Кубань, которая уже давно фигурировала в произведениях писателя, продолжала оставаться местом, где Чехов очень хотел побывать. Желание навестить брата в Новороссийске в 1885—1886 г. так и не закончилось поездкой в связи с болезнью Ал.П. Чехова и его срочным возвращением в Москву.
Наступает новый 1888 г. и А.П. Чехов снова строит планы, приглашает своих знакомых совершить совместное путешествие на юг. В эти дни идёт работа над повестью «Степь», и его тянет в тёплые края. По окончании повести А.П. Чехов писал А.Н. Плещееву 3 февраля 1888 г.: «Пока писал, я чувствовал, что пахло около меня летом и степью. Хорошо бы туда поехать!» Очень хотелось посмотреть на кубанские степи.
Он сообщал 18 января 1888 г. Я.П. Полонскому:
«Я приеду в Петербург, вероятно, в начале марта, чтобы проститься с добрыми знакомыми и ехать в Кубань. Апрель и май проживу в Кубани и около Чёрного моря, а лето в Славянске или на Волге. Летом я не могу сидеть на одном месте» (П II, 178).
Примерно то же сказано в письме от 22 января 1888 г. И.Л. Леонтьеву-Щеглову:
«Весной я еду в Кубань, а летом буду жить с семьёй в Славянске. Не хотите ли жить вместе? Прожить в Славянске стоит в 3 раза дешевле, чем в Питере. Будет не скучно» (П II, 182).
Это второе приглашение Леонтьеву-Щеглову отправиться в летнюю поездку вместе. Первый раз намерения ехать в Кубань высказаны 10 января 1888 г. в письме из Москвы: «В марте еду в Кубань. Там: «Amare et non morire...»» (П II, 172). На первый взгляд иностранное выражение воспринимается как латинский афоризм, но при ближайшем рассмотрении оказывается перифразом строки на итальянском языке, ключ к пониманию которой находим в переписке А.П. Чехова и И.Л. Леонтьева-Щеглова. Какова же история появления «афоризма» и какое отношение он имеет к планируемой поездке в Кубань?
С И.Л. Леонтьевым-Щегловым (1856—1911) Чехов познакомился в декабре 1887 г., во время своего первого приезда в Петербург с 30 ноября по 14 декабря. Писатели поддерживали дружеские отношения до конца жизни Антона Павловича, о чём свидетельствует их переписка, воспоминания и дневники, оставленные Леонтьевым-Щегловым.
«Нежные дружеские отношения как завязались сразу, под веселую руку, — вспоминает Леонтьев-Щеглов, — так и остались душевно неприкосновенными на всю жизнь, невзирая на разность литературных положений и всяческие житейские превратности»1.
Действительно, «житейских превратностей» было предостаточно и отношение к Чехову со стороны Леонтьева-Щеглова имело свои спады и подъемы. Литературный триумф Чехова в Петербурге вызвал неоднозначную реакцию среди пишущей братии. Никому до некоторого времени не известный провинциал был обласкан писательской элитой северной столицы — Д.В. Григоровичем, А.Н. Плещеевым, А.С. Сувориным, и сразу возведён на недосягаемую высоту. Леонтьева-Щеглова иногда посещало отвратительное чувство зависти:
«Боборыкин и Чехов — два крайние представителя нашей общественной расшатанности: первого при всяком появлении зря ругают, на чём свет, а второго — превозносят за всякий водевильный пустяк <...> Суворин распустил Чехова, его надо бы в Щедринские клещи»2.
И несколько позже, 8 июля 1892 г.:
«Получил милую весточку от Чехова из его имения. Хотя и по праву, но как завидно счастливо устроился!!»3
«Милый» и «тёплый» — ключевые слова и в оценке Леонтьева-Щеглова Чеховым. В письмах к А.Н. Плещееву в январе—феврале 1888 г. читаем: «Милый он человечина, симпатичный, тёплый и талантливый...» (П II, 183); «Хорош и Леонтьев... Этот не так смел и красив, но теплее Короленко, миролюбивее и женственней...» (П II, 191). В Леонтьеве-Щеглове Чехов «ценил бытовую наблюдательность, соединённую с теплотой отношения к героям»4. На Виктора Билибина, Владимира Тихонова, Ивана Леонтьева-Щеглова, Казимира Баранцевича, Александра Маслова (Бежецкого) Чехов одно время смотрел как на соратников, сверстников по литературному поколению, объединял себя с ними в артель восьмидесятников5.
В дневнике И.Л. Щеглова с 8 по 15 декабря 1887 г. сделана запись:
«Путаюсь с Антоном Чеховым. В среду 9 декабря познакомился с ним в гостинице «Москва» и проговорили до 1 часу ночи — и с тех пор пошло.
11 декабря. У «Палкина» с Плещеевым и Чеховым. <...> Взял с меня слово написать к <нрзб.> номера <«Нового времени»> «Миньону»»6.
Чехов не забыл о слове, данном Леонтьевым-Щегловым, и сразу по возвращении в Москву, между 16 и 20 декабря 1887 г. написал:
«Ну, что «Миньона»? Кончили?» (П II, 161). Тот ответил: ««Миньона» благополучно сдана в «Новое время» в руки «самого» и благодаря Вашему воздействию написалась очень быстро без всяких излишних мудрствований, прямо как легла на сердце» (П II, 436).
Рассказ Леонтьева-Щеглова «Миньона (Из хроники Мухрованской крепости)» появился в «Новом времени» 25 декабря 1887 г.7 Отзыв Чехова был скорым, 1 января 1888 г. он отправляет восторженные строчки автору:
««Миньона» — прелесть. Браво! Бис! Щеглов, Вы положительно талантливы! Вас читают! Пишите!» (П II, 166).
Причастность Чехова к написанию рассказа даёт ему право, в ответ на просьбу Щеглова, указать и на слабые стороны рассказа.
«Вам, о маловер, интересно знать, какие промахи нашел я в Вашей «Миньоне» <...> Мне кажется, что Вы, как мнительный и маловерный автор, из страха, что лица и характеры будут недостаточно ясны, дали слишком большое место тщательной, детальной обрисовке. Получилась от этого излишняя пестрота, дурно влияющая на общее впечатление. Боясь, что читатель вам не поверит, Вы в доказательство того, как может иногда сильно влиять музыка, занялись усердно психикой Вашего фендрика; психика Вам удалась, но зато расстояние между такими моментами, как «amare, morire» и выстрелом, у Вас получилось длинное, и читатель, прежде чем дойти до самоубийства, отдыхает от боли, причинённой ему «amare, morire». А нельзя давать ему отдыхать; нужно держать его напряжённым... Эти указания не имели бы места, если бы «Миньона» была большой повестью. У больших, толстых произведений свои цели, требующие исполнения самого тщательного, независимо от общего впечатления. В маленьких же рассказах лучше недосказать, чем пересказать, потому что... потому что... не знаю почему...» (П II, 181).
О чём же идет речь в рассказе? Поручик Степурин, служащий в захолустной Мухрованской крепости после окончания военного училища, ведёт уединённый образ жизни, за что и прозван «пустынником». Долгие однообразные дни в крепости Степурин скрашивает далёкими прогулками в сопровождении своего пса, чтением книг и игрой на цитре. На восьмом году «ничтожной, тоскливой и однообразной крепостной жизни» монотонное течение дней нарушается приездом знаменитой итальянской певицы синьоры Фиорентини. Певица дает концерт, который заключает «Песнь Миньоны».
«Степурин раз натолкнулся на разрозненный том сочинений Гёте, заключавший «Вильгельма Мейстера». Многое он в романе не понял, некоторые страницы совсем пропустил, но все те места, где появляется Миньона, проглотил с лихорадочной поспешностью. Образ этого наивного, пленительного ребёнка запал ему в душу, как тайный восторг первой любви, как случайная встреча с сочувственным созданием, так же как и он, бедным и потерянным среди чуждых ему людей, смутно предчувствующим иные радости, иную жизнь, иную родину...»8
Тоскующая песнь Миньоны «Ты знаешь ли страну?» запомнилась ему наизусть как молитва. Программа выступления задела поручика за живое, «он даже тихо вздрогнул». И вот Степурин слышит чарующую музыку:
««Non conosci quell suolo / Che di tutti e il piu bello?» (Не знаешь ли ты ту страну, которая всех лучше?) <...> Поёт она... Но это уже не пение, это почти вопль, в котором слышится жгучая боль человеческого страдания: «Ivi pace trovare, Ivi amare, morire!» (Там бы найти покой, там бы любить, там бы умереть!) <...> «Туда, скорей туда, в эту неведомую прекрасную страну, по которой тоскливо сжимается мое сердце!» — рыдает она в отчаянии... «Там полюбить... там и умереть!» «La solo, la solo vorrei restare, Amare, amare... e morire!»»9
Музыка и пение приводят Степурина в совершенно иступленное состояние, он
«ничего не видит и не понимает, отчего все расходятся, и ничего не слышит, кроме одного всезаглушающего, манящего, священного призыва: «Amare e morire...» «Да, да, morire!» — думает он настойчиво про себя, сдерживая подступающие к горлу слезы. О, какое бы это было счастье, если б умереть сейчас, здесь, на этом самом месте, ни на секунду не выходя из своего сладостного оцепенения...»10.
Рассказ завершается самоубийством поручика Степурина.
Неведомая прекрасная страна, манившая Миньону и Степурина, для Чехова на какой-то момент нашла свое земное воплощение в Кубани, куда он собирается ехать. Предвкушение общения с этим замечательным краем для Антона Павловича не связано с мрачными предчувствиями, напротив, писатель готов любить и не умирать! Более того, он готов увидеть в Кубани ту жизнь «с избытком», которую представляют в своих грёзах герои его рассказов, а в переписке появляется «афоризм» «Amare et non morire...»!
«Amare et non morire» можно рассматривать и как перефразированную цитату, и как аллюзию, отсылающую к далёкой, прекрасной стране, о которой поёт щегловская Миньона. Черты этой мифической страны перенесены на Кубань, от которой Чехов ждёт только приятных впечатлений. Предвкушение радостного общения с тёплым краем было заведомо подкреплено мифологизацией Кубани в общественном сознании людей XIX в.
Примечания
1. Леонтьев-Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Худ. лит., 1986. С. 48.
2. Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева). Публикация Н.Г. Розенблюма // Литературное наследство. Т. 68. Чехов. М.: Изд-во АН СССР, 1960. С. 481.
3. Там же. С. 484.
4. Катаев В.Б. Чехов и его литературное окружение // Спутники Чехова / под ред. В.Б. Катаева. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1982. С. 24.
5. Там же. С. 5.
6. Из дневника И.Л. Щеглова (Леонтьева). С. 480.
7. Писатели чеховской поры... Т. 1. С. 459.
8. Леонтьев-Щеглов И.Л. Миньона (Из хроники Мухрованской крепости) // Писатели чеховской поры... Т. 1. С. 408.
9. Там же. С. 410.
10. Там же. С. 411.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |