А.С. Мелкова. Литературная полемика середины 1880-х годов и «толстовские» рассказы Чехова

В конце 1886 — начале 1887 г. Чехов написал рассказы: «Сестра», «Нищий», «Встреча», «Казак», «Миряне», — в которых в той или иной мере затронуты вопросы, поднятые в публицистических статьях и сказках Толстого 1880—1886 гг. Рассказы эти анализировались советскими литературоведами с точки зрения влияния на них философской системы и художественной манеры Толстого тех лет¹. Но не была указана конкретная причина, вызвавшая эту «толстовскую» серию, не был очерчен ее литературный фон, не исследовались ранние и поздние редакции рассказов.

Прояснение реальной ситуации, заставившей Чехова обратиться к темам и идеям Толстого-моралиста и философа, выявление жизненных и литературных источников чеховских сюжетов, а также сопоставление редакций этих рассказов поможет уточнить наши представления о первом этапе творческих взаимоотношений двух художников слова.

Появление первого из рассказов, «Сестра», связано с литературной полемикой, достигшей наивысшего накала к осени 1886 г.

Она разгорелась вокруг публикаций сочинений Толстого 1885—1886 гг. В начале 1880-х годов писатель пережил крутой перелом в миросозерцании, о чем рассказал в «Исповеди», изданной в 1884 г. в Женеве, а в России известной в то время по спискам. Изложению своих новых взглядов Толстой посвятил книгу «В чем моя вера?», тоже распространявшуюся в списках и вышедшую в 1886 г. в Женеве². В России опубликованы были: заметка «О переписи» («Современные известия», 1882, № 19, 20 января); части трактата «Так что же нам делать?» (1882, 1884—1885), увидевшие свет в журнале «Русское богатство» в 1885 г. (март, апрель, сентябрь, октябрь и декабрь) под названиями: «Жизнь в городе», «Из воспоминаний о переписи», «Деревня и город» — и в январе 1886 г. — статья «В чем счастие?»³.

8 апреля 1886 г. была разрешена цензурой 12-я часть «Сочинений графа Л.Н. Толстого» (5-ое изд.). В нее включены: «Статья о переписи в Москве», «В чем счастие?», напечатанные в «Русском богатстве» отрывки из упомянутого выше трактата с добавленными к ним главами («О назначении науки и искусства», «О труде и роскоши», «Женщинам»), под общим заголовком: «Мысли, вызванные переписью», и сказки. Вскоре, в № 5—6 «Русского богатства» (май—июнь), был помещен отрывок из частного письма Толстого: «Труд мужчин и женщин (По поводу возражений на главу о женщинах)»⁴.

Многие выводы Толстого о путях переустройства жизни были оценены в прессе тех лет как сугубо консервативные, общественно вредные и послужили основанием для ожесточенных нападок.

Прежде всего — мысль о том, что злу надо противиться не злом, а добром («непротивление злу насилием»); во-вторых, теория нравственного самоусовершенствования: отказ от материальной помощи просящему и проповедь милостыни духовной; в-третьих, призыв к опрощению; в-четвертых, отрицание современного научного и технического прогресса; в-пятых, признание как главной и основной обязанности за женщиной — материнства, а за мужчиной — физического труда.

В ходе полемики, вызванной этими публикациями, критики не щадили ни Толстого, ни своих противников. Особенно резкие статьи были в газетах: «Новости и биржевая газета», «Русский курьер», «С.-Петербургские ведомости» — и журналах: «Северный вестник» (в нем печатались либеральные народники), «Вестник Европы» (буржуазно-либеральный журнал), «Русская мысль» (в то время орган буржуазного либерализма). Им противостояли суворинское «Новое время», «Неделя» (газета, проповедовавшая теорию «малых дел») и народническое «Русское богатство».

Обличители Толстого отрицали его способность решать философские вопросы и в его обращении к ним видели проявление самоуверенности и даже душевного расстройства. Так, «С.-Петербургские ведомости» обрушивались на «Русское богатство» за напечатание «несуразных» философских работ Толстого, который «явился положительнейшим карликом в сравнении с авторитетными, признанными философами», и предполагали, что у Толстого «одна только цель: чтобы о нем, о графе Толстом, говорили»⁵. По мнению редакции «Русского курьера», очерк «Жизнь в городе» содержал «заметную печать» «душевного расстройства» Толстого⁶.

Мысли Толстого о непротивлении злу силой были встречены критиками с иронией. Они не замечали, что для Толстого противиться злу добром — это идеал и как всякий идеал оно недостижимо, но к нему надо стремиться, чтобы не увеличивать насилие и зло на земле. В «Русском курьере» теорию «непротивления злу» назвали «самообманом, самообольщением», потому что, действуя в соответствии с ней, человечество никогда не освободилось бы от рабства⁷. В.К. Стукалич расценивал теорию Толстого как проповедь рабства, пассивности и смирения: «Смирение, прощение обид врагам и покорность их издевательствам — вот рецепт, который Л.Н. Толстой предлагает народу, обнадеживая сладкой верой, что хищники смягчатся, видя податливость жертвы, хотя ежедневный опыт и старуха-история учат иному»⁸.

Л.З. Слонимский борьбу со злом с помощью насилия считал необходимым условием прогресса, а в непротивлении злу злом видел попустительство дурным инстинктам: «Если факт, признаваемый злом, не будет устранен принудительными мерами, то он будет крепнуть и расти беспрепятственно <...>»⁹.

Н.К. Михайловский в теории «непротивления злу насилием» усмотрел рассудочное равнодушие к человеку и отказ от помощи ближнему: «Нельзя ли помогать людям, заступаясь за правых и наказывая виновных? Боже сохрани! Это хуже всего, как обстоятельно доказывается в рассказе «Крестник». <...> Какое возмутительное презрение к жизни, к самым элементарным и неизбежным движениям человеческой души! Какое холодное, резонерское отношение к людским чувствам и поступкам!»¹⁰

В художественной литературе того времени тоже находим следы этой полемики. В «Сказании о гордом Аггее» Гаршина хотя и сказалось тяготение к идеям Толстого, но жестокий правитель страны перевоспитан не проповедью религиозной истины, а только путем наказания богом¹¹.

Короленко в «Сказании о Флоре-римлянине» оправдывал насилие в борьбе со злом. Борцу за освобождение города от захватчиков, Менахему, говорили проповедовавшие кротость ессеи: «<...> силу не побеждают силой, которая есть зло...». Менахем же отвечал им: «Сила руки — зло, когда она подъемлется для грабежа и обиды слабейшего, когда же она подъята для труда и защиты ближнего — она добро»¹². Критика того времени отметила полемический характер «Сказания»¹³. Сам Короленко позднее подчеркивал, что в «Сказании» он «стоял на точке зрения, резко противоположной толстовскому взгляду <...>»¹⁴.

Недоверие и даже насмешки вызывала и теория нравственного самоусовершенствования, мысли Толстого о том, что нищим надо помогать не деньгами, а изменением их миросозерцания, что надо перевоспитать человека, тогда улучшится и его материальная жизнь.

А.М. Скабичевский доказывал, что деньги вполне могут служить орудием борьбы со злом, и считал, что Толстой, предлагая заняться нравственным самоусовершенствованием, ничего не обнаруживает, «кроме умственной праздности и нравственного ничтожества»¹⁵.

Михайловский обличал Толстого в том, что, проповедуя любовь к ближнему, он, в то же время, отклонял все виды деятельной помощи: «Надо любить ближнего, надо помогать ему. Прекрасно. Как помогать, чем? Деньгами можно? Отнюдь нельзя! На этот счет у гр. Толстого и особые диссертации есть, есть и художественная иллюстрация к ним в виде рассказа «Два брата и золото». <...> Вон у самого гр. Толстого 600 000 есть, но он ими людям помогать не будет, не соблазнит его дьявол, а пусть себе лежат, где лежат. Завелись у него было 37 рублей, которые он должен был раздать, так и то намучился: все боялся дьяволу угодить...»¹⁶.

Ироническое отношение к этому положению философии Толстого содержится и в сказке Салтыкова-Щедрина «Путем-дорогою. Разговор». Два крестьянина, идущие из Москвы в деревню, рассуждают о том, что для крестьян правды нет: «Намеднись начетчик один в Москве говорил мне: «Правда у вас в сердцах. Живите по правде — и вам, и всем хорошо будет».

— Сыт, должно быть, этот начетчик, оттого и мелет.

— А может, и господа набаловали. Простой, дескать, мужик, а какие речи говорит! Ему-то хорошо, так он и забыл, что другим больно»¹⁷. Отпор со стороны прессы получило и отрицание Толстым современных науки и искусства, по мнению Толстого, служащих лишь эксплуататорским классам. Критики не верили в искренность Толстого; их возмущало то, что он отвергал пользу просвещения для народа. Толстой «проповедует, что служить народу, помогать ему мы должны ухитряться так, чтобы это было в пределах условий его быта без малейших покушений на улучшение этих условий», — заявлял Скабичевский¹⁸.

Особенно резким нападкам подвергались суждения Толстого о женском труде, о том, что воспитать душу человека — главное призвание женщины. Возмущение Толстым интеллигентных женщин выразила одна из них. Видеть цель жизни женщины в деторождении, утверждала она, значит, низводить ее «на степень животного». «Но когда женщине скажут: «Сударыня, вы-с драгоценный чернозем»; то, по-моему, она, «отрожавшись, и если у нее еще есть силы», должна размахнуться и закатить звонкую пощечину тому, кто этими словами смел оскорбить ее человеческое достоинство»¹⁹.

Положительный смысл в философских исканиях Толстого находила «Неделя». Для Р. Дистерло оригинальность Толстого — в нравственных исканиях: «В его лице судьба как бы нарочно хотела произвести эксперимент самостоятельности и живучести духовных потребностей человека»²⁰, — писал он.

Л.Е. Оболенский на страницах «Русского богатства» защищал Толстого как искателя нравственных законов от тех критиков, которые обвиняли его в неискренности: «<...> толпа не может поверить, что гений ищет только истины, совершенно отрешаясь от мелочных и грязных страстишек, ибо у него довольно по горло и славы и шума об нем, и все это ему даже надоело и опостыло».

Подводя итог полемике вокруг сочинений Толстого, поднятой мелкой прессой, Оболенский отмечал дурной, необъективный тон многих газет и журналов: «Почти все лето эта пресса бичевала Толстого на все лады и всякими способами, начиная с высокомерной иронии и кончая просто неприличной бранью и залезанием в дела семейные, личные и денежные. <...> Толпа втащила на литературный эшафот гениального романиста, и каждый стегал его сколько мог и сколько хотел. <...> такого позора, как история с Толстым, еще не видала Европа XIX века!»²¹.

Н.С. Лесков в статье «О рожне. Увет сынам противления» давал общую характеристику тогдашним критикам Толстого: «Есть хвалители, есть порицатели, но совестливых и толковых судей нет»²².

Критика и писатели 80-х годов замечали действительно уязвимые места философии Толстого, но они упускали из виду громадный обличительный смысл его трактатов и народных рассказов. Недаром их так беспощадно запрещала цензура. Только Ленин сумел понять эти противоречия Толстого как единое целое.

* * *

Какова же была позиция Чехова в этой литературной полемике?

Она отражена в письме А.С. Лазарева-Грузинского Н.М. Ежову от 2—3 января 1887 г. Незадолго до этого к Чехову зашел А.Д. Курепин. «Чехов и Курепин минут 20 спорили по вопросу о сопр<отивлении> злу. NB. Курепин, брат, молодчина! Спорил ловко, и Чехов его не победил. Чехов доказывал, что нужно хорошенько разобраться в толст<овской> теор<ии> сопр<отивления> злу, а пока нельзя честно говорить ни за ни против, а Курепин доказывал, что и теперь вполне честно <...> можно говорить по своему убеждению за или против»²³.

Рассказ Чехова «Сестра», появившийся в «Новом времени» 22 ноября, вскоре после статьи Лескова, явно полемичен. Образ героя рассказа — критика Владимира Семеновича Лядовского вызывает ряд ассоциаций с фигурами Скабичевского, Михайловского и фельетониста В.К. Стукалича.

Лядовский «вел в газете еженедельный критический фельетон»; Скабичевский печатал еженедельно, по четвергам, в «Новостях» свои статьи в отделе «Фельетон» с подзаголовком: «Литературная хроника». С 15 января 1886 г. в «Русском курьере» Стукалич начал серию «Очерков современной литературы» изложением своей программы. Его «Очерки» отличались самоуверенным тоном, риторическим пафосом, пестрели стилистическими штампами:

«Борьба за правду и право — вот девиз человека, выступившего на общественную арену»; «Неужели думают добиться истины, не говорим уже правды, устранив вдохновение, воодушевление высшими идеалами человечества!»; «На своем знамени «Сев<ерный> вестник» написал служение народным идеалам и интересам»²⁴.

Тон и смысл этих статей, их пафос, общие, избитые фразы проступают в фельетонах и речах чеховского героя — критика Лядовского: «Это «пишущий», к которому очень идет, когда он говорит: «Нас немного!» или: «Душно живется, враг сильнее нас, но что за жизнь без борьбы? Вперед!» Не выходит также приторно, когда он начинает толковать об идеалах»; «Я обскурант, рутинер! На моем честном, высоко поднятом знамени написано стремление вперед, честное служение истине, свобода, гуманность, искусство — и я рутинер!»²⁵

В фельетоне Лядовского о «непротивлении злу» есть текстуальные совпадения с началом другого фельетона Стукалича, написанного незадолго до появления рассказа «Сестра»: «Проповедь гр. Л.Н. Толстого о несопротивлении злу силою <...> вызвала дружный отпор со стороны наиболее чутких органов печати». «Как нельзя более своевременно поэтому явилось «Сказание о Флоре-римлянине» Вл. Короленко <...> Это, очевидно, продукт сознательного творчества, направленного против пресловутой теории гр. Толстого <...>»²⁶.

У Чехова Лядовский свой фельетон о непротивлении «начал <...> с того, что «все чуткие органы нашей печати уже достойно оценили это пресловутое учение»...»²⁷.

Специального фельетона «непротивлению злу» Стукалич не посвящал. Из всех опубликованных в то время статей о «непротивлении» ближе всех по содержанию к фельетону Лядовского фельетон Скабичевского от 30 января 1886 г.²⁸ Лядовский, не дав своего определения теории «непротивления», «затем непосредственно приступил к примерам из евангелия, истории и обыденной жизни». Скабичевский тоже сразу переходил к примерам из истории и жизни: «Обратим внимание на основной догмат учения графа Л. Толстого, на непротивление злу насилием. Граф Л. Толстой противуположностью этому догмату ставит ветхозаветное «око за око, зуб за зуб» <...> ветхозаветный догмат равномерного отмщения представляет собою довольно уже высокую ступень нравственного развития человечества, большой шаг вперед в истории цивилизации. Первоначально же, может быть, целые тысячи лет, человечество руководствовалось иным принципом, еще более зверского характера». Проследив, как менялась психика человека на протяжении веков, Скабичевский заключал: «И тем более праздными и суетными представляются нам все эти отвлеченные умствования в духе самых прекрасных истин, когда мы от них обращаемся непосредственно к самой жизни <...>».

Рассуждения Лядовского в «Сестре» о непротивлении, как о «чепухе и белиберде», «темной, туманной теории», его слова: «Мы будем носиться в туманном поднебесье, а человечество пусть страдает, коснеет в рабстве, невежестве!»²⁹ — соответствуют некоторым оценкам непротивления в статьях Скабичевского, а главное, их общему тону. Скабичевский утверждал, что во всей системе взглядов Толстого «мы видим много темного, невыясненного, противоречивого»³⁰, что с идеалами Толстого человечество будет вечно «топтаться на одном месте»³¹.

В следующих словах Лядовского угадывается один момент из статьи Михайловского: «Меня бросает в жар, — говорит Лядовский, — когда моя сестрица берется проповедовать свое учение и старается перетолковать евангелие в свою пользу, когда она нарочно умалчивает об изгнании торгующих из храма!»³² У Михайловского сказано, что Толстой «вычитал в евангелии для себя обязанность отказаться от участия в суде и <...> публично отказался от обязанности присяжного заседателя, хотя на самом деле ничего подобного в евангелии нет. Это вяжется и с общим учением Толстого о непротивлении злу, тоже будто бы коренящемся в христианстве, причем Толстой натурально избегает упоминать об эпизоде изгнания торгующих из храма»³³.

Отношение Чехова к фельетону Лядовского о непротивлении, к его методу и стилю напоминает отношение Оболенского к статьям Михайловского о Толстом в «Северном вестнике». Оболенский так оценивал статьи Михайловского: «Характер их можно определить одним словом — «неуловимость»; вы напрасно будете отыскивать у почтенного автора точного и ясного определения его собственных мыслей, против которых был бы возможен серьезный спор. Он не пытается изучить писателя и сперва систематически изложить его идей, а потом систематически же их разобрать; ему больше нравится изображать из себя шаловливого мотылька, грациозно порхающего с одного цветка на другой, по капризу хватающего то один, то другой факт из жизни или сочинений писателя, с той же капризной шаловливостью небрежно бросающего своп замечания в виде вопросов, шуточек, прибауточек и т. п. неуловимых подобий мысли»³⁴.

Чехов сходным образом характеризовал фельетон Лядовского о «непротивлении»: «С первых же строк его труда видно было, что он совсем не уяснил себе того, о чем писал, что, вместо лица, он видел перед собой вуаль, вместо поля битвы — туман и дым. «Непротивление» с непостоянством хамелеона на каждой странице по нескольку раз меняло свое значение: то оно выступало как безучастие и пассивность, то как равнодушие камня или малодушное смирение раба перед силой, то как попустительство и даже пособничество. Основная мысль мелькала, как разноцветный огонь маяка, когда бывает трудно различить главный цвет и время мельканий, а потому и сами примеры, остроумные и красивые, только увеличивали потемки и напоминали недоумение того невежды, который, слушая рассказы о силе пара, насмешливо спрашивает: «Так, значит, если вы приделаете к самовару колеса, то он и поедет?» <...> не верилось, что автор состоит кандидатом юридических наук, приучающих, как известно, мысль к строгим определениям, методике и системе»³⁵.

В фельетоне Лядовского «непротивление» по нескольку раз меняет свое значение. В его оценках можно узнать то понимание, которое вкладывали в этот термин разные критики Толстого: «безучастие и пассивность» (Стукалич); «равнодушие камня» (Михайловский); «малодушное смирение раба перед силой» (Короленко, Стукалич); «попустительство и даже пособничество» (Слонимский и П.С.).

В возражениях Веры Семеновны брату проступают некоторые строки из статей Оболенского — защитника Толстого. Оболенский утверждал, что «все нападки на Толстого <...> объяснимы только паникой стадной мыслебоязни», что в России «до такой степени не привыкли к возникновению <...> оригинальных мыслителей, теоретиков, творцов философских и моральных систем, до такой степени привыкли жить мыслью массовой, стадной или же заимствованной, что появление малейшей оригинальности, малейшего отступления от шаблонного цикла либеральных или консервативных идей <...> кажется нам чуть не светопреставлением»³⁶. Вера Семеновна думает, что причина нерешенности вопроса о непротивлении — в робости человеческого мышления: «Мне кажется, — говорит она, — что современная мысль засела на одном месте и слишком приурочила себя к оседлости. Она вяла, робка, боится широкого, гигантского полета, как мы с тобой боимся взобраться на высокую гору».

Приведенные сопоставления чеховского текста и русской периодики 1886 г. убеждают, что «Сестра» — злободневный, полемический рассказ. Цель его — защита Толстого-человека, что вовсе не означает солидарности с его учением. Чехов выступил против определенных критиков, которые, не вникнув в суть дела, пытались развенчать Толстого — мыслителя и философа. Он высмеял грубость, резкость и высокомерность тона Скабичевского; самоуверенное фразерство и отсутствие элементарного анализа в статьях Стукалича; присоединился к Оболенскому, упрекавшему Михайловского в нежелании уяснить себе предмет, о котором он судит так категорически.

Вера Семеновна говорила брату, что такие вопросы, как непротивление, решились бы сами собой, если бы мыслящие люди «не были узкими, предубежденными рутинерами»³⁷. Чехов упрекал их в нечестности, невоспитанности: «Ни изысканная воспитанность, ни честность, ни блестящее образование не помогли ему избегнуть этой ошибки. Ошибка не в том, что он «непротивление злу» признавал абсурдом или не понимал его, а в том, что он не подумал о своей правоспособности выступать судьею в решении этого темного вопроса. Нечестно вторгаться в чужой дом или читать чужое письмо; нечестно лечить, не зная медицины, или судить вора, не познакомившись предварительно с делом, но странно, в общежитии не считается бесчестным, если люди, неподготовленные, не посвященные, не имеющие на то научного и нравственного роста, берутся хозяйничать в той области мысли, в которой они могут быть только гостями. В этом отношении житейская честность еще недостаточно культивирована. Названный грех почти общ и чаще всего бессознателен, по крайней мере, мой приятель писал искренно, не думая о возможности ошибки».

Предлагая серьезно и глубоко исследовать вопрос о непротивлении, чеховская героиня говорит: «Отнестись к этому вопросу честно, с восторгом, с той энергией, с какой Дарвин писал свое «О происхождении видов», Брем — «Жизнь животных», Толстой — «Войну и мир». Работать не вечер, не неделю, а десять, двадцать лет... всю жизнь! Бросить эту фельетонную манеру, а отнестись к вопросу строго научно, с серьезной эрудицией...»

Все это не значило, что Чехов разделял евангельское учение. Он только советовал прислушаться к Толстому. С точки зрения врача, материалиста, Чехов находил эту теорию неприложимой к жизни: «Одни естественные науки могут дать тебе ключ к разгадке! Из них ты узнаешь, например, что инстинкт самосохранения, без которого невозможна органическая жизнь, не мирится с непротивлением злу, как огонь с водой...», — высказывает, вероятно, мнение самого Чехова Вера Семеновна.

Но для нее вопрос о непротивлении не был ясен, так как ее мышление было односторонним, ей не хватало эрудиции. Да героиня Чехова и не могла ответить на этот вопрос, если он не был тогда ясен и для писателя.

Спор сестры с братом — это преломленное отражение спора Оболенского с Михайловским, Скабичевским, Стукаличем, Слонимским. Родство спорящих — в непонимании предмета спора.

Тем не менее, очевидно, рассказ Чехова не прошел не замеченным для защитников Толстого. Оболенский вскоре опубликовал статью, в которой Чехов как истинный художник жизни был противопоставлен романтику Короленко, не в пользу последнего³⁸.

А.С. Лазарев-Грузинский вспоминал, как «в очень тесном кружке заговорили об этой статье». Чехов объяснил одному из присутствовавших позицию Оболенского: «Ведь почему Оболенский меня хвалит, а Короленко бранит? Ведь на это же есть причина!

— Какая?

— Оболенский — страстный поклонник Толстого. Я недавно напечатал в «Новом времени» «толстовский» рассказ, а Короленко написал кое-что против «толстовства» — вот и попал в немилость. Ведь это же ясно! Я так на это и смотрю!»³⁹

Следующий рассказ Чехова на тему о непротивлении злу — «Встреча»⁴⁰, по сюжетной канве напоминает легенду Толстого «Крестник», где праведник побеждает разбойника жалостью и любовью. Но с первых же строк «Встречи» начинается спор с Толстым. У Толстого эпиграф — цитата из евангелия: «Не противься злому»⁴¹. У Чехова уже в эпиграфе вопрос и обрисовка звериных черт чьего-то облика («А зачем у него светящиеся глаза, маленькое ухо, короткая и почти круглая голова, как у самых свирепых хищных животных?») настораживают. Взят эпиграф из очерка С. Максимова «Два пустосвята (Из воспоминаний)» и передает внешность страшного преступника Зыкова, встреченного Максимовым в Нерчинске. Зыков когда-то совершил убийство, но не раскаивался в преступлении. Поговорив с ним, Максимов сделал вывод: «Зыков — безнадежно неисправим»⁴².

У Чехова эпиграф настраивает на отрицание того, что может пробудиться что-то человеческое в воре Кузьме; портрет его похож на данный в эпиграфе: «<...> нос и уши поражали своею мелкостью, глаза не мигали, глядели неподвижно в одну точку, как у дурачка или удивленного, и <...> вся голова казалась сплюснутой с боков, так что затылочная часть черепа правильным полукругом сильно выдавалась назад».

Очерк Максимова вышел в свет, когда еще продолжалась полемика вокруг философских произведений Толстого и, очевидно, был написан не без связи с ней. Обращением к этому очерку Чехов как бы подтверждал собственные выводы о невозможности исправления некоторых людей.

У Толстого разбойник перевоспитан добротой крестника. «А растаяло во мне вовсе сердце, только когда ты пожалел меня и заплакал передо мною», — говорит он. Разбойник «стал жить, как велел ему крестник»⁴³.

У Чехова после кратковременного испуга вор Кузьма, которого не наказывает обворованный им Ефрем, ведет себя по-прежнему: лжет, хвастает и т. п.

Несмотря на то что в рассказе «Встреча» заключено несогласие с идеей «Крестника», он нес на себе следы влияния дидактического стиля сказок Толстого. Чехов был сам недоволен этим, о чем сообщал Лазарев-Грузинский Ежову 3 апреля 1887 г.: «Встреча» — прекрасн<ый> рассказ (Чехову он не нравится, т. е. частью и совершенно верно, в чем: и мне и ему не нравится мораль, приделанная в конце. — Этого не должно быть. Мораль не должна «выскакивать», а должна уж если идти, так идти незаметно)»⁴⁴.

Чехову оказалась близкой толстовская теория нравственного самоусовершенствования, и она использована в рассказе «Нищий»⁴⁵.

Толстого волновали огромные размеры нищенства в Москве в те годы. «В Москве нельзя пройти улицы, чтобы не встретить нищих, и особенных нищих, не похожих на деревенских», — писал Толстой. Он сравнивал их с двумя знакомыми мужиками, ходившими с ним пилить дрова на Воробьевы горы. Толстого интересовало: «Почему те работают, а эти просят?» Однажды мужику из Калуги он дал денег на пилу и велел прийти на Воробьевы горы, где много работы. «Мужик клянется, что придет, и мне кажется, что он не обманывает, а имеет намерение прийти.

На другой день прихожу к знакомым мне мужикам. Спрашиваю, приходил ли мужик? — Не приходил. И так несколько человек обманули меня. Обманывали меня и такие, которые говорили, что им нужно только денег на билет, чтобы уехать домой, и через неделю попадались мне опять на улице. Многих из них я признал уже, и они признали меня, и иногда, забыв меня, повторяли мне тот же обман, а иногда уходили, завидев меня»⁴⁶.

У Чехова в начале рассказа подобная же картина: Лушков обманывает присяжного поверенного Скворцова, выдав себя за сельского учителя, лишившегося места из-за доноса. Он говорит, что ему предлагают работу в Калужской губернии, но у него нет денег на дорогу. Скворцов узнает в нем человека, называвшего себя студентом, которого исключили, и уличает его во лжи.

Как Толстой калужскому мужику, Скворцов предлагает Лушкову колоть дрова. Тот соглашается, но «просто из самолюбия и стыда, как пойманный на слове...».

Анализируя поступки нищих, Толстой пришел к выводу, что чаще всего — это безнравственные люди, развращенные городом и примером праздной жизни богачей: «они потеряли способность, охоту и привычку зарабатывать свой хлеб, т. е. их несчастие было в том, что они были такие же, как я»⁴⁷. Наблюдая за Лушковым, Скворцов замечает, что тот «не чувствовал ни малейшего расположения к работе»; в итоге оказывается, что дрова за него колола кухарка Ольга, а он все время был пьян.

В подачках богатого бедному Толстой усматривал самолюбование и фальшь. Не стыдно дать три копейки, писал Толстой, это долг учтивости. Но если поговорить с нищим, то он будет видеть в вас доброго человека. Доброта же не может остановиться ни на 10, ни на 100 рублях. «А если вы попятились, то вы этим самым показали, что все, что вы делали, вы делали не потому, что вы добрый человек, а потому, что перед людьми, перед ним хотели показаться добрым человеком»⁴⁸. В «Нищем» Скворцов не любит Лушкова, выдавая ему за «работу» то полтинник, то копеек двадцать-сорок, то старые брюки. Долгое время он даже не знал, как его зовут.

Толстому поправился выход, предложенный Сютаевым: денежные подачки только развращают нищих; задача в том, чтобы привить им любовь к труду: «Ты идешь, у тебя попросит человек 20 копеек. Ты ему дашь. Разве это милостыня? Ты дай духовную милостыню, научи его; а это что же ты дал? Только, значит, «отвяжись»». Чтобы изменить миросозерцание человека, не любящего труд, надо взять его к себе домой и воспитывать личным примером: «Мы и работать пойдем вместе; он будет видеть, как я работаю, будет учиться, как жить, и за чашку вместе за одним столом сядем, и слово он от меня услышит и от тебя. Вот это милостыня, а то эта ваша община совсем пустая»⁴⁹, — говорил Сютаев. Но для этого надо самому иметь лучшее миросозерцание, т. е., по Толстому, заниматься физическим трудом. Решив поставить на ноги нищего мальчика Сережу, Толстой взял его к себе на кухню, но тот, видя праздность детей Толстых — своих ровесников, сбежал, чтобы добывать деньги более легким трудом: за 30 копеек в день водил слона в процессии «каких-то дикарей»⁵⁰. Также и Скворцов не мог воздействовать на Лушкова, потому что наблюдал за ним из окна и «воспитывал» нотациями. По-настоящему жалела Лушкова Ольга, она же его и перевоспитала (по методу Сютаева), усовестив примером своего трудолюбия и человечностью.

Как видим, «Нищий» может быть назван «толстовским» рассказом; тема его явно перекликается с одной из тем трактата «Так что же нам делать?». Вот почему никак нельзя согласиться с В.Я. Лакшиным, считающим концовку «Нищего» чеховской, а не толстовской⁵¹.

Идея братской, всепрощающей любви к ближнему нашла отражение в рассказах «Казак»⁵² и «Миряне»⁵³. В первом ощутима сюжетная общность со сказкой Толстого «Чем люди живы», в «Мирянах» — некоторое тематическое сходство с рассказом Толстого «Упустишь огонь — не потушишь».

* * *

26 января 1899 г. Чехов заключил договор с А.Ф. Марксом об издании собрания своих сочинений. Готовя их к печати, он многие ранние рассказы нашел нужным не включать, а многие значительно изменил.

Литературоведы, писавшие о «толстовских» рассказах, не ставили задачей отделить то, что в них принадлежало только 80-м годам, от того, что сохранилось в 900-е годы. Анализ авторской правки этих рассказов обнаруживает эволюцию в отношении Чехова к Толстому.

В марте—мае 1899 г. Чехов переработал рассказ «Сестра» и дал ему заглавие «Хорошие люди». Он стремился придать рассказу больший обобщающий смысл и избавить его от налета злободневности: вычеркнул значительные куски текста, связанные с литературной полемикой: авторское отступление, в котором осуждались безответственные критики, и оценку фельетона Лядовского о «непротивлении злу» (приводилось выше). Вместо этого вписал лаконичную характеристику восьмидесятых годов XIX в.: «Это было как раз время — восьмидесятые годы, когда у нас в обществе и печати заговорили о непротивлении злу, о праве судить, наказывать, воевать, когда кое-кто из нашей среды стал обходиться без прислуги, уходил в деревню пахать, отказывался от мясной пищи и плотской любви»⁵⁴. Во многом сокращен спор брата с сестрою; в газетной редакции Вера Семеновна настаивала на том, что необходимо серьезно, глубоко и всесторонне исследовать вопрос, занимавший в то время читающую публику (также приводилось выше). В «Сестре» Чехов смеялся над фельетонистом, трактовавшим о вещах, о которых он еще не составил себе ясного представления: там содержались и прямая насмешка над ним, и монологи Владимира Семеновича, выдававшие его самоуверенность, и узкий, предвзятый подход к явлениям общественной мысли (частично приводились выше). Вначале внимание писателя было сосредоточено на обличении Лядовского и ему подобных критиков. Рассказ назывался «Сестра», так как обличающей стороной была Вера Семеновна. В «Хороших людях» центр тяжести переместился: Чехов привнес в характер Веры Семеновны новые черточки: незнание и неприятие практической медицины (она не говорила о медицине и «не производила впечатления знающей», «практическая медицина была не по ней, не удовлетворяла и утомляла ее»). В окончательном описании того, как героиня занимается уборкой дома и другим черным трудом, чувствуется известная ирония Чехова над толстовским призывом к опрощению: «В этой работе, совершаемой всегда с некоторою торжественностью, он <брат> видел что-то натянутое, фальшивое, видел и фарисейство, и кокетство»⁵⁵. Таким образом, в «Хороших людях» Чехов иронизирует и над критиками, нападавшими на Толстого, и над слепыми последователями его учения.

Такие оценки, как «весь рассказ в конечном итоге оказывается посвященным не идее непротивления злу насилием, а анализу причин, мешающих «хорошим людям» строить свои отношения на основе взаимопонимания и справедливости»⁵⁶, — могут быть соотнесены с последним вариантом в гораздо большей степени, чем с газетным, где идея о непротивлении находилась в центре. Правка «Сестры» свидетельствует о том, что «непротивление злу» в конце 90-х годов перестало быть для Чехова вопросом, прежде казавшимся ему столь важным и требующим глубокого анализа.

Другой рассказ на эту же тему — «Встреча» — Чехов даже не включил в собрание сочинений, хотя предполагал включить и весной 1899 г. значительно его переделал⁵⁷. В частности, сократил места, где «выскакивала» мораль: сиял рассуждение о непротивлении злу насилием, о противоречивости этой формулы Толстого: «Равнодушие обиженного загадочно и страшно. В нем, как бы оно ни было искренно, чувствуется какая-то большая хитрость, неведомая, но суровая сила. Ефрем был искренно равнодушен, но ни он сам, ни Кузьма, конечно, не понимали, что в его равнодушии кроются хитрость и сила, что, ссылаясь на бога, он тем самым хитрил, боролся, наказывал...». Выпустил Чехов слова Ефрема, утверждавшего любовь к ближнему как основу существования: «Кто хлебца даст, а кто сенца, а кто в избу пустит — так изо дня в день... На добрых людях, парень, земля держится...» и др.

Исправляя в 1901 г. рассказ «Нищий», Чехов сделал более отчетливой толстовскую идею о неискренней, фальшивой помощи нищим деньгами. Важной для понимания сущности «доброты» Скворцова была замена слов: «оскорбил его доброту, чувство сострадания к несчастным людям»⁵⁸ на «оскорбил то, что он, Скворцов, так любил и ценил в себе самом: доброту, чувствительное сердце, сострадание к несчастным людям <...>»⁵⁹.

Значительно переписан финал. В газетном варианте Лушков несколько туманно выражал мысль о причине своего перерождения, он говорил о правоте Ольги и неправоте Скворцова. В тексте собрания сочинений подчеркнута эта причина — воспитательное влияние примера и душевного благородства трудящейся женщины (привлекшая Толстого мысль Сютаева). Вот эти два отрывка:

* * *

Как видим, в 1886 — начале 1887 года Чехов активно интересовался философскими сочинениями Толстого и включился в литературную полемику, вызванную их публикациями.

Чехов выступил в защиту Толстого и выразил согласие с некоторыми его выводами о путях исправления зла, но рассказы Чехова тех лет обнаруживают неодинаковую степень его заинтересованности разными идеями Толстого.

В вопросе «непротивления злу» Чехов не присоединился к Толстому, хотя, возмущенный тоном писаний отдельных критиков, высмеял их в «Сестре». Он соглашался с Толстым в некоторых конкретных случаях: в воспитании детей «наказание очень часто приносит гораздо больше зла, чем само преступление»⁶¹.

Вместе с Толстым он считал, что частная благотворительность не изменит жизни бедняков, а верил в силу и необходимость исправления людей личным примером («Нищий»). Именно в этом можно отметить его полную и постоянную солидарность с Толстым.

Но то отречение от Толстого, в котором Чехов признавался А.С. Суворину в письме от 27 марта 1894 г. («<...> толстовская мораль перестала меня трогать, в глубине души я отношусь к ней недружелюбно, и это, конечно, несправедливо»), не было внезапным и неожиданным. Чехов ни прежде, ни потом не разделял выступлений Толстого против научного и технического прогресса, его призыва к опрощению и религиозного смысла его морали. Он объяснял Суворину, что находился под влиянием писательской манеры Толстого: «<...> толстовская философия сильно трогала меня, владела мною лет 6—7, и действовали на меня не основные положения, которые были мне известны и раньше, а толстовская манера выражаться, рассудительность и, вероятно, гипнотизм своего рода». Газетные тексты рассказов Чехова свидетельствуют о некотором влиянии на него в те годы стиля Толстого.

Впоследствии Чехов высказал недовольство рассказами, отмеченными этим влиянием. Два из них: «Встреча» и «Казак» — он не поместил в собрание сочинений, а два: «Сестра» и «Миряне» — значительно сократил, исправил и дал им новые заглавия.

Примечания

1. См.: А. Дерман. Творческий портрет Чехова. М., «Мир», 1929, с. 189—194; Антон Павлович Чехов. М., Гослитиздат, 1939, с. 96—98; А. Скафтымов. О повестях Чехова «Палата № 6» и «Моя жизнь». — В кн. «Статьи о русской литературе». Саратов, 1958, с. 298; и в кн.: «Нравственные искания русских писателей». М., «Художественная литература», 1972, с. 384—385; Ф.И. Бенин. Чехов и Толстой. — В сб.: «Творчество Л.Н. Толстого». М., Гослитиздат, 1959, с. 392—393, 401—407; Г. Бердников. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. М.—Л., Гослитиздат, 1961, с. 183—202; 2-е изд. 1970, с. 189—203; В. Лакшин. Толстой и Чехов. М., «Сов. писатель», 1963, с. 17, 28—33; 2-е изд. 1975, с. 18, 27—30.

2. У Чехова была брошюра: В чем моя вера? Графа Л.Н. Толстого. Изд. 2-е, доп. и испр. Genève, 1888. M. Elpidine, Libraire-éditeur (Дом-музей А.П. Чехова в Ялте). См.: С. Балухатый. Библиотека Чехова. — Сб. «Чехов и его среда». Л., «Academia», 1930, с. 388.

3. Чехов читал этот журнал; 14 января 1887 г. он писал М.В. Киселевой: «<...> в декабрьской книге «Русского богатства», где печатается Лев Толстой, есть статья Оболенского <...> под заглавием «Чехов и Короленко».

4. В течение 1886 г. 12-я ч. 5-го изд. была отпечатана в 3 выпусках. В 3-м, дополненном, трактат дан целиком и вместо: «Мысли, вызванные переписью» появился заголовок: «Отрывки из статьи «Так что ж нам делать?»». У Чехова было 6-е изд.: «Сочинения графа Л.Н. Толстого. Часть двенадцатая. Произведения последних годов». М., Типография А.И. Мамонтова и К^о, 1886 (Дом-музей А.П. Чехова в Ялте. См.: С. Балухатый. Библиотека Чехова. — Сб. «Чехов и его среда». Л., «Academia», 1936, с. 301—302). В дальнейшем — ссылки по этому изд.

5. Ergo (псевд. Р.И. Гинзбурга). Литературные письма. — «С.-Петербургские ведомости», 12 апреля 1885 г., № 98.

6. Б/а. Рубрика «Наши газеты и журналы». — «Русский курьер», 30 марта 1885 г., № 85.

7. П.С. Учение о «несопротивлении злу» гр. Льва Толстого (Критический этюд). — «Русский курьер», 23 апреля 1886 г., № 109.

8. Веневич (псевд. В.К. Стукалича). Народная литература. — «Русский курьер», 5 ноября 1886 г., № 305.

9. Z (псевд. Л.З. Слонимского). Философия графа Л.Н. Толстого. — «Вестник Европы», 1886, кн. 4, с. 600.

10. Н.М. Дневник читателя. II. Еще о гр. Л.Н. Толстом. — «Северный вестник», 1886, № 6. Отдел второй, с. 215—216.

11. «Русская мысль», 1886, кн. 4, с. 225—233.

12. «Северный вестник», 1886, № 10, с. 14 и 15.

13. Веневич. Очерки современной литературы. — «Русский курьер», 8 ноября 1886 г., № 308. См. также: Д. (псевд. В.Л. Кигна). Беседы читателя. — «Неделя», 16 ноября 1886 г., № 46, стлб. 1527—1528.

14. См. письмо Короленко к толстовцу Журину (март 1917 г.). — В.Г. Короленко. Собр. соч. в 10 томах, т. 10. М., Гослитиздат, 1956, с. 558.

15. «Литературная хроника». — «Новости и биржевая газета», 2 октября 1886 г., № 271.

16. «Северный вестник», 1886, № 6. Отдел второй, с. 215. О своих 600 000 и 37 рублях, которые были у него «для помощи несчастным» во время переписи 1882 г., Толстой говорил в трактате «Так что же нам делать?» («Сочинения графа Л.Н. Толстого», ч. 12, с. 341, 320—323).

17. «Русские ведомости», 7 сентября 1886 г., № 245. Под «начетчиком», очевидно, подразумевается В.К. Сютаев, тверской крестьянин, проповедовавший в московском доме Толстого и оказавший на него большое влияние. О Сютаеве см.: «Так что же нам делать?» («Сочинения графа Л.Н. Толстого», ч. 12, с. 335—337).

18. «Новости и биржевая газета», 3 июля 1886 г., № 180.

19. М.Б. Граф Толстой о женщинах. (Письмо в редакцию). — «Русский курьер», 12 июля 1886 г., № 189. Автор цитирует письмо Толстого «Труд мужчин и женщин (По поводу возражений на главу о женщинах)». — «Русское богатство», 1856, № 5—6, с. 293.

20. Р.Д. (псевд. Р. Дистерло). Граф Л.Н. Толстой как философ и художник. — «Неделя», 6 апреля 1880 г., № 14, стлб. 493.

21. Л. Оболенский. Русская мыслебоязнь и критики Толстого. — «Русское богатство», 1880, № 8, с. 140, 120, 121, 123.

22. «Новое время», 4 ноября 1886 г., № 3838.

23. ЦГАЛИ, ф. 180, оп. 1, ед. хр. 19, л. 165 об. См. также письмо Чехова к М.В. Киселевой от 14 января 1887 г.

24. Веневич. Очерки современной литературы. — «Русский курьер», 15 и 30 января 1886 г., № 14 и 29.

25. Ан. Чехов. Сестра. — «Новое время», 22 ноября 1886 г., № 3866, отдел: «Субботники». Последняя цитата не вошла в окончательный текст. Здесь и в дальнейшем — цитаты даются по газете.

26. «Русский курьер», 8 ноября 1886 г., № 308.

27. Текст этот и последующий о фельетоне Лядовского не включен в окончательную редакцию рассказа.

28. «Новости и биржевая газета», 30 января 1886 г., № 30.

29. Цитируемый текст не включен в окончательную редакцию.

30. «Новости и биржевая газета», 9 мая 1885 г., № 126.

31. «Новости и биржевая газета», 25 сентября 1886 г., № 264.

32. Эпизод из Евангелия от Марка (гл. 11, ст. 15—17) и Луки (гл. 19, ст. 45—46).

33. Н.М. Дневник читателя. II. Еще о гр. Л.Н. Толстом. — «Северный вестник», 1886, № 6. Отдел второй, с. 198.

34. Л. Оболенский. Русская мыслебоязнь и критики Толстого. — «Русское богатство», 1886, № 8, с. 129—130.

35. Цитируемый здесь и в следующем абзаце текст не вошел в окончательную редакцию рассказа.

36. «Русское богатство», 1886, № 8, с. 123—124.

37. Цитируемый здесь и далее газетный текст не вошел в окончательную редакцию рассказа.

38. Л.Е. Оболенский. Обо всем. (Критическое обозрение). — «Русское богатство», 1886, № 12, с. 166—185.

39. А. Грузинский. О Чехове. (Отрывки воспоминаний). — «Русская правда», 11 июля 1904 г., № 99.

40. Ан. Чехов. Встреча. — «Новое время», 18 марта 1887 г., № 3969. Текст цитируется по газете.

41. «Сочинения графа Л.Н. Толстого», ч. 12, с. 192.

42. «Русская мысль», 1887, кн. 2, с. 26, 42.

43. «Сочинения графа Л.Н. Толстого, ч. 12, с. 212.

44. ЦГАЛИ, ф. 189, оп. 1, ед. хр. 19, л. 196.

45. А. Чехонте. Нищий. — «Петербургская газета», 19 января 1887 г., № 18; отдел: «Летучие заметки». В дальнейшем — цитаты по этому тексту.

46. «Сочинения графа Л.Н. Толстого», ч. 12, с. 268, 271, 271—272.

47. Там же, с. 324.

48. Там же, с. 340.

49. «Сочинения графа Л.Н. Толстого», ч. 12, с. 336, 337.

50. Там же, с. 310.

51. В. Лакшин. Толстой и Чехов, изд. 2-е, испр., с. 29.

52. А. Чехонте. Казак. — «Петербургская газета», 13 апреля 1887 г., № 99.

53. Ан. Чехов. Миряне. — «Новое время», 18 апреля 1887 г., № 3998. За недостатком места анализ этих рассказов опущен,

54. Антон Чехов. Рассказы. Сочинения А.П. Чехова, т. VI. СПб., 1901. Изд. А.Ф. Маркса, с. 341.

55. Антон Чехов. Рассказы, т. VI, с. 338—339, 345—346.

56. Г. Бердников. А.П. Чехов. Идейные и творческие искания. Л., «Художественная литература», 1970, с. 193.

57. Правленный Чеховым список «Встречи» хранится в ЦГАЛИ, ф. 549, оп. 1, ед. хр. 164.

58. А. Чехонте. Нищий. — «Петербургская газета», 19 января 1887 г., № 19.

59. Антон Чехов. Рассказы. Сочинения А.П. Чехова, т. III. СПб., [1901]. Изд. А.Ф. Маркса, с. 89.

60. Антон Чехов. Рассказы, т. III, с. 94.

61. Ан. Чехов. Дома. — «Новое время», 7 марта 1887 г., № 3958.