Среди критических отзывов Чехова, встречающихся в его письмах, один выделяется особой пространностью и обстоятельностью суждений. Этот отзыв был сделан в октябре 1888 года в письме к А.С. Суворину — наиболее доверенному чеховскому корреспонденту того времени, и относился к их общему знакомому И.Л. Леонтьеву, вошедшему в литературу под псевдонимом Иван Щеглов. Дело касалось комедии Щеглова «Дачный муж», премьера которой состоялась в театре Корша 30 сентября 1888 года. Вопреки ожиданиям автора, она не принесла ему успеха. Через день после этого Чехов писал Суворину:
««Дачный муж» провалился, и Жан Щеглов обратился в тень. Пьеса написана небрежно, турнюр и фальшивые зубы прицеплены к скучной морали; натянуто, грубовато и пахнет проституцией. В пьесе нет женственности, нет легкомыслия, нет ни жены, ни мужа, ни Павловска, ни музыки, ни соли, ни воздуха; я видел на сцене сараи и мещан, которых автор уличает и казнит за то, над чем следует только смеяться, и смеяться не иначе, как по-французски. Можете себе представить, Жан для контраста вывел на сцену дворника и горничную, добродетельных пейзан, любящих друг друга по-простецки и хвастающих тем, что у них нет турнюров. Берите, мол, господа, с нас пример... Тяжело! Пусть бы прислуга только дурачилась и смешила, так нет, это показалось милому Жану несерьёзным, и он прицепил к мётлам и фартухам дешёвенькую мораль. И вышла чёрт знает какая окрошка. Глама играла не жену, а кокотку, Градов не мужа, не чиновника, а шута горохового... Декорации были отвратительны. Жан ходит теперь около меня, «поправляет» свою пьесу и ноет:
— Если бы Глама надела побольше турнюр, если бы не кричал суфлёр да если бы Корш не был скуп, то...
То ничего и не вышло бы всё-таки. «Горы Кавказа» имели успех, потому что были без претензий и только смешили, а «Дачный муж» хочет и смешить, и трагедией пахнуть, и возводить турнюр на высоту серьёзного вопроса...» (П III, 8—9).
Такой критический отзыв содержателен сам по себе даже в рамках одного письма, безотносительно к широкому культурному контексту современности. Его нередко цитируют по разным поводам — как пример отношений Чехова с драматургами второго ряда или как выражение эстетических принципов Чехова1. Наряду с тем, приведённые суждения оказались первым звеном в цепочке событийных сцеплений, сложившихся в некий сюжет со знакомыми Чехову лицами, хотя его участники даже не подозревали об этом.
Участников этого нечаянного сюжета было по меньшей мере четверо.
Антон Чехов, театральный зритель, приятель и корреспондент современных беллетристов и драматургов.
Иван Щеглов, за литературным творчеством которого (как беллетриста и драматурга) Чехов следил с неизменным дружеским сочувствием.
Драматург Владимир Александров, одну из пьес которого («В селе Знаменском») Чехов смотрел в 1889 году в Малом театре, а другие встречал на страницах литературно-театрального журнала «Артист».
Иван Иванович Иванов, постоянный театральный обозреватель и литературный критик журнала «Артист».
В январе 1896 года, находясь в Петербурге, Чехов смотрел в театре Литературно-артистического кружка комедию-шутку Щеглова — из тех, что оба они предпочитали назвать водевилями — под названием «Автора в театре нет». Позже Щеглов вспоминал: «Всё время Чехов очень смеялся и по падении занавеса, под гул последних аплодисментов, дружески-наставительно мне заметил:
— Вот, Жан, ваш настоящий жанр... Не бросайте, милый, водевили... поверьте, это благороднейший род и который не всякому даётся!»2
Этим воспоминаниям можно верить, поскольку сам Чехов в письме к Щеглову через восемь месяцев после спектакля помнил о нём и отзывался весьма одобрительно: «Какая у Вас милая вещь «Автора в театре нет»!» (П VI, 182).
Сценическая шутка «Автора в театре нет» состоит из двух картин. В первой остроумно изображены театральные нравы: труппа перед самым спектаклем, в кои-то веки дождавшись аншлага, из-за ссоры автора с режиссёром остаётся без текста пьесы. Выясняется, что никто не знает ролей, ни один человек не имеет понятия о содержании произведения. Известно только, что должна быть сыграна драма под названием «Роковые калоши» и осталась афиша с перечнем действующих лиц. Антрепренёр обнадёживает растерянных товарищей: «для такой талантливой труппы, как наша, совершенно достаточно одной, так сказать, канвы. Самое трудное будет начать, а уж затем темперамент подскажет, что делать далее... Ну, а где не подскажет — припомните отрывок из какой-нибудь современной драмы... всё равно из какой — нынче все драмы похожи одна на другую!..»3
Во второй картине актёры на сцене разыгрывают импровизированное представление, где каждый сочиняет реплики на ходу в соответствии со своим амплуа и личным опытом. Проще всего прибегнуть к заезженной теме адюльтера. По пословице, ставшей названием одной из комедий такого типа: «Муж в дверь, а жена в Тверь», — худо-бедно плетётся сюжетная канва банального треугольника: муж, жена и любовник. Муж собирается и уезжает в командировку, жена остаётся одна и принимает любовника у себя. Пьесы на эту тему, как заметил антрепренёр, строятся по одной типичной схеме.
В комедии «Автора в театре нет» Щеглов иронизирует над закулисными нравами, над шаблонными приёмами актёрской игры, над заполонившими сцену драматическими сочинениями, напоминающими математические уравнения, решаемые одним и тем же способом. Вместе с тем, пародируя особенности современной драматургии, он пародирует и самого себя, прежде всего — «Дачного мужа», где в основе интриги лежит такой же любовный треугольник: служащий в Петербурге муж, развлекающаяся на даче жена и прибегающие к разным уловкам претенденты на роль любовников в отсутствие мужа. Перевод «серьёзного вопроса» в другой жанр и юмор пародии превращают, по выражению Чехова, «чёрт знает какую окрошку» «Дачного мужа» в «милую вещь» новой комедии. Смена авторской позиции — отказ от нравоучений там, где «следует только смеяться, и смеяться не иначе, как по-французски», вызывают и смену чеховских оценок, сделанных с позиций зрителя и собрата-писателя.
Пародийные мотивы комедии «Автора в театре нет» ведут не только к обезличенной массовой драматургии, но и имеют скрытую адресную направленность. Одна из сцен «Роковых калош», разыгрываемая неверной женой по имени Зинаида и её «идеалом» по имени Еспер, наводит на вполне определённые ассоциации:
Жена (обмахивается платком). Всюду, всюду любовь: и в будуаре... и в вестибюле!.. Но вот вопрос: где она горячее?!.
Идеал. Верь мне, Зинаида, что здесь!.. (Нервно скидывает калоши.)
Жена. О, чародей мой, могу ли я тебе противиться!!. (Бросается к нему на шею.)
Идеал. О, моя волшебница, могу ли я с тобой расстаться!! (Привлекает её на кушетку.) Скажи мне, дорогая, ты теперь вполне счастлива в атмосфере моей любви??
Жена. О, вполне!..
Идеал. И упрёки совести тебя не терзают, что ты обманываешь мужа?
Жена. Представь, совсем напротив: мне даже доставляет какое-то неземное блаженство, что я его обманываю... Ах, Еспер, я такая изломанная женщина!! (Заламывает руки за голову и откидывается на одну сторону кушетки.)
Идеал. Представь, а меня до сих пор терзает совесть... <...> что я вошёл в гостиную в калошах!.. Ах, я такой изломанный мужчина!! (Тоже заламывает руки за голову и откидывается на другую сторону кушетки.)
Жена (любуясь им). Еспер, ради бога, не шевелись: ты так поэтичен в этой позе!!
Идеал. Зинаида, умоляю тебя — не двигайся: ты так дивно хороша в эту минуту!!
Любуются друг на друга. Короткая, но живописная пауза.
Жена. Mon Dieu, какие мы с тобой изломанные люди!.. Решительно надо чем-нибудь успокоить наши изломанные нервы!..
Здесь отчётливо узнаётся пародия на пьесу Владимира Александрова «Изломанные люди», поставленную в Малом театре в 1893 году. Тогда же текст её был опубликован в журнале «Артист» (1893, № 29). Основной конфликт пьесы Александрова построен на отношениях трёх главных персонажей — Зинаиды (Щеглов сохранит это имя для героини своей пародии), её мужа Техменьева и приятеля мужа Нальцева. К каждому из них автор применяет понятие «изломанные люди». Зинаида с 14 лет, после смерти матери, жила у тёти, которая её баловала, ни в чём не отказывала, «таскала молодую девушку по разным заграничным курортам, делала всё, чтобы изломать, изуродовать!»4 Нальцев, несмотря на влюблённость в Зинаиду, сознаёт её порочность и говорит ей в глаза: «Вы злы, бессердечны, пустая кокетка, в вас всё хорошее изломано и исковеркано»5. Зинаида после нескольких лет брака предъявляет претензии мужу: «О, если б я встретила сильного, нравственно сильного человека, я стала бы другая... Но беда в том, что вы такой же изломанный человек, как и я»6. Муж пытается оправдаться: «В том, что вы сказали, много правды... Да, я изломанный человек и таким был и при первой нашей встрече... Но я верил, что ваша любовь воскресит меня...»7 Нальцев в разговоре с Зинаидой рассуждает о себе и Техменьеве, постепенно переходя к широкому обобщению о людях «вообще»:
Нальцев. Просто изломанные мы с ним люди, да и всё тут. <...>
Зина. Изломанные! (Задумалась). А много ли неизломанных?
Нальцев. Среди наших или вообще?
Зина. Вообще.
Нальцев. По-моему, немало... Только изломаны по-разному... У одних изломаны нравственные принципы, другие — без воли, третьи, может быть, и недурные, — выбиты из проторенной колеи, да не сумели попасть в новую... Всюду такой хаос, не разберёшься, ну, порой в грандиозном кутеже и найдёшь... — если не ответ, так хоть минутное забвение8.
Действие пьесы Александрова развивается по образцу драмы с финальным убийством мужем неверной жены:
Техменьев. Ты можешь бросить меня, но я не дам тебе свободы! Я спасу Нальцева от такой жены.
Зина. <...> Ты не дашь свободы?
Техменьев (подходит к ней). Нет!
Зина. Ты можешь помешать мне стать его женой, но не любовницей.
Техменьев (заметил на тумбе нож, схватил). Проклятая! Нет, ты ей не будешь! (Замахнулся ножом, овладел собой, бросил нож, Зина, бледная, прислонилась к дереву.) Не бойся, не трону. Ты виновата, но убивать тебя я не имею права... Уезжай, выходи за Нальцева, живи, как знаешь, но никогда не смей переступать порог моего дома! Ты мне противна!9
Отказ от убийства в последней сцене объясняет жанровое определение, данное автором: не «драма», а просто «пьеса в четырёх действиях». Однако к ней в полной мере применима характеристика, ранее данная Чеховым «Дачному мужу» Щеглова: хочет «и трагедией пахнуть, и возводить турнюр на высоту серьёзного вопроса».
В том же номере «Артиста», где опубликован текст «Изломанных людей», в рубрике «Современное обозрение» была напечатана рецензия И.И. Иванова на пьесу и премьеру спектакля в Малом театре. Положения этой рецензии удивительным образом перекликаются с чеховской оценкой «Дачного мужа» в октябрьском письме 1888 года к Суворину и предвещают пародийное изображение «изломанных людей» в «Роковых калошах» Щеглова. Суть статьи И.И. Иванова заключалась в следующем:
«В прошлом сезоне на сцене Малого театра шла драма г. Вл. Александрова «В неравной борьбе». На сцене был герой из военных, по фамилии Старковский, — кавалер, склонный к цветистым рассуждениям на темы о разочаровании, о скептицизме, о том, к какому течению принадлежит его собственная особа и какие черты в его лице воплощаются... Всё это говорилось очень громко, но за громкими фразами скрывалось полнейшее нравственное ничтожество. Это было ясно для зрителя, — но автор, очевидно, держался другого взгляда на своего героя, явно грешил переоценкой его действительного достоинства. Похожий скорее на Грушницкого своим разочарованием, Старковский всё время лез в Печорины — автор был на его стороне. Мы в своё время указывали на эту ошибку, вернее, недоразумение. То же самое приходится повторить и по поводу новой пьесы и её героев.
Главный герой, Техменьев, — военный, так же, как и герой драмы «В неравной борьбе», и подобно своему предшественнику — необыкновенно высокого мнения о своей личности. Старковский уверял нас, что он «резкий представитель типа», даже выразитель целого общественного течения. Что это значило, — так и оставалось не разъяснённым до конца пьесы. Техменьев также не отличается скромностью, когда приходится философствовать о своём «общественном» raison d;être. Ему тридцать восемь лет, он женат, до последнего времени он проживал своё состояние, вполне подчиняясь своей крайне легкомысленной и в нравственном отношении до последней степени ничтожной супруге. <...> Но это не мешает Техменьеву распространяться о своём «внутреннем мире» и «о процессе», который будто бы с ним совершился. Он сам отказывается объяснить этот процесс, — и вернее всего — и объяснять-то нечего. <...> Это чисто физиологический процесс, и нет никакой необходимости привязывать такого рода настроение к какой-либо идее. <...> Есть и другой мотив — жена Техменьева увлекается кавалерами, ещё менее стоящими, чем её муж <...>. Зина — образец пустой, испорченной до последнего атома своего существа, даже умственно недалёкой кокетки. <...> Другой герой пьесы, приятель и сослуживец Техменьева — Нальцев, ещё ничтожнее. Он очень богат, дела и даже серьёзных намерений у него решительно никаких. Это — человек, лишённый всяких «процессов», кроме чисто школьнической способности полубессознательно, но с непременным расчётом на эффект, повторять традиционные жестокие слова разочарованных коптителей неба. Такой герой может являться во всём блеске где-нибудь в захолустной гостиной или в клубной душной зале какого-нибудь медвежьего угла: там барышни и мечтательные дамы могут в ужас приходить от «злости» и человеконенавистнических чувств разочарованного подпоручика. Но в более или менее развитом обществе, даже не развитом, а просто среди взрослых — Нальцевы нестерпимо комичны и жалки.
<...> зачем автор держится всё время совершенно серьёзного взгляда на героя такого сорта? Ведь не мог же он не понять с первых слов, какие он сам заставляет произносить Нальцева, что этот избалованный пошляк, это скучающее ничтожество, рисуется самым дерзким и в то же время до глупости наивным способом. Приходится сделать заключение, что автор действительно этого не понял. Пред нами совершенно то же самое недоразумение, какое мы видели в пьесе «В неравной борьбе». Мы не стали бы так подробно объяснять его, если бы оно — уже не в первый раз — не наносило сильнейшего удара всему произведению автора.
В самом деле, что может выйти из такого неразрешимого, — для автора едва вероятного недоразумения: люди годятся на сцену фарса, водевиля, по своему ничтожеству не заслуживают даже серьёзной насмешки, — а их во что бы то ни стало вытягивают в рост драматических героев».
В той же статье критик высказывает предположение, что могло бы выйти, если бы автор изменил отношение к своим героям:
«пред нами была бы другая пьеса, настоящая комедия пошлости <...> Если бы автор вдумался в характеры своих героев, в условия их жизни, в те самые биографии, какие он приписывает им, — мы не видели бы многих фальшивых положений, а главное, не чувствовали бы в течение всего спектакля крайне досадного авторского непонимания собственного произведения. <...>
В результате, — пьеса должна производить на нас совершенно другое впечатление, чем рассчитывает автор. <...> Очевидно, известная среда, независимо от каких-либо внешних обстоятельств, плодит разврат и пошлость»10.
Выделим и повторим один из выводов критика об «Изломанных людях» Александрова: «люди годятся на сцену фарса, водевиля, по своему ничтожеству не заслуживают даже серьёзной насмешки, — а их во что бы то ни стало вытягивают в рост драматических героев».
Так закругляется нечаянный сюжет, созданный не ведающими о том и не думающими друг о друге участниками. Наступает момент, когда в одной точке сходятся события разных лет и явления разного порядка: частный отзыв о «Дачном муже» из личного письма Чехова 1888 года — пародия Щеглова на самого себя и пародия на Вл. Александрова в комедии «Автора в театре нет» 1896 года — отзыв маститого критика Иванова об «Изломанных людях» 1893 года. По виду разрозненные, отстоящие друг от друга по месту и времени суждения, высказанные разными людьми в разных формах (дружеское письмо, профессиональная критическая статья, художественное изображение), сцепляются друг с другом как фрагменты картины театрального процесса 1880-х — 1890-х годов.
Литература
Александров Влад. Изломанные люди // Артист. 1893. № 29. Приложения. С. 1—29.
Иванов Ив. «Изломанные люди», пьеса в четырёх действиях Влад. Александрова // Артист. 1893. № 29. С. 139—142.
Кубасов А.В. Смех «по-французски»: «Трагик поневоле» Антона Чехова и «Дачный муж» Ивана Щеглова // Ранняя драматургия А.П. Чехова: Сб. ст. по мат-лам Междунар. науч.-практ. конф. Седьмые Скафтымовские чтения, посвящённой 110-летию Саратовского университета и 125-летию ГЦТМ им. А.А. Бахрушина (Саратов, 8—10 октября 2019 года). М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2021. С. 205—232.
Щеглов Иван. Автора в театре нет // Щеглов Иван. Весёлый театр. СПб.: Изд. А.С. Суворина, 1901. С. 319—353.
Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 137—174.
Примечания
1. В предыдущем выпуске Скафтымовских чтений А.В. Кубасов обратился к нему как к примеру чеховских «представлений о специфике водевиля», см.: Кубасов А.В. Смех «по-французски»: «Трагик поневоле» Антона Чехова и «Дачный муж» Ивана Щеглова // Ранняя драматургия А.П. Чехова: Сб. ст. по мат-лам Междунар. науч.-практ. конф. Седьмые Скафтымовские чтения, посвящённой 110-летию Саратовского университета и 125-летию ГЦТМ им. А.А. Бахрушина (Саратов, 8—10 октября 2019 года). М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2021. С. 205—206.
2. Щеглов И.Л. Из воспоминаний об Антоне Чехове // А.П. Чехов в воспоминаниях современников. М.: Гослитиздат, 1954. С. 152.
3. Щеглов Иван. Весёлый театр. СПб.: Изд. А.С. Суворина, 1901. С. 334.
4. Изломанные люди. Пьеса в четырёх действиях Влад. Александрова // Артист. 1893. № 29. Приложения. С. 2.
5. Там же. С. 10.
6. Там же. С. 13.
7. Там же. С. 13—14.
8. Там же. С. 9—10.
9. Там же. С. 29.
10. Иванов Ив. «Изломанные люди», пьеса в четырёх действиях Влад. Александрова // Артист. 1893. № 29. С. 139—142.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |