Прошло немногим более месяца после встречи с Чайковским, и 19 января 1889 г. Чехов снова приехал в Петербург. На этот раз поездка была предпринята в связи с постановкой пьесы «Иванов» в Александринском театре. Постановка эта имела важное значение для писателя, для судеб его новаторской драматургии. Премьера «Иванова» в Москве имела несомненный успех, хотя и вызвала споры среди зрителей. Петербургская постановка новой, переработанной редакции «Иванова» должна была окончательно утвердить успех пьесы.
В Петербурге Антон Павлович снова вошел в среду своих «сочувственников», как называл Щеглов почитателей его таланта, среди которых было немало людей из окружения П.И. Чайковского Самым близким человеком для П.И. Чайковского был его брат Модест Ильич. Н.Д. Кашкин, в течение многих лет знавший брата композитора, дал ему такую характеристику: «Полный законченного изящества внешний облик Модеста Ильича был неотразимо привлекателен. Это внешнее изящество гармонически сливалось в нем с тонко развитым умом и возвышенным благородством всего духовного строя, отзывчивого ко всему прекрасному и доброму».
Новая поездка в Петербург еще более сблизила Чехова с Модестом Ильичом Чайковским. Этому дружескому сближению содействовало и то, что Модест Ильич был писателем. Незадолго до того, в 1887 г., Модест Ильич дебютировал в одном из «толстых» журналов как прозаик, но настоящим призванием его была драматургия. Модест Ильич был автором не только многих либретто, но и ряда пьес, которые с большим успехом шли в 90-х годах в лучших драматических театрах России — Малом и Александринском. В этих пьесах принимали участие такие крупные артисты, как М.Н. Ермолова, П.А. Стрепетова, М.Г. Савина.
Художник по натуре, широко образованный человек, Модест Ильич с большим интересом относился к постановке пьесы Чехова. А.Н. Плещеев известил своего друга о приезде писателя. 22 января Модест Ильич получил от поэта конверт с надписью: «Очень нужное», в котором была записка: «Приехал Чехов и будет у меня нынче. Приходите, если не заняты. Ваш душевно. А.П.»1.
22 января Модест Ильич записал в дневнике: «Пошел к Плещееву и там провел чудно вечер в обществе Чехова и Щеглова. До 2-х часов ночи»2. На следующий день Модест Ильич снова встретился с Чеховым после собрания Литературного общества на товарищеском ужине в популярном петербургском ресторане Палкина. «Ужин у Палкина с Чеховым до 3-х часов ночи»3, — записано в дневнике Модеста Ильича. И то, что встречи с Чеховым затягивались до глубокой ночи, говорит о большой симпатии и глубоком взаимном интересе собеседников.
Через неделю, 31 января 1889 г., пьеса Чехова «Иванов» была поставлена на сцене Александринского театра. Спектакль был сыгран великолепным ансамблем артистов. Роль Иванова, как и прежде в Москве, исполнял В.Н. Давыдов. В главных ролях выступили М.Г. Савина, П.А. Стрепетова, К.А. Варламов, П.М. Свободин. На спектакле был весь литературный и театральный Петербург, присутствовал и автор. Новая постановка пьесы имела очень большой успех.
Модест Ильич записал в своем дневнике: «Вечером испытал великое удовольствие от «Иванова» Чехова. Это первоклассная вещь. В ней все интересно и местами просто грандиозно»4. В дневник вложена программа этого памятного для Модеста Ильича спектакля.
П.И. Чайковский в это время был в Германии. Зная об интересе брата к творчеству Чехова, Модест Ильич сообщил ему об успехе чеховской пьесы: «Пока ты тоскуешь за границей — я очень веселюсь здесь и пережил несколько прелестных впечатлений... Кажется, самое сильное было — первое представление комедии Чехова «Иванов». Я в первый раз видел такие овации и в первый раз видел такую талантливую вещь на русской сцене. Ее нельзя сравнить ни с одним произведением новых драматургов. Самые талантливые, как Шпажинский, остаются где-то далеко, далеко в тени. В ней есть недостатки, но рядом с ними также колоссальные достоинства, которые делают появление этой пьесы настоящим литературным событием»5.
Вскоре после премьеры Чехов вместе с Щегловым посетил Модеста Ильича. В это время у Модеста Ильича был один из ближайших друзей Чайковского, известный музыкальный критик Герман Августович Ларош. Композитор очень высоко ценил этого одаренного человека. Во время встречи с Ларошем произошло смешное недоразумение, о котором так было рассказано в письме Модеста Ильича к П.И. Чайковскому:
«Вчера во время завтрака я был чрезвычайно обрадован появлением Лароша... Днем Маня [так друзья называли Лароша] был страшно забавен, когда столкнулся у меня с Чеховым. Он не расслышал фамилии последнего и все время говорил о его произведениях, не подозревая, что говорит с автором. К счастью, его речи были столь лестны, так что я со своей стороны и не подозревал этого недоразумения. Курьезнее всего... что он [Ларош] принимал Чехова за актера! Ну кто, кроме Мани, усмотрел в фигуре Чехова что-нибудь актерское!!»6 В этом комическом недоразумении, однако, было нечто серьезное: талант Чехова нелицеприятно оценил человек с тонким художественным вкусом. Ведь Г.А. Ларош говорил с Антоном Павловичем, не зная, что перед ним автор полюбившихся ему произведений!
Утром 2 февраля Чехов был у Модеста Ильича, а вечером уехал в Москву. Через несколько дней, 6 февраля 1889 г., состоялся второй спектакль «Иванова», на котором также присутствовал Модест Ильич. Как и прежде, он поспешил поделиться своими впечатлениями с Петром Ильичом: «Вечер понедельника, проведенный опять на представлении «Иванова», меня утвердил в моем первом мнении об этой пьесе. Курьезные мнения приходится выслушивать по поводу ее. Какой-то литератор, кажется Гайдебуров, в курительной утверждал, что «Иванов» имеет значение «Ревизора», что его появление — новая эпоха; рядом же адвокат разглагольствовал о том, что это не пьеса, а пошлый фельетон. Вчера я посвятил все утро описанию этого представления в письме к Чехову»7.
Спектакль, на котором был Модест Ильич, интересовал автора пьесы. Ведь обычно второй спектакль проходит в более будничной обстановке и служит хорошей проверкой реакции зрителя на премьере. Модест Ильич обещал Чехову сообщить об этом спектакле и свое обещание выполнил. Большое письмо, написанное под непосредственным впечатлением от постановки, говорит о том, как горячо переживал Модест Ильич успех «Иванова», как близка ему драматургия Чехова.
Модест Ильич рассказал Чехову о том, как проходил спектакль, дал оценку игре артистов, нарисовал живую картинку «страшных препирательств, толков и криков» зрителей в антрактах. Модест Ильич сообщил автору «Иванова» и о тех резко противоположных отзывах о пьесе, о которых он написал Чайковскому.
Такие ожесточенные споры вокруг этой, для нас еще не вполне «чеховской», пьесы для современного читателя могут быть не совсем понятны. Нам, знающим позднейшие совершенные произведения Чехова-драматурга, многое в «Иванове» кажется традиционным, и новаторские элементы ощущаются в пьесе только местами. И все же «Иванов» — начало новых путей, проложенных великим драматургом. Это важный шаг Чехова к созданию нового жанра психологической социальной драмы, развертывающейся в лирическом плане.
Мелким, чисто развлекательным темам, имевшим тогда широкое хождение на сцене русского театра, Чехов противопоставил в «Иванове» большую тему широкого общественного звучания. В образе главного героя пьесы Чехов, по его словам, хотел «суммировать все то, что доселе писалось о ноющих и тоскующих людях». Своим «Ивановым» драматург «хотел положить предел этим писаньям». В обстановке эпохи реакции 80-х годов, когда огромное распространение получили упадочные антиобщественные настроения, это была актуальная художественная задача.
Модест Ильич был, как он писал Чехову, «потрясен до глубины души» исполнением роли жены Иванова Анны Петровны великой русской трагической актрисой П.А. Стрепетовой. Образ этой самоотверженно любящей женщины, глубоко страдающей оттого, что ее любовь не встречает ответа, является одним из наиболее художественно значительных в пьесе. Если Иванов, несмотря на всю развернутость этого образа, показан несколько прямолинейно и почти лишен подтекста, то в трактовке образа Анны Петровны молодой драматург приближается к глубоко реалистическому воплощению. Чеховский подтекст является важным новаторским элементом в раскрытии образа Анны Петровны.
В «Иванове» играли артисты, которых особенно любил Чайковский, — В.Н. Давыдов, К.А. Варламов, М.Г. Савина. О П.А. Стрепетовой композитор писал: «По-моему, это безусловно гениальная актриса, и я был подавлен громадной силой ее таланта».
Модест Ильич одним из первых оценил новаторство Чехова-драматурга. Более того, он увидел в этой, во многом еще несовершенной, пьесе потенциальные творческие возможности великого драматурга. Модест Ильич писал Чехову: «Я смотрел пьесу с интересом и вниманием неослабным, много уловил новых прелестных черт и яснее заметил недостатки, а в общем по окончании ее остался при этом же мнении, что это самое талантливое произведение из всех новых, какие я видел на Александринской сцене, и что в авторе ее сидит будущий великий драматург, который когда-нибудь скажет нечто великое».
Конечно, Чайковский тоже порадовался успеху пьесы Чехова. Впечатление от недавнего знакомства с Чеховым, оценка «Иванова» братом, мнением которого композитор очень дорожил, голоса друзей и знакомых — все это еще более усилило интерес Чайковского к творчеству писателя. До нас дошли два очень значительных высказывания Петра Ильича о Чехове в письмах к Ю.П. Шпажинской (первая половина 1889 г.). Имя этой корреспондентки и знакомой Чайковского вряд ли что-либо говорит нашим читателям. Между тем переписка со Шпажинской — замечательный человеческий документ, свидетельствующий о редкой отзывчивости Чайковского, и только в этой связи можно понять, почему именно Шпажинской Петр Ильич дважды писал о Чехове.
Жена известного в свое время драматурга, автора либретто оперы Чайковского «Чародейка» И.В. Шпажинского, Юлия Петровна Шпажинская переживала тяжелую семейную драму. Оставленная мужем, она по его требованию вынуждена была вместе с детьми уехать из Петербурга в провинциальную глушь, где чувствовала себя всеми забытой, несчастной и одинокой. Переписываясь со Шпажинской, Чайковский всячески старался морально ее поддержать. Из писем Шпажинской композитор заключил, что она обладает литературными способностями. Чайковский всячески уговаривал ее «начать писать, в работе искать забвения всего, что ее мучает, доводит до болезни».
В январе 1889 г. Чайковский писал Ю.П. Шпажинской: «Читали ли Вы что-нибудь Чехова? Этот молодой писатель, по-моему, обещает быть очень крупной литературной силой. Не хотите ли, чтобы я прислал Вам сборник его мелких рассказов (он крупных вещей не пишет!)?»
О каком именно сборнике идет речь в письме Чайковского, трудно сказать. К этому времени вышли в свет несколько сборников рассказов Чехова, в том числе «В сумерках» и «Рассказы».
Прошло еще несколько месяцев, и Чайковский снова пишет Шпажинской: «Имеете ли Вы понятие о новом большом русском таланте — Чехове? Если нет, то я охотно перешлю Вам его рассказы. По-моему, это будущий столп нашей словесности».
Стремясь так настойчиво привлечь внимание Шпажинской к произведениям Чехова, Чайковский надеялся как-то стимулировать ее литературную работу, дать прекрасный, удивительный по свежести образец. Но написанная Шпажинской пьеса, в которой Чайковский увидел проблески литературного таланта, несмотря на содействие композитора, не была поставлена У Шпажинской не хватило выдержки перенести этот удар и снова начать писать. Ее душевное состояние стало еще более тяжелым. Вероятно, Чайковский надеялся, что знакомство с рассказами Чехова, полными сострадания к обездоленному человеку, поможет женщине перенести горе.
Но высказывания Чайковского в письмах к Шпажинской интересны прежде всего как прямое свидетельство его отношения к писателю. Чайковский почувствовал в авторе коротких рассказов огромные творческие возможности. И предвидение его полностью оправдалось: Чехов стал одним из «столпов нашей словесности», гордостью русской литературы.
В январе 1889 г. Петр Ильич отправился во вторую большую артистическую поездку по странам Западной Европы. Композитор побывал в ряде крупных городов Германии, Швейцарии, Франции и Англии. Лето Чайковский проводил во Фроловском, где много работал над балетом «Спящая красавица».
В конце апреля 1889 г. Чехов вместе с семьей переехал на Луку, куда перевез и больного брата Николая Павловича. Состояние брата было очень тяжелым, и Чехов, как врач, понимал, что дни его сочтены. Но, мужественный и внутренне собранный, Антон Павлович делал все от него зависящее. Он всячески стремился поддержать родных. Чехов много работал, слушал музыку, которая давала ему новые творческие силы, помогала преодолеть безотрадные мысли и чувства, вызванные сознанием близящейся утраты.
«Жоржик [Г.М. Линтварев] вернулся и уже услаждает нас музыкой. Скоро к нам приедет виолончелист, очень хороший. Дуэты будут славные», — писал Чехов Плещееву, которого живо интересовало все происходившее на Луке. Г.М. Линтварев и М.Р. Семашко исполняли любимые произведения Чехова и, конечно, прежде всего произведения Чайковского.
Как вспоминает М.П. Чехова, Г.М. Линтварев и М.Р. Семашко исполняли также произведения Грига, чье творчество так ценил Чайковский8. Петр Ильич, лично знавший великого норвежского композитора, писал: «...Григ сумел сразу и навсегда завоевать себе русские сердца. В его музыке, проникнутой чарующей меланхолией, отражающей в себе красоты норвежской природы, то величественно-широкой и грандиозной, то серенькой, скромной, убогой, но для души северянина всегда несказанно чарующей, есть что-то нам близкое, родное, немедленно находящее в нашем сердце горячий, сочувственный отклик».
Сохранилась редкая фотография, запечатлевшая выступление Г.М. Линтварева и М.Р. Семашко в доме Линтваревых. Как видно, обстановка, в которой проходили музыкальные вечера на Луке, была аскетически скромной: простые побеленные стены без каких-либо украшений. Здесь ничто не отвлекало от главного — музыки, и можно легко представить где-либо в уголке комнаты Чехова, глубоко переживающего чудесные музыкальные мелодии Глинки, Чайковского или Грига.
Но наступили дни, когда музыка перестала звучать на Луке. Приближалось неотвратимое, и скоро Николай Павлович скончался. Смерть горячо любимого брата была для Чехова большим душевным потрясением. Антон Павлович уже не мог оставаться на Луке, где прежде ему было так весело и беззаботно. Он решил уехать за границу. Поездка не состоялась. По пути Чехов заехал в Одессу, где гастролировали артисты Малого театра, среди которых у Антона Павловича было много знакомых. В Одессе писатель пробыл больше, чем предполагал, и оттуда направился в Крым, в Ялту.
«По целым часам я просиживаю на берегу [моря], жадно прислушиваюсь к звукам...» — писал Чехов из Ялты сестре, оставшейся на Луке. «Вслушиванье» в голос моря рождает у Чехова неожиданные ассоциации: «Во время бури у берега камни и камешки с треском, толкая друг дружку, катаются то сюда, то туда — их раскатистый шум напоминает мне смех Наталии Михайловны [Линтваревой]; гуденье волн похоже на пение симпатичного доктора».
Это высказывание очень хорошо выражает одну существенную особенность чеховского восприятия окружающего мира — особое внимание к звукам. «Вслушиванье» является неотъемлемой и важной частью общей музыкальной культуры Чехова-художника.
Но не только «музыка природы» звучала для Чехова в Ялте. Антон Павлович познакомился здесь с молодой певицей Е.М. Шавровой, ученицей большой русской артистки Е.А. Лавровской, высоко ценимой Чайковским. Елена Михайловна Шаврова обладала хорошим голосом камерной певицы (меццо-сопрано), большой музыкальностью и общей интеллигентностью. «Антон Павлович любил музыку и каждый раз, когда приходил к нам на дачу [в Ялте], просил меня спеть. Ему нравился мой голос, и я пела ему романсы Чайковского, Глинки и Даргомыжского»9, — вспоминает Е.М. Шаврова.
Антон Павлович и в последующие годы слушал пение Е.М. Шавровой, дружественные отношения с ней продолжались до последних лет жизни писателя. Чехова связывали с Шавровой и общие литературные интересы (Шаврова выступала в печати как автор рассказов). Чехов редактировал произведения Шавровой, давал ей ценные литературные советы и переписывался с ней (эта переписка включает почти двести писем).
В рукописи проспекта воспоминаний Е.М. Шавровой о Чехове есть такая запись: «Посещение А.П. Чехова. Разговор о пении»10. Эта запись, как и приведенные ранее строки из автобиографии Э.К. Павловской, свидетельствуют о том, что Чехов живо интересовался вопросами музыкального исполнительства. Естественно, возникает вопрос: что же читал Чехов о музыке? Конечно, в поле его зрения были музыкальные статьи и рецензии в газетах и журналах. Ну, а книги в библиотеке Чехова? К сожалению, в известной нам части библиотеки писателя имеются только очень немногие книги о музыке. Об одной из них мы уже упоминали — это «Записки» М.И. Глинки. Другая книга интересна тем, что о ней есть примечательный отзыв Чехова. Она называется «Александр Порфирьевич Бородин, его жизнь, переписка и музыкальные статьи» (СПб., 1889 г.).
Книга открывается биографическим очерком, написанным выдающимся русским художественным и музыкальным критиком В.В. Стасовым, хорошо знавшим Бородина. Далее следует публикация 104 писем композитора и его музыкальных заметок. «Мне Стасов симпатичен... Что-то в нем есть такое, без чего в самом деле жить грустно и скучно», — писал Чехов после ознакомления с книгой. Несомненно, Чехову был по душе темперамент Стасова, его горячая заинтересованность в судьбах русского изобразительного искусства и музыки, его борьба за передовое, связанное с жизнью народа искусство.
«Читал я письма Бородина. Хорошо», — кратко резюмировал Чехов свое впечатление от основной части книги. Эти слова крупнейшего мастера эпистолярного жанра являются высокой оценкой писем. С нею перекликается характеристика писем Бородина, данная В.В. Стасовым в предисловии к книге: «По моему мнению, многие письма Бородина равняются его музыкальным созданиям — столько в них таланта, художественности, мысли, грации, юмора, силы». Конечно, Чехову была также близка и величайшая простота стиля писем композитора.
Письма Бородина и его биография, написанная В.В. Стасовым, привлекли внимание Чайковского еще в первой публикации в 1887 г., вскоре после смерти композитора. В своем дневнике Петр Ильич сделал запись о том, что он читал письма Бородина. Чайковский писал Стасову: «Мне приятно иметь среди моих книг ту, которую Вы посвятили памяти Бородина. Покойный оставил во мне самое симпатичное воспоминание. Мне чрезвычайно по душе его мягкая, утонченная, изящная натура. Горько подумать, что его нет больше на свете!»
Чайковского связывало со Стасовым многолетнее общение. На разработанную Стасовым программу Чайковским написано одно из замечательных симфонических произведений — фантазия «Буря», посвященная критику (1873 г.)
В Москве Чехов снова очутился в атмосфере, насыщенной музыкой и литературой. Как прежде, в гостеприимный дом на Садовой-Кудринской приходили друзья и знакомые, писатели, артисты, консерваторская молодежь. По-прежнему в уютной чеховской квартире играли и пели. Как всегда, Чехов много работал, и в частности готовил к печати книгу рассказов, которую собирался посвятить Чайковскому.
Антон Павлович начал работу над книгой вскоре после знакомства с композитором, в декабре 1888 г. Над сборником «Хмурые люди» Чехов работал много и упорно. Это были не только отбор и соединение ранее написанных рассказов, но и серьезная, капитальная переработка их. «Приготовляю материал для третьей книжки. Черкаю безжалостно»; «Я тщательно приготовляю материал для третьей книжки рассказов»; «Собираю рассказы и погубил несколько дней на переделку заново некоторых вещей» — все эти выдержки из писем Чехова свидетельствуют о чувстве особой ответственности, с которой писатель подходил к работе над книгой, посвящаемой, композитору.
12 октября 1889 г. Антон Павлович обратился к Чайковскому с просьбой разрешить посвящение. «Мне очень хочется получить от Вас положительный ответ, — писал Чехов, — так как это посвящение, во-первых, доставит мне большое удовольствие, и, во-вторых, оно хотя немного удовлетворит тому глубокому чувству уважения, которое заставляет меня вспоминать о Вас ежедневно».
Дни и недели, предшествовавшие получению письма Чехова, были для Чайковского крайне напряженными: присутствие на репетициях новой постановки оперы «Евгений Онегин» в Большом театре, деятельное участие в работе московского отделения Русского музыкального общества, поездка в Петербург для участия в заседаниях комитета по проведению празднования юбилея А.Г. Рубинштейна. Много времени и сил требовали от Петра Ильича репетиции первой постановки балета «Спящая красавица» в петербургском Мариинском театре. После малоудачной постановки балета «Лебединое озеро» в 1878 г. Чайковского очень волновала предстоящая постановка «Спящей красавицы», над которой композитор работал с большим подъемом.
Конечно, Чайковский мог ответить любезным письмом на обращение Чехова, но прошел всего один день, и 14 октября Петр Ильич запросто пришел в дом на Садовой-Кудринской, чтобы лично поблагодарить писателя. Чайковский пришел к Чехову как старший собрат по искусству, как горячий поклонник его творчества.
Свидетель этой встречи Михаил Павлович Чехов рассказывает, что Чехов и Чайковский «разговаривали о музыке и литературе». Но это не была просто беседа добрых знакомых: Чехов и Чайковский почувствовали себя настолько творчески близкими, что вели речь о большой совместной работе.
«Оба они обсуждали содержание будущего либретто для оперы «Бэла», которую собирался сочинять Чайковский. Он хотел, чтобы это либретто написал для него по Лермонтову брат Антон. Бэла — сопрано, Печорин — баритон, Максим Максимыч — тенор, Казбич — бас.
— Только, знаете ли, Антон Павлович, — сказал Чайковский, — чтобы не было процессий с маршами. Откровенно говоря, не люблю я маршей».
Эти слова перекликаются с тем, что еще в 1878 г. писал Чайковский С.И. Танееву, протестуя против оперных штампов: «Мне нужно, чтобы не было царей, цариц, народных бунтов, битв, маршей, словом, всего, что составляет атрибут grand opéra11. Я ищу интимной, но сильной драмы, основанной на конфликте положений, мною испытанных или виденных, могущих задеть меня за живое».
Выбор лермонтовского сюжета для оперы не был, конечно, случайным. Он вытекал из давнего стремления композитора к «интимной, но сильной драме». Замыслу «Бэлы» предшествовал замысел оперы на сюжет «Капитанской дочки» Пушкина. По ряду причин, и в частности из-за невозможности показать на сцене Пугачева и его сподвижников так, как они показаны у Пушкина, композитор должен был отказаться от этой темы. 9 мая 1888 г. Чайковский писал Ю.П. Шпажинской: «Я начинаю охлаждаться к сюжету «Капитанской дочки»... Хотелось бы мне написать оперу небольшую, в 3-х действиях, с сюжетом характера интимного, где бы раздолье было для лирических излияний». Опера на сюжет «Бэлы» целиком отвечала этому желанию композитора.
Чайковский высоко ценил и, по словам Г.А. Лароша, «любил Лермонтова». Когда Петр Ильич узнал, что талантливый композитор А.С. Аренский выбрал темой для программной симфонической фантазии «Даму с камелиями» Дюма, то с негодованием писал: «Каким образом, когда есть Гомер, Шекспир, Гоголь, Пушкин, Данте, Толстой, Лермонтов и т. д. и т. д., образованный музыкант может выбрать творение г. Дюма — фиса». Имя Лермонтова здесь названо Чайковским среди имен величайших представителей мировой литературы.
Интересно, что лирика Лермонтова почти не отразилась в творчестве Чайковского. На текст поэта написано только одно произведение композитора — романс «Любовь мертвеца». Вероятно, в этом было что-то общее с отношением к пушкинской лирике, о котором так вспоминал Н.Д. Кашкин: «Чайковский в разговоре со мной сказал однажды, что не может писать романсы на слова Пушкина, потому что у поэта все выражено так ясно, полно и прекрасно, что в музыке договаривать нечего».
Чехов восхищался простотой, сжатостью, классической рельефностью лермонтовской прозы. «Я не знаю языка лучше, чем у Лермонтова, — говорил он [Антон Павлович] не раз, — вспоминает современник писателя С.Н. Щукин. — Я бы так сделал: взял его рассказ и разбирал бы, как разбирают в школах, — по предложениям, по частям предложения... Так бы и учился писать». Строки поэта «Ночевала тучка золотая...» писатель взял эпиграфом к рассказу «На пути», напечатанному в 1886 г.
Художница М.Т. Дроздова, хорошо знавшая Чехова, вспоминает: «Ценил он [Антон Павлович] Лермонтова. Иной раз скажет, восторгаясь: «Теперь никто так не пишет, — и продекламирует:
Ночевала тучка золотая
На груди утеса-великана...»12
Как раз во второй половине 80-х годов, накануне своего знакомства, Чехов и Чайковский впервые побывали на Кавказе, с которым так тесно связана поэзия Лермонтова. Это еще более приблизило к ним творчество поэта. В письмах Чехова и Чайковского встречаются самые восторженные отзывы о Кавказе, который ассоциируется для них с лермонтовской поэзией.
Летом 1888 г. Чехов проделал большое путешествие по Кавказу и побывал в Новом Афоне, Сухуми, Батуми, откуда перебрался через горы в Тифлис. Чехов писал: «Впечатления до такой степени новы и резки, что все пережитое представляется мне сновидением, и я не верю себе. Видел я море во всю его ширь, Кавказский берег, горы, горы, горы, эвкалипты, чайные кусты, водопады, свиней с длинными острыми мордами, деревья, окутанные лианами, как вуалью, тучки, ночующие на груди утесов-великанов... Пережил я Военно-Грузинскую дорогу. Это не дорога, а поэзия, чудный фантастический рассказ, написанный демоном и посвященный Тамаре...»
Интересно, что Чехов заинтересовался музыкой народов Кавказа, которая привлекала и внимание Чайковского. Из путешествия на Кавказ Антон Павлович привез народный грузинский музыкальный инструмент — чонгур, который подарил брату Михаилу Павловичу, и тот научился играть на этом инструменте.
Чайковский побывал на Кавказе трижды — в 1886, 1889 и 1890 гг. Кавказ, по словам композитора, «страшно привлекал» его, а о Военно-Грузинской дороге Петр Ильич писал, что она «удивительно, величественно, поразительно красива... Незадолго до станции Душет вдруг открывается вид на даль, столь изумительно чудный, что хочется плакать от восторга». Дни, проведенные в Тифлисе, Чайковский считал одними из самых светлых в своей жизни.
Не удивительно, что теперь, осенью 1889 г., когда еще была свежа память о Кавказе, в сознании Чехова и Чайковского ожили образы Лермонтова. Поэтическое повествование о самоотверженной любви дочери вольного Кавказа Бэлы к Печорину вдохновило композитора и Чехова.
Новый замысел был внутренне связан с оперой «Евгений Онегин». Еще Белинский назвал Печорина Онегиным нашего времени. А в душевном облике Бэлы есть нечто общее с Татьяной — редкая сила чувства и душевная чистота. В замысле либретто оперы писателя привлек не только образ Бэлы, но и характер Печорина, перекликающийся с чеховскими образами «лишних людей».
Замысел работы в новом для Чехова жанре говорит не только о большом творческом тяготении к Чайковскому, но и о живом интересе к одному из самых массовых видов искусства — опере. Чехов стремился раскрыть какие-то новые творческие возможности традиционного и уже изрядно опошленного литераторами-ремесленниками жанра оперного либретто.
Антон Павлович с новой силой ощутил редкое обаяние Чайковского-человека. Свидетель встречи Чехова и Чайковского брат писателя Михаил Павлович со всей непосредственностью, свойственной его юности, восклицал в письме: «Был у нас третьего дня в гостях Петр Ильич Чайковский, автор «Евгения Онегина». Ну, что за милый человек!.. Такой приветливый, добрый!..»13 А через много лет, вспоминая о посещении Чайковским дома на Садовой-Кудринской, Михаил Павлович писал: «Он [Чайковский] ушел от нас, и то обаяние, которое мы уже испытывали от него на себе, от этого посещения стало еще больше».
Через некоторое время после ухода Чайковского в доме раздался звонок, и посыльный передал Чехову конверт, распечатав который, Антон Павлович обнаружил письмо композитора:
«Посылаю при сем свою фотографию и убедительно прошу вручить посланному Вашу!
Достаточно ли я выразил Вам мою благодарность за посвящение? Мне кажется, что нет, а потому еще скажу Вам, что я глубоко тронут вниманием Вашим»14.
Фотография, подаренная Чехову, хорошо передает облик композитора — его творческую собранность, суровое вдохновение, напряженную мысль. На лице Чайковского точно лежит отблеск пережитых душевных бурь и гроз. На фотографии четким почерком написано: «А.П. Чехову от пламенного почитателя. П. Чайковский. 14 окт. 89 г.».
Исполняя просьбу Чайковского, Чехов немедленно отослал свою фотографию с надписью: «Петру Ильичу Чайковскому на память о сердечно преданном и благодарном почитателе» и книги «В сумерках» и «Рассказы» (второе издание, 1889 г.). На книге «Рассказы» Антон Павлович сделал надпись: «Петру Ильичу Чайковскому от будущего либреттиста А. Чехова». Одновременно было послано письмо, в котором Чехов с характерной для него образностью выразил Чайковскому свою любовь и уважение: «Очень, очень тронут, дорогой Петр Ильич, и бесконечно благодарю Вас. Посылаю Вам и фотографию, и книгу, и послал бы даже солнце, если бы оно принадлежало мне».
Новая встреча с Чайковским была большим событием для Чехова. «Вчера был у меня П. Чайковский, что мне очень польстило: во-первых, большой человек, во-вторых, я ужасно люблю его музыку, особенно «Онегина». Хотим писать либретто», — писал Чехов. Неожиданное посещение любимого композитора, перспектива совместной работы — все это было для Чехова источником большого душевного подъема. Сестра писателя в беседе с автором этой книги так охарактеризовала душевное состояние брата после встречи с Чайковским: «Антон Павлович был счастлив!»15
Чайковский также считал встречу с Чеховым радостным событием. Композитор писал брату Модесту Ильичу: «Представь себе, Чехов написал мне, что хочет посвятить мне свой новый сборник рассказов. Я был у него с благодарностью. Ужасно горжусь и радуюсь». Только после встречи с Л.Н. Толстым в 1876 г. Петр Ильич в подобных же словах выразил свою радость: «Я ужасно польщен и горд интересом, который ему внушаю». Но ведь Чехов был еще молодым писателем, а Лев Толстой уже тогда был классиком русской литературы!
Через несколько дней Чехов был обрадован новым знаком внимания Чайковского — композитор прислал ему билет на сезон симфонических концертов Русского музыкального общества 1889/90 г. Петр Ильич писал: «Ужасно рад, что могу Вам хоть немножко услужить. Сам не могу завезти, ибо вся неделя поглощена у меня приготовлением к 1-му концерту и ухаживаньем за гостем нашим Римским-Корсаковым. Бог даст, на той неделе удастся побеседовать с Вами по душе»16.
Симфонические концерты сезона 1889/90 г. имели особое значение для Чайковского: композитор принимал самое деятельное участие в их организации. Что же заставило Чайковского, дорожившего каждым часом времени, которое могло быть отдано творчеству, взять на себя большой и, казалось бы, несвойственный ему труд? Прежде всего, присущий Петру Ильичу темперамент музыканта-общественника, забота о положении Русского музыкального общества, о Московской консерватории.
К этому времени Русское музыкальное общество переживало кризис. Резко сократилось число его членов, упала посещаемость организуемых им симфонических концертов. Дальнейшее ухудшение финансового положения Русского музыкального общества грозило закрытием консерватории, содержавшейся в основном на средства этого Общества. После одного конфликта Общество вынуждено было расстаться с М. Эрдсмандерфером, в течение ряда лет являвшимся дирижером симфонических концертов. Этот крупный немецкий дирижер относился крайне сдержанно к произведениям русских композиторов, кроме Чайковского, и редко давал их в программах концертов.
Надо было немедленно находить выход из положения. И вот Чайковский со свойственной ему энергией взялся за организацию симфонических концертов. Для того чтобы привлечь внимание московской публики к концертам Русского музыкального общества, Чайковский решил пригласить лучших русских и иностранных дирижеров. Каждым новым концертом должен был, по замыслу Чайковского, дирижировать новый капельмейстер. Все это, как говорил Петр Ильич, должно было придать концертам «исключительный, небывалый интерес».
Старания Чайковского увенчались полным успехом. В сезоне симфонических концертов 1889/90 г. приняли участие лучшие русские дирижеры — А.Г. Рубинштейн, Н.А. Римский-Корсаков, А.С. Аренский, Э.Ф. Направник, И.К. Альтани. М.М. Ипполитов-Иванов, А.И. Зилоти, И.И. Слатин, известный немецкий музыкант К. Клиндвордт, великий чешский композитор А. Дворжак, знаменитый французский дирижер Э. Колонн и, наконец, сам П.И. Чайковский. Публика переполняла зал Благородного собрания, где происходили концерты.
Как вспоминает Мария Павловна Чехова, «по этому билету [подаренному Чайковским] наша семья ходила [в концерты], в том числе нередко бывал и Антон Павлович»17. Вряд ли Чехов, только что переживший большую радость от общения с Чайковским, мог не пойти на концерт 28 октября (через две недели после встречи с композитором), которым дирижировал Петр Ильич. В программе этого концерта помимо симфонии Моцарта, произведений Глинки и Танеева был Концерт для скрипки с оркестром Чайковского, исполненный известным скрипачом А.Д. Бродским. Сестра писателя также посещала концерты, Однажды она увидела Чайковского на его любимом месте: «Он сидел на краю эстрады за колоннами и слушал музыку. Мое место было близко, и я не отрывая глаз весь вечер смотрела на Чайковского, — так велико было обаяние его личности».
В письме к Чехову Петр Ильич упоминал о Н.А. Римском-Корсакове, выступлением которого открылся сезон симфонических концертов Русского музыкального общества. Чайковский увидел Римского-Корсакова непосредственно после встречи с Чеховым. Можно думать, что под свежим впечатлением Петр Ильич рассказал Римскому-Корсакову о Чехове и его произведениях. Во всяком случае, бывая у Римского-Корсакова, Чайковский восторженно отзывался о рассказах Чехова.
Сын композитора М.Н. Римский-Корсаков рассказывает: «Петр Ильич был замечательно интересным и милым собеседником. Вспоминаю, что нередко в разговорах с Надеждой Николаевной [женой Римского-Корсакова] затрагивались литературные темы. Так, насколько помнится, чуть ли не от Петра Ильича первого мы услышали о рассказах Чехова, которыми он очень восхищался. У нас в доме как-то Чехова, конечно, в начале его деятельности, не знали, и, кажется, Надежда Николаевна именно по совету Петра Ильича купила книжку рассказов Чехова»18. Друг и биограф композитора В.В. Ястребцов записал в своем дневнике 2 января 1908 г. слова Н.А. Римского-Корсакова: «...теперь я с особенным удовольствием зачитываюсь Чеховым, и он мне все более и более начинает нравиться». Это чтение происходило незадолго до смерти композитора, скончавшегося в июне 1908 г.
Признание Чехова, что он «ужасно любит» музыку Чайковского, и особенно оперу «Евгений Онегин», подытоживало отношение писателя к творчеству композитора. После того как Петр Ильич побывал на Садовой-Кудринской, музыка Чайковского звучала здесь по-особенному проникновенно. Произведения композитора сливались в сознании Чехова с обаятельным человеческим обликом самого Чайковского, они стали для него еще дороже.
Оперу «Евгений Онегин» Чехов мог видеть и в новой постановке московского Большого театра. На премьере 18 сентября 1889 г., которая прошла с очень большим успехом, оперой дирижировал автор. В роли Онегина выступил П.А. Хохлов. Исполнение этого замечательного артиста отличалось безупречной музыкальностью, великолепным артистизмом, благородной простотой. Партию Татьяны исполнила совсем еще молодая артистка, грациозная Аделаида Скомпская. «В этой опере, представляющей высочайший апофеоз любви и молодости, она создала такой поэтический образ Татьяны, от нее веяло такой искренностью и свежестью чувства, что ничего подобного на нашей сцене не видали...» — писал взыскательный критик Н.Д. Кашкин.
Чехов, как он сам говорил, любил нежно «милое письмо» Татьяны в пушкинском «Евгении Онегине». Сцена письма в опере Чайковского была, по словам сестры писателя, также особенно любима Антоном Павловичем. В этой сцене поражает полное слияние пушкинского поэтического текста и музыки Чайковского, высокое лирическое напряжение, изумительное раскрытие нравственной красоты русского женского национального характера. При этом внутренняя жизнь героини оперы неразрывно связана с жизнью прекрасной, задушевной русской природы.
В одном письме, возражая А.С. Суворину, считавшему виновником «скверности» тогдашних театров «глупую публику», Чехов говорил о способности публики возвыситься до высокого эмоционального подъема и приводил в качестве примера сцену письма из оперы «Евгений Онегин». «Вас возмущает, — пишет Чехов, — что она [публика] хохочет плоским остротам и аплодирует звонким фразам; но ведь она же, эта самая глупая публика, дает полные сборы на «Отелло» и, слушая оперу «Евгений Онегин», плачет, когда Татьяна пишет свое письмо. Публика, как она ни глупа, все-таки в общем умнее, искреннее и благодушнее [антрепренера] Корша, актеров и драматургов».
Сценой письма Татьяны из оперы Чайковского навеяно одно произведение Чехова — рассказ «После театра» (1892 г.). Писатель не ставил своей задачей создание женского образа, близкого Татьяне. Его привлекало другое — показать, как опера воздействовала на юного, совсем еще не искушенного в музыке слушателя. Героиня рассказа, шестнадцатилетняя Надя Зеленина, вероятно, в первый раз в своей жизни услышала оперу «Евгений Онегин». Бессмертная, вечно молодая музыка Чайковского пробудила в девушке новые, еще неведомые ей чувства. Надя захотела, как пушкинская Татьяна, написать письмо любимому человеку, но она еще не узнала любви, и ее желание разрешилось светлой радостью, переполнившей сердце. Рассказ сначала так и назван был Чеховым — «Радость». Полный лирически теплого юмора рассказ «После театра» — один из маленьких шедевров Чехова, утверждающий радость юности, молодое цветение жизни.
Ария Ленского была взята писателем в качестве своеобразного музыкального эпиграфа к третьему действию пьесы «Леший», над которой Чехов работал в 1889 г. В авторской ремарке к этому действию сказано: «Слышно, как за сценой Елена Андреевна играет на рояли арию Ленского перед дуэлью из «Евгения Онегина». Музыка вводит слушателей и зрителей в лирически-напряженную обстановку действия, завершающегося самоубийством Егора Петровича Войницкого.
Наряду с особенно им любимым «Евгением Онегиным» Чехов очень ценил оперу А.С. Даргомыжского «Русалка». «Евгения Онегина» и «Русалку» он [Чехов], конечно, любил»19, — вспоминает Мария Павловна Чехова. Опера Даргомыжского была дорога и Чайковскому. «Из русских композиторов Чайковский поклонялся Глинке, любил «Русалку», — свидетельствует А.П. Брюллова, и это подтверждает сам композитор: «По своей мелодической прелести, по теплоте и безыскусственности вдохновения, по изяществу кантилены и речитатива «Русалка» в ряду русских опер занимает бесспорно первое место после недосягаемо гениальных опер Глинки».
В ноябре 1889 г. Чехов писал артисту А.П. Ленскому: «...в воскресный вечер нас не было дома: ходили слушать «Русалку». То, что Антон Павлович и его семья были не на каком-либо исключительном по составу исполнителей, а на рядовом спектакле «Русалки», говорит о любви Чехова к опере Даргомыжского. «Русалка» привлекала Чехова тем же, чем и Чайковского. Писателю был близок глубоко народный характер музыки оперы, ее ярко выраженный русский национальный колорит, задушевность.
Фортепианные произведения и романсы Чайковского звучали на вечерах у знакомых Чехова Д.П. и С.П. Кувшинниковых, где бывал Антон Павлович. Хозяин дома был врач, хозяйка Софья Петровна Кувшинникова — художница. Сохранилось письмо Чехова, в котором он поздравлял С.П. Кувшинникову с приобретением ее картины Третьяковской галереей. Кувшинникова увлекалась изобразительным искусством, театром, литературой и, по ее словам, «поклонялась музыке». Она обладала редким талантом общения и сумела свои еженедельные вечера сделать привлекательными для художников, артистов, врачей, музыкантов. Среди частых посетителей вечеров были А.П. Ленский, А.П. Чехов, И.И. Левитан.
Впоследствии Чехов в рассказе «Попрыгунья» отразил внешнюю сюжетную ситуацию романа С.П. Кувшинниковой и И.И. Левитана. Но хозяйка салона С.П. Кувшинникова мало походила на легкомысленную, пустую героиню рассказа. Кувшинникова была женщиной незаурядной, и ее связывала с Левитаном большая творческая дружба, а также общая любовь к музыке.
С.П. Кувшинникова была хорошей пианисткой, ее игру любил слушать И.И. Левитан. На вечерах у Кувшинниковых играла сама хозяйка дома, играли и пели знакомые музыканты и артисты. В альбоме С.П. Кувшинниковой, где сохранились рисунки ее друзей-художников, и в частности И.И. Левитана, есть стихи, свидетельствующие о музыкальных вкусах хозяйки салона:
Быть может, не увижу боле
Я Вас, но дорог будет миг,
Когда воскрес по Вашей воле
Шопен, Чайковский, Глинка, Григ20.
Не только Чайковский — автор камерной музыки и оперы «Евгений Онегин», но и Чайковский-симфонист был любим Чеховым. Мария Павловна Чехова в 1954 г. рассказывала автору этой книги об одном примечательном эпизоде. Мария Павловна вспоминала, как однажды в годы жизни на Садовой-Кудринской она была где-то в гостях и вернулась домой раньше, чем предполагала. Войдя в гостиную, она увидела поразившую ее картину. Антон Павлович, не игравший ни на каком музыкальном инструменте, в полном одиночестве сидел за пианино и одним пальцем подбирал какую-то, видимо полюбившуюся ему, мелодию. Мария Павловна узнала ее — это была мелодия из симфонии Чайковского. Какой именно, Мария Павловна тогда, в 1954 г., не могла вспомнить. Ведь сестре писателя шел девяносто первый год!
Конечно, было чрезвычайно интересно узнать, какая именно симфония Чайковского привлекла такое исключительное внимание Чехова. Но ни в каком другом из известных нам источников этот эпизод не был зафиксирован. Можно было только попытаться найти какие-либо сведения об этом в архиве М.П. Чеховой, поступившем после ее смерти в рукописный отдел Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина. В комментариях М.П. Чеховой к предполагавшемуся в 1930-х годах изданию писем Чехова удалось обнаружить запись: «А.П. Чехов чрезвычайно любил музыку Чайковского и, не умея играть на рояли, все же, хотя одним пальцем, постоянно наигрывал Пятую симфонию Чайковского»21.
Тогда память М.П. Чеховой, естественно, была более острой. Вот почему Мария Павловна в 1930-х годах смогла точно назвать симфонию Чайковского, которую так полюбил Чехов. Но обращает на себя внимание, что эпизод, который в позднейших воспоминаниях Марии Павловны предстает как единичный факт, в этой записи получает значение многократного («постоянно наигрывал»). И здесь, очевидно, нет никакого противоречия. Позднее, когда память Марии Павловны ослабела, она сохранила только первый, особенно поразивший ее эпизод. Значительно более ранние воспоминания донесли до нас полностью все, касающееся наигрывания Чеховым Пятой симфонии Чайковского.
Воспоминания М.П. Чеховой говорят об особенном внимании Антона Павловича к Пятой симфонии. Характерно, что Чехов оценил это гениальное творение в то время, когда оно еще не получило достойного признания современников.
«За исключением Танеева, упорно стоящего на том, что Пятая симфония — лучшее мое сочинение, все честные и искренние доброжелатели мои невысокого мнения о ней», — писал Чайковский после первых исполнений симфонии. Пятая симфония дважды исполнялась в Петербурге и Москве. И Петр Ильич не чувствовал ее полного признания аудиторией. Только после смерти композитора Пятая симфония, особенно в исполнении прославленного дирижера А. Никиша, была воспринята как одно из наиболее совершенных произведений Чайковского, да и вообще всей послебетховенской симфонической музыки.
Примечания
1. Центральным государственный архив литературы и искусства.
2. Рукописный отдел Дома-музея П.И. Чайковского в Клину.
3. Там же.
4. Там же.
5. Чайковский М.И. Письмо к П.И. Чайковскому, 3 февраля 1889 г. Рукописный отдел Дома-музея П.И. Чайковского в Клину.
6. Там же.
7. Чайковский М.И. Письмо к П.И. Чайковскому, 8 февраля 1889 г. Рукописный отдел Дома-музея П.И. Чайковского в Клину.
8. Чехова М.П. Письмо к И.Р. Эйгесу, 19 июня 1951 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
9. Шаврова-Юст Е.М. В стране минувшего. Воспоминания и встречи за 40 лет. Центральный государственный архив литературы и искусства.
10. Центральный государственный архив литературы и искусства.
11. Большой оперы (франц.).
12. Дроздова М.Т. Чехов в Мелихове. Рукописный отдел Государственного литературного музея.
13. Чехов М.П. Письмо к Г.М. Чехову, 18 октября 1889 г. Рукописный отдел Государственного литературного музея.
14. Чайковский П.И. Письмо к А.П. Чехову, 14 октября 1889 г. Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина.
15. Из воспоминаний М.П. Чеховой, записанных автором книги.
16. Чайковский П.И. Письмо к А.П. Чехову, 20 октября 1889 г. Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина.
17. Чехова М.П. Письмо к И.Р. Эйгесу, 11 декабря 1949 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
18. Римский-Корсаков М.Н. Запись о П.И. Чайковском. Воспоминания. Архив Ленинградского института театра, музыки и кино.
19. Чехова М.П. Письмо к И.Р. Эйгесу, 11 декабря 1949 г. Центральный государственный архив литературы и искусства.
20. Центральный государственный архив литературы и искусства.
21. Рукописный отдел Государственной библиотеки СССР имени В.И. Ленина.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |