В 1864 году в журнале «Библиотека для чтения» впервые вышел в свет роман Н.С. Лескова «Некуда». «Роман этот, — замечал Лесков, писан весь наскоро и печатался прямо с клочков, нередко написанных карандашом в типографии. Успех его был очень большой. Первое издание его разошлось в три месяца, и последние экземпляры его продавались по 8 и даже по 10 р. «Некуда» вина моей скромной известности и бездны самых тяжких для меня оскорблений. Противники мои писали и до сих пор готовы повторять, что роман этот сочинен по заказу III Отделения (все это видно из моих парижских писем). На самом же деле цензура не душила ни одной книги с таким остервенением, как «Некуда»»1. В этих строках прослеживается вся скандальная история романа, определенного критиками как антинигилистическое произведение. Опубликование этой книги стало для ее автора судьбоносным событием, так как последовавшие отклики В. Зайцева «Перлы и адаманты русской журналистики» («Русское слово», 1864, № 6) и Д. Писарева «Сердитое бессилие» («Русское слово», 1865, № 2), «Прогулка по садам российской словесности» («Русское слово», 1865, № 3) принесли Лескову славу доносчика и способствовали его исключению из кругов прогрессивной литературы. Результатом стало то, что большинство его последующих работ печаталось, в основном, во второстепенных журналах и долгое время не привлекало к себе должного внимания читателей. Несмотря на это, острая реакция прогрессивной критики говорит о том, что в своем романе Лесков поднял действительно актуальные проблемы времени, волновавшие общество. Об этом свидетельствует и тот факт, что, помимо лесковских произведений, появился целый ряд книг, также относимых критиками к антинигилистическим. А.А. Малиновский причисляет к ним «Бесов» Достоевского, «Взбаламученное море» и «В водовороте» Писемского, а также произведения Клюшникова, Крестовского, Авенариуса2. Для более полного понимания специфики антинигилистических произведений необходимо привести толкование самого понятия «нигилизм». Литературная энциклопедия терминов и понятий трактует его следующим образом: нигилизм (от лат. nihil — ничто, ничего), в России общественное умонастроение и мироощущение передовой разночинной интеллигенции 1860-х гг., проявлявшееся в решительном отрицании господствующей идеологии, морали, норм жизненного поведения. Нигилизм возник в годы революционной ситуации 1859—1861, отражал кризис феодально-крепостнической системы, был важным моментом формировавшегося революционно-демократического мировоззрения и представлял собой прогрессивное явление. Нигилизм отвергал религиозные предрассудки, идеалистическую философию, деспотизм, в общественной и семейной жизни, «искусство для искусства» и «науку для науки», требовал свободы личности и равноправия женщины, пропагандировал «разумный эгоизм», утилитаризм и призывал к изучению естествознания. Расплывчатость положительной программы нигилизма приводила его представителей к схематизму, излишней прямолинейности, к издержкам в полемике. Нигилизм не был цельным мировоззрением, а объединял своих сторонников лишь неприятием существующей действительности3.
Понятно, что такое толкование нигилизма стало возможным только в сегодняшнем обществе, во времена же написания «Некуда» это направление представлялось многим молодым людям наиболее прогрессивным и перспективным. С этим и связаны нападки на авторов тех произведений, которые не поддерживали надежд на новое движение.
Помимо неоднозначности основной идеи, спорными представляются и художественные достоинства самого романа. Еще А.М. Горький говорил, что эта «книга прежде всего плохо написанная, в ней всюду чувствуется, что автор слишком мало знает людей, о которых говорит». Л. Гроссман так отзывается о романе: «По своей художественной манере роман резко отличается от таких превосходных ранних вещей Лескова, как «Овцебык» и «Леди Макбет Мценского уезда». Тяга молодого Лескова к большой литературной форме еще не обнаруживает в нем мастера, прилежного и терпеливого в отделке своего труда. В романисте еще сильно ощущается журналист, газетный «передовик», фельетонист и провинциальный корреспондент, заменяющий артистичность эпического письма актуальностью темы и полемичностью её трактовки. <...> Во многом (как это признает вскоре и сам автор) «Некуда» не поднимается над уровнем спешной газетной работы»4. Еще один отрицательный отзыв приводит в своей книге «Лесковское ожерелье» Л. Аннинский, который сообщает, что «Литературная газета» в 1956 году назвала произведение «отвратительным романом, беспомощным в художественном отношении и возмутительным по своей реакционности»5. Действительно, признание за книгой «явных художественных слабостей» справедливо, но несомненное достоинство произведения в том, что из него читатель получает четкое представление об отношении известного писателя к нигилистическому направлению и тем людям, которые его поддерживали. «Некуда» является концентрацией лесковских представлений о напряженной политической и литературной борьбе 60-х годов. Становится очевидным, что писатель не был равнодушен к процессам, происходящим в обществе, и не боялся открыто выражать собственную точку зрения. Об этом говорил и Горький. Признавая недостатки романа, как литературного произведения, он все-таки понимал, что такая точка зрения вполне оправдана у тех людей, которые «более или менее прочно и стройно сложили свои взгляды на историю России, которые имели свой план работы над развитием ее культуры, и <...> люди искренно верили, что иным путем их страна не может идти...»6.
Непринятие Лесковым нового движения проявилось не только в его романах «Некуда» и «На ножах». Еще перед их написанием вышли в свет несколько публицистических работ («О переселенных крестьянах», «О найме рабочих людей», «О влиянии различных видов частной собственности на народное хозяйство»), в которых выражались сомнения относительно возможных скорейших изменений в обществе, а также полезности и правильности идейного движения подобного рода. В 1861 году в «Русской речи» печатается его статья с острыми выпадами в адрес нового направления. По свидетельству Л. Гроссмана, «статья эта прошла незамеченной, но именно в ней прозвучало первое предвестие будущей антинигилистической деятельности Лескова»7.
Не только в публицистике, но и в художественном творчестве с самого начала прослеживается отрицательное отношение писателя к движению 60-х годов. Уже в первом рассказе «Овцебык», написанном в 1862 году в Париже, главный герой заканчивает жизнь самоубийством, так как понимает, что его стремление к радикальным реформам не имеет жизненной перспективы. Трогательный и безобидный авторский юмор по отношению к Василию Петровичу Богословскому убеждает в том, что писателю глубоко симпатичен этот персонаж. В его чертах еще нет ничего памфлетного и остро-сатирического, в отличие от образов нигилистов других произведений Лескова. Несмотря на это, перспективным представляется автору будущее Александра Ивановича Свиридова, «родившегося в крепостном сословии» и «одаренного ясным практическим умом».
Следующим этапом в развитии воззрений Лескова на нигилистов стала его публикация 1863 года «Николай Гаврилович Чернышевский в его романе «Что делать?»» (Письмо к редактору «Северной пчелы»), представлявшая собой рецензию на роман Чернышевского. По мнению литературоведа Г. Тамарченко, в ней «положительную программу романиста Лесков воспринял как близкую ему программу «нигилиста-постепеновца» — сторонника продуманных, ориентированных на реальные возможности русского общества действий, и, что для него главное, — действий этически строго обоснованных»8. Статья носила в целом одобрительный характер и интересна тем, что в ней впервые прозвучало намерение Лескова найти «способ отделить настоящих нигилистов от шальных шавок, окричавших себя нигилистами»9. Это желание писатель и попытался осуществить в своих произведениях «Некуда» и «На ножах».
Недоверие к нигилистическому направлению выразилось в остросатирических красках, которые писатель использовал для изображения некоторых участников движения. Наряду с истинными нигилистами (Лиза Бахарева, Вильгельм Райнер, студент Юстин Помада, Бертольди) Лесков выводит на страницах «Некуда» «новых людей», которые, под предлогом создания условий для справедливой жизни, стремятся лишь к собственной выгоде (Ольга Александровна Розанова, Зарницын). Именно их портреты обладают ярко-выраженными памфлетными и даже карикатурными чертами. Примечательно, что в этом произведении, как и в рассказе «Овцебык», будущее видится Лескову за людьми, способными к серьезной хозяйственной деятельности (Лука Маслянников). Для настоящих же нигилистов, истинно верующих в правоту собственного дела, перспективы не существует, поэтому, как и Богословский из «Овцебыка», Райнер и Лиза Бахарева погибают.
Но сатирическая тенденция по отношению к разлагающемуся нигилизму еще более усиливается в следующем романе «На ножах» (1870—1871 гг.). По мнению автора, это оправдано, так как настоящих нигилистов практически не осталось, а на их место пришли мошенники и приспособленцы, озабоченные собственными благами. Критика обращает внимание на то, что из-за стремления придать произведению занимательный характер автор слишком увлекается внешними эффектами, из-за этого образы героев получаются плоскими и неинтересными. Одним из немногих удавшихся персонажей является Анна Александровна Скокова, или «Ванскок». Не случайно ею восхищались и Достоевский, и Горький. Но в целом, как и в случае с «Некуда», художественные достоинства произведения, написанного в жанре популярного в те годы бульварного романа, подвергаются резкому осуждению литературной общественности. Горький называет этот роман «скверным во всех отношениях».
Несмотря на все художественные недостатки антинигилистических романов Лескова, для исследователей наших дней эти работы представляют особый интерес, так как являются ключом к пониманию общей позиции писателя по отношению к социальным процессам, происходящим в обществе того времени. По мнению А.А. Малиновского, «впервые в русской литературе Лесков в «Некуда» дает целостный анализ нигилизма как политического движения, как идеологии и как психологии»10.
Интерес Лескова к нигилизму не исчерпывается несколькими критическими статьями и двумя романами. На протяжении всей писательской карьеры эта тема периодически звучит в его работах. Неизменным остается и авторское отношение к нигилистическому движению. Очевидно, что его устремления являются чуждыми Лескову. Возможность и необходимость резких перемен в жизни России отрицается писателем, поэтому и судьба лучших представителей движения видится классику трагической. В этом причина трагических финалов, где симпатичные автору представители нового движения погибают (Райнер и Лиза Бахарева, Овцебык).
В позднейших работах Лескова нигилистическая тема получает все более саркастический оттенок. Это связано в первую очередь с процессами, происходящими в современном ему обществе. Кризис и обреченность нигилизма становятся очевидными. Поэтому персонажи, представляющие модное направление, приобретают карикатурный характер. Такими фигурами являются Борноволоков и Термосесов в «Соборянах» (1867). Эти чиновники в недавнем прошлом причисляли себя к представителям прогрессивного общественного движения, но в реальности оказались приспособленцами, имеющими собственные корыстные цели. В достижениях этих целей бывшие нигилисты сотрудничают с чиновниками, которых так недавно осуждали и стремились к их искоренению. Показать сотрудничество бывших «новых людей» с представителями старого строя для автора особенно важно, так как ни в тех, ни в других Лесков не видит опоры для дальнейшего развития русского общества. Становится понятным, что писателем «владело острое желание сохранить в период социально-политической ломки все национальные достижения и добрые заветы, которые, ему казалось, должны быть утрачены «нигилистами», «уродцами российской цивилизации»»11.
В течение всей жизни Лесков не изменит своего отношения к нигилистическому движению. На страницах произведений это воплощается в ярко-сатирических красках, которыми рисуются люди, поддерживающие это общественное направление. Подобные выпады в сторону некогда прогрессивного движения можно обнаружить и в рассказе «Путешествие с нигилистом» (1882 г.). Ироничен и карикатурен, прежде всего, сам портрет героя, вызывающий у читателя ассоциации с тургеневским Базаровым: «подозрительного много: грефовские круглые очки, неблагонамеренная фуражка, не православным блином, а с еретическим надзатыльником, и на плечах типический плед, составляющий в нигилистическом сословии своего рода «мундирную пару»...». То, что подозрительный пассажир «немножко чисто одет, и что у него на руках есть перчатки»12 вызывает у пассажиров некоторое сомнение в его принадлежности к нигилистическому движению. То есть подлинные нигилисты, в представлении большинства, являются людьми небольшого достатка, мало заботящиеся о собственном внешнем виде, и это обстоятельство не может вызывать уважения у окружающих. Комична и сама ситуация, но не только тем, что произошла случайная ошибка, но и тем, что общество со страхом относится к представителям движения, ратующего за общественное благо. Так в рассказе о небольшом занимательном происшествии Лесков вновь поднимает тему, волнующую его на протяжении всей жизни. Показательно, что его позиция относительно тех революционных перемен, которые старались привнести в жизнь нигилисты, остается неизменной. Автор по-прежнему верит в прогресс, основанный на развитии культуры и просвещения.
Понятие нигилизма в русской литературе неизменно ассоциируется с именем Базарова из романа Тургенева «Отцы и дети». О том, что Чехов похож на героя знаменитого романа, говорили многие, в частности И.А. Суворина вспоминала: «Первое мое чувство или, вернее, впечатление было, что он должен походить на одного из любимых моих героев — на Базарова»13. И. Репин так же заметил сходство: «Положительный, трезвый, здоровый, он мне напоминал тургеневского Базарова»14. Поэтому внешнее сходство Антона Павловича с Базаровым зачастую невольно проецируется и на его внутренний мир. Вопрос о чеховском отношении к нигилизму в литературоведении изучен не полностью и не имеет единой точки зрения. А. Турков обнаруживает в образе Базарова «явное сходство» с чеховскими героями: «Такое же высокомерное пренебрежение к материализму демонстрируют многие герои его повестей и рассказов. И так же, как Павел Кирсанов, они клянут материализм походя, не имея о нем сколько-нибудь ясного понятия»15. Е.М. Таборисская и А.М. Штейнгольд в своем исследовании проводят параллель между Базаровым и Осипом Дымовым из рассказа «Попрыгунья». Они пишут, что «Дымов соотнесен с Базаровым», хотя «чеховский герой не столько продолжает, сколько противостоит тургеневскому нигилисту»16. Близость этих героев авторы статьи обнаруживают в их профессии и отношении к научной мысли, а также в том, что оба персонажа умирают в результате заражения смертельной болезнью. Резко расходится во мнении с Е.М. Таборисской и А.М. Штейнгольд исследователь П. Долженков. Отрицая наличие схожих черт между Базаровым и Дымовым, ученый обнаруживает их в образе Астрова из «Дяди Вани». Общая позиция П. Долженкова относительно чеховских нигилистов привлекает своей оригинальностью. Сравнивая слова Мережковского о нигилизме и Чехова о социализме, исследователь приходит к выводу о том, что для Чехова два этих направления составляли общее понятие: «По Мережковскому, нигилизм — это учение, которым увлекается хилая часть молодого поколения, которой свойственна неврастеничность, колебания между сильным возбуждением и быстрым утомлением. Сравним с Чеховым: «Социализм — один из видов возбуждения. Где же он? Он в письме Тихомирова к царю. Социалисты поженились и критикуют земство»»17. П. Долженков обращает внимание на то, что для Чехова нигилисты представляются слишком молодыми людьми с неврастеническим складом характера и фанатической преданностью идее. В качестве примера ученый приводит образ Саши из рассказа «Невеста»: «В итоге создается образ милого человека, но в тоже время и узкого фанатика, мало что способного понять вне рамок идей, которым он фанатически служит. Фанатизм — явление, которое находится на грани психической нормы, а чаще всего является одним из признаков душевного заболевания. Чехов, столь увлекавшийся психиатрией, не мог не знать этого»18. Но пример Саши не может служить выводом о том, что «для Чехова все революционеры — это люди с психическими отклонениями». П. Долженков говорит, что «объяснение Чеховым русских революционеров с помощью психиатрии нельзя абсолютизировать: определенные отклонения в психике изображаемых писателем революционеров — лишь один из факторов, объясняющих социальное явление — увлечение русской молодежи революционными идеями и революционной деятельностью». Приведенные мнения исследователей слишком разноплановы и не могут дать общего ответа на вопрос об отношении Чехова к проблеме нигилизма. Но в то же время способны показать, что эти вопросы действительно интересовали писателя, о чем и свидетельствуют его многочисленные персонажи.
Чехов вошел в литературу на два десятилетия позднее, чем Лесков, но, несмотря на это, вопросы необходимости революционной перестройки общества волновали и его. Проблемы нигилизма, поднятые шестидесятниками, не оставили писателя равнодушным. И в этом смысле его позиция, в своих основных положениях, совпадает с позицией старшего товарища. Интересным представляется его мнение, изложенное в письме Плещееву А.Н. от 9 октября 1888 года: «Что же касается человека 60-х годов, то в изображении его я старался быть осторожен и краток, хотя он заслуживает целого очерка. Я щадил его. Это полинявшая, недеятельная бездарность, узурпирующая 60-е годы; в V классе гимназии она поймала 5—6 чужих мыслей, застыла на них, и будет упрямо бормотать их до самой смерти. Это не шарлатан, а дурачок, который верует в то, что бормочет, но мало, или совсем не понимает того, о чем бормочет. Он глуп, глух, бессердечен. Вы бы послушали, как он во имя 60-х годов, которых не понимает, брюзжит на настоящее, которого не видит; он клевещет на студентов, на гимназисток, на женщин, на писателей и на все современное и в этом видит главную суть человека 60-х годов. Он скучен, как яма, и вреден для тех, кто ему верит, как суслик» (П., 3, 19). Как видно из этих слов, эпоха и люди 60-х годов были интересны Чехову — «заслуживают целого очерка», а общее впечатление от их деятельности совпадает с мнением Лескова. Но некоторые оттенки в восприятии писателей все-таки существуют. Лесков пытался разделить нигилистов на людей, истинно верящих в своё дело, и уважаемых им за это, и «шарлатанов». Чехов же всех их называет «дурачками», подчеркивая призрачность учения, и в тоже время высказывает некоторые опасения — «он <...> вреден для тех, кто ему верит...».
Становление Чехова как писателя происходило в эпоху 80-х годов, когда пересматривались идеи просветительства и революционное движение возникло с новой силой. Подобно тому, как Лесков не видел будущего в нигилистическом движении, Чехов считал невозможным следование за революционными призывами, являвшимися отголосками нигилизма. Его скептическое отношение к этому направлению общественной мысли неизменно отражалось на страницах произведений. Наиболее показательные в этом плане рассказы и пьесы: «Попрыгунья» (1891 г.), «Рассказ неизвестного человека» (1893 г.), «Дядя Ваня» (1897 г.), «Вишневый сад» (1903 г.), «Невеста» (1903 г.). Героев этих вещей роднит непохожесть на представителей окружающего их общества, они одиноки в мире пошлости и мещанства. Каждый из них стремится сделать жизнь лучше. Но несмотря на общность идей, чеховских нигилистов можно разделить на два типа. Первый представляют персонажи более ранних произведений — Осип Степанович Дымов, Михаил Львович Астров, Неизвестный человек. Эти герои осознают значение труда в жизни общества и не боятся его. Осип Дымов — «умный благородный человек», но он «совсем не интересуется искусством», «отрицает и музыку, и живопись». Заменой этому для него служат естественные науки и медицина, в которых ему видится гораздо больше пользы, чем в «пейзажах и операх». О необходимости реальной деятельности говорит и Михаил Львович Астров из «Дяди Вани». Праздность, которой «заразили» всех Серебряков и его супруга, вызывает у доктора раздражение и непонимание: «...куда бы ни ступили вы и ваш муж, всюду вы вносите разрушение... <...> и я убежден, что если бы вы остались, то опустошение произошло бы громадное» (С., 12—13, 110). И хотя для Михаила Львовича труд естественен, герой понимает, что даже с его помощью он лично не станет счастливее, но сможет приблизить счастье будущих поколений. Близость доктора Астрова с доктором Дымовым проявляется и в том, что их деятельность имеет научную основу: Осип Степанович защитил диссертацию в области медицины, а Михаил Львович ведет серьезные наблюдения за экологической обстановкой своего уезда. Очевидно, что эти герои глубоко симпатичны Чехову, но они не поняты тем окружением, в котором живут. Об этом говорит и финал «Попрыгуньи». Смерть Дымова представляется не случайной, ведь его значимость и необходимость оценена пока только в научных кругах. Физический уход из жизни Осипа Дымова легко соотносится с умиранием революционных идей в душе героя повести «Рассказ неизвестного человека». Бывшие народники, по мнению Чехова, разочаровались в прежних идеалах, устали от борьбы и стремятся к спокойной жизни. В повести неоднократно возникают отсылки к «Отцам и детям» Тургенева, что неизменно заставляет ассоциировать чеховского героя с Базаровым. Так автор старается показать читателю свое представление о судьбе российского нигилизма. Спустя двадцать лет, бывшие агрессивно настроенные молодые люди стремятся не к кардинальной перестройке общества, а к тихим семейным радостям. Таким образом, идеи народничества в глазах писателя оказываются несостоятельными. В то же время искренность в прежних убеждениях вызывает у Чехова уважение к бывшим революционерам. Передавая разговор с П.Н. Островским автор «Рассказа неизвестного человека» пишет следующее: «Спорили между прочим о социализме. Он хвалил брошюру Тихомирова «Отчего я перестал быть социалистом», но не прощает автору его неискренности. Ему не нравится, что Тихомиров свое прошлое называет «логической ошибкой», а не грехом, не преступлением. Я же доказывал, что нет там греха и преступления, где нет злой воли, где деятельность, добрая или злая — это все равно, является результатом глубокого убеждения и веры. Оба мы друг друга не убедили и остались каждый при своем...» (С., 8, 467). Этот тип чеховских нигилистов можно соотнести с «безупречными и чистыми нигилистами» Лескова, названных Л. Гроссманом «независимыми тружениками» и подлинными организаторами «гармонии взаимных отношений». Их генетическая близость очевидна. И у Лескова, и у Чехова «срисована картина развития борьбы социалистических идей с идеями старого порядка»19.
Другой тип нигилистов появляется у Чехова в работах конца 90-х — начала 900-х годов. В это время в стране разворачивается новое революционное направление. Участниками очередного движения становятся, прежде всего, очень молодые люди. Возраст, незнание жизни, неумение трудиться, фанатичное следование идее, — все это вызывает у писателя скептическую оценку. Чехов так отзывается о новых революционерах: «...человек сгоряча, едва спрыгнув со школьной скамьи, берет ношу не по силам, берется сразу и за школы, и за мужика, и за рациональное хозяйство» (П., 3, 109). Об этом же, обращаясь к Трофимову, говорит и героиня пьесы Раневская: «Вы смело решаете все важные вопросы, но скажите, голубчик, не потому ли это, что вы молоды, что вы не успели перестрадать ни одного вашего вопроса? Вы смело смотрите вперед, и не потому ли, что не видите и не ждете ничего страшного, так как жизнь еще скрыта от ваших молодых глаз?» (С., 12—13, 233). Герои этого периода так же много рассуждают о пользе труда, но, в отличие от первых, их разговоры не подкреплены делами. Призывая в пламенных речах к «необычайному, непрерывному труду», Петя напоминает фанатика. Кроме того, непохожесть на других объясняется его собственным желанием выделиться из общей массы, сделаться выше нее. Поэтому рассуждения о светлом будущем, вложенные в уста героя, становятся средством ироничной оценки фанатичных порывов Трофимова. Об этом в своей работе говорит П. Долженков. «Чехов беспощадно высмеивает претензию Пети на роль исключительной личности...»20. Вопрос о науке и отношению к ней героя также решается оригинально. Трофимову Пете двадцать шесть лет, но он все еще студент второго курса: «Должно быть, я буду вечным студентом» (С., 12—13, 211), о необходимости доучиться ему напоминает Раневская: «...голубчик, надо же учиться, надо курс кончить» (С., 12—13, 234). Недоученность позволяет ассоциировать образ Трофимова с ребенком, играющим в революцию. Все это очень наглядно демонстрирует авторский взгляд на новое поколение революционеров. Ирония писателя здесь действительно присутствует, но все-таки это не саркастическая насмешка над своими героями, как у Н.С. Лескова в романе «На ножах». Тем не менее, очевидна схожесть позиций писателей относительно движений, стремящихся перевернуть общественный уклад, а также общность использованных ими литературных приемов, заключающаяся в намеренном утрировании образа, с целью показа своего скептического отношения.
Несколько по-иному представляется Саша из последнего чеховского рассказа «Невеста». Несомненно, он имеет много общего с Трофимовым, но авторские акценты расставлены уже по-другому. В целом, создается впечатление, что сашина судьба является естественным продолжением и окончанием жизненного пути Трофимова. Ведь, спустя «чуть ли не пятнадцать лет», ему все-таки удалось закончить «с грехом пополам» курс обучения, но творческое направление профессии («про него говорили, что он прекрасный художник») сменилось прикладным — архитектурное отделение, которое позднее перешло в службу «в одной из московских литографий». Личная жизнь, выше которой считал себя Петя, не сложилась и у героя «Невесты»: «...личную жизнь свою Саша устроил неряшливо, жил как придется, с полным презрением к удобствам, и если бы кто-нибудь заговорил с ним об его личном счастье, об его личной жизни, о любви к нему, то он бы ничего не понял и только бы засмеялся». Одно лишь осталось неизменным, Саша продолжает «сбивать», «уговаривать», «чтобы жизнь свою перевернули». Только сашины речи в данном случае не выглядят столь помпезно и комично, как у Пети. Весь образ Саши пронизан симпатией автора и некоторым сожалением о его судьбе. Но поступок Нади придает смысл сашиной жизни. Ведь в отличие от Ани, лишь восхищенно слушающей трофимовские наставления, Надя действительно «переворачивает» свою судьбу. Показательно, что автор не говорит о том, что девушка уходит в революционное движение, она лишь меняет жизненную обстановку. Такой финал свидетельствует о том, что для автора остается открытым вопрос о том, к чему приведут призывы его героев, но революционный исход событий для Чехова наименее возможен.
Таким образом, очевидна эволюция чеховских нигилистов. Из умных, деятельных, честных, осознающих пошлость и застой в обществе и стремящихся собственными усилиями изменить старые порядки, чеховские нигилисты трансформируются в не знающих жизни, не способных к труду, так и не закончивших университет людей, фанатично преданных красивой, но иллюзорной идее. Признавая искренность их убеждений, Чехов, вместе с тем, иронизирует над ними и комически снижает их образы.
Лесков и Чехов застали нигилистическое движение на разных этапах его эволюции: Лесков — на самом пике, Чехов — на излете, когда феномен нигилизма стал скорее историческим воспоминанием. Поэтому и формы отражения этого феномена в творчестве писателей оказались различными. Однако сходство Чехова со взглядами Лескова существует и проявляется, прежде всего в том, что оба автора не видят в этом направлении дальнейшей перспективы. Несмотря на то, что они признают присутствие в этом направлении честных людей, искренно верящих в революционные идеи, будущее страны видится им не в отрицании прежних норм жизненного поведения, а в развитии культуры, науки и просвещения. Основным недостатком радикального движения авторам видится незнание революционерами подлинной народной жизни, слишком большое удаление от нее.
Примечания
1. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 4. С. 645.
2. Малиновский А.А. Н.С. Лесков о нигилизме и нигилистах (По роману «Некуда») // Литература в школе. 1996. № 1. С. 19—24.
3. Литературная энциклопедия терминов и понятий. М.: НПК «Интелвак», 2001.
4. Гроссман Л.Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ГИХЛ, 1945. С. 137.
5. Аннинский Л. Лесковское ожерелье. М.: Книга, 1986. С. 12.
6. Горький М. Собрание сочинений: В 30 т. М.: Гослитиздат, 1953. С. 61—62.
7. Гроссман Л.Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ГИХЛ, 1945. С. 135.
8. Тамарченко Г. «Что делать?» Чернышевского и «Некуда» Лескова // Вопросы литературы. 1972. № 9. С. 93—110.
9. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 11 т. М.: Гослитиздат, 1958. Т. 10. С. 21.
10. Малиновский А.А. Н.С. Лесков о нигилизме и нигилистах (По роману «Некуда») // Литература в школе. 1996. № 1. С. 19—24.
11. Троицкий В.Ю. С думой о России // Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 1. С. 24.
12. Лесков Н.С. Собрание сочинений: В 12 т. М.: Правда, 1989. Т. 7. С. 171.
13. Турков А.А.П. Чехов и его время. М.: Художественная литература, 1980. С. 166.
14. А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М., 1986. С. 84.
15. Турков А.А.П. Чехов и его время. М.: Художественная литература, 1980. С. 167.
16. Таборисская Е.М., Штейнгольд А.М. Эпистолярный отзыв А.П. Чехова об «Отцах и детях» и поэтика повести «Попрыгунья» // О поэтике А.П. Чехова. Иркутск, 1993. С. 147.
17. Долженков П.Н. Чехов и позитивизм. 2-ое изд. М.: Скорпион, 2003. С. 218.
18. Указ. соч. С. 218.
19. Гроссман Л.Н.С. Лесков. Жизнь. Творчество. Поэтика. М.: ГИХЛ, 1945. С. 135.
20. Долженков П. «Вы все еще гимназист второго класса!» // Детская литература. 1993. № 12. С. 32—35.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |