вехой на пути к Чайковскому были для Чехова летние месяцы, проведенные в 1885—1887 гг. в подмосковной усадьбе Бабкино. Здесь удивительно счастливо соединились условия, необходимые для глубокого восприятия музыки: тишина и сосредоточенность, среда людей, понимающих и любящих музыку, близкая писателю среднерусская природа. В Бабкине Чехов подружился с людьми, знавшими Чайковского. В воспоминаниях новых знакомых перед Чеховым встали картины русской музыкальной жизни 60—70-х годов, возник живой, обаятельный образ великого композитора.
Когда Чехов поселился в Бабкине, ему исполнилось 25 лет. Писатель был в расцвете молодости, творческих сил. Его сердце было широко открыто новым впечатлениям, общению с людьми и природой, восприятию музыки. Чехов жадно впитывал все прекрасное в окружающей жизни. Бабкино помогало писателю со всей непосредственностью ощутить красоту родной земли.
Пейзаж Бабкина как бы соединил в себе все очарование природы средней полосы России. Живописная усадьба, где жил Чехов, была расположена на высоком берегу реки Истры. Оттуда открывался вид на зеленую долину извилистой реки, луга, поля, леса, окрестные деревушки. Чехов не мог налюбоваться этим бесконечно родным ему пейзажем. Бабкино и его окрестности пленяли и жившего здесь вместе с Чеховым его друга — художника И.И. Левитана.
«Бабкино — это золотые россыпи для писателя, — говорил Чехов. — Первое время мой Левитан чуть не сошел с ума от восторга от этого богатства материалов. Куда ни обратишь взгляд — картина; что ни человек — тип». Антон Павлович непосредственно соприкоснулся здесь с жизнью дворянской усадьбы, провинциальной демократической интеллигенции и крестьянства.
У Чехова сразу же установились самые лучшие отношения с владельцами усадьбы А.С. и М.В. Киселевыми, образованными людьми, любившими литературу и музыку. Мария Владимировна Киселева сотрудничала в детских журналах. Чехов редактировал ее рассказы, помогал печататься, давал ценные литературные советы. В письмах Чехова к М.В. Киселевой много интереснейших мыслей о литературе и искусстве.
В Бабкине жил тогда отец хозяйки усадьбы Владимир Петрович Бегичев. В течение многих лет В.П. Бегичев был инспектором репертуара московских императорских театров, а в 1881—1882 гг. — управляющим театрами. Бегичев вовсе не был ординарным чиновником, каких тогда было немало. «Бегичев любит театр», — отзывался о нем Чехов. Воспитанник Московского университета, автор оригинальных пьес, драматург-переводчик, актер-любитель, Бегичев по-настоящему увлекался театром. Артисты ценили его за доброжелательное к ним отношение.
В течение своей большой жизни Бегичев тесно общался со многими деятелями русской литературы, театра и музыки, чему содействовала и его красавица жена — певица Мария Васильевна Шиловская, собиравшая вокруг себя многочисленных почитателей. М.В. Шиловская обладала прекрасным голосом (контральто), превосходно исполняла романсы Глинки и Даргомыжского. М.И. Глинка очень ценил ее исполнение арии «Бедный конь в поле пал...» из оперы «Иван Сусанин».
М.В. Шиловская была знакома с М.И. Глинкой, дружила с А.С. Даргомыжским. Даргомыжский в своей автобиографии вспоминает о «блистательном и неожиданном» успехе своего концерта, в котором наряду с Виардо, знаменитым басом О.А. Петровым и самим композитором приняла участие М. В Шиловская. В той же автобиографии Даргомыжский называет Шиловскую в числе своих учениц. Даргомыжский был одним из самых дорогих и желанных гостей в доме Бегичевых.
Своим человеком в доме Бегичева был и Николай Григорьевич Рубинштейн. В.П. Бегичев любил музыку, а в начале 60-х годов был даже членом совета Русского музыкального общества. С Н.Г. Рубинштейном Бегичева связывали не только общие музыкальные интересы, но и широкий круг друзей и знакомых. Бегичев и Рубинштейн были в самых дружественных отношениях и называли друг друга на «ты». Дочь Бегичева Н.В. Голубева вспоминает о семейной реликвии — диване в кабинете ее отца, на котором любил отдыхать Н.Г. Рубинштейн перед своими симфоническими концертами.
В доме Бегичева часто устраивались литературные и музыкальные вечера, привлекавшие известных писателей, артистов и музыкантов. Здесь обсуждались последние постановки московских театров, исполнялась музыка новых опер и балетов, велись оживленные беседы о музыке, театре и литературе. «Бегичев был в то время известен всей Москве, — вспоминал К.Ф. Вальц, многолетний руководитель постановочной и художественной части Большого театра. — В его квартире, а жил он в Благородном собрании, постоянно собиралась куча знаменитостей. Там я встречал и Тургенева, и Даргомыжского, и Серова, и Островского, и Рубинштейна, и Чайковского».
Другой мемуарист, видный участник культурной жизни Москвы того времени Н.В. Давыдов рассказывает: «В гостеприимном доме Шиловской почти каждый вечер собиралось «на огонек» разнообразное, очень интересное общество; здесь можно было встретить решительно всех представителей художественно-театрально-музыкального мира Москвы. Разнообразное музыкальное исполнение, импровизация, чтение авторами их произведений... все это чередовалось в обстановке непринужденности и искреннего веселья».
Остроумный, веселый, прекрасный собеседник, В.П. Бегичев был, что называется, душой собиравшегося у него общества. Оставшись не у дел, Бегичев сохранил свой живой темперамент и общительность. Чехов и другие гости Бабкина могли в полной мере оценить это, как и великолепное мастерство рассказчика. По словам брата писателя Михаила Павловича, «В.П. Бегичев так и сыпал воспоминаниями». Прошлое, еще такое недавнее, давало Бегичеву неисчерпаемый материал для рассказов.
«В.П. Бегичев... был необыкновенно увлекательный человек, чуткий к искусству и к литературе, — вспоминал Михаил Павлович Чехов, — и мы, братья Чеховы, по целым часам засиживались у него... и слушали, как он рассказывал нам о своих похождениях в России и за границей. Ему Антон Чехов обязан своими рассказами «Смерть чиновника» (случай, действительно происшедший в московском Большом театре) и «Володя».
Об этих незабываемых вечерах также рассказывает сестра М.В. Киселевой — Н.В. Голубева: «Комната его [Бегичева] была невелика и вместить всех не могла. Забавно было видеть, проходя по саду, как на окне у отца сидят, прямо друг на друге, братья Чеховы, не успевшие занять себе места, хотя бы на полу в комнате. Отец посредине сидел в кресле... облепленный, как мухами, слушателями. Часами иногда продолжались эти беседы»1.
Чтобы вполне оценить такой интерес слушателей к рассказам Бегичева, надо представить, насколько полной была тогда жизнь в Бабкине. Каждый из живших в усадьбе занимался своим любимым делом. Чехов много писал. Левитан работал над этюдами. Писатель и художник вместе ходили на охоту. Все, включая и хозяйку усадьбы, увлекались рыбной ловлей. Совершали длинные прогулки по живописным окрестностям Бабкина и в соседний Новоиерусалимский монастырь, где любовались его замечательными памятниками архитектуры. Много читали (в Бабкине получали все «толстые» журналы). Принимали гостей. С азартом разыгрывали смешные сценки-импровизации. Купались в прохладной воде Истры.
Для того чтобы молодые люди, так самозабвенно живущие настоящим, могли по нескольку часов, затаив дыхание, слушать воспоминания старого человека, нужно, чтобы рассказчик обладал талантом воссоздавать прошлое, чтобы это прошлое могло всецело увлечь слушателей. В красочных рассказах Бегичева оживали картины жизни литературной, театральной и музыкальной Москвы.
О том, насколько воспоминания Бегичева заинтересовали Чехова, сохранилось свидетельство самого писателя. Антон Павлович поселился в Бабкине 6 мая 1885 г., а через какие-нибудь две недели, в двадцатых числах мая, в журнале «Будильник» появился фельетон Чехова, передающий два эпизода из рассказов В.П. Бегичева. В начале фельетона Чехов ссылается на Бегичева, чье имя обозначено легко раскрываемыми инициалами: «Вот две маленькие были об А.С. Даргомыжском, слышанные мною о нем от одного из его почитателей и хороших знакомых Вл.П. Б-ва».
Чехов рассказывает о встрече А.С. Даргомыжского с писателем В.А. Сологубом, автором популярной в свое время повести «Тарантас», о смешной размолвке А.С. Даргомыжского с Н.Г. Рубинштейном, закончившейся примирением друзей. Понятно, что в юмористическом журнале Чехов мог напечатать лишь кусочки из воспоминаний В.П. Бегичева, носившие несколько анекдотический характер.
«Тогда композитор П.И. Чайковский, только незадолго перед тем выступивший со своим «Евгением Онегиным», волновал бабкинские умы», — вспоминал Михаил Павлович Чехов. Конечно, Бегичев, хорошо знавший Чайковского, должен был откликнуться на этот общий интерес слушателей и рассказать о своем общении с композитором. А это общение началось еще с середины 60-х годов. Где только не встречался Бегичев с Чайковским: в дирекции театров, в театральных и концертных залах, у себя дома, у общих друзей и знакомых, за границей! Вспомнить было о чем!
В начале 1866 г. Чайковский переехал в Москву, поселился у Н.Г. Рубинштейна и начал преподавание в консерватории. Вероятно, Н.Г. Рубинштейн и познакомил молодого профессора консерватории со своим приятелем Бегичевым Во всяком случае, в том же 1866 г. Чайковский по рекомендации Н.Г. Рубинштейна начал давать уроки музыки четырнадцатилетнему пасынку Бегичева — Владимиру Шиловскому, сыну М.В. Шиловской от прежнего брака.
Юный Владимир Шиловский подавал большие надежды в области музыкальной композиции. Его произведения исполнялись в концертах. Чайковский даже ввел в свою оперу «Опричник» антракт, сочиненный и инструментованный Владимиром Шиловским, — случай из ряда вон выходящий. Композитор подружился со своим учеником. В 1868 г. Чайковский вместе с Шиловским, В.П. Бегичевым и их общим знакомым артистом К.Н. де Лазари совершил путешествие за границу.
Дружеские отношения Чайковского с учеником не прекратились, когда тот стал взрослым, самостоятельным человеком Чайковский не раз гостил в имении В. Шиловского Усово Тамбовской губернии, где много и успешно работал и, в частности, создал Третью симфонию. В память об этой дружбе композитор посвятил В. Шиловскому Третью симфонию и два произведения для фортепиано — «Ноктюрн» и «Юмореску».
Чайковский был дружен также со вторым пасынком Бегичева — Константином Шиловским, человеком разносторонне одаренным — артистом, художником, поэтом и музыкантом К.С. Шиловский участвовал в составлении либретто оперы «Евгений Онегин», над которой композитор работал в усадьбе К. Шиловского Глебово, возле Нового Иерусалима.
Чайковский стал своим человеком в семье Бегичевых и сблизился с самим Бегичевым. Как инспектор репертуара московских театров, Бегичев оказывал композитору содействие в постановках его опер на сцене московского Большого театра. В 1873 г. по инициативе Бегичева в Большом театре был поставлен уникальный спектакль — пьеса А.Н. Островского «Снегурочка» с музыкой Чайковского. В спектакле приняли участие артисты Малого и Большого театров. Оркестром дирижировал Н.Г. Рубинштейн. Телеграмма о большом успехе постановки, посланная автору пьесы, была подписана Рубинштейном, Чайковским и Бегичевым.
Бегичев был инициатором создания балета Чайковского «Лебединое озеро». До сих пор на афишах спектаклей балета — его имя, как одного из авторов либретто. «Я с Бегичевым в хороших отношениях», — писал Чайковский в 1882 г. Когда брат композитора Модест Ильич написал пьесу «Благодетель», которая очень нравилась Петру Ильичу, то Чайковский, по его словам, «поручил судьбу пьесы» В.П. Бегичеву и И.В. Самарину.
Вполне понятно, что Чехов не мог опубликовать что-либо из рассказов Бегичева о Чайковском, как это было сделано с рассказами о Даргомыжском. Ведь Даргомыжский давно умер, Н. Рубинштейн скончался за несколько лет до бабкинских встреч, Чайковский же был в полном расцвете жизненных сил.
В Бабкине Чехов слышал воспоминания о Чайковском и от дочери Бегичева, Марии Владимировны Киселевой, также хорошо знавшей композитора. Художник по натуре, она унаследовала от отца дар рассказчика. Как и Бегичева, ее окружали благодарные слушатели. «Все Чеховы усаживались вокруг Марии Владимировны и слушали ее рассказы о Чайковском, Даргомыжском, Росси, Сальвини», — вспоминал М.П. Чехов.
Чайковский сблизился с семьей Бегичевых в очень драматический для Марии Владимировны период ее жизни. Отец Марии Владимировны пользовался репутацией светского донжуана и имел огромный успех у женщин. Еще при жизни своей жены, матери Марии Владимировны, он сблизился с М.В. Шиловской, тоже успевшей прожить бурную жизнь. Когда мать Марии Владимировны умерла, Бегичев оформил браком свои отношения с М.В. Шиловской, сразу невзлюбившей падчерицу.
Прошло некоторое время, и Мария Владимировна из хорошенькой девочки выросла в красивую, обаятельную девушку. «Ее кудрявая головка, большие грустные глаза... детское застенчивое выражение лица невольно приковывали всех, кто бывал у Марии Владимировны... Ее Даргомыжский называл кудрявым мальчиком и [разумеется, шутливо] уверял, что Лермонтов в своем стихотворении «Как мальчик кудрявый резва...» именно ее изобразил»2, — рассказывает Н.В. Голубева.
Присутствие в семье красивой девушки вызывало ревность стареющей светской львицы. Мачеха всячески преследовала Марию Владимировну, доводила ее до слез. Отец, любивший дочь, по слабости характера не мог сколько-нибудь серьезно повлиять на свою жену. Положение стало еще более напряженным, когда Мария Владимировна начала серьезно увлекаться музыкой и у нее обнаружился очень приятный голос. М.В. Шиловская усмотрела в этом прямое соперничество.
Музыка уводила молодую девушку в прекрасный мир звуков, скрашивала ее трудную жизнь. А.С. Даргомыжский занимался с Марией Владимировной музыкой и пением. Н.В. Голубева вспоминает, с каким большим чувством Мария Владимировна исполняла под аккомпанемент автора романсы «Мне грустно потому, что весело тебе...» и «Русая головка». Большую моральную поддержку Марии Владимировне оказали также Н.Г. Рубинштейн и К.Н. де Лазари.
Константин Николаевич де Лазари был оперным певцом и очень хорошим гитаристом. Следовательно, он мог профессионально оценить вокальные данные Марии Владимировны. В своих воспоминаниях де Лазари не раз говорит о ее пении: «...Вдруг я слышу очаровательный, симпатичный мягкий голос... восхитительной М.В. Бегичевой. Смотрят на меня в упор ласковые бархатные черные глазки прелестной девушки»; «Я играю на гитаре... Заставил дочь [В.П. Бегичева] петь, у которой оказался прелестный голосок»3. Видимо, исполнение Марии Владимировны, воспринявшей уроки Даргомыжского, отличалось естественностью и благородством, которые композитор считал характерными чертами русской школы пения.
По мере того как росли успехи Марии Владимировны в музыке, возрастала и ненависть к ней Шиловской. Мачеха старалась выжить падчерицу из родного дома, хотела выдать ее замуж за семидесятилетнего богача и кутилу, а когда девушка отказалась от такого брака, Шиловская усилила свои преследования. Она всячески унижала и оскорбляла падчерицу, не стесняясь присутствия гостей, и в частности Чайковского.
Всегда чуткий к горю людей, Чайковский принял близко к сердцу страдания Марии Владимировны. Однажды за большим званым обедом композитор стал свидетелем унизительной для достоинства девушки сцены. Мария Владимировна не выдержала резкости мачехи, на глазах у гостей разрыдалась и выбежала из-за стола. Чайковский бросился за ней. Чтобы освободить девушку от зависимого положения, Петр Ильич сделал ей предложение. Но Чайковский опоздал: Мария Владимировна уже дала слово другому человеку, знакомому Даргомыжского А.С. Киселеву, за которого потом и вышла замуж. Об этом Мария Владимировна сама рассказывала Чеховым.
Дружественные отношения Чайковского и Марии Владимировны не прекратились и после ее замужества. Об этом говорит шутливое стихотворное послание, направленное композитором М.В. Киселевой из Глебова в 1876 г. (Чайковский чувствовал себя тогда нездоровым). Послание начиналось словами:
Страдаю я от лихорадки,
Меня измучили припадки...
И заканчивалось такими строками:
Засим целую ручку Вашу,
Прошу, облобызайте Сашу,
Поклон Фуфлыге передайте
И, ах, Петра не забывайте4.
М.В. Киселева никогда не забывала Чайковского. Воспоминания о встречах с композитором были одними из самых светлых и волнующих в ее жизни. И это передавалось ее слушателям. Михаил Павлович Чехов говорит, что после рассказов М.В. Киселевой образ Чайковского был для него окружен особым обаянием. Чайковский бережно хранил в своем альбоме прекрасно выполненную фотографию молодой М.В. Киселевой с ребенком — дочерью Сашей. Дочь Марии Владимировны в годы жизни Чехова в Бабкине была девочкой-подростком. Чехов трогательно дружил с нею, посвящал Саше, этой, по его выражению, «яркой звездочке» «милого Бабкина», шутливые стихи.
Воспоминания М.В. Киселевой и В.П. Бегичева оживили для Чехова славную эпоху русской музыки, приблизили к нему образы Даргомыжского, Н.Г. Рубинштейна, Чайковского. Рассказы Марии Владимировны и ее отца помогли Чехову почувствовать Чайковского как живого человека, как личность. Еще больше приобщили Чехова к миру музыки бабкинские музыкальные вечера, на которых неизменно присутствовали писатель и его близкие. «На меня да и на всех моих братьев эти музыкальные вечера производили неизгладимое впечатление», — говорила сестра писателя Мария Павловна. На музыкальных вечерах выступали кроме самой хозяйки усадьбы пианистка Е.А. Ефремова и певец М.П. Владиславлев, бывший солист Большого театра.
Е.А. Ефремова, служившая у Киселевых гувернанткой, была хорошей пианисткой, хоть ее имя и не сохранилось в летописи музыкальной жизни. Зато артист М.П. Владиславлев пользовался в свое время огромной популярностью в Москве. Владиславлев прослужил на московской оперной сцене с середины 40-х и до 70-х годов. С большим успехом выступал он в «Иване Сусанине» (в роли Собинина) и в роли Лионеля в опере Флотова «Марта». Кроме того, Владиславлев был известен и как камерный певец, создавший славу романсу «Хуторок», широко популярному в 80-х годах.
Артист, конечно, исполнял этот романс в Бабкине, но чаще всего он пел здесь романсы Глинки. Слушать эти романсы в исполнении младшего современника композитора было особенно волнующе. Не тогда ли зародилась у Чехова любовь к романсам Глинки, из которых ему, по словам сестры, были особенно близки «Я помню чудное мгновенье» и «Сомнение»?
Е.А. Ефремова, как вспоминает М.П. Чехов, «каждый вечер знакомила с Бетховеном, Листом и другими великими музыкантами». Очень часто она играла бетховенские сонаты. М.В. Киселева любила петь романсы Даргомыжского, в том числе и те, которые она пела когда-то под аккомпанемент композитора.
Воспоминания о музыкальных вечерах в Бабкине были свежи для Чеховых в течение многих лет. «А какие чудесные поэтические вечера проводили мы в парке у большого дома Киселевых! — рассказывает Мария Павловна Чехова. — Представьте себе теплый летний вечер, красивую усадьбу, стоящую на высоком крутом берегу, внизу реку, за рекой громадный лес... ночную тишину... Из дома через раскрытые окна и двери льются звуки бетховенских сонат, шопеновских ноктюрнов... Киселевы, мы всей семьей, Левитан сидим и слушаем великолепную игру на рояле Елизаветы Александровны Ефремовой...
— Чегт возьми, как хогошо!.. — говорит Левитан».
Подобно Чехову, И.И. Левитан был глубоко музыкальной натурой. Художник любил, чтобы во время его работы звучала музыка. Так, когда он создавал картину «Над вечным покоем», ему играли на рояле Третью, героическую симфонию Бетховена. Поэтический пейзаж «Последние хорошие дни осени» был написан И.И. Левитаном под звуки музыки Чайковского.
Превосходную, единственную в своем роде зарисовку Чехова, слушающего музыку, сохранили воспоминания Н.В. Голубевой. Музыкальный вечер в Бабкине, о котором рассказывает мемуаристка, открылся романсами Глинки в исполнении М.П. Владиславлева:
«Чехов сидел в уголке, подперев голову руками и как будто уйдя совершенно в другой мир.
Владиславлев пел чудесно; когда он кончил, только через минуту послышался вздох и шорох в комнате. Чехов встал, как-то выпрямился весь, глаза его сияли, как звезды, казалось, что искры летели из них, лицо его было бледно и вдохновенно. Он молча крепко пожал руку Владиславлеву и опять сел на свое место, взъерошил волосы, откинул голову.
Я наблюдала за ним из-за большой олеандры. Мысль его витала где-то далеко-далеко, и такая глубокая грусть лежала на его лице, еще не так давно сиявшем беззаботною юношеской веселостью.
Запела моя сестра, ученица Даргомыжского, «Мне грустно потому, что весело тебе...» (романс Даргомыжского). Чехов закрыл глаза рукой и так сидел все время. Потом спела она романс «Русая головка» (его же) и, наконец, любимейшую вещь «Ехали бояре с Нова города...».
Восторг от пения сестры был совершенно другой, чем от пения Владиславлева. Чехов аплодировал, кричал так, как кричат только в театрах, вызывая примадонну. На лице его опять появился задор и какое-то опьянение. Сестра спела по требованию всех нас еще «Ивушку»5... Наша публика бесновалась, чуть ли не ломала стулья. В это мгновение кто-то погасил лампу.
Мигом все стихло.
Я не поняла, зачем погасили лампу, оказывается, концертное отделение заканчивалось всегда «Лунной сонатой» Бетховена, которую «Вафля» [шутливое прозвище Е.А. Ефремовой] исполняла в совершенстве, но всегда только при лунном свете.
Антон Павлович ушел на крыльцо и сел на нижнюю ступеньку, по-видимому, это место им было абонировано. Я предложила было идти туда же, но отец сказал: «Антон Павлович любит быть там всегда один».
Соната в таком исполнении и в такой обстановке произвела на меня сильное впечатление.
По окончании ее все разошлись, не прощаясь и не произнеся ни слова».
В этом воспоминании интересно все: и то, как сдержанный по натуре Чехов глубоко эмоционально воспринимает музыку, и репертуар музыкального вечера, и прежде всего его общая атмосфера. Самое же главное — Чехов! Так сильно, всем своим существом мог воспринимать музыку только человек, для которого она была не развлечением, а чем-то необходимым и важным. Такой и была музыка для Чехова.
Романс Даргомыжского «Мне грустно, потому что я тебя люблю...» на текст М.Ю. Лермонтова — один из лучших, широко популярных и поныне образцов вокальной лирики композитора. Известна и песня на текст Я.П. Полонского «Русая головка» («У окна в тени мелькает русая головка...»). Сравнительно менее известна народная песня «Ивушка» о трудной крестьянской женской доле:
Ивушка, ивушка, зеленая моя,
Что же ты, ивушка, не зелена стоишь,
Или те ивушку солнышком печет,
Солнышком печет, частым дождичком сечет,
Под корешок ключевая вода течет.
Ехали дворяне из Нова города.
Срубили ивушку по самый корешок...
В воспоминаниях Н.В. Голубевой запечатлен только один, особенно запомнившийся ей вечер. Конечно, программы вечеров были значительно шире. Мария Павловна Чехова вспоминает, например, об исполнении ноктюрнов Шопена. Естественно, что в Бабкине, где так почитали Чайковского, звучали произведения композитора. М.П. Чехова в письме к автору настоящей книги от 26 января 1956 г. подтвердила это. В Бабкине, где жили воспоминания о Чайковском, его произведения звучали особенно волнующе.
Чехов с новой силой ощутил поэтическую атмосферу, окружавшую Чайковского во время работы над «Евгением Онегиным», когда побывал в Глебове, вблизи Нового Иерусалима. «Местность в полном смысле восхитительная» — так отозвался Чайковский о Глебове. Усадьба очень понравилась и Чехову. Антон Павлович писал: «Имение красивое, уютное, с прекраснейшим парком (пихты и лиственницы), с рекой, прудами, изобилующими рыбой, с церковью, театром, художнической мастерской, со статуями и монументами...»
Как видно, Глебово было богатым имением. Бабкино же было обыкновенной средней усадьбой с небольшим парком, довольно вместительным деревянным домом и двумя скромными дощатыми флигелями, в одном из которых жил Чехов. Но Бабкино было особенно мило Чехову. Здесь для него сливались воедино и торжественная тишина старого парка, и звуки музыки, и высокое небо, и дали.
Бывают дни, когда человек с особенной ясностью ощущает неповторимую прелесть, красоту и полноту жизни, хочет радоваться и впитывать в себя все окружающее. Проходят такие дни, а человек еще долго помнит о них и черпает в этих воспоминаниях душевную отраду. Таким и было для Чехова время, проведенное в Бабкине. Впечатления от Бабкина, от музыкальных вечеров в доме Киселевых остались для Чехова свежими в течение многих лет. В 1896 г. Антон Павлович писал Киселевым: «Часто вспоминаем о Вас, о Бабкине, и часто напеваем те романсы, которые пели Михаил Петрович и Мария Владимировна».
По возвращении из Бабкина в 1885 г. Чехов поселился на Большой Якиманке (ныне улица Димитрова). Впервые у молодого писателя появилась сравнительно большая квартира и возможность устраивать музыкальные вечера. «По вторникам у меня вечера с девицами, музыкой, пением и литературой», — писал Чехов редактору журнала «Осколки» Н.А. Лейкину.
На этих вечерах слушателями и исполнителями были молодые люди и девушки, сверстники Чехова. Кто же участвовал в музыкальных вечерах у писателя? На этот вопрос отвечает сам Чехов. В начале 1886 г. он пишет брату Александру Павловичу: «У нас полон дом консерваторов — музицирующих, козлогласующих». «Консервато́ры» — это студенты Московской консерватории, с которыми дружил Чехов и его семья. Они оживленно обсуждали недавние концерты, говорили о своих успехах и неудачах, о любимых и нелюбимых профессорах и преподавателях. Конечно, в этих разговорах не раз упоминалось имя Чайковского не только как автора известных произведений, но и как композитора, чья музыкальная деятельность так тесно связана с Московской консерваторией.
Эта связь возникла и укрепилась в годы, когда Чайковский был профессором консерватории. Оставив преподавание в консерватории, Чайковский не порывал с ней внутренней связи. Многие профессора консерватории входили в ближайшее окружение Чайковского. Петра Ильича волновали интересы консерватории, он заботился о ее процветании, следил за успехами ее воспитанников. Консерватория была как бы вторым, музыкальным домом Чайковского.
Среди молодых музыкантов, бывавших у Чехова на Большой Якиманке, выделялись певцы А.П. Антоновский и В.С. Тютюник. Если имя В.С. Тютюника вошло в историю русской оперной сцены, то талантливый артист А.П. Антоновский оказался незаслуженно забытым. Александр Петрович Антоновский учился в Московской консерватории у крупного музыкального педагога Гальвани. По окончании консерватории, в 1886 г. он с успехом дебютировал в роли Мельника («Русалка» Даргомыжского) в Большом театре, а затем выступал здесь в течение нескольких лет. Антоновский пел в петербургском Мариинском театре и на лучших провинциальных оперных сценах. Он обладал басом такой феноменальной силы, что от звуковой волны его голоса в комнате гасли керосиновые лампы. «Его карьера была сплошным успехом. Прекрасный голос, великолепная игра, уменье держаться на сцене — все это очень нравилось публике»6, — писал известный музыкальный деятель И.В. Липаев. В 1893 г. Антоновский выступал солистом в симфоническом концерте из произведений Чайковского, которым дирижировал автор.
Великолепный комический бас, Василий Саввич Тютюник был учеником известного оперного артиста Ф.П. Комиссаржевской. Уже в консерваторские годы Тютюник успешно участвовал в студенческих оперных спектаклях. В 1884 г. он выступал в концерте высоко ценимого Чайковским молодого пианиста А.И. Зилоти, двоюродного брата С.В. Рахманинова. Окончив консерваторию с большой серебряной медалью, Тютюник стал солистом петербургского Мариинского театра, а потом московского Большого театра, с которым и связана вся большая сценическая жизнь артиста (с 1903 г. он был главным режиссером театра).
В.С. Тютюник создал выразительные образы в операх Чайковского «Евгений Онегин» (Ротный, Зарецкий), «Мазепа» (Орлик), «Пиковая дама» (Елецкий, Томский). Как вспоминает сын В. С Тютюника Всеволод Васильевич, тоже артист Большого театра, его отец очень любил Чайковского и пел многие романсы композитора.
К сожалению, не сохранилось программ музыкальных вечеров на Большой Якиманке, да и вряд ли они намечались заранее — каждый играл или пел то, что всем хотелось, что волновало. Можно думать, что Тютюник пел у Чехова романсы, которые незадолго до того исполнял в концерте Зилоти, — элегию Даргомыжского «Я помню глубоко...», «Ночной смотр» Глинки, романс А. Рубинштейна «Узник». В одном из писем Чехов упоминает об исполнении у него дома певцом-любителем романса Даргомыжского «Я вас любил...» на текст Пушкина.
На Большой Якиманке Чехов прожил недолго — не более года. В 80-х годах при тогдашних средствах передвижения это была часть Москвы, довольно удаленная от центра города. Для Чехова такая оторванность была очень чувствительной. Осенью 1886 г. Чехов переехал на Садовую-Кудринскую улицу в дом Корнеева — знаменитый «дом в Кудрине», как называл его писатель (ныне Дом-музей А.П. Чехова). Место это нравилось Чехову. Теперь Антону Павловичу было сравнительно недалеко до редакций, театров, концертного зала Благородного собрания, консерватории.
1885—1886-е годы — переломные в творчестве Чехова. Обостряется творческое самосознание писателя, значительно расширяется тематический диапазон его произведений, углубляется критическое отношение к русской действительности. В творчестве Чехова уже ясно намечается тема страдания обездоленного человека. Возникает новый для Чехова жанр лирической новеллы, насыщенной большим социальным содержанием. Писатель создает такие замечательные лирические рассказы, как «Егерь», «Горе», «Тоска», «Панихида», «Мечты», «На пути».
В марте 1886 г. Чехов получает известное письмо Д.В. Григоровича, который приветствует появление нового большого таланта.
Интересно, что в одном из рассказов этих лет — «Пассажир первого класса» (1886 г.) упоминается имя Чайковского. Видный инженер и ученый, от имени которого ведется рассказ, сетует на то, что широкая русская публика не прочь послушать разных сомнительных исполнительниц эстрадных песен, но не знает подлинных творцов национальной культуры — больших инженеров, выдающихся ученых, композиторов.
Когда же и при каких обстоятельствах познакомился Чайковский с произведениями Чехова? Какое место в жизни композитора занимала литература и кто из писателей-современников особенно дорог Чайковскому?
Чайковский никогда не замыкался в сфере узкопрофессиональных интересов. Он интересовался философией, историей, изобразительным искусством, театром и литературой. Как музыка для Чехова, так и литература для Чайковского была внутренне необходимой. По словам друга композитора известного музыкального критика Г.А. Лароша, «литература занимала в жизни Чайковского место гораздо большее, чем у обыкновенного образованного человека: она была, после музыки, главным и существеннейшим его интересом».
Можно без преувеличения сказать, что Чайковский был литератором по натуре. Ведь композитор был автором текстов и либретто ряда собственных произведений. Чайковский был также широко образованным, талантливым музыкальным критиком. Том его музыкально-критических статей — важное слагаемое творческого наследия Чайковского. Чрезвычайно интересны и содержательны письма композитора, многие из которых являются замечательными образцами эпистолярного жанра.
Чайковский любил классиков мировой и русской литературы, особенно Диккенса, Флобера, Пушкина, Гоголя, Тургенева, Островского, Льва Толстого. С большой патриотической гордостью Петр Ильич писал из Парижа в 1886 г.: «Как приятно воочию убедиться в успехе нашей литературы во Франции. На всех книжных étalages [витринах] красуются переводы Толстого, Тургенева, Достоевского, Писемского, Гончарова. В газетах беспрестанно встречаешь восторженные статьи о том или другом из этих писателей».
Композитор был знаком со многими крупными деятелями русской литературы — Л.Н. Толстым, А.Н. Островским, А.А. Фетом, А.Н. Плещеевым, А.Н. Апухтиным, Я.П. Полонским.
Чайковский был восторженным поклонником творчества Льва Толстого. «...Я убежден, что величайший из всех когда-либо и где-либо бывших писателей-художников есть Л.Н. Толстой», — писал Чайковский. С этими словами перекликается оценка Л.Н. Толстого, данная Чеховым: «...Я ни одного человека не любил так, как его [Толстого]... Когда в литературе есть Толстой, то легко и приятно быть литератором; даже сознавать, что ничего не сделал и не делаешь, не так страшно, так как Толстой делает за всех. Его деятельность служит оправданием тех упований и чаяний, какие на литературу возлагаются».
Л.Н. Толстой был взволнован и растроган до слез, когда слушал вторую часть Первого квартета Чайковского — знаменитое Andante cantabile, хотя в целом к творчеству композитора относился довольно сдержанно. Чайковский и Толстой встречались в 1876 г., обменялись письмами, но близких творческих отношений между ними не было.
Композитора привлекала драматургия А.Н. Островского. Чайковский был лично знаком с великим русским драматургом. На сюжеты Островского написаны увертюра «Гроза», первая опера Чайковского «Воевода» (по пьесе «Сон на Волге»), музыка к драматической хронике «Дмитрий Самозванец и Василий Шуйский», а также к весенней сказке «Снегурочка».
Из-за крайне напряженной работы и частых поездок по России и за границу Чайковский не мог систематически следить за всеми новинками художественной литературы. Вот почему его знакомство с произведениями Чехова произошло только в 1887 г.
За два года до того времени Петр Ильич поселился в усадьбе Майданово вблизи Клина, чтобы работать и отдыхать среди природы и притом сравнительно недалеко от Москвы. Дом, где жил композитор, стоял на высоком берегу реки Сестры, в старом парке с липовыми аллеями, прудами, мостиками и беседками на островах. Летом в Майданове было довольно много дачников, которые очень мешали работе композитора, зато осенью, зимой и ранней весной Чайковский мог трудиться в полной, так необходимой ему тишине.
Был апрель 1887 г. Петру Ильичу надо было в очень короткий срок закончить оркестровку оперы «Чародейка», и он работал с полным напряжением сил. 10 апреля Чайковский писал брату Модесту Ильичу: «Со вчерашнего числа я сел [за стол] экстраординарным образом, т. е. начинаю работать часом раньше, кончаю часом позже, за обедом нарочно почти ничего не ем и не пью, чтобы быть в работе свежим, одним [словом] напрягаю себя насколько можно без ущерба для здоровья».
Чайковский жил в Майданове уединенно. Только изредка его навещали немногие друзья, и в их числе Николай Дмитриевич Кашкин. Присутствие этого дорогого человека всегда бывало приятно Петру Ильичу и не мешало его работе. Да и сам Кашкин в гостях тоже много писал: «...Я иногда гостил у него [Чайковского] подолгу во время летних каникул или же приезжал провести Страстную и Святую недели, так как и Чайковский, и я — мы очень любили самое начало весны», — вспоминал Н.Д. Кашкин.
В апреле 1887 г. Н.Д. Кашкин приехал в Майданово. Как обычно, Петр Ильич и его гость работали порознь, после работы гуляли по пустынному в это время года майдановскому парку, любовались видом на долину Сестры, дышали прохладным, бодрым воздухом, наполненным предчувствием весны. По вечерам беседовали, играли на рояле в четыре руки, читали вслух (обычно читал Кашкин).
Таким был и вечер 18 апреля. И вот в номере газеты «Новое время» среди малоинтересной хроники и скучных статей Чайковскому и Кашкину попался на глаза рассказ «Миряне», подписанный неведомым им тогда именем «Ан. Чехов» (потом этот рассказ получил название «Письмо»). Рассказ настолько понравился друзьям, что был прочитан два раза сряду.
На другой день Чайковский писал брату Модесту Ильичу, с которым привык делиться своими мыслями и чувствами: «Вчера меня совершенно очаровал рассказ Чехова в «Новом времени». Не правда ли, большой талант?»
Что же поразило Чайковского в рассказе Чехова, что в нем могло быть особенно созвучно композитору? Конечно, величайшая правдивость и простота повествования, особая чеховская сердечность, сочувствие человеческому горю. Эта черта чеховского искусства сродни отношению Чайковского к героям его произведений. «Вследствие особенностей моей артистической индивидуальности я могу с любовью и увлечением писать музыку на сюжет хотя бы и нимало не эффектный, — лишь бы действующие лица внушали мне живое сочувствие, лишь бы я любил их, жалел, как любят и жалеют живых людей», — писал композитор.
Рассказ так заинтересовал Чайковского, что он решил узнать о его авторе. В газете, где был напечатан рассказ, сотрудничал знакомый композитору музыкальный критик М.М. Иванов. К нему-то и обратился Петр Ильич с просьбой сообщить, что тот знает о Чехове. В ответном письме Чайковский прочитал: «Чехов — фамилия настоящая. Он детский доктор, живет в Москве (Кудринское подворье, д. Корнеева); зовут его Антон Павлович. Человек он молодой, лет под тридцать... В «Петербургской газете» тоже помещаются его рассказы, преимущественно по понедельникам, под псевдонимом Чехонте. Вышел не очень давно в издании Суворина отдельный сборник его рассказов под общим названием «Пестрые рассказы».
Ваше мнение относительно его таланта есть в то же время и мое, как вместе с тем оно есть и мнение многих. Его рассказы обратили на себя общее внимание преимущественно людей с тонким, деликатным, развитым вкусом»7.
Чайковский заинтересовался и другими произведениями Чехова. С ними нетрудно было познакомиться, так как в 1886 г. вышел упоминавшийся в письме М.М. Иванова сборник «Пестрые рассказы», широко раскрывший дарование молодого писателя. Здесь были напечатаны превосходные образцы чеховской новеллы: «Горе», «Тоска», «Егерь», «Детвора», «Мертвое тело», «Устрицы» и др. Рассказы произвели на Чайковского такое сильное впечатление, что он, вообще очень застенчивый в отношениях с незнакомыми людьми, написал Чехову письмо. Вероятно, композитор обратил внимание на неточность в адресе Чехова, указанном Ивановым (в Москве не было Кудринского подворья)8, и поэтому послал свое письмо на адрес газеты, где был напечатан рассказ «Миряне».
К сожалению, это письмо не дошло до Антона Павловича. Вероятно, оно было потеряно в редакции. Много позднее Модест Ильич в письме к Чехову назвал утраченное письмо «интереснейшим»9. По словам Модеста Ильича, Чайковский в письме «высказывал свою радость обрести такой свежий и самобытный талант». Если бы письмо Чайковского было получено Чеховым, оно, несомненно, ускорило личное знакомство писателя и композитора.
Примечания
1. Голубева Н.В. Биография Владимира Петровича Бегичева и сыгравшей в его жизни фатальную роль Марии Васильевны Шиловской. Центральный государственный архив литературы и искусства.
2. Голубева Н.В. Биография Владимира Петровича Бегичева... Центральный государственный архив литературы и искусства.
3. Де Лазари К.Н. Воспоминания. Архив Пушкинского дома Академии наук СССР.
4. Упоминаемая в этом шутливом стихотворении Саша — дочь Марии Владимировны; Фуфлыга, вероятно, А.С. Киселев.
5. Здесь память несколько изменила Н.В. Голубевой, разъединившей одну песню на две: «Ехали дворяне (вариант — «бояре») с Нова города» входит в песню «Ивушка».
6. Липаев И.В. Большой театр (Записки очевидца). Рукописный отдел Государственного музея музыкальной культуры имени М.И. Глинки.
7. Иванов М.М. Письмо к П.И. Чайковскому, 20 апреля 1887 г. Рукописный отдел Дома-музея П.И. Чайковского в Клину.
8. Подворьями тогда в Москве называли гостиницы.
9. Чайковский М.И. Письмо к А.П. Чехову, 11 октября 1901 г. Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |