Английский писатель Хью Уолпол (1884—1941), потомок прославленного Горация Уолпола (1717—1797), автора первого готического романа («Замок Отранто»), родился 13 марта 1884 года в Окленде, Новая Зеландия, где его отец, впоследствии ставший епископом Эдинбургским, служил каноником собора. С пяти лет Хью Уолпол воспитывался в Англии, в графстве Корнуолл, образование получил в Кентерберийской королевской школе и в Оксфордском университете. После окончания учебы некоторое время был священнослужителем, потом преподавателем, но предпочел литературную карьеру. Уолпол переселился в Лондон и стал писать книжные обзоры для «Ивнинг стандарт». В 1913 году вышел его роман «Стойкость». В его биографии немалую часть занимает Россия: в 1914—1917 гг., в годы Первой мировой войны, Уолпол находился в России, где работал в «Красном Кресте». За героизм при спасении раненых был награжден российским орденом Святого Георгия. Российская тема — главная в его лучшем романе «Темный лес» (1916), а в романе «Тайный город» (1919) нашли отражение события Февральской революции 1917 года. В 1923 году Уолпол познакомился с Гитлером и потом очень сожалел, что не отравил будущего фюрера. — Ред.
I
Ослепленный роскошным дягилевским балетом, игрой Шаляпина, живописными грибами, метелями и иконами, описанными Стивеном Грэхемом, и золотом ширм в «Гамлете» Московского Художественного театра, поставленном Гордоном Крэгом, приезжающий в Россию англичанин небеспричинно ожидает, что русский театр окажется более чем блистателен.
Лично я не могу сказать, каков сейчас русский театр, ибо видел его лишь в годы войны. Я был взволнован, разочарован и скучал; в общем, я обнаружил, что для меня в нем слишком много Островского и слишком мало новизны; что Московский Художественный театр восхитителен и воздействует еще сильнее, чем прежде; что в России очень мало современных драматургов, которые вызывали бы безусловный интерес. На самом же деле всё просто: мы в Англии всегда готовы превозносить любой зарубежный театр в сравнении с собственным театром, но даже если на сегодняшний день мы не можем показать нашим иностранным гостям ничего лучшего, чем талант Джорджа Роуби, меланхоличная ирония мисс Ли Уайт или утонченная пародия Нельсона Киса, то уж за них-то нам точно нет нужды краснеть.
И тем не менее, в сегодняшнем русском театре есть то, что входит в число лучших произведений искусства, которые может предложить нам современность, и в первую очередь это постановки чеховских пьес «Вишневый сад» и «Три сестры» на сцене Московского Художественного театра. Подобная высокая оценка этих спектаклей — общее место театральной критики, и я бы не подчеркивал его, если бы не следующий факт: именно в подобных пьесах русские театры — не только Московский Художественный, но и маленькие театры Петрограда, Киева или Одессы — находят материал, необходимый для их особенного, неповторимого гения. Посмотрите «Синюю птицу» Метерлинка или «Сверчка на печи» на сцене Московского Художественного театра, и вас поразит та крайне восторженная оценка, которую они получили. А теперь посмотрите на игру Книппер и Станиславского в третьем акте «Трех сестер» или на Москвина в начале второго акта «Вишневого сада», и вам станет ясно, что перед вами искусство столь высокое, столь отличное от искусства любой другой страны и любого другого периода, что его даже не с чем сравнить, чтобы оценить по достоинству.
Судя по всему, природа гениальности русского актера кроется именно в степени ироничности, патетичности, неспешности драматургии, подобной этим двум пьесам Чехова. Я прекрасно понимаю, что моего кратковременного пребывания в России мало для глубокого понимания русского театра, и мой взгляд — это взгляд чужестранца, едва подошедшего к въездным воротам; и тем не менее, постоянное появление в русских пьесах одного и того же персонажа, неизменная выразительность и симпатия, с которой этот персонаж изображается, наводит меня на мысль, что это и есть настоящий русский драматургический гений-дух. Он далеко не блистателен, в нем нет ни живости, ни ярких красок, как в творениях Л. Бакста; он не танцует под музыку Стравинского, не обладает душевной широтой Дмитрия Карамазова, Протасова или Николая Ставрогина, — он просто Епиходов из «Вишневого сада», тот Епиходов, которого являет нам Москвин, один из величайших русских актеров; Епиходов — простодушный дурачок, находящийся в плену беспокойной путаницы собственных мыслей, стремлений, мечтаний и разочарований.
II
Все, кто видели в Лондоне «Вишневый сад» в постановке Театрального Общества, наверняка запомнили, как смутил зрителей образ Епиходова. Этот герой был не более чем балаганно-фарсовым персонажем, и даже такой доброжелательный критик, как Джордж Кэлдерон, счел его таковым.
Он ломает бильярдный кий, над ним откровенно издевается лакей, вместо гвоздя он ударяет молотком по пальцу, — во всех этих сценах он шут гороховый, который пытается подшутить над другими, но сам же и страдает от своих шуток. И в этом он весь!.. Что делает Епиходов в доме такой здравомыслящей женщины, как Раневская, — это лишь одна из неразрешимых загадок, которые загадывает нам Театральное Общество. «Загадочная страна Россия», — перешептывались зрители, выходя из зала, и в глазах у них застыл страх: вот так вот попадешь в русское поместье и окажешься во власти ухмыляющегося и вечно что-то бормочущего сумасшедшего. Бедный Епиходов! Со дня спектакля призрак его и по сей день где-то бродит, вздыхая при воспоминании о той игре в кошки-мышки и о том, как превратился в жалкую пародию на глазах у лондонского зрителя. «Вечно надо мной все издеваются, — возможно, утешает он себя. — И всегда мне не везет. Ничего другого я и не жду. Судьба такая».
В пьесе он говорит Дуняше: «Собственно говоря, не касаясь других предметов, я должен выразиться о себе, между прочим, что судьба относится ко мне без сожаления, как буря к небольшому кораблю».
Теперь я не могу воспринимать Епиходова иначе, чем его образ создал Москвин. Конечно, у него есть и другие формы существования, и душа его принадлежит ему одному, вот и бродит он, свободный от интерпретаций и даже от своего великого создателя, где-нибудь на Елисейских полях, мучается от приступов смущения, порожденных его борьбой с собственной участью, неопрятный, растрепанный, но не побежденный, — да, ему свойственна независимость и именно Москвину раскрыл он шепотом свои секреты.
Разве может тот, кто это видел, забыть первое появление Епиходова на сцене — с букетиком, в скрипящих сапогах, в коротком сюртуке и с горящими выпученными глазами? Он с самого начала таков, что должен вызывать у зрителя смех, но Москвин в этой первой сцене поднимает своего героя до уровня трагического величия. Роняя букетик, он бросает на презирающую его горничную взгляд, полный безнадежного призыва понять, что он не так глуп, как кажется. «Ну, вот опять, — говорят нам его глаза, — разве это не судьба? Я ж весь день изо всех сил готовился. Помылся, сапоги начистил, привел себя в порядок, а тут этот букет все испортил. Я хочу, чтобы она полюбила меня, увидела таким, каков я есть... Лучше б мне не думать о том, что другие люди думают обо мне». Сразу видно, что с горничной ему «не светит». Она может пококетничать с ним, если рядом нет более подходящего объекта, но потом будет еще больше над ним потешаться. У Епиходова та же трагедия, что и у Мальволио, но у Мальволио есть утешение — его чувство собственного достоинства. Мальволио тщеславен, он знает, к чему стремится, да и соперник у него довольно жалкий. Невозможно представить себе, чтобы Мальволио спрашивал сэра Тоби, чем лучше смазать скрипящие сапоги. А Епиходов спрашивает и тут же получает щелчок по носу. «Отстань. Надоел», — говорит Лопахин, богатый купец, которому вишневый сад сам плывет в руки.
Епиходов качает головой: «Каждый день случается со мной какое-нибудь несчастье. И я не ропщу, привык и даже улыбаюсь».
Несмотря ни на что он играет героическую партию. Против него — сама жизнь, но человек творец своей судьбы, и в один прекрасный день всё должно измениться к лучшему; а пока он терпит и не ропщет.
Трагедия Епиходова достигает наивысшего накала во время танцев, когда наконец сообщается о продаже вишневого сада. Москвин показывает, как его герой жмется по углам, с завистью наблюдая за танцующими. Время от времени он решается выйти вперед и принять участие в празднике, но тут же отступает обратно, опасаясь, что судьба опять сыграет с ним очередную злую шутку. Когда перед ним возникает ослепительная горничная Дуняша, он бросается к ней, но лишь для того, чтобы хранить молчание, когда ему дается возможность говорить. В конце концов он произносит, запинаясь: «Вы, Авдотья Федоровна, не желаете меня видеть... как будто я какое насекомое». Дуняша, у которой в разгаре роман (вернее, она думает, что у нее роман) с парижским лакеем, пудрит носик. На самом деле она — никчемная безмозглая кукла. Отталкивает она его довольно безжалостно.
Он пятится от нее прочь, и именно в этот момент наступает пик его трагедии. Дуняша отвергла его, и теперь ему грозит жестокая месть Вари, приемной дочери хозяйки. Варя злится на него за то, что он ведет себя здесь как гость. «Только и знаешь, что ходишь с места на место, а делом не занимаешься».
Над Епиходовым разверзлись небеса; его отважная терпимость по отношению к несправедливой, непонимающей его судьбе терпит крах. Дуняша отвергла его из-за глупого, пустоголового лакея. Эта женщина сказала ему «ходишь с места на место». «С места на место»! Боже милостивый! Неужели все эти люди не понимают, с какими великими идеями ему приходится бороться? Неужели они не могут отвлечься от дурацких сапог, короткого сюртучишки, неуклюжести — и разглядеть «суть его души»?
Дрожа от праведного гнева, он выпаливает: «Работаю ли я, хожу ли, кушаю ли, играю ли на бильярде, про то могут рассуждать только люди понимающие и старшие».
«Понимающие» люди... Вся глубина трагедии его жизни скрыта в этих словах. Он попал не в тот мир. Может быть, и есть на свете место, где его поймут, некая планета esprits superieurs1, которые судят о человеке не по одёжке.
Но пока он «дух изгнанья» и абсолютно одинок. В последнем акте Епиходов молчит, помогая с отъездом хозяйской семьи. Он сминает шляпную коробку, ломает гвозди ударом молотка, над ним снова издевается парижский лакей, называя его «двадцать два несчастья», но свою независимость он сберег.
III
Я уже говорил, что фигура Епиходова продолжает существовать в русском театре. В последний раз я видел ее пару недель назад. Рядом с домом, где я квартирую в Петрограде, есть небольшой кинотеатрик. Поскольку место здесь тихое и торговля идет вяло, хозяину кинотеатрика приходится привлекать сюда публику. В фойе у него каждый вечер играет неблагозвучный оркестр, витрины увешаны плакатами фильмов ужасов, а в перерывах между сеансами выступает небольшой мюзик-холл — два карлика, певец с песнями на злобу дня, толстая женщина и ее худющий супруг, — и всё это за сущие копейки. В маленьком зале душно и затхло; слышно, как публика лузгает семечки. Всё время кто-то обнимается и громко целуется. Во время сеанса двери на улицу открыты, и видно голубоватое свечение белой ночи, мощеную улицу, зеленые деревца, блестящую гладь канала и стоящие на приколе баржи, выкрашенные в светлые тона.
Именно там я и заметил Епиходова в прошлый раз. Он поднялся на узенькую поскрипывающую сцену, одетый в невообразимый вечерний костюм, — глаза горят, ботинки скрипят, волосы дыбом. Он сказал, что будет читать нам стихи Бальмонта — крайне странный выбор для такого места. И начал — со всем пылом своей щедрой души. Он забывал слова, останавливался, беспомощно озирался по сторонам, заикался, начинал сначала и опять запинался.
Публика собралась доброжелательная, не язвительная и враждебная, как в Англии. Зрители пытались помочь, терпеливо и даже с симпатией ждали продолжения. Он еще раз попытался сразиться со своей всевластной судьбой, потерпел поражение и ретировался к огромному нашему облегчению. Но прежде чем он исчез, я встретился взглядом с его глазами — глазами Епиходова. В них пылал огонь недоуменного, почти королевского бессилия.
Перевод с английского Марии Ворсановой
Примечания
Перевод публикации: Hugh Walpole. Epikhodov: a note on a Russian character. In: The soul of Russia. Macmillan and Co, limited. London, 1916. P. 34—39.
1. Высших умов (фр.).
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |