В кабинете с табличкой «Директор» Санин увидел невысокого полного лысеющего человека в костюме, в жилете, с зализанными вверх редкими волосами. Он с неожиданной для своего возраста энергией, широко улыбаясь, подхватился из-за стола и вышел навстречу Санину:
— Приятно увидеть вас в Нью-Йорке, мистер Санин. Садитесь, пожалуйста. Разрешите называть вас Александр? Итальянцу так проще, да и потом, мы ведь, кажется, ровесники? Как вы добрались через океан? Здорово покачало?
— Океан обнаружил свой нрав лишь в первые дни. Представьте, Джулио, на корабле я встретил свою давнюю приятельницу по Московскому Художественному театру, с которой не виделся больше тридцати лет. Она — американская актриса Алла Назимова...
— Алла Назимова? У нас она слывет кинозвездой и, кстати, одно время была довольно высокооплачиваемой... Надеюсь, вы хорошо устроились и отдохнули? Как чувствует себя ваша супруга после трансатлантического путешествия?
Тут Александр Акимович осознал, что интерес Гатти-Казаццо к нему — не что иное, как формальность, что времени мало и ему не терпится быстрее приступить к делу. И ему уже не удастся начать разговор так, как он собирался вначале.
— Спасибо, все замечательно. Огромное спасибо за встречу, за гостиницу. Признаться, не ожидал.
— Через месяц, когда уже немного освоитесь в Нью-Йорке, вам понадобится небольшая квартира в Манхэттене. Уверен, наше сотрудничество принесет новую славу «Метрополитен-опере».
Нет, видимо, Санин слишком поспешил с выводом. Он чуть не расплакался от неожиданного комплимента и от нахлынувших на него чувств. Встал со стула и произнес с неожиданной патетикой:
— Джулио, вы многое сделали для русской музыки, открыв миру Шаляпина. Надеюсь, что не пожалеете и о том, что пригласили в «Метрополитен-оперу» русского режиссера.
— В «Метрополитен-опере» свои традиции, но, думается, театру нужны и новации. А вы, Александр, как раз тот режиссер, который способен внести новый дух, сохранив лучшее из традиционных ценностей. Вашим партнером будет Туллио Серафино и другие дирижеры мирового уровня, сделавшие себе имя в Америке... Что предпочитаете: чай, кофе? К сожалению, ничего более крепкого предложить не могу. Вы, наверное, уже осведомлены о взаимоотношениях Америки со спиртным?.. Вот, здесь список опер, над которыми вам придется поработать в эти два сезона.
Гатти-Казаццо протянул Санину лист бумаги: «Симон Бокканегра» Верди, «Лоэнгрин» Вагнера, «Лакме» Делиба, «Сомнамбула» Беллини, «Ночь Цораймы» Монтемецци в сезоне 1931/32 года, «Электра» Штрауса, «Император Джонс» Грюнберга.
Все имена, все оперы были ему в той или иной степени знакомы, кроме «Императора Джонса». Гатти-Казаццо, словно читая и обдумывая репертуар вместе с ним, заметил:
— «Император Джонс» — опера американского композитора Луи Грюнберга. Вы возьметесь за нее впервые, но рядом с вами всегда будет сам Луи. Уверен, вам понравится и музыка и он сам. Зная ваш стиль, мне кажется, что вашим коньком в этом сезоне будет Вагнер.
Конечно же, Санин не мог не спросить, почему в репертуаре нет ни одной русской оперы.
— Я знаю, что в русских постановках у вас нет соперников... Но «Садко» и «Сорочинская ярмарка» были в репертуаре совсем недавно. К сожалению, кассовые сборы оставляли желать лучшего, — директор развел руками.
Санин не мог не вспомнить о триумфе своего «Садко» в Париже, но, естественно, промолчал, пожалев о том, что его не пригласили в «Метрополитен» два года назад.
Потом было знакомство с театром. Увидев громадный зал, огромную сцену, Санин почему-то не испытал священного трепета. Он сразу же подумал о том, что с «Лоэнгрином» здесь есть где развернуться, а вот над тем, как решить в этих условиях мелодраматическую «Сомнамбулу», как добиться гармонии пространства и действия, чтобы не потерять лиричности произведения великого Беллини, конечно же, придется поломать голову.
— Хочу вас сразу предупредить, Александр, — услышал он голос Гатти-Казаццо, — у нас здесь не Европа и не благотворительное заведение. Все стоит денег, за которые платят акционеры театра. А потому количество репетиций надо ограничить, причем режиссерские и музыкальные репетиции желательно совмещать. Но вы — профессионал, а потому такой порядок вас не особенно должен беспокоить.
Позже, рассказывая о первом посещении театра, Санин сказал Лидии Стахиевне:
— Как я понял, главный критерий здесь — не мнение критики и реакция зала, а уровень дохода, который приносит спектакль, и срок его пребывания в репертуаре. Словом, деньги. В связи с этим довольно жестко регламентируются расходы на постановку. А режиссер здесь — что-то вроде подручного дирижера. Во всяком случае, фамилии режиссеров история театра не сохранила.
С присущим ей оптимизмом, когда дело касалось мужа, она предположила:
— Что ж, ты будешь первым, с кого начнется новая история «Метрополитен-оперы».
* * *
Лидия Стахиевна проснулась довольно поздно. Она даже не слышала, как муж собирался в театр, не видела, что он надел, так как ушел необычно рано. Заглянув в шкаф, поняла, что наступили будни: как и в Париже, пошел в изрядно помятых «репетиционных» брюках и толстой вязаной кофте. Все эти дни они много говорили о новом театре. По его мнению, вполне удастся найти общий язык с главным дирижером итальянской труппы Туллио Серафино, да и со всей труппой.
— Понимаешь, Лидюша, несмотря на то что «Метрополитен», по мнению американцев, — лучший из лучших, авторитет «Ла Скала» среди итальянцев непререкаем. Туллио и его земляки наслышаны о нашем сотрудничестве с Артуро Тосканини и об огромном успехе «Хованщины» и других русских опер, поставленных в Италии. Им нравится, что я вполне сносно объясняюсь на их родном языке, нравится даже, когда я в сердцах ругаю их, не подбирая выражений. Мол, он как итальянец — ни за словом, ни за чувством в карман не лезет.
Санин был просто влюблен в Беньямино Джильи, одного из старожилов «Метрополитен», работавшего здесь с 1920 года. Тут он был согласен с американцами, которые в силу своего менталитета стремятся присвоить все и вся — Джильи, артист «их» театра, несомненно лучший тенор в мире, по красоте и силе голоса не уступающий великому Карузо.
Как-то Санин рассмешил Лидию Стахиевну, с удовольствием рассказав ей о своей пикировке с Беньямино Джильи. Режиссеру показалось, что певец недоигрывал в той сцене, где его герой страдает, узнав об измене девушки, с которой был помолвлен. Санин решил показать певцу, как сыграть эту сцену. Добродушный и спокойный Беньямино с искренним восторгом наблюдал за тем, как Санин сидел в трагической задумчивости, как в отчаянии обхватывал голову руками. Еще миг — и из его глаз польются слезы.
— Ну, видишь, как просто. Постарайся, Беньямино, и тебя назовут самым великим оперным актером...
Джильи был потрясен до глубины души. Он восхищенными глазами смотрел на Санина, а потом патетически произнес:
— Гениально, Алессандро! — И, сделав небольшую паузу, добавил: — Но знаешь, что я предлагаю?
— Что же? — спросил заинтригованный режиссер.
— А ты, Алессандро, еще спой, и я с легким сердцем уступлю тебе роль!
Санину нравились в знаменитом теноре неожиданная скромность и трудолюбие. Розыгрыш, который оба еще долго вспоминали со смехом, подружил их. Александр Акимович потом признал: недостатки актерского мастерства Джильи в «Сомнамбуле» с успехом компенсировал недюжинным певческим талантом.
Как-то Санин позвонил и попросил жену включить радио в 5 часов пополудни. В тот день к ней заехала Юлия. Они гуляли по городу вблизи гостиницы, зашли в кафетерий перекусить, а потом сидели на скамейке в Центральном парке. Юлия была очарована Нью-Йорком и своим возлюбленным. Он сразу же согласился с ее планом поступить на курсы английского языка и обещал найти лучшие в Нью-Йорке, а также оплачивать ее обучение.
— Я так рада, — говорила Юлия, — что могу к вам заходить. Сейчас я сидела бы дома: боюсь заблудиться в таком огромном городе. Я бы только и делала, что ожидала Владимира. И умирала бы со скуки.
Это же слово в слово могла повторить и Лидия Стахиевна. Гулять с мужем ей было приятно, но тяжело. Он излучал энергию, мог ходить сколько угодно, ничуть не уставая. А ей через каждые двести метров нужно было остановиться, отдышаться, посидеть на скамейке. Юлия же умела приноровиться к ее шагу, казалось, радовалась неспешной ходьбе и разговору.
— Да, еще, — тараторила Юлия, — мне кажется, Володе очень нравится, что у меня такие знакомые, из-за вас он любит меня еще больше. Я слышала, как он с гордостью сказал своему приятелю: «Мой хороший знакомый работает в «Метрополитен-опере». В общем, Лидочка Стахиевна, у меня все хорошо, и я рада, что могу кому-то рассказать об этом.
В тот день они заговорились так, что Лидия Стахиевна едва не забыла о том, что муж просил ее включить радио. Но они успели. И оказались свидетелями почти исторического события: передавали одну из первых оперных радиотрансляций — «Тоску». Пел Беньямино Джильи, и его голос по радио действительно трудно было отличить от грамзаписи Карузо. Как потом сказал Санин, именно Беньямино Джильи стоял у истоков оперных радиотрансляций, способствовавших переводу этого аристократического жанра в разряд более массовый, демократический.
Но ни радиотрансляция, ни божественный тенор Джильи не могли отвлечь Юлию от устройства своего счастья.
Оказалось, Юлия решила учить детей русских иммигрантов родному языку, создать поначалу небольшой класс из двух-трех учеников, а потом глядишь — и школу можно организовать.
— Ну подумай, Юлия, кому здесь нужен русский? Они все стараются учить детей английскому.
— Не скажите, английский здесь от их детей никуда не уйдет. Мне Володя сказал, что его знакомый из русских князей — они все невероятные патриоты и уверены, что рано или поздно вернутся в Россию, — сам учит русскому своего маленького сына. И ищет себе замену. А в этом Нью-Йорке, где все кипит и бурлит, где за хорошую работу хорошо платят, без дела никак нельзя, иначе потеряешь к себе всякое уважение.
Конечно, Юлия вдохновилась, зажглась новой жизнью. И Санина, слушая молодую женщину, вспоминала свою поездку в Париж с Игнатием Потапенко. Там она только и делала, что ждала его в гостинице... Какие там уроки французского пения! Вообще же, глупо и пошло было ехать в Париж, надеяться, что именно там их затянувшийся роман перейдет в новую обнадеживающую фазу. Впрочем, Париж действительно перевел их роман в новую фазу, сведя его к нулю. Сколько было слез и страданий, но время, оказалось, повернуло все к лучшему. Вот только ее девочки нет, а была бы она сейчас ровесницей Юлии.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |