Перестройка общественной жизни, связанная с отменой крепостного права, повлекла за собой значительные изменения в системе моральных ценностей русского общества. Возник новый виток в определении нравственно-философских позиций, на которых во многом базировался прежний уклад. Изменениям отношениях между сословиями привели к кризису христианского мировоззрения, христианской морали. Ф. Ницше писал: «Величайшее из новых событий — что «Бог умер» и что вера в христианского Бога стала чем-то не заслуживающим доверия...»1. Развивая эту мысль, В.К. Кантор обозначает ряд причин, приведших к кризису: «Первая — это проблема восстания языческих смыслов, связанных с выходом на историческую сцену низших слоев народа, в котором христианство было слабым слоем над толщей языческих установок <...>. Вторая проблема связана как раз с выступлением народа против христианства. <...> Священнослужители <...> оказываются «врагами народа». Третья. Восстание масс поставило вопрос о механизмах социальной регуляции, ибо в Европе в роли такого регулятора выступало раньше христианство»2. В России «выразителем этого кризиса» стал, прежде всего, Ф.М. Достоевский. Но, в целом, названные процессы определенным образом сказались и на творчестве Н.С. Лескова и А.П. Чехова.
Вера писателей в высшие силы и отношения с официальной церковью являются предметами непрекращающихся споров исследователей творчества и Лескова и Чехова. Обилие работ, написанных на эту тему, объясняется сложностью и неоднозначностью религиозно-нравственных чувств писателей.
Относительно Лескова большинство ученых сходятся во мнении, что он был глубоко верующим человеком, и его разрыв с официальной церковью, произошедший после поездки за границу 1875 года, обусловлен не утратой веры в Бога, а разочарованием в людях, называющих себя его служителями. Лесков не скрывал своего отношения к церкви и неоднократно публично высказывался по этому поводу в работах публицистического характера («О продаже в Киеве Евангелия», 1860 г., «Страстная суббота в тюрьме» 1862 г.). Но его недоверие «слугам алтаря» не стало причиной, которая смогла бы подорвать фундамент истинной веры, поэтому евангельское учение всегда оставалось для Лескова основой нравственной жизненной позиции. Широко известны и часто цитируются его фразы о святом писании, в котором, по мнению писателя, «сокрыт глубочайший смысл жизни»3, поэтому, «очеловечить евангельское учение — это задача самая благородная и вполне современная»4. Вопросы христианского вероучения интересовали Лескова настолько серьёзно, что рассуждения на эту тему можно обнаружить в его сочинениях, газетных и журнальных статьях, письмах. Процесс искания веры занял у писателя всю жизнь. За это время он приближался то к одному, то к другому полюсу, но в любой момент жизни поиски не зависели от общественного мнения или каких-либо социальных событий и объяснялись лишь упорным желанием достичь истины.
Интерес Лескова к православию определяется не просто любопытством к одной из наименее изученных сторон российской жизни, писатель связан с церковью генетически. В «Автобиографической заметке» он пишет: «Род наш собственно происходит из духовенства и тут за ним есть своего рода почетная линия. Мой дед, священник Димитрий Лесков, и его отец, дед и прадед все были священниками в селе Лесках...»5. В этих словах чувствуется гордость и уважение автора известных произведений к «почетной линии» предков. Не случайно один из самых знаменитых лесковских праведников — Савелий Туберозов — воплощает в себе не только выдуманные черты, но и списанные с натуры. Нужно отметить, что самыми яркими первыми детскими впечатлениями, связанными с церковью, Лесков обязан бабушке, которую он часто сопровождал в посещениях монастырей и церковных служб. Еще один значительный след в детской душе будущего писателя оставил святой отец Евфимий Андреевич Остромысленский — преподаватель закона Божия в Орловской гимназии. Учитель сумел настолько заинтересовать Лескова, что его предмет стал самым любимым из всего учебного курса. Таким образом, неослабевающее в течение всей жизни внимание писателя к вопросам веры обусловлено не праздным любопытством, а чувствами, заложенными в нем с детства.
Тем сложнее представляются нам причины резкого поворота Лескова от поклонения и проповедования Евангелия до полного отрицания официальной церковности, а так же итог, к которому пришел писатель в конце жизни. А.Б. Румянцев, основываясь на романе-хронике «Соборяне», как на художественном произведении, и публицистическом очерке «Страстная суббота в тюрьме», в своей статье делает вывод о том, что, по мнению Лескова, русская православная церковь «должна способствовать духовному развитию масс»6, но «высокие цели и негодные средства»7 мешают этому. Поэтому, считает автор публикации, «усвоенная с детства «счастливая религиозность», ставившая рассудок наравне с верой, и особый взгляд на церковь, как на «институт, созданный для проповеди нравственности», неизбежно приводят к разрыву с православием, так как «сие исповедание постижимо <...> только верующему и члену Церкви», а «христианское знание не есть дело разума испытующего, но веры благодатной и живой»»8.
К похожему выводу приходит и А.А. Новикова в своей работе «Основы формирования: религиозно-нравственной позиции Н.С. Лескова»9. Весь сложный путь постижения веры Лесковым исследовательница попыталась проследить, опираясь на биографические факты. Она анализирует жизнь писателя с позиции его вероискания и делает заключение, что «Лесков разработал собственную религиозную этико-философскую позицию, которую назвал «счастливой религиозностью», поскольку она была способна мирить веру с рассудком»10.
Неопределенную позицию Лескова по отношению к церкви констатирует современный литературовед М.М. Дунаев: «Итак: мы можем вновь отметить то, что усматривалось у многих писателей <...>: двойственность, противоречивость...»11. Кроме того, автор монографии утверждает, что «Лесков отверг её (Церкви. — М.Л.) духовное значение в народном бытии, признавши недостаточность Церкви и в деле земного устроения жизни»12. Это высказывание приобретает особый интерес в сравнении с мнением П.Г. Жирунова, утверждавшего, что «Лесков воспринимал религию с точки зрения народа»13.
Не менее напряженная полемика ведется литературоведами и по поводу религиозности А.П. Чехова. Истоки чеховских христианских чувств, как и у Лескова, следует искать в раннем детстве. Общеизвестно, что отец будущего писателя считался очень набожным человеком, старающимся, иногда с излишним рвением, привить уважение и любовь к Богу своим детям. Некоторые исследователи, отстаивающие мнение об атеизме писателя, говорят о том, что связь Антона Павловича с церковью исчерпывается детскими годами, и мотивируют это, прежде всего, атмосферой, царящей в семье Чеховых, уклад которой выстраивался в соответствии с домостроевскими традициями. В подтверждение этой мысли В. Днепров приводит отрывок из письма А.П. Чехова к И.Л. Леонтьеву от 9 марта 1892 года: «Я получил с детства религиозное образование и такое же воспитание — с церковным пением, с чтением апостола и кафизма в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне. И что же? Когда я теперь вспоминаю о своем детстве, то оно представляется мне довольно мрачным; религии у меня теперь нет. Знаете, когда, бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио «Да исправится» или же «Архангельский глас», на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям, мы же в это время чувствовали себя маленькими каторжниками... детство было страданием» (П., 5, 20). Наряду с этими воспоминаниями, в работах и письмах Чехова можно обнаружить диаметрально противоположные высказывания, касающиеся его религиозных чувств. Кроме того, обращает на себя внимание глубокое знание им не только бытовой стороны жизни служителей культа, но и мельчайших тонкостей церковной службы, которое не могло быть результатом лишь детских впечатлений. Наличие подобных противоречий объясняет причину споров, ведущихся вокруг религиозности Чехова. Основным остается вопрос о том, был ли писатель верующим человеком в принципе? Большинство современных ученых дают положительный ответ, отмечая, что Чехову была чужда показная церковность. Но спор между исследователями будет, вероятно, продолжаться еще долгое время, так как противоречащие друг другу высказывания, которые могут подтверждать как одну, так и другую точку, зрения имеются в достаточно большом количестве.
В статье «Чехов: в поисках веры» М.М. Дунаев напоминает, что еще в 1904 году С.Н. Булгаков в своей лекции «Чехов как мыслитель» утверждал, «что по силе религиозного искания Чехов «оставляет позади себя даже Толстого, приближаясь к Достоевскому, не имеющему здесь себе равных»»14. В данном случае слова С.Н. Булгакова М.М. Дунаев приводит в целях подтверждения собственной уверенности о чеховской вере в Бога. Автор статьи признает, что Чехов часто говорил о своем неверии, но утверждает, что «...не надо верить ему, когда он излишне категорично заявляет о собственном безверии. Только вот важно: он «отмахивался» от веры, от разговоров о вере, когда речь заходит о вере в обыденно-буржуазном понимании»15. Кроме того, М.М. Дунаев объясняет отсутствие ярких свидетельств чеховского религиозного чувства его сдержанностью и даже скрытностью: «При всей мужественности характера Чехов обладал натурою целомудренно-стыдливою и все интимно-духовные переживания свои тщательно оберегал от посторонних, нередко отделываясь шуткою, когда речь заходила о сущностно важном для него»16. Аналогичная мысль звучит и в работе о. Йосифа (Затеишвили): «...слишком последовательно придерживался этот писатель Божественной заповеди — «не трубите перед собою», потому-то его любовь к церкви, проявлявшаяся и в творчестве, и в жизни, до сих пор не привлекла еще должного внимания»17. Еще одна оригинальная точка зрения на интересующую нас тему освещена в статье А. Чудакова: «Чехов в разные периоды своей жизни был ближе то к одной, то к другой полюсной позиции поля. Но никогда настолько, чтобы в ней отождествиться, или хотя бы на ней задержаться и перестать быть человеком поля»18. Признавая правильность оценки А. Чудаковым чеховского чувства, определяющего писателя как «человек поля» Г.А. Пучкова пытается «уточнить особенности православной духовности Чехова»19 и делает вывод, что он был человеком «со своей индивидуальной верой, а не «безверием», с осознанной повседневной культурой христианской этики. Даже в состоянии самого крайнего колебания «человека поля» Чехов не проявлял вульгарно-атеистического отрицания существования Бога»20.
Эти колебания Чехова между одним полюсом и другим очень напоминают поиски веры Лескова. Основы религиозного чувства, особенности и степень его ощущения, причины неприятия официальной церкви в том виде, в каком она представлялась обоим писателям, безусловно, разнятся, но в одном они сходятся — оба находились в постоянном духовном поиске.
Особняком в этом споре стоит мнение исследователя В. Днепрова, аргументировано доказывающего атеизм Чехова: «Против морализма Чехов ставит гуманность, против догмата — широту взгляда, против религии — культуру, против идеи бога — идею человечности»21. Безусловно, рассматривать эту точку зрения нельзя безотносительно к моменту её появления в печати, так как 1988 год — время, когда в нашем обществе еще слишком сильны были атеистические тенденции. Но аргументы, приводимые в работе, достаточно весомы и основаны на выдержках из писем Чехова, что не позволяет сомневаться в их подлинности. Тем интереснее для нас это мнение, дающее возможность осветить проблему со всех точек зрения.
Таким образом, вопрос отношения обоих писателей к христианскому учению каждый исследователь может решить для себя по-своему. Очевидно лишь то, что ни Лесков, ни Чехов не были равнодушны к проблемам церкви и знали о них не понаслышке. Доказательством этому может служить тот факт, что у обоих писателей значительное место в ряду персонажей занимают церковнослужители, стоящие на разных ступенях служебной лестницы — от сельского дьячка до архиерея. Но какое бы положение не занимал герой, писатели неизменно относятся к ним с симпатией и пониманием. В качестве иллюстрации к этому утверждению можно привести слова Митрополита Вениамина (Федченкова), на которые ссылается в своей статье М.М. Дунаев: «...вот что привлекло мое внимание в Чехове: касаясь православного духовенства, он нигде не пишет о нем худо. Наоборот, он выводит его в почтенном виде, искренне благочестивым, богомольным, скромным»22. Такое мнение особенно важно, так как принадлежит человеку, имеющему к церкви самое непосредственное отношение. Но все эти характеристики в полной мере можно отнести и к лесковским персонажам. В статье А.А. Новиковой приводятся следующие слова Лескова: «светская литература никому не оказала так мало услуг, как духовенству. <...> По поводу этого очередного вопроса мы ощущаем потребность сказать очень многое, потому что он нам очень близок и мы ему очень сочувствуем»23. Вот почему большинство его работ о служителях алтаря написаны с целью их поддержки и оправдания: «...я хочу попробовать сказать кое-что в защиту наших владык...»24.
Общность взглядов писателей не могла не отразиться на общности проблематики их произведений. Именно в этих работах проявляются глубокие знания бытовой стороны жизни духовенства. Они оба являются истинными знатоками церковных обычаев, духовной литературы, тонкими ценителями красоты обрядов богослужения. Как Лесков, так и Чехов отводят церкви заметную роль, но ее значение, место в современном обществе каждому писателю видится особо. В связи с этим, целесообразно было бы обратиться к произведениям обоих авторов, где главными героями являются священники.
С этой точки зрения наиболее показательной в творчестве Лескова является хроника «Соборяне» (1872). Это одна из наиболее ярких книг, в которой Лесков «находит мир близких его сердцу героев-праведников»25. Главные герои хроники — жители «старгородской соборной поповки» — протопоп Савелий Туберозов, дьякон Ахилла Десницын и священник Захария Бенефактов. Они раскрываются читателю всей непосредственностью размышлений, чувств, отражающихся то в откровенных разговорах, то в сердечной исповеди, а то и в виде дневника («Демикотоновая книга»), содержащего самые заветные мысли протопопа Туберозова.
Этот герой, по мнению большинства критиков, стоит одним из первых в ряду лесковских праведников. Интересно, что образ главного героя имеет реальный прототип: «Из рассказов тётки, — вспоминал писатель, — я почерпнул первые идеи для написанного мною романа «Соборяне», где в лице протоиерея Туберозова старался изобразить моего деда, который... был гораздо проще Савелия, но напоминал его по характеру»26. Автор хроники наделил протопопа качествами, которыми должен обладать истинный христианин, искренне верующий и соблюдающий церковные каноны. «Более всего в колоритной фигуре опального протопопа поражает живая, горячая страстность его взгляда, безмерная преданность его христианскому идеалу, служению которому он самоотверженно посвящает всю свою жизнь»27. Несмотря на наличие реального прототипа, в литературе о лесковских героях часто подчёркивается, что в колоритном образе непокорного протопопа Савелия Туберозова заметно проступают характерные черты мужественной личности протопопа Аввакума. Поэтому читатели особенно отмечают в характере Туберозова стойкую нравственность, неудержимый темперамент борца и постоянную готовность отстаивать собственные взгляды. «Туберозов унаследовал не только подвижнический стоицизм и пламенность веры, но и трогательную любовь к преданной ему жене, и крутую властность, и нежную заботливость о своих друзьях, и ожесточенную ненависть к врагам»28.
Заслуживает внимание и сама фамилия главного героя. Исследователи творчества Лескова давно определили, что писатель с большой тщательностью и продуманностью подбирал имена своим персонажам. Савелий Туберозов имеет духовный титул, является церковнослужителем. «Одним из признаков фамилии людей, которые приближены к церкви, является образование их от названий цветов латинского происхождения»29. В случае с протопопом — от цветка тубероза. Так автор подчёркивает принадлежность героя к определённой группе, а именно к духовенству. Обращает на себя внимание и тот факт, что фамилия происходит именно от названия цветка. Вероятно, дело здесь в призвании протопопа. Тубероза — красивый цветок, а ведь цветы созданы для того, чтобы сделать мир прекраснее, чище, естественнее. Герой близок к живым стихиям русской жизни, воплощает национальные стремления. Туберозов прекрасен поступками, своей жизнью, как и цветы, приносящие людям радость, но, как правило, недолгую.
Персонаж Лескова поставлен судьбой в необходимость совершать не свойственные его натуре поступки. Несмотря на духовный сан, Туберозов представляется истинным гражданином, озабоченным мыслями о благе деревенского мужика. Он умён, рассудителен, неравнодушен к происходящему вокруг. Его волнуют и частные вопросы, касающиеся лишь жителей Старгорода, и счастье людей в семейной жизни, и положение всех соотечественников, верно служащих своему делу. А строки его дневника против пьянства в народе пронизаны болью и скорбью. Его наблюдения — это не только простое виденье факта, но и желание изменить действительность, что он и пытается делать, используя своё положение и возможность общения с людьми различных сословий. Другими словами, Туберозов не просто слепо и фанатично служит Богу, а старается с помощью веры воспитывать в соотечественниках ответственность за будущее России: «Не философ я, а гражданин; мало мне сего: нужусь я, скорблю и страдаю без деятельности»30.
Свои размышления Туберозов подкрепляет постоянным и разнообразным чтением. Его интересы распространяются не только на церковные книги, которые он знает и цитирует в большом количестве, но и на новейшие издания. Так в его дневнике мы находим следующие строки: «Впервые читал у исправника заграничную русскую газету «Колокол» господина Искандера» или «Читал «Записки» госпожи Дашковой и о Павле Петровиче; всё заграничные издания...» Воззрения Туберозова на жизнь и современность формируют и такие книги, как «Жизнь и мнения Тристрама Шанди» — роман английского писателя Лоренса Стерна, «Путь паломника» — аллегорический роман английского писателя Джона Беньяна. Живой интерес к происходящему вокруг, широкий кругозор, опирающийся на непосредственные жизненные наблюдения, часто приводят к тому, что религиозность Туберозова временами приглушается, и на первый план выступают чувства гражданско-патриотические. С возрастом и опытом протоиерей приобретает всё большую смелость и уверенность в правильности собственных суждений. Несмотря на твёрдость религиозных убеждений, протопоп без страха критикует официальные церковные устои. В этом «бунтарстве» Туберозова уже проглядывает будущий отход Лескова от официальной «русской церкви как «учреждения полицейско-политического, всегда склонного служить земной власти»31. И всё-таки, несмотря на расхождения Туберозова и духовных властей, вера его крепка и непоколебима. Именно она помогает Савелию преодолевать невзгоды, обрушившиеся на него в конце жизни.
Подобной стойкостью не может похвастаться ещё один герой хроники дьякон Ахилла Десницын. «Как-то раз Лескова спросили, списан ли с натуры чисто эпический дьякон Ахилла его «Соборян», — рассказывает профессор Ф.Г. Де ла Барт. Дьякон Ахилла, — воскликнул Лесков, — да он, поди, и теперь ещё жив. Это мой знакомый дьякон-богатырь. Огромного роста, с курчавыми волосами и бельмом на глазу, он и посейчас является грозой обывателей...»32.
И.В. Столярова пишет об Ахилле: «Десницын — один из колоритнейших персонажей лесковской хроники. По своему церковному положению Ахилла — дьякон, но по присущей ему широкой духовной размашистости, неумелому удальству, с трудом смиряемому твёрдой рукой протопопа, по стихийной неорганизованности своей натуры, он скорее похож на вольного казака. Ахилла силён, как богатырь...»33.
Если отталкиваться от имени этого героя, то, несомненно, бросается в глаза его схожесть с именем героя Троянской войны Ахиллесом. Значение имени следующее: «человек очень храбрый и добрый, но он из тех, у кого поступки опережают мысль о них. Он нерасчётлив, безрассуден, щедр, незлоблив, немстителен. Ахилл всех прощает и со всеми примиряется. У него нет хитрости и деловой хватки, зато есть ответственность, исполнительность. Он является активным защитником чужих грандиозных замыслов»34. Все эти характеристики в полной мере соответствуют характеру героя лесковской хроники. Кроме полного имени, герои хроники часто называют дьякона уменьшительно Ахиллкой. В некоторых моментах такое обращение служит показателем иронии автора или персонажей произведения по отношению к носителю имени, но чаще такая форма имени проявляет дружескую симпатию, привязанность, а также намекает на огромный духовный потенциал и обязательный нравственный рост этого замечательного персонажа.
Не стоит оставлять без внимания и фамилию Ахиллы. Она происходит от слова «десница», что означает «рука». В нашем сознании прочно отложилось словосочетание десница Божья, т. е. рука Бога — справедливая, направляющая, а иногда и карающая. Образованную от того же корня и близкую по звучанию фамилию «Десницкий», Ю. Федосюк толкует следующим образом: «Семинарская, весьма высокопарная по смыслу фамилия. Означает: стоящий одесную (то есть по правую руку) от Бога»35.
Наличие реальных прототипов, как у Туберозова, так и у Десницына ещё больше убеждает нас в подлинности описанных Лесковым образов. Несмотря на свои очевидные различия в характере, поведении, интересах, в отношении к религии, эти герои вместе создают целостную картину, они как бы дополняют друг друга, создают единый образ священнослужителя — искреннего, доброго, неравнодушного, такого, каким, по мнению Лескова, он и должен быть.
Фигура дьякона Ахиллы Десницына колоритна и замечательна. Он напоминает ребёнка, непосредственного и любознательного, бесхитростного и шаловливого. Если протопоп Туберозов основателен и рассудителен, то Ахилла очень часто вызывает мягкую улыбку, а то и откровенный смех. Весь облик, построенный на несоответствии внешности порывистого и неукротимого «Ахиллы-воина» и чуткого, легко ранимого внутреннего мира, подкупает своей необычностью и чистотой. Савелий Туберозов находится в разладе с окружающей действительностью, но в мире с собой, а Ахилле постоянно приходится укорачивать себя. Ему это особенно сложно, т. к. аскетическая профессия заставляет смирять данные природой огромные силы. Ахилла, как и Савелий, томится в неосознанной жажде подвига, но подавлен рутинными формами общественного уклада. Он уходит, не узнанный миром, не совершивший того, что мог. «В мире бе и мир его не позна...»36. По выражению Л. Гроссмана, «Лескову удалось создать своеобразнейший тип, сказать своё «новое слово», поставить большую творческую тему. Образу этому сам автор придавал особое значение — выразителя подспудных национальных сил, могучих, но до времени скованных...»37.
Образу Захарии Бенефактова критики уделяют незаслуженно мало, внимания. Имя Захария в переводе с греческого означает «память Господня» и имеет следующие характеристики: «одаривает человека огромной добротой, общителен, гостеприимен. Всё, что он делает, лишено всякой корысти: Образец сына, отца, мужа, друга. Трудолюбив, домосед, не пьющий»38. Имя персонажа и сам герой на самом деле приближены к Богу, персонаж — церковным статусом, а имя — значением. Причём, следует заметить, что в справочной литературе напротив имени Захар стоит помета: «церк. Захария». Таким образом, мы можем судить о том, что действительно имели место священники с таким именем, тем более в тексте герой носит именно форму «Захария», а не «Захар».
Его нельзя назвать главным героем хроники, он не является основным действующим лицом описанных событий, но Захария всегда готов помочь. Несмотря на то, что он «мал, худ, тщедушен и лыс», у него «добрейшие серенькие глазки». И хотя описание его внешности изобилует словами с уменьшительными суффиксами («две маленькие букольки серо-жёлтеньких волосинок», «ручки детские», «ножки тоненькие»), самое главное, что он «сохранил живую душу». В лице этого многодетного священника, помощника Туберозова, читатель находит «кротость и смирение» — неотъемлемые добродетели священнослужителей. Очень точно характеризует его сам Туберозов: «Бесценный сей прямодушный Захария. Сосуд господень и молитвенник, какого другого я не видывал...»39. Неслучайно у смертного одра и Савелия и Ахиллы оказывается Захария. Он привносит в это печальное событие спокойствие и естественность, благодаря его настоянию Туберозов прощает обидчиков и уходит с миром, а лицо Бенефактова осеняется «улыбкой духовного блаженства». Но и сам Захария немногим переживает товарищей. «Старгородской Поповке настало время полного обновления». Когда Лесков писал эти строки, его конфликт с официальной церковью не был ещё настолько очевиден, как в более поздние годы, но уже назревал. Поэтому он не оставил в живых ни одного из своих героев. «А что касается до недостатка хороших людей на смену Туберозову, Захарии, Ахилле и Николаю Афанасьевичу, — писал Лесков П.К. Щебальскому, — то с этим делать нечего... в новом колене слуг алтаря я не вижу «попов великих»40.
Анализ образов главных героев, хроники, жителей «старгородской соборной поповки» приводит к выводу о том, что их религиозные убеждения являются отражением христианских воззрений самого автора, а соединённые воедино образы священников дают возможность читателю составить общий портрет лучших представителей духовных пастырей. Сочетание портретных описаний, различных характеров, житейских ситуаций рисует живую, реальную картину, помогает автору создать большой положительный образ «духовенных», являющийся, в свою очередь, олицетворением идеала, которому, по мнению Лескова, и должна соответствовать православная церковь.
Хроника «Соборяне» способна дать читателю не только представление об идеале священнослужителя, каким он видится автору, но и намечает круг наиболее серьезных проблем, существующих внутри церковной организации: это и бедность низшего духовенства, и нежелание верховных властей справиться с возникающими трудностями, и замена духовных ценностей материальными благами. Важность этих вопросов для Лескова подтверждается тем, что они продолжают звучать и в другом произведении — «На краю света» (1875 г.). Не изменяя принципу достоверности, автор вводит в повесть реальное историческое лицо — епископа Иркутского, впоследствии архиепископа Ярославского Нила, придавая событиям наибольшую правдоподобность. Высокий сан героя способствует более широкому охвату ситуации, дает возможность составить общую картину церковного устройства, ведь в его подчинении находится целая епархия. Несмотря на широту охвата, в большом церковном хозяйстве обнаруживаются те же недостатки, что и в одном приходе: неграмотность дьячков и пономарей, распущенность и пьянство семинаристов и низших служителей. В то же время, внутрицерковные проблемы не умаляют для Лескова важности евангельского учения, о чем говорят заключительные слова главного героя: «Поцените же вы, господа, хоть святую скромность православия и поймите, что верно оно дух Христов содержит, если терпит все, что богу терпеть угодно. Право, одно его смирение похвалы стоит; а живучести его надо подивиться и за нее бога прославить»41.
Очерком «Епархиальный суд» (1880 г.) продолжается лесковское выступление в защиту православия, как основного учения, способствующего воспитанию высокой духовности. Автор этого произведения вновь говорит обществу о необходимости «улучшения быта» подчиненных духовного ведомства, о помощи духовенству в приобретении независимости от «принижающего его произвола», о «привлечении к служению церкви многих благороднейших молодых людей духовного звания». Но несмотря на описанные несовершенства церковной системы, и в этом произведении Н.С. Лесков оставляет за собой «право считать ее (церковь. — М.Л.) еще живою, способною возродиться и исполнять свое духовное служение русскому народу»42. Таким образом, очевидно вырисовывается позиция Лескова, в которой значимость христианского учения не вызывает сомнения. Для автора «Соборян», «На краю света», «Епархиального суда» евангельские идеалы являются важнейшими истинами, на которых необходимо строить современное гражданское общество. Но сам институт церкви нуждается в значительной реставрации и перестройке.
Те же проблемы церковного устройства возникают перед читателем в произведениях А.П. Чехова. В его небольших рассказах герой, имеющий духовный сан, встречается довольно часто, но, в отличие от Лескова, персонажи которого зачастую являются носителями самого высокого церковного звания («На краю света», «Мелочи архиерейской жизни», «Архиерейские объезды»), в чеховских вещах, как правило, фигурируют люди, стоящие на низшей ступени иерархической лестницы. Куприн в своих воспоминаниях отмечал тонкое знание Чеховым церковного быта, что способствовало особенному изображению служителей церкви средней и низшей ступени. Несмотря на схожесть проблем, с которыми сталкиваются лица духовного положения в повседневной жизни, отношение писателя к самой идее христианства, как к главному институту в жизни общества, меняется. В глазах Чехова евангельское учение утрачивает былую значимость. Поэтому, в многочисленных портретах священников зачастую можно обнаружить черты, подчеркивающие острые выпады в их адрес. Несмотря на то, что классик питал явную симпатию к лицам духовного звания, в его работах не удастся найти идеального образа святого отца. Большинство чеховских священников описаны со значительной долей иронии, легкой усмешки. Таковы о. Христофор Сирийский («Степь»), о. Анастасий и дьякон Любимов («Письмо» благочинный о. Федор Орлов), дьячок Савелий Гыкин («Ведьма»), о. Савва Жезлов («Святая простота»). Авторская ирония, проявляющаяся то в портретной характеристике, то в речевых особенностях, то в поступках героев служит одной цели — свести образ церковнослужителя до уровня обычного человека. Чехову понятно, что евангельское учение не является для современных молодых людей той опорой, какой оно служило их отцам. Особенно четко эта мысль звучит в рассказе «Письмо», где автор показывает незначительность библейских заповедей для современной молодежи, в роли которой выступает сын дьякона Любимова Петр. Наивная надежда отца наставить с помощью письма на путь истинный заблудшего сына, вызывает у читателя не только усмешку, но и сочувствие, понимание того, что значимость христианских идеалов в настоящее время утрачена. Похожая картина возникает и в рассказе «Святая простота», где вновь появляется мотив непонимания между людьми разных поколений. Бедный о. Савва Жезлов, с таким трудом скопивший для сына полторы тысячи денег, также безнадежно, отстал от жизни, как и герои «Письма». Таким образом, очевидна картина отдаления церкви от современной жизни. В то же время герои рассказов искренни в своих заблуждениях, и это вызывает уважение и сострадание к ним. Ностальгическими и трогательными нотами пронизана отеческая забота о благе своих детей. Все это позволяет говорить о том, что церковь для Чехова является чем-то теплым, родным, напоминающим о детстве, но уходящим в прошлое. Христианские идеалы больше не могут служить духовной опорой обществу, на их смену приходит прогресс и просвещение.
Несмотря на то, что роль церкви на современном этапе каждому писателю представляется по-своему, недостатки, существующие внутри церковного устройства, видятся им одинаково. Поэтому перекличка произведений на уровне церковно-религиозной проблематики закономерна и оправданна.
В данном случае стоит вновь вернуться к хронике Лескова «Соборяне», так как эта книга является концентрацией авторского представления не только о духовной, но и бытовой жизни священников. Эта книга, по признанию Л. Гроссмана, «превосходная живопись лиц и нравов целого строя старой России»43. Знаменательно, что Чехов имел в своей библиотеке эту хронику, подаренную, вероятно, самим Лесковым, так как на издании 1878 года есть надпись: «Благополучному доктору Антонио от автора». Вот почему можно говорить о том влиянии, которое оказало произведение Лескова на писательскую мысль Чехова. Так, например, с большой долей вероятности можно утверждать, что образ «простого, доброго, но забитого и подавленного страшной нуждой молодого деревенского священника» (С., 5, 620), которым является главный герой рассказа «Кошмар», навеян не только личными наблюдениями писателя, но имеет и литературные истоки, каковыми могут являться и рассуждения Савелия Туберозова, изложенные им в Демикотоновой книге: «...церковное духовенство находится в крайней бедности <...> ...не с иного чего надо бы начать, к исправлению скорбей церкви, как с изъятия самого духовенства из-под тяжкой зависимости <...> ...вспомяну вам слова светского, но светлого писателя господина Татищева: «А голодный, хотя бы и патриарх был, кусок хлеба возьмет, особливо предложенный»»44, или: «Франтовство одолело: взял в долг у предводительской экономки два шелковые платья предводительшины и послал их в город окрасить в масака цвет, как у губернаторского протодиакона, и сошью себе ряску шелковую. Невозможно без этой аккуратности, потому что становлюсь повсюду вхож в дворянские дома, а унижать себя не намерен»45. О том же говорит чеховский отец Яков: «Стыжусь своей одежды, вот этих латок... риз своих стыжусь, голода...» (С., 5, 70). Заметим еще одну общую важную особенность в характере Савелия Туберозова и о. Якова — они оба обладают профессиональной гордостью, считая, что их призвание быть наставниками народа, показывать пример собственной жизнью, поэтому они отвергают для себя возможность принятия помощи у людей, стоящих ниже них на социальной лестнице: «Я знаю, попроси я, поклонись, и всякий поможет, но... не могу! Совестно мне! Как я стану у мужиков просить? <...> Какая рука подымется просить у нищего?» (С., 5, 70).
В статье «Чехов и Русская Православная Церковь» о. Затеишвили подметил интересную особенность чеховских священников: «...у Чехова служитель церкви — это еще и труженик»46. В подтверждение этому приводится пример благочинного Орлова из рассказа «Письмо», служение которого «есть в сущности, тяжелый и беспрерывный, утомительный труд»47. Такими же тружениками изображает автор и простых послушников («Перекати-поле»), вынужденных принимать в монастыре большое количество приезжих: «Нужно было бегать, носить, неумолкаемо говорить, но мало того, нужно еще быть любезным, тактичным...» (С., 6, 245). Тяжелый труд, по Чехову, испытание не только для низших церковных служащих, но и для архиереев. Красота и стройность службы, доставляющая простым обывателям духовное наслаждение, достигается путем изнурительных усилий священников. Таковыми являются ощущения, которые испытывает герой рассказа «Архиерей»: «Как было душно, как жарко! Как долго шла всенощная! Преосвященный Петр устал. Дыхание у него было тяжелое, частое, сухое, плечи болели от усталости, ноги дрожали» (С., 10, 186). По утверждению о. Затеишвили, изображение церковных служащих как людей, занимающихся ежедневным тяжелым физическим трудом, не заметным для обычного человека, является новым шагом в отечественной литературе. Большинство русских писателей описывали лишь «подвиг отречения, духовные достижения, радость молитвы, <...> но тяжесть священнического или монашеского труда ими как бы не ощущается»48. Несмотря на это, подход Чехова к людям церкви, как к обычным людям, способным ежедневно мириться с трудностями и издержками выбранного дела, описание мелочей, составляющих их жизнь, очень напоминает взгляд Лескова на священников, изложенный в таких произведениях как «Соборяне», «Мелочи архиерейской жизни», «На краю света».
Таким образом, сделанные в диссертации наблюдения позволяют говорить о пристальном внимании обоих писателей к церковной жизни и религии в современном обществе. Хроника «Соборяне» дает читателю не только представление об идеале священнослужителя, каким он видится автору, но и намечает круг наиболее серьезных социально-нравственных проблем, существующих внутри церковной организации: это и бедность низшего духовенства, и нежелание верховных властей справляться с возникающими трудностями, и замена духовных ценностей материальными благами.
Для Лескова священник, а вместе с ним и сама церковь, — это прежде всего пастырь, наставник, учитель, стоящий в своей любви, великодушии, смирении на ступеньку выше обычного человека.
Для Чехова институт церкви и люди церкви есть нечто милое, родное, трогательное, бесконечно доброе, но постепенно, по крайней мере на какой-то период времени, уходящее в прошлое. Чехова в большей мере интересует человеческая сущность священника, поэтому он большее внимание уделяет его психологии, внутреннему миру. Чехов рисует персонажей, которые стоят на низшей ступени церковной иерархии и вызывают несомненное сочувствие автора, так как решают трудные жизненные вопросы, мучаются и страдают так же, как и весь народ. Чеховские священники импонирует автору искренностью своей веры, добротой, любовью к миру Божьему, внутренней духовной и душевной свободой — свободой от власти обстоятельств, денег, сильных мира сего. Но жизнь объективно складывается так, что окружающие не видят в герое пастыря. Именно в этом проявляется типично чеховская трактовка кризиса религиозного сознания: современный русский человек нуждается в вере и Боге, но ищет и обретает его заново, и церковь, к несчастью, не может ему в этом помочь.
Примечания
1. Ницше Фридрих. Веселая наука. Афоризм 343 // Ницше Фридрих. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 1. С. 662.
2. Кантор В.К. Достоевский, Ницше и кризис христианства в Европе конца XIX — начала XX века // Вопросы философии. 2002. № 9. С. 55.
3. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 11 т. М.: Гослитиздат, 1956. Т. 11. С. 233.
4. Указ. соч. С. 456.
5. Указ. соч. С. 7.
6. Румянцев А.Б. Н.С. Лесков и русская православная церковь // Русская литература. 1995. № 1.
7. Указ. соч. С. 216.
8. Указ. соч. С. 217.
9. Филологические науки. 2003. № 3.
10. Новикова А.А. «Основы формирования религиозно-нравственной позиции Н.С. Лескова» // Филологические науки. 2003. № 3. С. 28.
11. Дунаев М.М. Православие и русская литература. М.: Скорпион, 1998. Ч. 4. С. 557.
12. Указ. соч. С. 555.
13. Жирунов П.Г. Концепция веры в «Соборянах» и «Захудалом роде» Н.С. Лескова // Православие и русская литература. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Православие и русская литература. Вузовский и школьный аспект изучения». Арзамас, 2004. С. 53.
14. Дунаев М.М. Чехов: в поисках веры // Труд. № 31 за 15.07.2004.
15. Указ. соч.
16. Указ. соч.
17. О. Йосиф (Затеишвили). Чехов и Русская Православная Церковь // Русская литература XIX в. и христианство. М.: Изд-во МГУ, 1997. С. 48.
18. Чудаков А. «Между «есть Бог» и «нет Бога» лежит целое громадное поле...». Чехов и вера // Новый мир. 1996. № 9. С. 190.
19. Пучкова Г.А. «...искать одиноко, один на один со своей совестью»: О православной духовности А.П. Чехова» // Православие и русская литература. Материалы Всероссийской научно-практической конференции «Православие и русская литература». Вузовский и школьный аспект изучения. Арзамас. 2004. С. 119.
20. Указ. соч. С. 119.
21. Днепров В. Атеизм Чехова // Звезда. 1988. № 8. С. 193.
22. Дунаев М.М. Чехов: в поисках веры // Труд. № 31. 15.07.2004.
23. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 11 т. М.: Гослитиздат, 1956. Т. 1. С. 622.
24. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 6. С. 191.
25. Троицкий Вс. С думой о России // Н.С. Лесков. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда. 1989. Т. 1. С. 27.
26. Батюто А. Роман Н.С. Лескова «Соборяне» // Н.С. Лесков. «Соборяне». М.: Государственное издательство художественной литературы. 1960.
27. Столярова И.В. Романы-хроники Лескова // История русского романа: В 2 т. М., 1964. Т. 2. С. 429.
28. Серман И. Протопоп Аввакум в творчестве Н.С. Лескова // Труды Отдела древнерусской литературы / АН СССР. Ин-т рус. лит. (Пушкин. Дом); Ответственный ред. В.И. Малышев. М., Л.: Изд-во АН СССР. 1958. Т. 14. С. 404—407.
29. Унбегаун Б.О. Русские фамилии. М.: Прогресс, 1989. С. 136.
30. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. С. 131.
31. Письмо Н.С. Лескова С.И. Сазоновой // Вопр. лит. 1981. № 2. С. 221.
32. Гроссман Л.Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ГИХЛ, 1945. С. 159.
33. Столярова И.В. В поисках идеала // Н.С. Лесков. Соборяне. Л., 1978. С. 105.
34. Грушко Е., Медведев Ю. Словарь имён. Н.-Новгород: Русский купец, 1996. С. 24.
35. Федосюк Ю. Русские фамилии. М.: Детская литература, 1972. С. 37.
36. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. С. 306.
37. Гроссман Л.Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ГИХЛ, 1945. С. 157.
38. Грушко Е., Медведев Ю. Словарь имён. Н.-Новгород: Русский купец, 1996. С. 33.
39. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 291.
40. Батюто А. Роман Н.С. Лескова «Соборяне» // Н.С. Лесков. Соборяне. М.: ГИХЛ, 1960. С. 324.
41. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 396.
42. Указ. соч. Т. 6. С. 353.
43. Л. Гроссман. Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ГИХЛ, 1945. С. 158.
44. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 28.
45. Указ. соч. С. 71.
46. О. Йосиф (Затеишвили). Чехов и Русская Православная Церковь // Русская литература XIX в. и христианство. М.: Изд-во МГУ, 1997. С. 44.
47. Указ. соч. С. 44.
48. О. Йосиф (Затеишвили). Чехов и Русская Православная Церковь // Русская литература XIX в. и христианство. М.: Изд-во МГУ, 1997. С. 44.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |