Собеседники

Более счастливая судьба оказалась у другой книги Чехова, вышедшей чуть ранее «Невинных речей», в том же 1887 г. О ней заговорили задолго до ее выхода в свет. «Мне сказывали, что книжка Ваша будет блистательной, — писал Чехову А.Н. Плещеев, — что не успевают наготовлять экземпляров»¹. Дружески относящийся к писателю Плещеев высказывал в данном случае не столько свое мнение, сколько мнение лиц, близко стоящих к издателю книги. Да и названием своим — «В сумерках» — она заметно отличалась от предшествующих сборников писателя. (Узнав впоследствии, что под таким же названием в конце 60-х гг. в Петербурге вышел сборник стихотворений Дм. Минаева, Чехов был весьма огорчен.)² Сам автор в письме к брату так раскрывал суть этого образа: ««В сумерках» — тут аллегория: жизнь — сумрак, и читатель, купивший книгу, должен читать ее в сумерках, отдыхая от душевных забот» (2, 90). Критика иначе попыталась истолковать название сборника: «В сумерках задуманы автором его рассказы, но написаны они при ярком солнечном свете, ибо полны красок, образности, картинности, жизни и теплоты»³.

Издателем книжки был владелец и редактор газеты «Новое время» Алексей Сергеевич Суворин. Тот самый Суворин, которому Чехов впоследствии предлагал написать рассказ о некоем молодом человеке, выдавливающем «из себя по каплям раба» и почувствовавшем «в одно прекрасное утро», что «в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая» (3, 133). Именно Суворину выпала честь издать книгу, принесшую Чехову всероссийскую известность.

Судьба переданной писателем рукописи весьма подробно изложена Александром Павловичем Чеховым: «Книга твоя, — писал он брату, — имеет длинную историю, и вот эта история: материал поступил в типографию, и набор первых листов пошел энергично до 6-го листа. Потом был промежуток. Суворин забыл о ней (не твоя одна у него). Тут самоубийство сына^* и его отъезд, а с отъездом все пошло спустя рукава, и летнее затишье. Я по возможности напоминал, но тут посадили в заточение Федорова»^** и в самой редакции настала неурядица. Коломнину было только впору руководить редакцией^***. Сгинь твоя книжица — он бы ухом не пошевельнул. В середине лета приехал из-за границы брат его П.П. Коломнин (собственно управляющий типографией) и долго кормил меня завтраками. Наконец мне сказали, что без Суворина книжка едва ли выпустится, так как никто не знает, на каких условиях она печатается. Словом, было какое-то междоусобие в самом внутреннем механизме. Наконец Суворину послали в его тульскую резиденцию обертку (т. е. обложку. — Е.Д.) твоей книги для назначения цены, и дело затянулось. Никто ничего не знал. Объявление о выходе в свет появилось в «Новом времени», как deus ex machine^****, но книги твоей в магазине не было три дня после этого объявления»⁴.

Сборник вызвал ряд рецензий, неоднозначных, но в целом весьма благожелательных. Оценку критики наиболее точно обобщил известный правовед и публицист К.К. Арсеньев. Имея в виду автора «В сумерках», он писал: «Его талант не подлежит в наших глазах никакому сомнению»⁵. Различие заключалось лишь в том, что одни критики, подобно Л.Е. Оболенскому, пристрастно отнесясь к «Пестрым рассказам», на сей раз взяли на себя смелость утверждать, что «Чехов является не только психологом и точным наблюдателем, но и настоящим художником»⁶. Другие, подобно анонимному рецензенту «Русской мысли», не видя в новом сборнике движения вперед, все же соглашались с тем, что он «не пошел и назад — не начал еще Исписываться и повторяться», и даже в слабых, по их мнению, произведениях сборника увидели «теплое чувство, любовь к человеку», и это свойство чеховских произведений привлекло к автору всеобщие симпатии⁷.

Счел своим долгом высказаться о книге Чехова (правда, анонимно) Н.К. Михайловский. Отмечая, что талант Чехова «своеобразен и симпатичен», он вместе с тем утверждал, что «до сих пор достаточно выяснилась только одна сторона этого своеобразного и симпатичного таланта, сторона, для которой сам автор подсказывает характеристику заглавием своего нового сборника, — сумеречное творчество. Именно сумеречное, и, значит, пожалуй, полутворчество, г. Чехов только завязывает узлы и никогда их не развязывает», поэтому и требовал от автора определенности в общественной позиции⁸.

Требование «развязывания» узлов вызвало ответную статью ведущего публициста «Нового времени» В. Буренина. Уверяя читателя, что Чехова заметили и начали о нем говорить только с тех пор, как его рассказы появились на страницах этой газеты, он утверждал, что демократическая критика не в состоянии в полной мере воспринять творчество писателя: «Произведения Чехова вообще чужды всяких приходско-журнальных тенденций и в большинстве обнаруживают вполне свободное отношение автора к делу искусства, в большинстве руководствуются только одним направлением: тем, какого требует художественная правда и художественное созерцание и наблюдение действительности»⁹.

Отдавая должное наблюдательности Буренина, нельзя не отметить, что его «защита» сборника Чехова оказалась не более чем предлогом для занявшей большую часть статьи полемики с демократической и либеральной прессой. Любопытно и другое: защищая Чехова как «своего» автора, он готов был признать, что некоторые его рассказы «без всякого преувеличения могут стать наряду с лучшими рассказами «Записок охотника»». «Чехова смело можно окрестить русским Брет Гартом», — писал он в заключение, видимо, полагая, что последним сравнением поднял писателя на недосягаемую высоту. Но не пройдет и десяти лет, изменятся обстоятельства, и тот же Буренин будет утверждать совершенно противоположное: что Чехова рискованно включить даже в свиту Тургенева. Впрочем, подробнее об этом будет сказано несколько ниже. В данном случае следует лишь поинтересоваться, насколько правомерно его утверждение о том, что сотрудничество в «Новом времени» ознаменовало в творчестве Чехова определенный этап.

По мнению советских исследователей, подобное суждение далеко от истины. «Может показаться, — отмечал А.П. Чудаков, — (а критикам долго так и казалось), что в «нововременских» рассказах произошла внезапная перемена тематики, тона, стиля. Было иначе. Чехов никогда не был юмористом по преимуществу»¹⁰.

Рассеянные ранее по различным «тонким» журнальчикам, к тому же публикуемые под многочисленными псевдонимами, произведения Чехова не воспринимались современной ему публикой с той остротой, как это вдруг случилось, когда они появились на страницах столичных газет («Петербургская газета», «Новое время»). К тому же внимание к имени Чехова привлекли и «Пестрые рассказы», получившие достаточно широкий отклик в прессе. Именно с выходом в столице его книги ранее ничем не связанные между собой произведения стали ассоциироваться у читателя с определенным автором. Раскрывалась какая-то ранее неясная связь между ними. При этом новая трибуна (издательство А.С. Суворина) не связывала Чехова ни с определенной тематикой (как это было, например, в случае с журналом «Осколки»), ни объемом произведений (как это случилось в «Петербургской газете»). Писатель получил возможность не торопиться и публиковать те произведения, которые ему хотелось, и в том виде, в каком он считал нужным. Ему, наконец, представилась возможность раскрыть все грани своего таланта. «В Петербурге я теперь самый модный писатель. Это видно из газет и журналов, которые в конце 1886 года занимались мной, трепали на все лады мое имя и превозносили меня паче заслуг», — писал Чехов брату Михаилу Павловичу (2, 16).

«Открытие» Чехова оказалось столь значительным событием в литературной жизни страны, что Императорская Академия наук в 1888 г. присудила писателю за сборник «В сумерках» половинную Пушкинскую премию. Представляя Чехова к награде, академик А.Ф. Бычков счел необходимым отметить и прежние заслуги писателя: «Несколько лет тому назад начали появляться в разных ежедневных газетах небольшие рассказы г. Чехова, предметом для которых служили Явления обыденной жизни. Эти рассказы, несмотря на то, что наскоро читались и быстро были забываемы, тем не менее обнаруживали в авторе и наблюдательность, и умение живо и естественно передавать подмеченное, почти исключительно, впрочем, с целью вызвать улыбку в читателе. В 1886 г. вышли в свет его «Пестрые рассказы». <...> С этого времени критики начали усматривать в г. Чехове большой талант».

Проявление этого таланта Бычков увидел и в новом сборнике. Его мнение было поддержано специальной комиссией, которая нашла, что «рассказы г. Чехова хотя и не вполне удовлетворяют требованиям художественной критики, представляют однако же выдающееся явление в нашей современной беллетристической литературе, позволяющее надеяться, что автор в дальнейшем развитии своего таланта сумеет избежать отмеченных в его труде слабых сторон»¹¹.

Инициатива награждения писателя Пушкинской премией исходила от Д.В. Григоровича и издателя сборника А.С. Суворина. Среди писательской братии решение Академии наук не встретило, однако, всеобщей поддержки. Сообщая Чехову о своей встрече с Сувориным, Плещеев приводил его слова о том, что эта награда в литературной среде «возбуждает большую ревность»¹².

Всегда и во всем отстаивавший идею внутренней свободы, Чехов остался верен себе и в своих отношениях с Алексеем Сергеевичем Сувориным, длившихся почти два десятка лет.

В феврале 1886 г., когда Чехов впервые напечатался на страницах «Нового времени», владельцу газеты перевалило за пятьдесят, а писателю исполнилось двадцать шесть. Впоследствии один из современников заметил по этому поводу, что «Чехов и Суворин были разделены целой четвертью века и были людьми разных поколений»¹³.

Чехов ясно представлял, что такое «Новое время» и кто такой Суворин. Еще в мае 1881 г. в письме к своему гимназическому товарищу Соломону Крамареву он упоминал в одном ряду елисаветградские погромы, юдофоба Ипполита Лютостанского и сотрудников «Нового времени» (1, 39). А напечатав свой рассказ на страницах этой газеты, не без иронии, но вместе с тем и с известной тревогой вопрошал Билибина: «Надо полагать, после дебюта в «Нов<ом> времени» меня едва ли пустят теперь во что-нибудь толстое... Как Вы думаете? Или я ошибаюсь?» (1, 204). Однако, делясь с братом Александром впечатлениями о поездке в Петербург в декабре 1885 г., не без гордости писал, что «был поражен приемом», который ему оказали Суворин, Буренин, Григорович, — «все это приглашало, воспевало...» (1, 177).

Сомнительно, что в свой первый приезд в Петербург Чехов побывал у Суворина. Ведь когда тот решился пригласить Чехова сотрудничать в «Новом времени», выяснилось, что никто из его окружения не знает адреса писателя, а в «Петербургской газете» отказались его сообщить. Поэтому Суворину пришлось обратиться за содействием к своему московскому корреспонденту — А.Д. Курепину¹⁴. Скорее всего прием по случаю приезда Чехова устроил не кто иной, как редактор «Осколков» Н.А. Лейкин, в чьем доме он и остановился. Вероятно, Лейкин, которого не очень-то жаловал литературный Петербург, решил воспользоваться случаем, чтобы собрать у себя таких нужных и влиятельных людей, как Суворин, Григорович, Буренин, Худеков и пр.

Первым обратил внимание Суворина на помещенный в «Петербургской газете» рассказ Антоши Чехонте «Егерь» Д.В. Григорович. Существуют и другие версии, но эта предпочтительнее¹⁵. Не исключено, что Суворин, заинтересовавшись молодым писателем, ознакомился и с другими его рассказами. Поэтому он охотно откликнулся на приглашение Лейкина. Но это все предположения. Несомненно лишь, что Суворин гораздо лучше других сумел оценить писателя, не фигурально, а в прямом смысле этого слова, установив ему гонорар 12 коп. за строку, в то время как Худеков платил 7 коп., а Лейкин — 8 коп. Впрочем, «признанным» авторам, таким, как, например, Атава (С.Н. Терпигорев), Суворин платил и 20 коп. за строку. Чехов имел все основания писать брату в октябре 1887 г.: «...пока я не выдохся, было бы не грешно получать по-людски...» (2, 128). Но не меркантильные расчеты сблизили его с Сувориным. С этим согласны все исследователи, касавшиеся перипетий их знакомства. «Когда в капризе истории соприкасаются два такие большие таланта, два таких сложных человека, как Чехов и Суворин, тут можно и нужно воздержаться от элементарных решений по четырем правилам арифметики», — писал известный критик и журналист А.А. Измайлов¹⁶.

Во взаимоотношениях Чехова и Суворина Измайлов отмечал «подлинные элементы дружбы». При этом он, правда, соглашался с мнением А.В. Амфитеатрова, что Суворин «видел Чехова лишь настолько, насколько тот позволял проникать в себя»¹⁷. Одновременно он высказывал мысль о закономерности и даже неминуемости последовавшего вскоре охлаждения. Дело Дрейфуса было лишь поводом. Их расхождения носили идейный характер, а инициатива разрыва исходила от Чехова. Иной точки зрения придерживался другой современник — Д.С. Мережковский, считавший, что «Суворин и Чехов — соединение противоестественное», что талант Чехова был загублен «Новым временем»¹⁸.

В надгробном слове В.М. Дорошевич утверждал, что «Суворин очень любил Чехова, и Чехов очень любил Суворина. Он не любил «Нового времени», но «старика» Суворина любил глубоко и сильно. <...> Много грехов на журнальной совести у А.С. Суворина. Но многое простится ему за одно: он дал возможность стать на ноги А.П. Чехову. Чеховым Россия обязана Суворину. Не пригласи его «Новое время», Чехов в силу нужды сгиб бы в юмористических изданиях и мелких газетах»¹⁹. Этот панегирик остроумно высмеял Амфитеатров, не без основания заметив: «Для того чтобы вырос орел, нужен орленок, а раз есть орленок, то он и в индюшатнике вырастет в орла. Нет никакого сомнения, что и без Суворина Чехов вырос бы в громадную литературную величину»²⁰. Тем не менее это основательное высказывание не повлияло на «нововременцев», уверявших мир, что именно Суворин и его газета выпестовали Чехова, «создали и дали ему возможность развернуть в полном блеске его крупный талант»²¹. Стремясь присвоить себе незаслуженную честь, историографы «Нового времени» забывали, что еще при жизни писателя сами как бы исключили Чехова из своих рядов. В феврале 1900 г., когда праздновалось двадцатипятилетие «Нового времени», в юбилейном номере газеты (№ 8982) были помешены фотографии всех лиц, активно печатавшихся на ее страницах, но среди них не оказалось двух портретов: Чехова и Амфитеатрова, перешедшего в конкурирующую с «Новым временем» «Россию».

Более сложен вопрос о личной близости Суворина и Чехова. О «совершенной исключительности», «нежной любви» Суворина к Чехову писал В.В. Розанов²². О том, что «Суворин не выносил, чтобы о Чехове говорили дурно», — свидетельствовал и Амфитеатров²³. Но тогда почему он разрешал нечто подобное некоторым членам своего семейства, явно не разделявшим мнение его главы? Когда в начале 90-х гг. сын Суворина Алексей Алексеевич писал отцу весьма язвительно и грубо о Чехове, то ни громов, ни молний не последовало²⁴. Столь же терпимо относился Суворин и к буренинским выпадам против Чехова в собственной газете. Трудно полагать, что, находясь в эмиграции, Амфитеатров не читал «Нового времени». Скорее другое — он пренебрег известными ему фактами.

Амфитеатров в равной степени не соглашался с теми, кто говорил, что «Суворин создал Чехова», так и с утверждением, что он его погубил. Он призывал оставить «Чехову чеховское, а Суворину — суворинское» и не быть «несправедливым ни к тому, ни к другому. Ни Суворин не был бесом-соблазнителем, ни Чехов — наивно соблазненным ангелом»²⁵.

В советское время ряд исследователей пытались дать свое толкование этой проблеме. Наиболее подробно и аргументированно она была рассмотрена в монографии Ю.В. Соболева. Его точку зрения интерпретировали с различными нюансами многие авторы²⁶. По мнению Соболева, Чехов, декларируя в 80-е гг. свою «беспартийность», на самом деле внутренне был близок позиции «Нового времени». Суворин импонировал ему не только как редактор влиятельной газеты, но и как крупный литератор, державший его в «плену своей личной обаятельности». В первые годы знакомства Чехов видел в Суворине лишь человека, посильно служащего родной литературе. Восхищаясь его талантами и деловой ловкостью, он стремился увлечь родных и близких. Когда Суворин, пренебрегая всеми правилами деловой порядочности, чуть не сорвал издание Собрания сочинений Пушкина, предпринятое Литературным фондом (кстати, в интересах всей пишущей братии), — ради собственного, то Чехов, восхищенный его ловкостью («Весь Пушкин за два рубля»), писал дяде Митрофану Егоровичу, что «такие дела может обделывать только такой великий человек и умница, как Суворин, который для литературы ничего не жалеет. У него пять книжных магазинов, одна газета, один журнал, громадная издательская фирма, миллионное состояние — и все это нажито самым честным, симпатичным трудом» (2, 17). Примерно в тех же словах он пытался защитить и обелить Суворина в письмах к брату Александру (2, 32). Он был искренне убежден в справедливости своей позиции и поэтому возражал Н.К. Михайловскому, считавшему, что в «общем котле» «Нового времени» его рассказы «не индифферентны», а «прямо служат злу»²⁷. Неудивительно, что мнение Михайловского разделял и Короленко, записавший в своем дневнике, что «общество сувориных и нововременцев принесло Чехову много вреда»²⁸. По мнению же самого Чехова, его сотрудничество в этой газете не только нейтрализовало зло, но создавало возможность для изменения ее направления. «Будь в редакции два-три свежих человечка, умеющих громко называть чепуху чепухой, г. Эльпе не дерзнул бы уничтожать Дарвина, а Буренин долбить Надсона» (2, 116). Он всячески пытался обелить Суворина в глазах общественного мнения и искренне полагал, что того следует спасать от «нововременцев».

Современные исследователи (в частности, Г.П. Бердников) считают, что Михайловский был прав, обращая внимание Чехова на отрицательные последствия его сотрудничества в суворинской газете²⁹. Видимо, и сам писатель внутренне соглашался с такого рода упреками. Во всяком случае, у Суворина были какие-то основания утверждать, что «губить Чехова стал именно Михайловский»³⁰.

Ю.В. Соболев первый попытался объяснить связи Чехова с Сувориным двойственностью и сложностью натуры последнего (так ярко отразившихся на страницах его «Дневника»). Только время, по его мнению, могло снять пелену с глаз писателя. По прошествии пяти лет Чехов писал брату Александру: «...сотрудничество в «Нов<ом> вр<емени>»... не принесло мне как литератору ничего, кроме зла» (4, 288). Но даже и тогда, когда Чехов полностью осознал сложность своего положения, он не разорвал отношения с Сувориным не только из-за своей привязанности к нему, но и потому, что все еще считал «Новое время» «немалой прессой». По мнению Соболева, затянувшееся сотрудничество принесло Чехову много вреда. «Оно на несколько лет затормозило его борьбу с внутренним рабом, наложило отпечаток на его политические взгляды, отразилось на его этике, нашло свой отклик в его суждениях об общественных явлениях»³¹. Как ни суровы эти слова, в них немалая доля истины. Соболев полагал, что дело Дрейфуса сыграло в жизни Чехова «решающую роль»: благодаря ему он окончательно и навсегда порвал с «Новым временем», тогда же порвались и последние нити, связывающие его с Сувориным.

В документальной повести, посвященной жизни Чехова, Л. Малюгин попытался привлечь к решению этого вопроса более широкий круг источников, несколько иначе их истолковать³². По его мнению, долголетняя связь Чехова с Сувориным объяснялась в первую очередь исключительно добрым отношением к нему старого издателя, остававшимся неизменным до конца жизни. Однако это утверждение не совсем точно. Не говоря уже о «нововременцах», ревниво относившихся к занятому писателем положению в газете, и сам ее хозяин жаловался Лейкину в конце ноября 1886 г., что Чехов начал длинно писать для «Нового времени»³³. Не случайно же «Степь», «Огни», «Скучную историю», «Палату № 6» он опубликовал в «Северном вестнике» и «Русской мысли».

Весьма вольно толкуя факты биографии Суворина, Малюгин видит в редакторе «Нового времени» чуть ли не скрытого фрондера. Он полагает, что «в разговорах с Чеховым (в них, правда, политики было меньше всего) Суворин делился с ним не симпатиями, а антипатиями к царизму». (Основанием для такого заключения могли послужить слова И.Н. Альтшуллера, что Суворин в переписке с Чеховым бывал часто не Сувориным «Нового времени»³⁴, а возможно, — известная фраза из дневника В.Г. Короленко: «Чехов рассказывал мне, что Суворин иногда рвал на себе волосы, читая собственную газету»³⁵.) Эту точку зрения в какой-то мере разделяют и другие советские исследователи. Во всяком случае, она нашла отражение в таком авторитетном издании, как последнее полное собрание сочинений писателя. Имея в виду упомянутые выше высказывания современников и другие, подобные им примеры, редакция посчитала возможным отметить, что пропавшие письма Суворина к писателю, «помимо их общественного интереса, вероятно, пролили бы свет на некоторые факты творческой биографии Чехова, на непонятные многим отношения его с Сувориным. Эти письма и беседы с ним, очевидно, и были причиной того, что Чехов так долго отделял Суворина от его газеты «Новое время»» (1, 307).

«Дневник» Суворина содержит немало уничижающих высказываний по адресу власть предержащих. Но он же свидетельствует и об органической боязни Суворина всяких, тем более революционных, преобразований. Вряд ли в своих беседах с Чеховым и письмах к нему он шел дальше того, о чем посчитал нужным сообщить потомкам. А если предположить, что шел, то тогда еще резче обозначилось бы двуличие Суворина, поскольку в его публицистических высказываниях этого периода особенно остро проявлялись охранительные тенденции. Суворинская критика системы проводилась с позиции ее защиты. Он, как никто другой, знал всю подноготную власти, имея широчайшую информацию о положении в стране, и потому в частных беседах мог объективно оценить имевшиеся в его распоряжении сведения.

Затушевывая всякого рода идейные или литературные разногласия с Чеховым, Суворин после смерти писателя рисовал чуть ли не идиллическую картину их многолетнего знакомства. По его словам, писатель никогда не осуждал политическую программу «Нового времени». Не сходились они лишь в одном вопросе: Чехов «сердито спорил со мною об евреях и о Дрейфусе и еще об одном человеке, очень близком к «Новому времени»» (судя по контексту, речь, вероятно, идет об И.Я. Павловском, парижском корреспонденте газеты).

Хотя эти строки взяты из письма, адресованного автору статьи, панегирически рисующей взаимоотношения Чехова и Суворина, они отнюдь не носят частного характера. Адресат письма — В.М. Дорошевич, руководитель крупнейшей русской газеты — олицетворял для Суворина либеральные круги. Отсюда и попытка представить себя человеком прогрессивных взглядов, который «больше написал либерального, чем консервативного, да и когда писал консервативно, так для того, чтобы очистить место для либерального». Благодаря Дорошевича за добрые слова, Суворин все же посчитал, что тот несколько преувеличил его заслуги: «Вы говорите, что Чехов мне обязан с деловой стороны. Это вздор. Я ему обязан, и он мне обязан, мы обязаны друг другу, потому что мы были родные по душе. Я давал ему свои знания литературные, особенно по иностранной литературе, свой опыт, иногда советы, а он «молодил» мою душу, как я выражался. Этого никогда и ничем я не мог бы купить» (2, 402).

Насколько искренен был Суворин в письме к Дорошевичу, судить трудно. Говоря о своих разногласиях с Чеховым по поводу дела Дрейфуса, он, по сути дела, не сообщил ничего нового. О позиции Чехова в этих спорах стало известно еще за пять лет до отправки этого письма. Обращаясь к Суворину со страниц широко распространенного журнала, М. Горький писал: «Сошлюсь на чуткого художника А.П. Чехова. <...> Спросите его, что он думает о виновности Дрейфуса и о гнусных проделках защитников Эстергази. Спросите его, что он думает о вашем отношении к делу и еврейскому вопросу вообще. Не поздоровится ни вам, ни «Новому времени» от его мнения»³⁶. Чехов, как известно, никакого недовольства по поводу обнародования Горьким своих мыслей не высказал. Впрочем, Суворину они были хорошо известны и без посторонних напоминаний. За год до описываемых событий в ответ на его рассуждения о причинах бедственного положения страны Чехов, несколько перефразируя одну из тирад персонажа гоголевского «Ревизора», ответил ему более чем резко: «Когда в нас что-нибудь неладно, то мы ищем причин вне нас и скоро находим: «Это француз гадит, это жиды, это Вильгельм...» Капитал, жупел, масоны, синдикат, иезуиты — это призраки, но зато как они облегчают наше беспокойство!» (7, 167).

Отрицать явное Суворин не решался. А больше того, что всем было известно, он Дорошевичу не сказал.

Не исключено, понятно, что в беседах с Чеховым, как и в письме Дорошевичу, Суворин пытался представить себя «страшным либералом» и переходил в критике известные границы, но ведь в истинной позиции Суворина и его газеты Чехов никогда не обманывался. Он принимал его таким, каким тот был. На второй год сотрудничества в «Новом времени» Чехов говорил о себе: «Из всех ныне благополучно пишущих россиян я самый легкомысленный и несерьезный...» — и каялся в том, что «свою чистую музу... любил, но не уважал, изменял ей и не раз водил ее туда, где ей не подобает быть» (2, 130). Да и об отношении самого Чехова к такого рода «откровенности» лучше всего может свидетельствовать его письмо к брату Александру: «В одну неделю было пережито: и ландо, и философия, и романсы Павловской, и путешествия ночью в типографию, и «Колокол», и шампанское, и даже сватовство... Суворин пресерьезнейшим образом предложил мне жениться на его дщери, которая теперь ходит пешком под столом. <...> Я шуточно попросил в приданое «Исторический вестн<ик>» с Шубинским, а он пресерьезно посулил половину дохода с «Нового времени»» (2, 216—217).

Чехов во всем и всегда оставался Чеховым. Смешав в одну кучу «Колокол» с ландо и шампанским, он не смог скрыть своего иронического отношения к «Историческому вестнику» и желанию Суворина привязать его к «Новому времени». Кстати, от своего намерения породниться с Чеховым Суворин не отказался и через десять лет. В разговоре с братом Чехова Михаилом он, имея в виду Антона Павловича, с полной определенностью заявил: «Я с радостью выдал бы за него свою Настю»³⁷.

Идеализируя взаимоотношения Чехова с Сувориным, Малюгин тем не менее подчеркивал глубокие различия, определившие в конечном счете их жизненные позиции. По его мнению, Суворин сумел добиться расположения Чехова тем, что никогда не пытался посягать на его волю и принципы, не связывал его какими-либо контрактами или условиями, позволял ему оставаться самим собой и принимал его таким, какой есть. «Чехов очень независимый писатель и очень независимый человек, совсем не из того числа людей, которые подают кому-нибудь галоши», — писал Суворин еще в самом начале их знакомства одному из своих сотрудников (2, 401).

В этой связи внимания заслуживают два обстоятельства, бесспорно, толкавших Чехова к Суворину и во многом объяснявших, на наш взгляд, столь непонятный для потомков союз.

Сотрудник юмористических журналов, к тому же еще и не москвич, Чехов находился вне профессионально-литературной среды. Среди окружения молодого Чехова едва наберется десяток имен литераторов, пишущих под своей фамилией: В.А. Гиляровский, Л.И. Пальмин, А.М. Пазухин, В.В. Давыдов, П.Д. и О.А. Голохвастовы, Б.А. Маркевич, Н.А. Холопов и два-три имени, упомянутых выше, — вот и все московские литераторы, с которыми он был знаком. И только с двумя первыми мог отвести душу в беседе о делах литературных. Лишь раз за все предшествующие встрече с Сувориным годы судьба подарила Чехову возможность пятидневного общения с «любимым писакой» Н.С. Лесковым³⁸. «Ты пишешь, что ты одинок, говорить тебе не с кем, писать некому», — сочувственно отвечал Чехову брат Александр в сентябре 1887 г.³⁹ Встреча, а затем и многолетнее общение с Сувориным как бы расширили мир писателя. Отсюда и радостное: «У нас с Сувориным разговоры бесконечные» (2, 296). Чехов искренне благодарил судьбу, пославшую ему такого всепонимающего собеседника, но отнюдь не идеализировал его. «Он (т. е. Суворин. — Е.Д.) плохой теоретик, наук не проходил, многого не знает, во всем он самоучка — отсюда его чисто собачья неиспорченность и цельность, отсюда и самостоятельность взгляда. Будучи беден теориями, он поневоле должен был развить в себе то, чем богато наделила его природа, поневоле он развил свой инстинкт до размеров большого ума» (2, 297).

И даже тогда, когда круг знакомых-литераторов намного расширился, ни с кем из них у Чехова не установились отношения, подобные тем, которые связывали его с Сувориным. «Я в Москве у себя так редко вижу настоящих литераторов, что разговор с Боборыкиным показался мне манной небесной», — уже с явной горечью писал он Суворину в конце ноября 1891 г. (4, 307). А через два года, сообщая Суворину, что ни с кем, кроме него, не переписывается и долго не разговаривает, посчитал необходимым заметить: «Это не значит, что Вы лучше всех моих знакомых, а значит, что я к Вам привык и что только с Вами я чувствую себя свободно» (5, 223).

И другой момент, даже в первые годы их общения, когда на горизонте не было и облачка и Чехов почти восторженно делился со знакомыми впечатлениями о встречах с Сувориным, он очень ясно оценивал ситуацию: «...около меня нет людей, которым нужна моя искренность и которые имеют право на нее... <...>, — писал он Короленко. — В Питере я прожил 2½ недели и видел многих. В общем вынес впечатление, которое можно свести к тексту: «Не надейтеся на князи, сыны человеческие»» (2, 170).

Между Чеховым и Сувориным всегда оставался барьер, сознательно скрываемый от остального мира. Когда Суворин переступал его границы, установленные молчаливым соглашением, и высказывал претензии на нечто большее, чем разумелось, то Чехов раздраженно отвечал: «Будьте здравы и никогда не пишите мне, что Вы откровеннее, чем я» (5, 139).

Суворин, безусловно, испытывал гордость от сознания, что ввел в большую литературу новый яркий талант (он уговорил Чехова отказаться от псевдонима Антоша Чехонте и печататься в «Новом времени» под своей фамилией), но еще больше дорожил близостью с писателем. Теша самолюбие Суворина, А.Н. Плещеев писал ему из Парижа в мае 1889 г.: «Здесь о Вас тоже сострили: «Приезжали Суворин отец, Суворин сын и с ними святой дух — Чехов»»⁴⁰.

Возможность излить душу для человека, на семьдесят третьем году жизни записавшего в своем «Дневнике»: «Надо начать писать о том, что я думаю», значила очень многое⁴¹. И только потеряв право на Чехова, Суворин не смог избежать искуса и отдал его имя на поругание Бурениным и Ежовым.

Нельзя забывать и такого обстоятельства: сотрудничество в «Новом времени» гарантировало Чехову некоторый прожиточный минимум на случай отказа от медицинской практики и полного перехода на литературный заработок. Но здесь, пожалуй, переоценивать издателя «Нового времени» не следует.

«Около двенадцати лет Суворин был почти монопольным издателем чеховских книг, — писал К.И. Чуковский. — Едва ли он стремился в данном случае к какой-нибудь чрезмерной наживе, но самый аппарат его издательской фирмы был поставлен так хищнически, что за все те годы, когда она печатала «Каштанку», «Хмурых людей», «Мужиков», «Детвору» и т. д., Чехов по самым умеренным выкладкам получил вдвое меньше того, что мог бы получить у другого издателя, — особенно если принять во внимание, что Суворин, по своей всегдашней расхлябанности, издавал книги спустя рукава и с такими большими антрактами, которые были сущим разорением для автора»⁴².

Уже после смерти писателя Суворин, как бы подводя итоги деловых отношений с ним, писал, что за десять с небольшим лет он выплатил Чехову за выпущенные им книги 36 тыс. руб.⁴³ Речь шла о вышедших: в 1887 г. — сборнике «В сумерках» (выдержал 12 изданий), в 1888 г. — сборнике «Рассказы» (выдержал 12 изданий), в марте 1890 г. — сборнике «Хмурые люди» (выдержал 8 изданий), в июле 1891 г. — переиздании «Пестрых рассказов» (выдержал 11 изданий), в декабре 1891 г. — повести «Дуэль» (выдержала 8 изданий), в 1892 г. — рассказе «Каштанка» (выдержал 6 изданий), в феврале 1893 г. — сборнике «Палата № 6» (выдержал 6 изданий), в апреле 1897 г. — сборнике «Пьесы» и в июле того же года — сборнике «Мужики. Моя жизнь» (выдержал 6 изданий). Кроме того, в серии «Дешевая библиотека» двумя изданиями в 1889 и 1890 гг. вышел сборник «Детвора». Но за него Чехов получил полистную плату (50 руб. с листа, за каждые 5 тыс. экз.)⁴⁴.

Тиражи этих изданий известны (1000 экз.), только сборники «Пьесы» и «Рассказы» (2-е изд.) вышли вдвое большим тиражом. Поэтому легко можно установить валовой номинал выпуска книг Чехова (цена книги была постоянной — 1 руб. Исключение составляют только номиналы сборника «Пьесы» — 2 руб. и рассказа «Каштанка» — 50 коп.). Общая стоимость изданий достигает 62 тыс. руб., не считая 5500 руб., полученных Сувориным от А.Ф. Маркса в качестве компенсации за чистые листы незавершенных изданий. Таким образом, легко убедиться в том, что Суворин выплатил писателю более половины суммы, вырученной им от продажи чеховских изданий. По тем временам это было вполне «по-божески».

К тому же Суворин ссуживал Чехова займами, не раз выручавшими писателя. Впрочем, с годами он делал это все с меньшей охотой. Так, в апреле 1896 г. брат Александр с явным недоумением сообщал Чехову, что когда он передал Суворину его просьбу одолжить под издание пьесы «Чайка» 1000 руб., то получил отказ: «...он (т. е. ты) все врет. Ничего я ему не обещал. Он какой-то странный человек: говорит так, что не разберешь: правду он говорит или шутит»⁴⁵.

Вопреки утверждениям самого Чехова о размахе издательского предприятия Суворина, велось оно, действительно, столь безалаберно и «хищнически», что рано или поздно писатель должен был осознать бесперспективность деловых с ним отношений. Прав Чуковский и в другом: стремление привязать Чехова к «Новому времени» объяснялось более важными для Суворина причинами, чем барыши с чеховских книг. Более того, Суворин проявил себя просто недальновидным предпринимателем, когда не принял предложения Чехова «взять себе право издавать и продавать» за 7000 руб. все его книги, выпущенные издательством «Новое время» в течение десяти лет (5, 226).

Суворин мотивировал свой отказ интересами самого писателя, тем, что тот много потеряет на этом соглашении. Но Чехов был разочарован таким ответом: «Вы пишете, что я на книгах заработаю 20—30 тысяч. Прекрасно. Говорят также, что я буду в раю. Но когда это будет? А между тем хочется жить настоящим, хочется солнца, о котором Вы пишете» (5, 229). Случилось это в августе 1893 г. В тот самый год, когда Чехов окончательно перестал печататься в «Новом времени».

Суворин издавал Чехова на следующих условиях: писатель оплачивал полностью затраты на издание и книготорговую скидку (обычно в 30%, в отдельных случаях — до 40%), получая после продажи тиража издания всю оставшуюся после вычетов сумму. (Впоследствии Суворин выдавал Чехову ежемесячный аванс в двести рублей.) Все книги печатались из расчета нескольких изданий. По мере их продажи чистые листы брошюровались и поступали в магазины как очередное издание. Цену книги устанавливал Суворин так, что они стоили почти в два раза дешевле, чем другие издания фирмы того же объема.

Автор был заинтересован в быстрой реализации каждого выпуска своей книги, так как лишь с переизданий получал доход. Однако повторные издания шли хуже первых, поскольку к моменту их реализации появлялся новый сборник писателя. Такая практика была более выгодна издательству, чем автору. К тому же магазины «Нового времени» не проявляли особого рвения в распространении книг Чехова.

Сохранилось письмо сына Суворина — Алексея Алексеевича писателю, ярко рисующее нравы, царившие в этом заведении (мало чем отличающиеся от замоскворецких). Пересылая мартовский счет за 1889 г., он не без ехидства замечал, что публика «едва ли не сговорилась» держать писателя «на сугубо голодном посту». В создавшейся ситуации магазин, по его словам, принимает «некоторые меры, но на крайние пока не решается». Чтобы у Чехова не оставалось иллюзий, о каких «мерах» идет речь, он приводил, на его взгляд, забавный эпизод: «Вчера наш рассыльный сделал вид, что его толкнул господин в енотовой шубе, и рассыпал в грязь 17 «Су-мерок» и, бог ему простит, 25 «Рассказов» (название сборника Чехова. — Е.Д.). Господин в еноте оказался большим банкиром Коном и, чтобы избежать протокола, заплатил за всю пачку. <...> Грязь на улице, однако, не целый год, и Зандрок (заведующий а то время петербургским магазином «Нового времени». — Е.Д.) стал задумываться. Убийцы!!!»⁴⁶

Суворинский дофин не столько иронизировал, сколько юродствовал, стремясь уязвить писателя. Но, может быть, он был действительно прав, сообщая, что снизился интерес к книгам Чехова и они оказались вне внимания критики? Факты начисто опровергают эти предположения. Популярность писателя ширилась с каждым годом. Его имя оставалось в центре внимания чуть ли не всех обзоров современной литературы, почти на каждый его сборник появлялись рецензии. Более того, тот самый сборник «Рассказы», о печальной судьбе которого писал А.А. Суворин, вызвал более чем высокую оценку «Нового времени». Анонимный рецензент этой газеты писал, что произведения, помещенные в сборнике, «свидетельствуют, с какой любовью наш молодой талантливый беллетрист занимается изучением народных нравов. Его наблюдения в бытовой сфере отличаются замечательной тонкостью, не допускающей ни малейшей утрировки в передаче явлений народной жизни»⁴⁷.

Не все рецензенты были единодушны в оценке этой книги. Например, К.К. Арсеньев считал, что рассказы, «вошедшие в состав сборника, весьма неодинаковы по достоинству», но в целом был достаточно высокого о них мнения⁴⁸. В то же время рецензент газеты «День» К. Говоров спешил «наклеить на них ярлычок рассказов второй категории», хотя — по его мнению — порою Чехов не отходил прочь и от «самостоятельного творчества». Полемизируя с современной ему критикой, Говоров писал, что он не верит в то, что Чехов способен создать «что-либо крупное, что-либо законченное, что-либо значительное». И в доказательство «мелочности концепции» писателя приводил такой пример: «Эскизик «Ванька» совсем пустячок.

<...> Если г. Чехов хотел изобразить, как худо живется мастеровому — мальчишке, то это, во-первых, уже изображалось сотни, если не тысячи раз, а во-вторых, его изображение недостаточно рельефно. Если автор просто хотел дать картинку, то картинка вышла неинтересная и скучная»⁴⁹. Как говорят в таких случаях — спорить, действительно, не о чем.

Ничего общего с подобной критикой не имели статьи Н.К. Михайловского, внимательно следившего за творчеством писателя. Анализируя этот и последующий сборник «Хмурые люди», он приходил к выводу, что «Чехов пока единственный, действительно талантливый беллетрист из того литературного поколения, которое может сказать о себе, что для него «существует только действительность, в которой ему суждено жить». И я не знаю зрелища печальнее, чем этот даром пропадающий талант». Можно не соглашаться с утверждениями Михайловского, с его догматическим подходом при оценке многих произведений Чехова, которого он в тот момент ставил в один ряд с теми, кто отвергал «идеалы отцов и дедов», но нельзя не видеть его искренней заинтересованности в развитии таланта писателя в направлении, представлявшемся ему единственно верным. Отсюда, кстати, и восторженная оценка «Скучной истории». ««Скучная история» — есть лучшее и значительнейшее из всего, что до сих пор написал г. Чехов. Ничего общего с распущенностью и случайностью впечатлений в «Степи», ничего общего с идеализацией серой жизни в «Иванове». И даже совсем напротив»⁵⁰.

Вряд ли стоит останавливаться на всех откликах печати, связанных с той или иной книгой Чехова. Как бы ни были разноречивы появлявшиеся рецензии, они способствовали популярности писателя, о чем можно судить по числу изданий его произведений. Он не был безразличен к мнению прессы: «Каждый газетный отзыв обо мне волнует... меня», — признавался он М.П. Чехову (2, 16). В то же время Чехов был достаточно умудрен жизнью, чтобы придавать этим отзывам какое-то самодовлеющее значение. Еще по поводу сборника «В сумерках» он писал одной из своих знакомых: «Рецензий было много, и между прочим в «Северном вестнике» (речь идет о рецензии Н.К. Михайловского. — Е.Д.) — Читаю и никак не могу понять, хвалят меня или же плачут о моей погибшей душе? «Талант! талант! но тем не менее упокой господи его душу» — таков смысл рецензий» (2, 119). Столь же иронично он относился и к другим подобным пророчествам. Он сам лучше, чем кто-либо другой, знал себе цену и был поэтому строг к себе более, чем все критики, вместе взятые. Однако сказанное отнюдь не отменяло необходимости издаваться и необходимости реализовывать эти издания. И как раз в этом он встречался с проявлением полнейшего безразличия со стороны издающей его книги фирмы.

«В моск<овском> книжном магазине давно уже нет моих книжек, — писал Суворину в декабре 1893 г. Чехов. — Похоже на то, как будто я ликвидировал свои дела. Перед Рождеством самая-то настоящая торговля, а книжки мои или не изданы, или же лежат в складе, изображая из себя камень, под который вода не течет» (5, 253).

Проходит еще пять лет, и снова аналогичная жалоба Суворину: «Когда в последний раз я ехал по Николаевской дороге, то не видал в шкафах моих книг» (7, 257). Случались и неприятности иного рода. Михаил Павлович Чехов вспоминал, как Потапенко, проверив расчеты конторы «Нового времени» на одну из книг его брата, по которым следовало, что писатель «состоит ее должником за типографские работы», выяснил, что, наоборот, с самой фирмы «следовало получить чистыми, кажется, свыше двух тысяч рублей»⁵¹. Если же учесть, что никто не стремился сократить расходы по изданию, вовремя переиздавать чеховские книги (доходы с каждым переизданием возрастали, так как сокращались производственные издержки), то приходится признать справедливость слов Чуковского.

Со временем от былых восторгов по поводу издательской деятельности Суворина не осталось и следа. Как-то в беседе с близким Суворину человеком, Константином Семеновичем Тычинкиным, Чехов в весьма нелестных словах высказался о фирме. Тычинкин смолчал, но спустя некоторое время в конфиденциальном письме честно признался: «Все, о чем Вы, помнится, тогда в Феодосии мне говорили, — сущая правда. <...> И распущенность, и неумение, и хищения отчаянные, вероятно, только тот и не ворует, кто вовсе не хочет»⁵².

В начале 90-х гг. Чехов обращается к Суворину с просьбой поэтапно оплачивать стоимость типографских расходов (за каждое издание, т. е. 1000 экз.), отдельно, а не сразу за весь валовой тираж книги (включая и чистые листы, приготовленные для последующих изданий). Не отвечая Чехову прямо, но и боясь переместить возможные расходы на фирму, Суворин увлекает писателя весьма завидным контрпредложением. Он изъявляет готовность выпустить на прежних условиях собрание сочинений Чехова. Так возникает та самая нить, которая еще пять лет будет связывать Чехова с Сувориным.

Поскольку Чехову стали известны сомнения заведующего книжной торговлей фирмы Федора Ивановича Колесова, с мнением которого считался Суворин, писатель соглашается повременить: «...нет надобности осуществлять эту идею непременно теперь, — пишет он Суворину, — можно подождать еще 1—2 года, нужно только сказать, чтобы печатание «Сумерков» и «Хмурых людей» было прекращено» (5, 340).

К просьбе Чехова вроде бы прислушались. Ровно через два года — 12 октября 1896 г. — сын Суворина Михаил Алексеевич писал Чехову, что из его книг на складе «остались только «В сумерках», небольшое количество экземпляров, да запасец в листах набранных той же книжки есть, еще 2000 экз. <...> Как прикажете поступить: печатать ли все книжки новыми изданиями или прежде... выпустить «собрание сочинений». <...> Да вы и говорили об этом с отцом, что желали бы выпустить свои произведения «собранием сочинений»». М.А. Суворин просил Чехова сообщить о своем решении и о числе томов предполагаемого издания⁵³.

Не приходится сомневаться в том, что заинтересованный автор своевременно ему ответил. Однако старший Суворин как бы забыл о своем предложении. А Чехов все время думал о нем. Об этом свидетельствует такой факт. Еще в конце 1895 г. сосед писателя по имению В.Н. Семенкович, племянник и наследник А.А. Фета, обратился к нему с просьбой порекомендовать издателя для сочинений покойного поэта. Чехову казалось, что Суворин должен заинтересоваться этим предложением, но переговоры окончились безрезультатно. И тогда Семенкович уступил права литературной собственности на сочинения Фета издателю «Нивы» А.Ф. Марксу. Весть об этом настолько заинтересовала Чехова, что он не удержался и обратился к редактору «Нивы» А.А. Тихонову (Луговому), с которым был давно знаком, с весьма деликатным вопросом: «Правда ли, что Маркс купил на вечные времена сочинения Фета? Если правда (и если не секрет), то за сколько?» (6, 135). Ответ Лугового не замедлил ждать, и тут Чехов смог убедиться в ограниченности издательских возможностей Суворина.

Огорчали его и дела с собственными книгами. Тычинкин неоднократно уверял писателя, что будет «сильно наседать на типографию. Горе с ними, да и только, но ввести что-нибудь новое и упорядочить дело трудно: чересчур мало поддержки в Алексее Сергеевиче, а без него эту орду не прошибешь». Особые сложности возникли с изданием сборника пьес и повести «Мужики». Дело даже дошло до того, что Чехов просил брата Александра зайти в типографию и забрать рукопись сборника, пока «Упокоевы и Не-упокоевы^5* не потеряли оригинала» (6, 304). Он имел все основания беспокоиться. Царящая безалаберность вызывала возмущение даже у Тычинкина, сообщавшего Чехову, что «вследствие бестолочи, их выход затянулся страшно, уверен, что они были бы давно, давно напечатаны»⁵⁴.

Несмотря на явное желание Суворина избежать разговора об издании собрания сочинений, Чехов в августе 1898 г. все же напомнил ему об его давнем предложении. Ссылаясь на совет Л.Н. Толстого, он писал Суворину о своем намерении зимой заняться «редакцией своих будущих томов»: «...пусть лучше проредактирую и издам я сам, а не мои наследники». Он уверял Суворина, что выпуск собрания сочинений никак не скажется на распродаже изданий прошлых лет (7, 257). Разговор, наконец, приобрел деловой характер. Но Суворин явно сомневался в интересе публики к этому изданию и рекомендовал в не дошедшем до нас письме печатать сочинения небольшим тиражом и по дорогой цене. Чехов с этим мнением не согласился: «Вы пишете, что не надо баловать публику; пусть, но не надо также, чтобы я продавался дороже, чем Потапенко и Короленко» (7, 289).

Предварительные расчеты складывались не в пользу автора. И хотя единственный искренне сочувствующий ему человек, Тычинкин, предупреждал его о возможных материальных потерях, Чехов верил в успех издания. К тому же перед его глазами стоял пример Лескова, который почти на тех же условиях, в той же типографии напечатал свое собрание сочинений и получил от него небольшой, но ощутимый доход. А главное, сам выпустил его в свет.

Чехов верил в желание Тычинкина помочь ему. Он с удовольствием просматривал присланные образцы бумаги, шрифтов, книг. Наконец он получил от него и долгожданную телеграмму: «Напрасно ворчали. Прочтите и пришлите покаянную»⁵⁵. «Покаянную» Чехов не послал, но свою точку зрения изложил весьма подробно в послании Суворину: «К.С. Тычинкин в своем письме ужасается: как бы полное собрание не хлопнуло меня по карману. Конечно, трудно судить о будущем, возможны всякие напасти. Я не буду особенно гнаться за объемом книги, мне важен только «тип» издания, внешний вид томика, такой вид, чтобы можно было и не надоело бы держаться его до конца дней моих, хотя бы я прожил еще 64 года... Только надо торопиться». И, видимо, чтобы подкрепить свои доводы, сообщал: «В Ялте мои книги идут ужасающе. Не успевают выписывать» (7, 314).

Когда Тычинкин делился своими сомнениями с Чеховым, он еще не имел полной сметы на издание, а исходил из стоимости одного комплекта (8 руб.). По его расчетам выходило, что Чехов получит с каждого тома сумму, вдвое меньшую, чем за книгу рассказов. Он сделал все возможное, чтобы сократить производственные расходы, в частности, нашел новых поставщиков бумаги, согласившихся снизить на нее цену. А когда познакомился с калькуляцией, то понял, что она явно завышена. Главное, в это время на место Н.П. Коломнина управляющим типографии был приглашен В.Р. Васмундт, по аттестации Тычинкина — «человек несомненно честный». Исходя из его слов, следовало ждать новой эры в летописи типографии «Нового времени». Поэтому Тычинкин и поспешил послать Чехову в начале ноября телеграмму: «Образцы готовы, посланы сегодня. При них письмо. Я переменил взгляд на полное собрание. Дело хорошее»⁵⁶.

Макет тома будущего издания несказанно обрадовал Чехова. Он соглашается с тем, что его не следует именовать «полным собранием сочинений», пусть каждый том называется по включенному в него сборнику рассказов (например, том пятый — «Хмурые люди»). Договорились и о его номинале: книга объемом в 10 листов должна стоить 1 руб.

В самом начале января 1899 г. Чехов наконец получил гранки первого тома, вместе с уверением Тычинкина, что более «никаких задержек, ни недоразумений не случится», а автор не останется в накладе, печатая каждую книжку своего собрания сочинений гаражом в 10 тыс. экз.⁵⁷ И вот тогда, когда, казалось, дело стронулось с мертвой точки, Чехов вдруг осознал всю тяжесть затеянного им предприятия; неизбежность прямых отношений с цензурой и типографией, в которой, как писал Тычинкин, воровали все, «кто в бога верует и кто как мог», с «магазином», руководство которого явно не сочувствовало его начинанию и вообще с осторожностью относилось к его книгам. Резко ухудшившееся здоровье заставляло его с особой остротой подумать о своих литературных и материальных делах, наследии и наследниках.

Решиться в такой ситуации на издание, не сулящее, по крайней мере в первое время, каких-то зримых доходов, было трудно, но еще страшнее было осознавать, что, несмотря на явное расположение к нему, ни Тычинкин, ни иной суворинский служащий не могли гарантировать успешное завершение издания. Вот почему, когда издатель «Нивы» А.Ф. Маркс обратился к нему с предложением продать права литературной собственности на вышедшие произведения и назвал сумму, показавшуюся Чехову вполне приемлемой, он тут же его принял.

Как же объяснял разрыв с Сувориным сам Чехов? В письме к И. Павловскому он писал: «Я веду переговоры с Марксом («Нива»), продаю ему право собственности. Ухожу от Суворина, или, вернее, не от Суворина, а от его типографии» (8, 38). Почти в тех же словах обрисовал он ситуацию и в письме к брату: «Я ухожу от типографии, от Неупокоева, от рассеянного Тычинкина, не только ухожу, но даже уже ушел. Суворину я не предлагал купить мои сочинения; и к совершившемуся факту он относится благодушно, по крайней мере, пишет мне игривые письма» (8, 55).

Продажа Чеховым прав литературной собственности А.Ф. Марксу была неожиданна для Суворина, но суть вытекающих из нее последствий он оценил сразу. «Получив Вашу первую телеграмму, письмо и следующие сообщения, — писал Тычинкин, — Алексей Сергеевич был первое время очень мрачен: ему было, видимо, тяжело продолжать отношения с Вами на поприще книжного дела. У него была даже мысль взять на себя реализацию этого дела, и на более выгодных для Вас условиях, но его пустились отговаривать, а главное — ему как-то жутко заключать договора на отдаленные времена; приходит, конечно, мысль, что думаешь о будущем, которое, чего доброго, тебя уже не застанет». Сам же Тычинкин поздравлял Чехова «с получкою», но считал, что тот «мало взял». Мало постольку, поскольку А.Ф. Маркс, по словам Тычинкина, одновременно вел переговоры с Вас.И. Немировичем-Данченко и предлагал ему за «написанные вещи» 125 тыс. руб., а тот не соглашался и просил 150 тыс. руб. «Остается желать, чтобы за новые вещи Вы получили вдесятеро более», — писал Тычинкин⁵⁸. Договор с Марксом предусматривал прогрессивное увеличение ставок гонорара. Имея это в виду, Чехов писал брату Александру, разумея своего нового издателя: «...если я проживу еще 45 лет, то он, душенька, в трубу вылетить» (8, 55).

В тех же примерно тонах рисовал первоначальную реакцию Сувориных и брат Александр: «Стороною, как нянькин сын, слышал, что старик очень хотел купить у тебя то, что купил немец; но наследники не разрешили ему затрату столь крупного капитала. Говорят, сцена была бурная. Во всяком случае, он недоволен тем, что по усам его текло, но в рот не попало. Поговаривают также, будто на финансовой почве. Ваши отношения несколько окислились»⁵⁹.

Другой брат писателя, Михаил, передавая свой разговор с Сувориным и его женой, писал о весьма бурной сцене, разыгравшейся при упоминании о случившемся: «Их глубоко огорчило то, что ты продал свои сочинения Марксу, а не Суворину. Анна Ивановна во всем обвиняет только одного Суворина». После длинной тирады Суворин просил Михаила Павловича убедить брата выкупить «обратно от Маркса свои сочинения»⁶⁰.

Суворина не столько огорчил факт перехода Чехова к другому издателю, хотя этим обрывались последние нити, все еще связывающие его с писателем, сколько его пугала неизбежность негативной реакции общества, притом в самый неудачный для этого момент. «Весь Питер теперь на них (т. е. Сувориных. — Е.Д.) указывает пальцем. А если сопоставить продажу Марксу со студенческими беспорядками^6*, что было почти одновременно, то ты легко поймешь, какую окраску придает Питер продаже Марксу», — писал Чехову брат Михаил⁶¹.

Но если в письмах Суворину Чехов довольно мягко отводил его укоры, указывая на явные ошибки памяти, то брату Михаилу, попытавшемуся примирить его с Сувориным, отвечал более категорично. В письме была такая фраза: «Анна Ивановна милая женщина, но она очень хитра. В ее расположение я верю, но когда разговариваю с ней, то не забываю ни на одну минуту, что она хитра и что А.С. очень добрый человек и издает «Нов<ое> время»» (9, 36).

Не следует думать, что противодействие сыновей Суворина, Алексея и Михаила, вызывалось только неприязнью к Чехову, тому имелись и более веские причины. В 1899 г. из-за повсеместного бойкота валовой тираж «Нового времени» сократился до 35 тыс. экз.; не исключались и более жесткие его последствия. Происходили эти события в момент, когда Суворин изъял из кассы газеты значительные средства, чтобы приобрести имение. Не был он уверен и в том, что его издательство, имевшее мало опыта в выпуске многотомных сочинений, успешно справится с довольно сложной задачей. Впрочем, все решали деньги. Суворин мог их найти, но этот шаг требовал слишком больших усилий. (Исходя из законов коммерческой этики, он должен был заплатить Чехову хотя бы на 5 тыс. руб. больше, чем А.Ф. Маркс.)

Наступил момент, когда Суворин и Чехов могли признаться, что им «писать друг другу более уже не о чем» (9, 36). Давно прошли те времена, когда писатель интересовался всеми делами Суворина, просил его присылать ему на редакцию рассказы молодых авторов, осыпал его различного рода предложениями («Издайте «Поучение Владимира Мономаха». Томик «Дешевой библиотеки» с двумя текстами — славянским и русским, а в конце примечания. Издайте и «Слово о полку Игореве» — это как учебное пособие. Издайте «Домострой»») (3, 190). Предлагал он свои услуги и для подготовки, как бы мы сейчас сказали, массовых изданий: сокращенных вариантов «Вечного жида» Эжена Сю, «Трех мушкетеров» и «Графа Монте-Кристо» А. Дюма⁶².

К концу века Чехов полностью отстранился от всего, что было связано с Сувориным и его делами.

В этом плане весьма знаменателен эпизод, связанный с «Чайкой». Современный исследователь, писавший, что Суворин принял в ее судьбе немалое участие, приводил его утверждение, что «Чайка» по литературным достоинствам «гораздо выше множества пьес, имевших успех». Помянул он и другую статью, в которой Суворин писал: «За свои 30 лет посещения театров в качестве рецензента я столько видел успехов ничтожностей, что неуспех пьесы даровитой меня нисколько не поразил». Не без оснований он указывал на пользу от взаимных посещений репетиций «Чайки» и «Татьяны Репиной», на моральную поддержку, оказанную Сувориным в тяжелый для Чехова час премьеры «Чайки»⁶³. Все справедливо в этих утверждениях. Однако история этого эпизода рассказана не до конца.

В суворинском семействе к «Чайке», как к никакой другой пьесе Чехова, было весьма ревнивое отношение. Дело в том, что многие считали (и, возможно, не без основания), что известный ход ее сюжету дала семейная трагедия Сувориных — самоубийство сына Владимира, как выяснилось впоследствии, человека, не лишенного литературного дарования. Весьма скупой на сантименты, Суворин писал по этому поводу Плещееву: «Знаете ли Вы, что мой сын Владимир, который застрелился, оставил после себя комедию, которая при всех недостатках молодости исполнена такой оригинальности, остроумия и драматического движения, что обещала в нем огромного драматурга. Я не могу теперь и притронуться к этой вещи, чтобы не вызывать тех болей, которые и без того у меня постоянны и которые решительно гнетут меня. <...> Его потеря — это самая страшная моя потеря. Одинокий, застенчивый, самолюбивый, любимый всеми, но любимый, как дитя доброе, он прожил внутреннею жизнью, никому ничего не показывая, и никто на него внимания не обращал»⁶⁴.

В порыве великодушия Чехов пообещал посвятить «Чайку» жене Суворина, Анне Ивановне. Но пьеса, как известно, была опубликована на страницах «Русской мысли» без всяких посвящений. Суворин и Тычинкин напомнили писателю об его обещании⁶⁵. Чехов отвечал весьма неубедительно, объясняя случившееся неприятными воспоминаниями о премьере пьесы, тем, что она «отвратительна» ему, а посему посвящение ее представляется бестактным (6, 263). Увы, фамилии Сувориных не нашлось места не только на страницах «Русской мысли», посвящения не оказалось и в последующем издании пьесы.

Приезжая в Петербург, Чехов многие годы останавливался у Суворина. Ему даже была отведена специальная комната, которая так и называлась чеховской. Он был как бы своим человеком в его доме. Но в семье, где один клан ненавидел другой, где все интриговали друг против друга и за спиной спешили сообщить тому же Чехову что-нибудь едкое друг о друге, он никогда не чувствовал себя уютно. «Меня окружает густая атмосфера злого чувства, крайне неопределенного и для меня непонятного. Меня кормят обедами и поют мне пошлые дифирамбы и в то же время готовы меня съесть», — писал он сестре еще в начале 1891 г. (4, 161). И тем не менее все, близко знавшие Чехова, свидетельствуют, что до последних дней в разговорах о Суворине он всячески пытался подчеркнуть его положительные качества. Актер П. Орленев писал, что Чехов неоднократно в разговорах с ним «бережно и любовно вспоминал о старике (т. е. Суворине. — Е.Д.), к которому был очень привязан»⁶⁶. В разговоре с сыном Н.С. Лескова Чехов, справляясь об отношении его отца к Суворину, остро реагировал на реплику Лескова о «деньголюбии» и дрянном окружении Суворина, сделавшем его «способным на поступки много ниже его природных свойств». «Вот, так и я считаю, — заметил Чехов. — Сам он не злой человек, это Николай Семенович верно говорил. Деньги его, конечно, испортили: но главное — это ужасная нововременская камарилья! <...> Он невольно поддается их влиянию. Они развращают его, и всю редакцию, и газету, и читающую публику»⁶⁷. «Лично с Сувориным он сохранил, хотя и несколько охладевшие, отношения до конца», — писал близко знавший Чехова в последние годы жизни врач Н.И. Альтшуллер⁶⁸. Другой ялтинский врач, пользовавший Чехова, С.Я. Елпатьевский, приводил аналогичное высказывание⁶⁹.

Нечто подобное можно прочесть и в других воспоминаниях и письмах. Правда, далеко не всегда Чехову при этом удавалось воздержаться от саркастических замечаний. Аттестуя «Новое время» в письме к М.О. Меньшикову, он как бы между прочим писал: «Только один Суворин литературен и иногда даже порядочен» (10, 20). А когда не надо было скрывать своих чувств, писал и более определенно: «Суворин лжив, ужасно лжив, особенно в так называемые откровенные минуты, т. е. он говорит искренно, быть может, но нельзя поручиться, что через полчаса же он не поступит как раз наоборот» (9, 208). Так, например, Суворин первым выступил в защиту драматургии Чехова, когда тот еще нуждался в такого рода поддержке⁷⁰. Но последующие пьесы не только манерой письма, но и всей своей сутью стали чужды ему, более того — даже враждебны.

В первые годы знакомства Суворин охотно и, надо думать, от чистого сердца покровительствовал Чехову. Рассказов он уже давно не писал, а Чехов был почта безразличен к публицистике. Ни о каком соперничестве не могло идти и речи. Но со временем резко обозначился интерес Суворина к драматургии. Он стал фактически владельцем крупного петербургского театра, был автором ряда пьес, одна из которых — «Татьяна Репина» — имела бесспорный сценический успех. Неизбежно вызревало чувство тайного соперничества. Придерживаясь иных, чем Чехов, взглядов на природу драматургического творчества, он не мог принять последовавших за «Ивановым» пьес. Хотя в печати Суворин и выступил в защиту «Чайки», но считал, что она как «пьеса очень слаба», «Три сестры», по его мнению, — чрезвычайно скучны. «Уходишь из театра с удовольствием, освободившись от кошмара, от глупых и пошлых людей, от мелочей, от пьянства, от мелкой суеты и измен. Какая разница между этими сухими сценами с претензиями и сценами Гоголя и Островского, которые тоже рисовали мелких людей и мелкие страсти», — записывал он в «Дневнике»⁷¹. Да и не в одном «Дневнике», но и на страницах газеты он говорил по сути деда то же самое. Иронически отзываясь о публике, заболевшей «от слез» на «Трех сестрах», он ненароком касался природы творчества автора пьесы. «Вот, кстати, Чехов, — писал Суворин, — это превосходный юморист. <...> Он мог бы сделаться наследником Гоголя, как юморист. Тоже из солнечного, приморского юга, он любит даже клоунов, как комиков. Его водевили и некоторые рассказы брызжут смехом. А он вот не смеется и стал изображать трагедию скуки вместо того, чтобы изображать ее комедию»⁷².

О своих впечатлениях, вероятно в более мягких тонах, Суворин не раз говорил Чехову. Тот, по его словам, «выслушивал их нетерпеливо». Суворин посчитал, что Чехов «очень самолюбив», и ни на йоту не усомнился в справедливости своих высказываний-⁷³. Почти в тех же словах Суворин аттестовал Чехова в разговоре с писателем И.Л. Щегловым, как об этом можно судить по сохранившейся дневниковой записи последнего от 22 августа 1896 г.: «Чехов — кремень-человек и жестокий талант по своей суровей объективности. Избалован, самолюбие огромное»⁷⁴.

Когда главный режиссер суворинского театра, драматург и писатель П.П. Гнедич попытался поместить благожелательную рецензию на постановку «Чайки» в Москве, Суворин с неохотой предоставил ей место в своей газете. «Тут были, может быть, и редакционные давления, — не все члены редакции любили Антона Павловича. Тут была и традиционная ревность двух соперников: московского и петербургского частных театров»⁷⁵.

Только ли ревность? Трудно предположить, что Сувориным двигала зависть, когда он заносил в «Дневник» свои оценки чеховских пьес. Ведь не так уж далеко ушло время, когда Чехов, прежде чем опубликовать «Палату № 6», намеревался послать повесть Суворину «для цензуры». Однако дружеского сочувствия не встретил. Наоборот, именно «Палата № 6», как считает современный исследователь, проложила первую межу в их взаимоотношениях⁷⁶. О реакции Суворина свидетельствует близкий ему человек, С.И. Смирнова-Сазонова: «Суворину не понравилась «Палата № 6», он ему (Чехову. — Е.Д.) и грянул резкое письмо». Письмо Суворина нам неизвестно, но автор приведенных слов имела возможность с ним ознакомиться, получив тем самым основание для столь определенной характеристики⁷⁷. Чехов по-своему интерпретировал оценку Суворина: «лимонад хорош», но «нет спирта» (5, 445)^7*. Слова эти можно трактовать по-разному. Возможно, они касались не только одной художественной стороны (одновременно Суворин писал Смирновой-Сазоновой, что «Чехов бледен по сравнению с Тургеневым»⁷⁸). Известна и другая его оценка аналогичного характера, из которой следует, что Некрасов и Чехов «наиболее популярные писатели в среднем кругу»⁷⁹. А затем последовало и более определенное высказывание: «Я любил его (Чехова. — Е.Д.) как человека больше, чем как писателя» (2, 402). Но здесь, пожалуй, следует оговориться. Поначалу Суворин придерживался иной точки зрения и наравне с Григоровичем восторгался первыми рассказами Чехова. Долгое время он с той же экспансивностью принимал все им написанное⁸⁰. Но чем более Чехов сходился с редакцией «Русской мысли», тем меньше точек соприкосновения он находил с Сувориным. Переписка пошла на убыль именно тогда, когда Чехов и Суворин как бы поменялись местами. Со временем Суворин стал испытывать потребность во взаимном общении более остро, чем когда-то Чехов. Мир одного беспредельно расширился (в числе близких знакомых: Толстой, Короленко, Горький, Бунин), а мир другого все более и более суживался кругом Розанова и Меньшикова.

Поэтому так важно было для него сохранить все утончавшуюся и ослабевавшую нить отношений с Чеховым. Их редкие встречи, как важнейшие события, находят отражение на страницах «Дневника». Суворин пытается убедить себя, что все остается как прежде, но записи выдают автора, свидетельствуя о значении, которое он придавал этим встречам. «Он (Чехов. — ЕД.) мне телеграфировал в Петербург, что приехал в Москву. Целый день с ним. Встретились хорошо и хорошо, задушевно провели день. Я ему много рассказывал, он смеялся». Почти дословно повторяет эту ситуацию запись о последнем свидании с Чеховым 4 сентября 1902 г. Суворин два дня в Москве «почти все время с Чеховым, у него, в его доме». И опять бесконечные разговоры о «разных вещах, преимущественно о литературе»⁸¹.

Кратковременными визитами почти и ограничивается связь Чехова с Сувориным в последние годы. В 1900 г. Чехов написал ему всего 6 писем (в 1901 г. — ни одного), в 1902 г. — три, в 1903 г. — пять. Они ничем не напоминают их былую переписку. Вежливые и даже холодные ответы. В них как бы ощущается какое-то противостояние. Не без оснований жена Суворина еще в январе 1895 г. упрекала писателя в явном его охлаждении к главе семейства: «Он (Суворин. — Е.Д.) мне пишет, что Вы ему ничего, кроме деловых каких-то писем, не пишете. <...> Напишите ему что-нибудь хорошее и интересное...» И через три года (в марте 1899 г.) снова повторяет свою просьбу, хотя и считает ее почти безнадежной: «Вы бы его пожалели и поддержали! Сколько злобы, зависти, а главное, заведомой клеветы! Да, если бы Вы были его другом или просто любили его, Вы бы не молчали в эти тяжелые для него дни, но Вы не его друг, это я вижу ясно, и вы его не любите! А он очень устал от всего...» Ответ Чехова явно не удовлетворил адресата: «Вы спрашиваете, что мог бы сделать искренне любящий человек, — писала Суворина. — Ах, как много всегда может сделать такой человек...»⁸²

Но если быть справедливым, то следует признать, что охлаждение было взаимным, и о Чехове вспомнили в самый тяжелый момент, когда широкие общественные круги выступили единым фронтом против Суворина за его статьи о студенческих «беспорядках». Правда, Тычинкин объяснял происшедшие метаморфозы весьма прозаически тем, что Суворины не могут простить Чехову его женитьбы. По его словам, в доме Сувориных все твердили одно и то же: «Теперь Антон уже не тот»⁸³.

И все же при жизни писателя Суворин не решался открыто выразить накопившееся раздражение. Но ближайшее окружение, естественно, бывшее в курсе их отношений, было осведомлено, что они уже не столь лучезарны, как прежде. Поэтому и рискнул их общий знакомец Н.М. Ежов опубликовать свои печально известные воспоминания о Чехове в «Историческом вестнике». А его редактор С.Н. Шубинский (тот самый, которого Чехов «требовал» пристегнуть к обещанному Сувориным приданому) — их напечатал⁸⁴.

В «Новое время» Ежова ввел Чехов, передав Суворину несколько его рассказов. Неудивительно, что молодой писатель распинался в своей благодарности Чехову. «Говоря о последнем, я не могу не выразить удовольствия и гордости, что состою в хороших отношениях с этим талантливейшим писателем и вместе с тем прекраснейшим человеком», — писал он Суворину в октябре 1888 г.⁸⁵ В дальнейшем Чехов уговорил Суворина выпустить сборник рассказов Ежова, но не смог уговорить И.Д. Сытина взять его в сотрудники «Русского слова».

Почувствовав перемену в отношениях патрона к Чехову, Ежов решил услужить Суворину. Он хорошо знал, что тот «чеховских пьес последнего периода его творчества не любил», а Чехов, в свою очередь, в кругу близких лиц выражал «полную неприязнь к Алексею Сергеевичу». Упреки последнего «при встрече и в письмах», по словам Ежова, «раздражали» писателя. Дело дошло до того, что в приезд Ежова в Петербург зимой 1901 г. Суворин даже не осведомился о здоровье Чехова⁸⁶.

После того как в «Историческом вестнике» появились воспоминания Ежова, оскорбляющие память писателя, сестра Чехова Мария Павловна написала Суворину резкое письмо. Тот вызвал Ежова для объяснения в Петербург. О характере состоявшегося разговора можно судить по письму Ежова Шубинскому. Прочитав воспоминания, Суворин сказал Ежову: ««Я совсем не того ждал. Мне другое натолковали». Впрочем, он находит, что я чересчур напал на Чехова, что этого делать не следовало. Со мною Суворин был очень любезен, и я думаю, что он нисколько на меня не сердится за Чехова. В этом случае г-жа Чехова мне сильно помогла своим доносом»⁸⁷. Ежов нисколько не сомневался в обоснованности высказанных им предположений. Он понимал, что его журят только для порядка. Ведь тот же самый Суворин чуть ли не через три недели после смерти Чехова, беседуя с другим москвичом — Щегловым, безапелляционно заявил, что когда-то превозносимый им «Антон» лишь «певец третьего сословия! Никогда большим писателем не был и не будет». О чем Щеглов и поспешил оставить заметку в своем дневнике, а может быть, ненароком и рассказал своему старому знакомому Ежову⁸⁸. Во всяком случае, именно этими словами тот характеризовал Чехова в своем письме Шубинскому от 23 августа 1909 г.: «В наше невежественное время все спуталось, и беспристрастная оценка среднего писателя Чехова считается посягновением как бы на Пушкина и Гоголя. <...> По-моему, возвеличивать Чехова до Толстого и говорить, что это был ангел во плоти, «не возвышающий», а прямо низкий обман публики»⁸⁹.

* * *

В калейдоскопе приводимых высказываний и оценок, часто противоречивых и даже исключающих друг друга, все же просматривается диалектика взаимоотношений двух столь не похожих друг на друга людей, как Чехов и Суворин, их взаимное тяготение и неизбежное отталкивание.

Чехов по-человечески был благодарен Суворину за многое хорошее, что тот ему сделал. При его инертности в делах издательского порядка содружество с Сувориным избавляло от неизбежных при этом хлопот. Суворинские авансы и займы не раз выводили его из острейших денежных затруднений. Оказывал Суворин услуги и иного рода, «пристроив» братьев писателя, Александра и Михаила, к своему делу. (Последнему он протежировал и до и после службы в его фирме.)⁹⁰

Как ни печальна слава его газеты, но именно «Новое время» расширило читательскую аудиторию Чехова. В то же время тесное общение с многоопытным литератором способствовало росту писателя. Да и советы его были на первых порах более чем полезны. Вот почему, сообщая Суворину о расторжении с ним деловых отношений и заключении договора с А.Ф. Марксом, Чехов в элегических тонах рисовал их прошлое сотрудничество.

Чехов всегда помнил и о том чувстве упоения, которое он когда-то испытывал от бесконечных разговоров со знаменитым издателем.

На этом, пожалуй, и следует закончить рассказ о почти двадцатилетием знакомстве Чехова с Сувориным, воспринимавшемся каждым из них как долгая, затянувшаяся беседа. Было время, когда собеседникам казалось, что темы их разговоров бесконечны и что они одинаково их волнуют. Но с годами исчезло взаимопонимание и, как неизбежное следствие этого, появилось плохо скрытое взаимораздражение. Дороги же их разошлись задолго до того, как собеседникам стало ясно, что больше им не о чем говорить.

Примечания

*. Речь идет о сыне Суворина — Владимире.

**. Федоров М.П. — номинальный редактор «Нового времени».

***. Коломнин А.П. — управляющий конторой «Нового времени», зять Суворина.

****. Неожиданно (лат.). (Объявление — см.: Новое время. 1887. 3 авг.)

5*. Неупокоев Аркадий Ильич — сотрудник типографии «Нового времени», ответственный за набор чеховских книг.

6*. См. об этом: Суворин А.С. Дневник. М.; Пг., 1923. С. 187—204.

7*. По всей вероятности, А.С. Суворин использует образ, заимствованный из письма Чехова к нему от 25 ноября 1892 г.: «В наших произведениях нет именно алкоголя, который бы пьянил и порабощал...» (5, 132).

1. Чуковский К.И. Указ. соч. С. 445.

2. Лазарев-Грузинский А.С. Указ. соч. С. 114.

3. Грэк И. (В.В. Билибин). Осколки петербургской жизни // Осколки. 1887. № 36. С. 3—4.

4. Чехов А.П. Переписка. В 2 т. М., 1984. Т. 1. С. 80.

5. Арсеньев К. Беллетристы последнего времени // Сев. вестн. 1887. № 12. С. 775.

6. [Оболенский Л.Е.] Ред. // Наблюдатель. 1887. № 12. С. 69.

7. Беллетристика // Рус. мысль. 1887. № 10. С. 589—590.

8. [Михайловский Н.К.] Ред. // Сев. вестн. 1887. № 9. С. 81.

9. Буренин В. Рассказы г. Чехова // Новое время. 1887. 25 сент. (7 окт.) Позицию Буренина разделял М.А. Вернер (Сверчок. 1887. № 36. С. 282).

10. Чудаков А.П. Антон Павлович Чехов. С. 105, 107.

11. Отчет о четвертом присуждении Пушкинских премий // Сб. отд. рус. яз. и словесности Петербург. Акад. наук. 1888. Т. 46. С. 46—53.

12. ГБЛ, ф. 331, к. 55, д. 44г, л. 11.

13. Меньшиков М.О. Из дневника. CXI // Голос Руси. 1916. 9 июня.

14. Гитович Н.И. Указ. соч. С. 120; ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 1, д. 2173, л. 33—35.

15. Плещеев А.А. Об А.П. Чехове // Петербург. дневник театрала. 1904. № 28. С. 3.

16. Измайлов А. Чехов. 1860—1904. Биогр. набросок. М., 1916. С. 465.

17. Амфитеатров А.В. Десятилетняя годовщина. Антон Чехов и А.С. Суворин. Ответные мысли // Собр. соч. Пг., б. г. Т. 35. С. 214.

18. Мережковский Д.С. Было и будет: Дневник, 1910—1914. Пг. 1915. С. 239.

19. Дорошевич В.А.П. Чехов // Рус. слово. 1904. 3 июля. Подобной точки зрения придерживались и некоторые другие современники (см., напр.: Чернышев Н.А.С. Суворин // Изв. книж. маг. М.О. Вольфа. 1912. № 9. Стб. 242).

20. Амфитеатров А.В. Антон Чехов и А.С. Суворин. Ответные мысли // Рус. слово. 1914. 2 июля.

21. Новое время (1876—1916 гг.): Ист. очерк. Пг.., 1916. С. 98.

22. Розанов В.В. Из припоминаний и мыслей об А.С. Суворине // Письма А.С. Суворина к В.В. Розанову. Спб., 1913. С. 10.

23. Амфитеатров А.В. Десятилетняя годовщина, Антон Чехов и А.С. Суворин. Ответные мысли // Собр. соч. Пг., б. г. Т. 35. С. 201.

24. ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 1, д. 4155, л. 69.

25. Амфитеатров А.В. Указ. соч. С. 215.

26. Соболев Ю.В. Чехов. М., 1934. С. 143—155, 222; см. также: Ежов И.С. Литературные взгляды Чехова // Чехов и его среда. Л., 1930. С. 39—41.

27. Слово. М., 1914. Сб. 2. С. 218.

28. Из дневника В.Г. Короленко / Публ. А.В. Храбровицкого // Лит. наследство. Т. 68. С. 524.

29. Бердников Г.П. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. 2-е изд., доп. Л., 1970.С 118—120.

30. Письма А.С. Суворина к В.В. Розанову. С. 143.

31. Соболев Ю.В. Указ. соч. С. 152.

32. Малюгин Л.А. Чехов. Повесть-хроника // Дон. 1969. № 3. С. 45—49.

33. ГБЛ, ф. 331, к. 50, д. 1г, л. 51.

34. Альтшуллер И.Н. Еще о Чехове // Лит. наследство. Т. 68. С. 687.

35. Короленко В.Г. Дневник. Полтава, 1928. Т. 4. С. 172.

36. Горький М. Открытое письмо к А.С. Суворину // Жизнь. 1899. № 3. С. 381—384.

37. Чехов С.М. О семье Чеховых. Ярославль, 1970. С. 181.

38. Гитович Н.И. Указ. соч. С. 74.

39. Чехов А.П. Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. М., 1939. С. 171.

40. Письма русских писателей к А.С. Суворину. Л., 1927. С. 130. Об этом же писал и А.В. Амфитеатров (Десятилетняя годовщина. С. 201).

41. Суворин А.С. Дневник. М.; Пг., 1923. С. 347.

42. Чуковский К.И. Указ. соч. С. 462—463.

43. ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 2, д. 106, л. 9—10.

44. ГБЛ, ф. 331, к. 62, д. 18, л. 8.

45. Чехов А.П. Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. С. 322.

46. ГБЛ, ф. 331, к. 51, д. 71б, л. 10.

47. Библиографические новости // Новое время. 1888. 20 июня (2 июля).

48. Арсеньев К. Современные русские беллетристы // Вестн. Европы. 1888. № 7. С. 260—261.

49. Говоров К. Рассказы г. Чехова // День. 1889. 29 сент. (11 окт.), 13 (25) окт.

50. Михайловский Н.К. Об отцах и детях ног. Чехове // Собр. соч. 2-е изд. Спб., 1909. Т. 6. С. 776, 778.

51. Чехов М.П. Вокруг Чехова: Встречи и впечатления. М., 1959. С ад.

52. ГБЛ, ф. 331, к. 60, д. 64а, л. 17 об.

53. Там же, к. 59, д. 74, л. 6.

54. Там же, к. 60, д. 64а, л. 6—7, 8—9, 10, 2.

55. Там же, 646, л. 5.

56. Там же, л. 17.

57. Там же, л. 12, 12 об., 13, 6.

58. Там же, д. 646, л. 19.

59. Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. С. 378.

60. Чехов С.М. О семье Чеховых. С. 181.

61. Чехов М.П. Указ. соч. С. 181. За опубликование в «Новой времени» в дни студенческих беспорядков двух «Маленьких писем» А.С. Суворин был привлечен Союзом писателей, усмотревшим в них явную клевету на молодежь, к суду чести.

62. Малахова А. Чехов и «Монте-Кристо» // Сов. Россия. 1980. 4 мая.

63. Паперный З.С. «Чайка» А.П. Чехова. М., 1980. С. 121.

64. ИРЛИ, ф. 268, оп. 1, д. 14, л. 1.

65. ГБЛ, ф. 331, к. 60, д. 646, л. 9.

66. Орленев П. Жизнь и творчество русского актера Павла Орленева, описанные им самим. М.; Л., 1931. С. 188.

67. Лесков А. Воспоминания // Лит. газ. 1939. 15 июля.

68. Альтшуллер И.Н. Указ. соч. С. 687.

69. Елпатьевский С.Я. Воспоминания за пятьдесят лет. Уфа, 1984. С. 266.

70. Суворин А. «Иванов», драма в 4-х д. Антона Чехова // Новое время. 1889. 6 февр.

71. Суворин А.С. Дневник. С. 128, 284.

72. Суворин А.С. Маленькое письмо CDXXIX // Новое время. 1902. 8 (21) янв.

73. Суворин А.С. Дневник. С. 125.

74. Лит. наследство. Т. 68. С. 484.

75. Гнедич П.П. Книга жизни. М., 1929. С. 236.

76. Шалюгин Г.А. Грани полемики (А.П. Чехов и А.С. Суворин) // Творчество А.П. Чехова: Особенности худож. метода. Ростов н/Д., 1979. Вып. 4. С. 77—86.

77. Лит. наследство. 1977. Т. 87. С. 305.

78. Шалюгин Г.А. Указ. соч. С. 79.

79. Лит. наследство. Т. 68. С. 488.

80. ГБЛ, ф. 331, к. 50, д. 1г, л. 22, д. 1е, л. 18.

81. Суворин А.С. Дневник. С. 240, 294.

82. ГБЛ, ф. 331, к. 59, д. 76, л. 11—12, 27—28, 29—30.

83. Там же, к. 60, д. 646, л. 35.

84. Ежов Н.М. 1) Антон Павлович Чехов (Опыт характеристики) // Ист. вестн. 1909. № 8. С. 499—519; 2) Моя статья о Чехове (Беседа с читателями) // Там же, № 11. С. 595—607.

85. ЦГАЛИ, ф. 459, оп. 1, д. 1343, л. 1, 34.

86. Ежов Н. Алексей Сергеевич Суворин // Ист. вестн. 1915. № 2. С. 452; № 3. С. 888.

87. ГПБ, ф. 874, оп. 1, д. 117, д. 58.

88. Лит. наследство. Т. 68. С. 485.

89. ГПБ, ф. 874, оп. 1, д. 117, л. 54.

90. ЦГАЛИ, ф. 469, оп. 2, д. 388, л. 4. Сохранилась телеграмма Суворина Чехову: «Миша назначен исправляющим должность начальника второго отделения Ярославской казенной палаты. Скажите мерси, ангел мой» (Там же, оп. 1, д. 4617, л. 7; см. также: ЦГАЛИ, ф. 2040, оп. 1, д. 475, л. 1, 3—6). Правда, Чехов категорически воспротивился тому, чтобы у Суворина служила Мария Павловна (4, 162).