Санин открыл дверь в свою квартиру. Квартира ответила тишиной. Ни Лидюши, ни Кати, ни даже Полин дома не было, и переполнявшая его радость оказалась невысказанной. Директор нью-йоркской «Метрополитен-оперы» Джулио Гатти-Казаццо позвонил ему в театр еще две недели назад, но Санин тогда из суеверия никому ничего не сказал. А сегодня, наконец, пришел контракт. Он его подписал и отправил в Нью-Йорк. И, отложив все дела, поспешил домой: поделиться новостью с близкими. Но пока он ждал их, радость почему-то стала постепенно улетучиваться, ее место занимало раскаяние. Как он мог решить все сам, за двоих и даже за троих? Придется оставить уже налаженный парижский быт, уютную квартиру, врача и переться через океан, жить в совершенно чужой стране. А ведь он, эгоист, даже не посоветовался с женой. Суеверие — никчемная отговорка для взрослого человека. Как Лидюша воспримет это известие? О Кате он почему-то даже не думал: Катя как мама, после женитьбы она одобряла все его начинания, не думая о том, что сулят они ей самой.
Когда его дамы наконец явились домой после очередного похода в Лувр, от торжествующего Санина уже ничего не осталось — сплошная озабоченность. В ожидании их он нервничал, поминутно ерошил свои седые, но еще густые волосы, не находил себе места и занятия. Очень ему хотелось, чтобы они скорее оказались дома и так или иначе сняли с него эту тяжесть. Услышав поворот ключа в замке, он поспешил открыть им дверь, помог раздеться, а потом увлек жену в малую гостиную.
— Лидюша, я должен покаяться. Я принял важное для нас обоих решение, не посоветовавшись с тобой. Боюсь, ты его не одобришь...
— Не томи, я сразу увидела, что с тобой что-то не так! Что случилось?
— Сегодня я подписал контракт с «Метрополитеноперой» сроком на два сезона!
— Так вот сразу и контракт, ни с того ни с сего?
— Кое-что я утаил от тебя. Две недели назад мне телефонировал директор оперы и предложил работу. Я согласился, но ждал контракта. Никому ни слова не сказал, чтобы не сглазить! Прости, пожалуйста!
— Ты две недели молчал о таком событии? Ну, Санин, на тебя это не похоже!
«Как же ему хотелось получить это место, если из суеверия он смог целых две недели таиться! — подумала она. — Каждый вечер приходил домой, ужинал, разговаривал о разных пустяках за столом, что-то писал у себя в кабинете, как ни в чем не бывало уходил спать! А самого ведь небось распирало от желания поделиться!»
Она ласково обняла его, поцеловала:
— Поздравляю, Саша! Это же прекрасно! Если бы кто-то сказал тебе, двадцатилетнему помощнику Станиславского, что ты подпишешь контракт с «Метрополитен-оперой», что бы ты тогда ответил этому провидцу?
Санин задумался, улыбнулся:
— Тогда я ему просто не поверил бы, но поблагодарил бы за комплимент. А вот позже, когда ты согласилась выйти за меня, и я как на крыльях летел в Александринский театр, я бы уже не исключал такой возможности. Но, придя домой, подумал о том, как это все сложно: бросать все и мчаться за океан на целых два года.
— Во-первых, мы уже с тобой мчались через океан — и ничего, домчались и примчались обратно. А во-вторых, я могу остаться здесь, с Катей, мы уже взрослые девушки, не правда ли? А в-третьих...
— Нет! Без тебя я никуда не поеду!
Лидия Стахиевна только улыбнулась: в этой реакции — весь он.
Санин понял, что теперь для радости можно открыть все клапаны. Он быстро побежал за Катей, схватил ее за руку и притащил недоумевающую сестру в малую гостиную.
— Что стряслось, затворники?
— Скажи ей, Лидюша!
— Нет уж, пожалуйста, скажи сам! Ты заслужил это право, — не согласилась Лидия Стахиевна.
Екатерина Акимовна настороженно переводила взор с брата на невестку, пытаясь понять, в чем дело, хотя душа уже подсказывала, что за Александра в очередной раз можно порадоваться.
— Имею честь вам сообщить, что я, Александр Акимович Санин, твой брат, приглашен главным режиссером в «Метрополитен-оперу»! Контракт уже подписан!
Катя бросилась ему на шею:
— Послушай, Америка — богатая страна. Оттуда внимательно следят за всем, что происходит в искусстве, и стараются перевезти за океан все лучшее. Лучшие картины, скульптуры, приглашают лучших музыкантов, певцов и дирижеров. Раз тебя пригласили, это означает, наш дорогой Александр Акимович, Сашенька, что ты в данный момент самый лучший оперный режиссер в мире. И расти тебе дальше уже некуда, в лучшем случае ты лишь можешь остаться на этом уровне! Эх, если бы была жива мама, как бы обрадовалась она этому известию!
Когда все успокоились, Катя обратилась к обоим:
— А теперь обещайте, что пригласите меня в Нью-Йорк на одну из первых премьер! В награду же я, так и быть, помогу вам упаковать чемоданы, а через два года как ни в чем не бывало пущу вас в квартиру!
...Катя ушла, а Лидия Стахиевна подошла к Санину:
— Саша, у меня тоже новость: мне кажется, я его видела.
— Кого? — недоуменно спросил Санин.
— Того русского незнакомца... Саша, я боюсь и хочу скорее уехать в Нью-Йорк. Он шел за нами от дома, потом по Пасси до самого универмага на расстоянии около пятидесяти метров, ни разу не упуская нас из виду. Высокий, бледный, в черном плаще. Один раз я попросила Катю подождать, а сама вернулась, будто потеряла перчатку. Увидев, что я иду назад, он тоже стал удаляться. Я подошла к Кате, он — опять за мной. Мне кажется, он просто нас преследовал, чтобы мы испугались. И я напутана до предела.
Санин обнял жену, она вся дрожала. Как мог попытался успокоить ее.
— Все дело в том, что ты чего-то боишься. Но тебе нечего бояться, вся наша жизнь как на ладони.
Однако сам он теперь точно знал, что это был «тот русский незнакомец», так они прозвали его меж собой.
* * *
Несмотря на воодушевление, с которым «женский собор» воспринял его предстоящую работу в «Метрополитен-опере», оставшись наедине с собой, Санин почувствовал неуверенность — как писатель пред чистым листом бумаги. «Метрополитен-опера» — один из известнейших и крупнейших театров мира: огромная сцена, в зале — более трех тысяч мест. Прекрасные условия контракта. Но это театр звезд — солистов и дирижеров. Режиссер там на второстепенном месте, так было всегда, и вряд ли Санину удастся изменить эту традицию. А кроме того, ставить там придется не любимые русские оперы, а западноевропейских композиторов. Правда, опыт у него уже был, однако одно дело театр «Колон» в Буэнос-Айресе, другое — «Метрополитен-опера». Опростоволоситься в Нью-Йорке — значит опростоволоситься навсегда. Но он знал по опыту — чистый лист бумаги остается таковым, покуда перо не оставит на нем первых слов, первых предложений. И хотя наверняка они будут перечеркнуты, другая мысль родит другие — нужные, единственно правильные слова. А это значит, что все сомнения нужно оставить до Нью-Йорка, до первых шагов по закулисью «Метрополитен-оперы», до встречи с дирижером, хором и солистами. Тогда родится первое слово, которое неминуемо потянет за собой другие... Глаза боятся — руки делают. Он давно знал по себе — новое, как побег из корня, тянется из опыта уже пережитого. И чтобы обрести равновесие в новой сложной ситуации, надо попытаться извлечь из прошлого похожую ситуацию, в которой ты рвал на себе волосы, грыз ногти, лизал задницу одному и мешал с грязью другого, а назавтра — наоборот. И все для того, чтобы добиться нужного тебе результата. По достижении же его тебе все прощалось по одной простой причине: аплодисменты делали героями всех. В этот момент забывались и пот, и слезы, и проклятья в твой адрес. Успех — один на всех, и было неважно, кто и какую цену за него заплатил.
И как ни крути, переезд в Нью-Йорк у него уже был, хотя тогда ему не приходилось пересекать океан, а нужно было просто сесть в поезд в Москве, чтобы через сутки оказаться в Петербурге, в Александринском театре. В «Метрополитен-опере», кстати, может статься, будет даже легче: в Америке — культ босса. А актеры-александринцы встретили довольно враждебно его, выходца из Московского Художественного театра, театра, который анархически и последовательно разрушал все каноны. Тут не обошлось и без недоразумений. Несмотря на успешные гастроли МХТ в Петербурге, показавшие, что новый театр ставит актера во главу угла, александринцам казалось, что новаторство Санина зиждется не на примах, а на статистах. Каково режиссеру уже на первой встрече с актерами увидеть не только любопытные, но и настороженные, а то и откровенно враждебные взгляды, знает лишь режиссер, переживший это. Слава богу, уже первый спектакль по пьесе Островского «Дмитрий Самозванец» доказал александрийцам обратное: нет второстепенных ролей, если, конечно, в спектакле нет второстепенных актеров.
Да, надо взять перо и написать первое слово, начать. Читая с актерами пьесу, Санин всегда знал, чего он хочет от труппы. А вот понимание того, как этого добиться, всегда приходило во время репетиции, проработки каждой сцены, с каждым статистом и актером. Приходило как озарение, во время работы. Аппетит приходит во время еды, тут уж ничего не поделаешь.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |