§ 3. Образ А. Чехова в прозе З. Гиппиус

Рассказ З. Гиппиус «Голубое небо» впервые был опубликован в сборнике «Новые люди» в 1896 году. То есть в то самое время, когда, как свидетельствует Д. Рейфилд в монографии «Жизнь Антона Чехова», «лагерь чеховских врагов возглавила Зинаида Гиппиус»¹. Герой рассказа — Антон Антонович Зайцев, начальник почтово-телеграфного отделения, собирается жениться, готовится предложить избраннице руку и сердце, и читатель узнает о характере, привычках, образе мыслей Антона Антоновича. Все составляющие образа главного героя — будь то главные, «типические» черты или, казалось бы, наносные, случайные мелочи соотносятся с высказываниями Гиппиус в воспоминаниях, дневниках, критических статьях об А.П. Чехове.

В первую очередь, обращает на себя внимание портретное описание героя. Здесь следует отметить, что, знакомство Чехова и четы Мережковских длилось не один год (и на момент написания рассказа знакомство это было довольно давним), на протяжении этого времени внешность писателя, по свидетельствам современников (и портретам, конечно) менялась. И.А. Бунину принадлежит любопытное наблюдение: «У Чехова каждый год менялось лицо:

В 79 г. по окончании гимназии: волосы на прямой ряд, длинная верхняя губа с сосочком.

В 84 г.: мордастый, независимый; снят с братом Николаем, настоящим монголом.

В ту же приблизительно пору портрет, писанный братом: губастый, башкирский малый.

В 90 г.: красивость, смелость умного живого взгляда, но усы в стрелку.

В 92 г.: типичный земский доктор.

В 97 г.: в каскетке, в пенсне. Смотрит холодно в упор.

А потом: какое стало тонкое лицо!»².

В рассказе Гиппиус же нет даже намека на какие-либо изменения внешности персонажа — как увидим, неслучайно. В этой связи особого внимания заслуживают выбранные писательницей такие детали портрета, как пенсне и бородка — непременные атрибуты портрета А.П. Чехова, классика русской литературы, с современной точки зрения. Непременные — поскольку стали частью «чеховского мифа», в оформлении которого Гиппиус сыграла не последнюю роль. Неудивительно, что в описании Антона Антоновича Зайцева обе эти подробности внешнего облика героя — присутствуют. Заметим в скобках, что пенсне Чехов начал носить³ летом 1896 г., всего за несколько месяцев до появления рассказа Гиппиус.

«Антон Антонович был среднего роста. Худощавый. И лет ему можно было дать от двадцати до сорока. Весь он был розовый, только усы, бородка и короткие волосы росли у него совершенно белые, да и то при закате солнца часто принимали красноватый оттенок.

На тоненьком носу у него всегда было дымчатое pince-nez, которое сильно сжимало переносье. Антон Антонович любил толстые сучковатые палки, ходил быстро, никогда не унывал, но с подчиненными был важен и не забывал ни на минуту, что он — господин начальник почты и телеграфа»⁴.

Портретное описание Антона Антоновича, данное в рассказе, мы приводим здесь полностью: как видим, оно довольно подробное, содержит детали, связанные с особенностями характера; телосложения; походкой, разнообразными внешними приметами. Создается впечатление, что автор рассказа как будто стремится выделить важнейшие черты в характере и внешности некого человека и сообщить их своему литературному герою — чтобы, быть может, самому лучше понять прототип. В любом случае, обилие (при следовании знаменитому принципу «чтоб словам было тесно, а мысли просторно») и характер подробностей, использованных в портрете, убеждает в том, что Зайцев — не вымышленный персонаж, у него есть реальный прототип. Что этим прототипом является именно Чехов, несложно убедиться, сопоставив отдельные детали портрета с суждениями и замечаниями Гиппиус о Чехове, высказанными ею в критических работах, дневниках.

Пенсне, усы, бородка, короткие волосы, худощавый — все это, без сомнения, характеристики внешности А.П. Чехова, с точки зрения современного читателя. Однако во времена, когда писался рассказ Гиппиус, под подобное описание подходило немало народу, поэтому необходимо обратиться к более характерным деталям. К примеру, об Антоне Антоновиче сообщается, что «лет ему можно было дать от двадцати до сорока» — подробность необычная, запоминающаяся, выразительная. Приведем отрывок из статьи Гиппиус «Благоухание седин», написанной много лет спустя после выхода рассказа «Голубое небо» и после смерти А.П. Чехова: «А у него (Чехова. — О.М.) не только не было «седин», но даже чувствовалось, что никогда никаких и не будет. Не оттого, что приходила мысль о его ранней смерти. Но оттого, что Чехов — мне, по крайней мере, — казался природно без лет.

Мы часто встречались с ним в течение всех последующих годов; и при каждой встрече — он был тот же, не старше и не моложе, чем тогда, в Венеции. Впечатление упорное, яркое; оно потом очень помогло мне разобраться в Чехове как человеке и художнике. В нем много черт любопытных, исключительно своеобразных, но они так тонки, так незаметно уходят в глубину его существа, что схватить и понять их нет возможности, если не понять основы его существа.

А эта основа — статичность. [...] Не возрастая — естественно он был чужд и «возрасту». Родился сорокалетним — и умер сорокалетним, как был в собственном зените»⁵ (курсив мой. — О.М.).

Таким образом, получает объяснение отсутствие каких-либо изменений в герое — в плане внешнего облика или возраста. Кроме того, подтверждается наша догадка о том, что в рассказе автор, рисуя своего героя, сам стремится как можно лучше понять человека, послужившего прототипом — понять и как личность, и как художника. Примечателен и выбор имени персонажа — Антон Антонович. Как видим, имя «Антон» акцентировано, дано «в квадрате». Кроме того, обыграна и еще одна подробность, связанная с именем Чехова: отец главного героя, которого тот стыдится и отвергает, будучи не в силах смириться с несовершенством и нечестностью своего родителя, неизменно обращается к своему сыну, несмотря на его прохладное отношение — Антоша. Это обращение — намек на наиболее известный из псевдонимов Чехова — «Антоша Чехонте».

«Из спальни он принес большую золотообрезную книгу в коричневом переплете и развернул ее. Она была наполовину исписана прямым ровным почерком, таким ровным, что буквы походили на печатные» — еще одна, казалось бы, случайная деталь, имеющая, однако, большое значение для писательницы-символистки. Конечно, у Чехова действительно был довольно ровный почерк. Но, думается, с помощью этой подробности Гиппиус опять же стремилась подчеркнуть важнейшую, по ее мнению, чеховскую особенность, составляющую «основу» его творчества и самой жизни — «статичность». Статичность и — «нормальность».

Это качество героя проявляется во всем, вот, например, одно из его высказываний: «И он несколько раз повторил, что если он на что-нибудь решится, то уже не перерешит, что поступает всегда глубоко обдуманно, что время для него не помеха. Ибо он терпелив, настойчив и постоянен»⁶.

«Требователен, но справедлив, строг, но добр. Молодой человек, всего двадцати восьми лет, а порядок завел на диво»⁷. «Я всегда знал, что должен делать и делал, что должен. Я не стыжусь своего происхождения. Мой дед был слесарь, а папаша — самый мелкий чиновник в Одессе. [...] я сказал себе: у меня больше нет отца! Потому что нечестный человек не может быть моим отцом. [...] Я ушел. [...] И вот мне двадцать восемь лет, и все мое положение: место, роль, которую я играю в обществе, — всего этого достиг я сам, я один, своей настойчивостью и работой. Я — полезный член общества, у меня обязанности, долг, я на хорошем счету и легко могу получить перевод и повышение. Кроме того — вы знаете мою мечту жизни, мою отраду — это занятие литературой и поэзией»⁸.

«Терпелив, настойчив и постоянен», «требователен, но справедлив, строг, но добр», «молодой человек, всего двадцати восьми лет, а порядок завел на диво», «...всего [...] достиг [...] сам, [...] один, своей настойчивостью и работой», а также характер тех пунктов, по которым считает необходимым охарактеризовать себя Антон Антонович и т. д. — казалось бы, все это глубоко положительные черты, показывающие героя исключительно с лучшей стороны. Все эти качества — похвальны и «нормальны». Однако, как увидим, «нормальность», с точки зрения З.Н. Гиппиус — неоднозначно оцениваемое качество.

В приведенных отрывках находим подробности, соотносимые с фактами биографии Чехова. Как известно, дед писателя был крепостным, а у отца была своя бакалейная лавка⁹. Чехову пришлось «по капле выдавливать из себя раба»¹⁰, он, как и герой рассказа Гиппиус, мог бы с полным правом сказать, что достиг всего сам. И действительно существовало нечто, чего Чехов своему отцу не мог простить до конца жизни, а именно физической расправы и грубого обращения — в первую очередь, если оно проявлялось по отношению к Евгении Яковлевне, матери писателя. И поскольку, по известному выражению Чехова, «что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости» [П., 2, 281—283], это не могло не наложить свой отпечаток на жизнь писателя — «мещанина во дворянстве» и его отношения с представителями аристократии, к которым принадлежали и Мережковские.

«Антон Антонович в хлопотах.

У него явилась блестящая идея устроить литературный вечер. И не то что один, а целый ряд литературных вечеров, где все будут читать собственные произведения»¹¹ — очевидно, имеется в виду чеховская идея проведения «беллетристических обедов» — еще одна биографическая подробность, отсылающая читателя к Чехову.

«Уж слишком северное у него лицо. Его зовут Антон Антонович Зайцев, и по фамилии он русский, хотя в произношении у него слышится изрядный немецкий акцент»¹², — известно, что Чехов, родившийся и выросший в Таганроге, некоторое время говорил с южным акцентом. Кроме того, в приведенной цитате заслуживает внимания первое предложение — «Уж слишком северное у него лицо». В книге «Живые лица: Воспоминания» Гиппиус есть статья о Чехове, где автор вспоминает знаменитую встречу в Венеции с Чеховым и Сувориным (последнего Гиппиус лаконично характеризует как «пугало интеллигенции нашей»¹³ и удостаивает буквально нескольких высказываний, в основном же внимание уделено Чехову); встречу, которая затем, осмысленная в воспоминаниях и письмах ее участниками, и переосмысленная широкой аудиторией, руководствовавшейся уже слухами и домыслами — стала краеугольным камнем «чеховского мифа». Одно из этих крайне скупых высказываний о Суворине звучит так: «Очень русское было у него и лицо»¹⁴. Очевиден параллелизм в построении двух синтаксических конструкций — случайность ли это? В той же работе Гиппиус находим ряд характеристик А.П. Чехова (уже без всякой связи с А.С. Сувориным), которыми наделен и герой рассказа 1896 г. — Антон Антонович Зайцев.

«Нормальный человек и нормальный прекрасный писатель своего момента; — сказал про него однажды С. Андреевский. Да, именно — момента. Времени у Чехова нет, а момент очень есть. Слово же «нормальный» — точно для Чехова придумано. У него и наружность «нормальная», по нем, по моменту. Нормальный провинциальный доктор с нормальной степенью образования и культурности, он соответственно жил, соответственно любил, соответственно прекрасному дару своему — писал. Имел тонкую наблюдательность в своем пределе — и грубоватые манеры, что тоже было нормально.

Даже болезнь его была какая-то «нормальная», и никто себе не представит, чтобы Чехов, как Достоевский или князь Мышкин, повалился перед невестой в припадке «священной» эпилепсии, опрокинув дорогую вазу. Или — как Гоголь постился бы десять дней, сжег «Чайку», «Вишневый сад», «Трех сестер», и лишь потом — умер»¹⁵. Здесь же Гиппиус упоминает чеховского «Черного монаха», характеризуя произведение как «мрачную олеографию», неуклюжую попытку обращения к мистической тематике.

Так, мы видим здесь, что и спустя много лет Гиппиус упоминает о «Черном монахе» — произведении, которое вызвало самый живой отклик у большинства поэтов-символистов и заслужило как немало упоминай, аллюзий и реминисценций в их произведениях, так и изрядное количество ругательных отзывов в символистской критике. Любопытно, что и в рассказе «Голубое небо» встречаются два намека на важнейшую для символистов, в частности, повесть Чехова:

«Антон Антонович писал и прозой, и стихами. [...] Первая встреча с Людмилой четыре года тому назад была описана у него в беллетристической форме под заглавием «Розовое видение»¹⁶. — Прежде всего, отметим, что создание произведений с опорой на биографический материал не было чуждо и Чехову («Попрыгунья» и др.). Название «Розовое видение» — пародия на чеховского «Черного монаха» (1893 г.). Говорить об этом можно было бы лишь в качестве предположения, не будь в тексте второй, более явной и однозначной реминисценции из повести Чехова: «над небольшим окошком, где принимаются телеграммы и заказные письма, красиво сплетены из сухих трав и листьев цветы, означающие время приема корреспонденции». (Курсив мой. — О.М.). Последняя подробность — намек (уже более очевидный, чем пародийное название «Розовое видение») на повесть «Черный монах», где в саду Егора Семеныча Песоцкого «были шпалеры из фруктовых деревьев, груша, имевшая форму пирамидального тополя, шаровидные дубы и липы, зонт из яблони, арки, вензеля, канделябры и даже 1862 из слив — цифра, означавшая год, когда Песоцкий впервые занялся садоводством» [С., 8, 227] (курсив мой. — О.М.). Данная деталь выбрана Гиппиус не случайно. Думается, причиной послужило то, что в этом случае перед нами заметная деталь быта героев (курсив мой. — О.М.). Того быта, который является, по мнению Гиппиус, неизбежной составляющей жизни каждого человека, но составляющей приземленной; быта, который — мало того — является лютым врагом событий, движения, жизни. Одной из важнейших претензий Гиппиус к Чехову в сфере художественного творчества было то, что писатель, по мнению критика, воспевает в своих произведениях это самое «Вязко, болотно и тинно застойное»¹⁷ явление — быт¹⁸.

Оценка писательницей этого явления дана в статье «Быт и события»: «Смерть Чехова, этого тонкого, любовного художника мелочей, особенно возбудила внимание к «быту» и к современному, как будто его отрицающему, как будто идущему вне его, течению жизни. [...] Как-то повелось, что смешивают два слова: быт и жизнь. То скажут, что нет быта, то, что нет жизни — и точно оба слова значат одно и то же. А между тем это не только не одно и то же, но это два понятия друг друга исключающие. Быт начинается с точки, на которой прерывается жизнь, и, в свою очередь, только что вновь начинается жизнь — исчезает быт»¹⁹.

Итак, мы видим, что в рассказе, а позже и в воспоминаниях Гиппиус (которые писались, когда если не были забыты какие-то обиды и сведены личные счеты, то, во всяком случае, со смерти Чехова прошли годы, и «острые углы» в отношении Гиппиус к писателю — как в личной, так и в творческой сферах — сгладились) имеются отсылки к повести Чехова «Черный монах». Во втором случае, в работе «Дмитрий Мережковский» (1924 г.) Гиппиус предпринимает попытку дать разбор повести, оценить ее возможно объективно, подчеркнув не только недостатки, но и указав достоинства произведения. Заметим, что символисты зачастую были склонны судить «Черного монаха» как исключительно символистское произведение — по законам этого направления, что неизбежно ограничивало кругозор рецензента и заставляло его вынести «однобокое» суждение. Но в рассказе «Голубое небо», опубликованном в 1893 г., более чем за тридцать лет до Воспоминаний, оба упоминания «Черного монаха» в тексте рассказа носят пока исключительно пародийный характер.

В уже упоминавшейся нами работе Гиппиус «Дмитрий Мережковский» автор касается также и «женского» вопроса, и здесь находя подтверждение и основание для того, чтобы бросить Чехову упрек в «нормальности»: «Так же извне смотрел Чехов и на женщину, — ведь он мужчина! и в нем самом ни одной черты женской! Он наблюдает и исследует ее; нормально ухаживает, если она ему нравится, нормально женится. Очень показательны в этом смысле его письма (недавно выпущенные) к невесте и жене. Как все в них «соответственно», все на своих местах, и как «нормально»²⁰. Обращалась Гиппиус к данной проблеме и в рассказе «Голубое небо»:

«Я избрал вас и предлагаю вам рука об руку продолжать жизненный путь. Я — сила, и вы — сила. Вместе мы горы сдвинем. [...] Ну, по рукам, что ли! Вместе на борьбу, на жизнь, на работу!»²¹.

В данном случае «нормальность» героя проявляется во всей полноте. Парадоксально, но у Гиппиус это качество неизменно осознается как (казалось бы, при стольких достоинствах героя: ответственность, чувство долга, честность, добросовестность и пр.) ущербность. Антон Антонович до странного, до смешного «нормален». Это мешает ему подняться выше чего-то будничного и повседневного, сколько бы он ни старался сделать жизнь вокруг себя лучше, сколько бы ни стремился сделать счастливой свою избранницу (или хотя бы просто понять ее) — все это выглядит жалко, мелко и печально, поскольку очевидно обречено на неуспех.

И действительно, в конце рассказа Людмила (возлюбленная Антона Антоновича) отказывается выйти за него замуж, и оскорбленный отказом герой уходит, обдумывая сюжет прекрасной новеллы, которая будет называться «Развенчанный кумир».

Хотя, на наш взгляд, бесспорным является то, что в рассказе изображен именно А.П. Чехов, необходимо сделать оговорку. Дело в том, что, во-первых, в произведении присутствует ряд деталей, не соответствующих, на первый взгляд, характеру, привычкам, — словом, различным фактам, касающимся биографии Чехова. Например: «Он очень любил многоточия. Точки он ставил и большие, и маленькие, и средние, ставил их помногу и помалу, иногда всего три и разного вида. Они ему часто заменяли слова; он их понимал и верил в них. У него была такая фраза: «Чу... появилось видение...» И если бы после «чу» стояло больше трех точек — он считал бы все погибшим»²².

Возможное присутствие подобных деталей связано, на наш взгляд, с законами создания художественного произведения: следует не воспроизводить действительность, как она есть, «не умножать сущности без необходимости», а напротив, отталкиваясь от нее, создавать свой мир, свои образы. Или исходить даже не из представлений о самой действительности, а из соответствующих данному моменту времени — растянутому, быть может, на десятилетие — мечтаний, надежд, иллюзий, коллективных представлений эпохи²³. Кроме того, наличие намеков на Чехова согласуется также со стремлением З. Гиппиус не столько отразить факты биографии и особенности мировосприятия писателя, сколько воплотить в тексте общее впечатление о нем, уловить наиболее важные детали.

Что же касается приведенного отрывка, то «многоточия» (казалось бы, признак графоманства, чуждый Чехову, что называется, по определению) — это явная отсылка к раннему чеховскому творчеству, к шутке писателя о восклицательных знаках, которой завершается один из фельетонов: «В Москве водится еще rara avis, верующая в человека, добровольно раздающего свои миллионы!! Ну, как тут воздержаться и не поставить лишнего восклицательного знака?!!»²⁴. «Шутит» таким образом «ранний» Чехов на страницах журналов «Зритель», «Будильник», «Осколки» настолько часто²⁵, что действительно складывается впечатление, будто писатель либо и впрямь «любил многоточия и верил в них», либо, получая по восемь копеек за строчку и публикуя рассказы исключительно для заработка, желал таким образом немного увеличить объем написанного. Вряд ли символисты, — которым не чужды были графические эксперименты в художественном творчестве, могли пройти мимо этой особенности раннего Чехова.

Во-вторых, в книге Ю. Зобнина о Д. Мережковском утверждается, что прототипом Антона Антоновича Зайцева в рассказе Гиппиус был не Чехов, а начальник почтовой конторы по фамилии Якобсон, случайный знакомый Мережковского. Нельзя не отметить, что определенные совпадения: должность и увлечение литературой — имеют место. В качестве же доказательства Ю. Зобнин приводит описание дома Якобсона, напоминающее описание жилища Зайцева в рассказе Гиппиус. Позволим себе не согласиться с исследователем: отдельные детали, безусловно, могли быть почерпнуты не из обстоятельств жизни Чехова, а из других источников, то это, как известно, вполне закономерное явление в создании художественного текста.

Впрочем, тогда возникает вопрос: почему в творческом сознании З. Гиппиус оказались в несколько, на первый взгляд, странном соседстве А.П. Чехов — всенародно любимый писатель, наследник лучших традиций русской литературы и Якобсон, о котором сказано у Зобнина: «всякая литературная зараза очень его коснулась», он «вообразил себя писателем». Случайностью это быть не может.

Нам представляется, что во многом рассказ «Голубое небо» был написан не только, чтобы лучше осмыслить литературное credo А.П. Чехова, но и чтобы избыть личную обиду. Неслучайно фабула сводится к тому, как герой готовится сделать предложение руки и сердца Людмиле, своей возлюбленной, а в финале получает жестокий отказ. По иронии судьбы, случайный знакомый Мережковского Якобсон, упомянутый у Ю. Зобнина, одно время мечтал назвать своей невестой З.Н. Гиппиус — и также был отвергнут. Поставить хотя бы в художественном произведении знак равенства между Чеховым с его невниманием и иронией и отвергнутым поклонником — способ избыть горечь полученной обиды.

Таким образом, можно, на наш взгляд, говорить о том, что именно А.П. Чехов был прототипом героя рассказа З.Н. Гиппиус «Голубое небо». На это указывают как специфические детали, касающиеся облика и биографических моментов, так и отношение Гиппиус к своему герою. Важнейшие черты персонажа, проявляющиеся буквально во всех его словах и поступках — это «нормальность», качество, которое Гиппиус считала важнейшим препятствием для полноценного творчества, качество, несовместимое, по ее мнению, с гениальностью, и «статичность» — отсутствие всякого движения, жизни.

Следовательно, рассказ «Голубое небо» можно считать одним из источников, в котором отразилось формирование отношения З. Гиппиус-критика, писателя и человека к Чехову, к его творчеству и бытовому поведению. Произведение — одна из вех формирования этого отношения, которое имеет долгую историю длиною в несколько десятилетий.

Нам представляется, что рассмотренный здесь рассказ вполне можно считать видом критического выступления, тем более что практически все ключевые моменты впоследствии действительно были отражены Гиппиус в других работах, созданных позже либо параллельно в традиционных критических жанрах — статьях, воспоминаниях. Следует отметить, что обращение к форме рассказа открывает для критика больше новых возможностей, по сравнению с формами традиционными: в художественном произведении допустимо пользоваться любыми источниками (в том числе непроверенными) при создании образа героя, прототипом которого является тот или иной деятель культуры, литературы; допустимо полагаться на интуицию (как делает это Гиппиус, например, в случае с «женским вопросом» — предположения ее, как она пишет впоследствии, оказались верны, подтверждением чему служит опубликованная в 1920-е годы переписка Чехова с супругой О.Л. Книппер) и т. д. В данном случае З.Н. Гиппиус, как видим, обращается к форме рассказа для более основательного собственного осмысления личности и творчества А.П. Чехова, и таким образом, произведение — важная веха в становлении «чеховского мифа», в становлении его, прежде всего, в сознании самой Гиппиус — одного из наиболее активных создателей утвердившейся чеховской литературной репутации.

Таким образом, рассказ может быть одной из форм критического выступления, у него есть целый ряд преимуществ и задач, по сравнению с традиционными критическими жанрами (в первую очередь, автор сам может лучше разобраться в человеке, ставшим прототипом героя). «Голубое небо» З.Н. Гиппиус прочитывается как текст, повлиявший на формирование символистского «чеховского мифа».

Примечания

1. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. — М.: Б.С.Г.-Пресс, 2011. — С. 472.

2. Бунин И.А. Чехов. — URL http://apchekhov.ru/books/item/f00/s00/z0000022/st028.shtml (дата обращения: 15.02.2014). См. также: Сухих И.Н. Чехов в жизни: сюжеты для небольшого романа. — Нева. — 2009. — № 12.

3. Рейфилд Д. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. — М.: Б.С.Г.-Пресс, 2011. — С. 454.

4. Гиппиус З.Н. Чертова кукла. Проза, стихотворения, статьи. — М.: Современник, 1991. — С. 45.

5. Гиппиус З.Н. Благоухание седин / З.Н. Гиппиус // Собрание сочинений. Т. 6. Живые лица: Воспоминания. Стихотворения. — М.: Русская книга, 2002. — С. 171—172.

6. Гиппиус З.Н. Чертова кукла. Проза, стихотворения, статьи. — М.: Современник, 1991. — С. 46.

7. Там же. С. 50.

8. Гиппиус З.Н. Чертова кукла. Проза, стихотворения, статьи. — М.: Современник, 1991. — С. 57.

9. Поскольку существует немало биографий А.П. Чехова, ограничимся здесь лишь отсылкой к книгам: Pritchett V.S. Chekhov: A Spirit set free. — New York: Random House, 1988. — 235 pp.; Рейфилд Дональд. Жизнь Антона Чехова / Пер. с англ. О. Макаровой. — М.: Издательство «Независимая Газета», 2005. — 784 с.

10. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем в 30 т. Письма в 12 т. Т. 3. — М.: Наука, 1976. — С. 131—133.

11. Гиппиус З.Н. Чертова кукла. Проза, стихотворения, статьи. — М.: Современник, 1991. — С. 55.

12. Там же. С. 45.

13. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский / З.Н. Гиппиус // Собрание сочинений. Т. 6. Живые лица: Воспоминания. Стихотворения. — М.: Русская книга, 2002. — С. 236.

14. Там же. С. 174.

15. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский / З.Н. Гиппиус // Собрание сочинений. Т. 6. Живые лица: Воспоминания. Стихотворения. — М.: Русская книга, 2002. — С. 173—174.

16. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский / З.Н. Гиппиус // Собрание сочинений. Т. 6. Живые лица: Воспоминания. Стихотворения. — М. Русская книга, 2002. — С. 173—174.

17. Гиппиус З.Н. Все кругом / З.Н. Гиппиус // Русская поэзия «серебряного века». 1890—1917. — Антология. — М.: Наука, 1993. — С. 192.

18. Крайний Антон. Быт и события / Антон Крайний // Новый путь. — 1904. — № 9.

19. Там же.

20. Гиппиус З.Н. Дмитрий Мережковский / З.Н. Гиппиус // Собрание сочинений. Т. 6. Живые лица: Воспоминания. Стихотворения. — М.: Русская книга, 2002. — С. 173—174.

21. Гиппиус З.Н. Чертова кукла. Проза стихотворения, статьи. — М.: Современник, 1991. — С. 58.

22. Гиппиус З.Н. Чертова кукла. Проза, стихотворения, статьи. — М.: Современник, 1991. — С. 51.

23. См.: Бушканец Л.Е. «Он между нами жил...». А.П. Чехов и русское общество конца XIX — начала XX века / Л.Е. Бушканец. — Казань: Казан. ун-т, 2012. — С. 11.

24. Евсеев Д.М. Чеховские «мелочишки». — М.: Гелиос АРВ, 2010. — С. 50.

25. Чтобы в этом убедиться, достаточно открыть практически на любой странице первый том Полного собрания сочинений и писем А.П. Чехова.