Имя А.П. Чехова в биографии его старшего современника, великого русского композитора Петра Ильича Чайковского занимает своё особое место. Это и личное знакомство, и переписка, и посвящение композитору сборника рассказов «Хмурые люди», совместные творческие планы, которым так и не суждено было сбыться. Однако, возможно, пути Чайковского и Чехова так бы никогда не пересеклись, если бы не младший брат композитора Модест Ильич Чайковский.
М.И. Чайковского по праву можно считать одним из выдающихся деятелей русской культуры второй половины XIX — начала XX века. Личность Модеста Ильича была невероятно многогранна. Будучи юристом по образованию, он остался в истории как драматург, либреттист, переводчик, публицист, сурдопедагог, музыкальный общественный деятель, основатель первого в России музыкального мемориального музея. С середины 1870-х годов Модест Ильич стал регулярно заниматься литературным трудом. Он писал статьи, рецензии, постепенно начал составлять сценарии для опер, балетов, а также писал прозаические произведения и драмы. Первая пьеса Модеста Ильича «Благодетель» была поставлена в Петербурге в бенефис актрисы М.Г. Савиной. В дальнейшем в его пьесах играли М.Н. Ермолова, П.А. Стрепетова и многие другие. Как либреттист Модест Ильич был широко известен ещё при жизни Петра Ильича. К его услугам прибегали М. Петипа и Л. Минкус при создании фантастических балетов. После успеха «Пиковой дамы» и «Иоланты» Чайковского к нему стали обращаться многие композиторы, в некоторых случаях он сам предлагал свои либретто музыкантам1.
Очевидно, начало знакомства Модеста Ильича с произведениями Чехова можно отнести к 1888 году. После совместного чтения с П.И. Чайковским рассказа «Степь» (31 мая 1888 года)2, М.И. Чайковский заинтересовался чеховским творчеством, так как, уезжая от брата, в дорогу взял с собою книгу Чехова. 1 июля он записал в дневнике: «Читал много Чехова и начал Лермонтова». На следующий день вновь запись: «Чехов и Лермонтов»3. По возвращении в Петербург М.И. Чайковский достаточно тесно общался с кругом литераторов, которые были очень близки к Чехову. Личное знакомство Модеста Ильича с Чеховым состоялось в доме А.Н. Плещеева в начале декабря 1888 года. В это время они достаточно часто виделись у Плещеева, актера Давыдова, а также на литературных вечерах. Так, 12 декабря Модест Ильич присутствовал на вечере в Русском литературном обществе. Там Чехов читал свой рассказ «Припадок». М.И. Чайковский кратко записал в своём дневнике по этому поводу: «Под впечатлением Чехова»4. Практически сразу после начала личного общения с молодым писателем Модест Ильич знакомит его со своим уже на тот момент всемирно известным братом — П.И. Чайковским. Дату знакомства композитора с Чеховым в своё время установил литературовед Е.З. Балабанович5, благодаря записи в дневнике М.И. Чайковского от 14 декабря 1888 года.
Переписка М.И. Чайковского и А.П. Чехова охватывает практически весь период их знакомства (1889—1903). Она не была постоянной и велась с большими временными промежутками. Семь писем Чехова к М.И. Чайковскому, наряду с другими письмами писателя, неоднократно публиковались.
Сохранилось шесть писем М.И. Чайковского к Чехову6. Их можно условно разделить на две группы:
Письма 1889—1890 годов. Период, когда М.И. Чайковский, уже признанный литератор, поддержал молодого начинающего писателя.
Письма 1901, 1903 годов. Последние годы жизни Чехова, когда Модест Ильич обращался к нему уже как к признанному гению русской литературы, всячески подчёркивая своё почтение.
Самое раннее из сохранившихся писем М.И. Чайковского от 7 февраля 1889 года было написано из Петербурга, где он присутствовал в Александринском театре на первой постановке пьесы Чехова «Иванов»7. Это письмо — поразительный документ, не только характеризующий М.И. Чайковского как литератора, критика, человека, но и свидетельство времени об утверждении чеховской драматургии на русской сцене. Ответное письмо Чехова, как и сведения о нём, не сохранилось.
7 февраля 1889
5 Фонтанка
Согласно обещанию вот вам, милый Антон Павлович, отчёт о вчерашнем представлении. Зала совершенно полная; в царской ложе Владимир с женой и Сергей. Много лиц бывших на первом представлении. Первый акт я застал только в конце, поэтому ничего не могу сказать о его исполнении. Занавес опустился при аплодисментах средней силы, вызовов — 1.
Второй акт шёл как в бенефис Фёдорова до появления Сашеньки. Вместо изящной фигуры Савиной, показалась, по-моему, очень несимпатичная по внешности и отнюдь не изящная — Мичурина. Говорила она очень тихо, играла очень сдержанно (как я потом узнал, от страшного волнения). Обращение к скучающим барышням она произнесла вяло и безжизненно. Сцена Марфуши произвела фурор — вызов. Объяснение Саши опять прошло у Мичуриной точно под сурдину. По окончании акта — два вызова с криками — автора. Если бы вы были здесь, вы должны были выйти, но сила их не настолько была велика, чтобы стоило режиссёру в объявлении публике о Вашем отсутствии.
Третий акт, безусловно, прошёл ещё лучше, чем на первом представлении, как-то удачнее, спокойнее. Мичурина хоть и была хуже Савиной, но, как говорится, «ансамбля не испортила», а некоторые вещи и сказала очень мило. Давыдов в сцене с доктором и с женой был превосходен, Стрепетова ещё лучше; фразу «Когда, когда он сказал?» — она произнесла внятнее и со стоном, от которого только камень, кажется, не заплачет. Я был потрясён до глубины души. Вся зала как один человек начала вызывать вас. Помощник режиссёра вышел объявить об вашем отсутствии. Актёры выходили раз шесть раскланиваться перед публикой. В фойе страшные препирания, толки и крики. Один литератор, к несчастью, не знаю его фамилии (но узнаю, наверное), говорил, что после пьес Гоголя ничего подобного не видел, другой — адвокат — чуть не с пеной у рта опровергал его, повторяя слова Михневича. Везде были кучки. Я был устроен в одной из них потому, что ко мне подошёл Утин, все стоявшие около примолкли, чтобы послушать мнение знаменитого адвоката. Адвокат нёс белиберду страшную. Достаточно сказать, что он упрекал доктора в том, что тот в первом акте делает намёк, что лечит даром. «С этой минуты этот человек перестал существовать для меня!» — восторженно говорил он. Иванов роняет себя, удостаивая его разговорами. Впрочем, рядом со вздором в речах Утина было и несколько дельного. Самое дельное — признание выдающейся, исключительной талантливости пьесы.
Четвёртый акт был ослаблен игрою Мичуриной. Как бы мне Вам передать верное впечатление, которое она производила? Всё у нее примерно, на своём месте, умно, тип, созданный Савиной, и её тип тоже — в ней не было ни одной самостоятельной нотки, но всё это покрыто точно дымкой какой-то, туманно, незаметно. Давыдов был хорош только с момента своего монолога в то время, когда Сашенька уходит за матерью. По окончании акта актёров вызывали раз 5. В общем, успех пьесы был тот же, что 31-го января, но менее блестящий с внешней стороны, потому что Вы отсутствовали.
Я посмотрел пьесу с интересом и вниманием неослабным, много уловил новых прелестных черт и яснее заметил недостатки, а, в общем, по окончании её остался при этом же мнении, что это самое талантливое произведение из всех новых, какие я видел на Александринской сцене, и что в авторе её сидит будущий великий драматург, который когда-нибудь скажет нечто великое. «Медведь» произвёл фурор и превосходно был разыгран Савиной и Сазоновым. Как бы я хотел, чтобы Вы хоть такой ничтожный услугой, как эта, ещё дали мне случай выказать Вам, как Вы мне глубоко симпатичны8.
Следующее из сохранившихся писем М.И. Чайковского написано спустя год, 23 февраля 1890 года, и относится ко времени его работы над либретто оперы брата «Пиковая дама». Оно является ответным на письма Чехова от 17 января и 16 февраля 1890 года. В первом из них Антон Павлович сообщает о том, что посылает повесть Л.Н. Толстого «Крейцерова соната» [П. 4, 10]. Во втором письме от 16 февраля Чехов подробно описывает свои впечатления от прочтения пьесы М.И. Чайковского «Симфония»:
Дорогой Модест Ильич, Ваша «Симфония» мне очень понравилась. О сценических красотах пьесы я умею судить, только вернувшись из театра, а потому позвольте мне не говорить о них. Литературные же достоинства не подлежат ни малейшему сомнению. Это умная, интеллигентная пьеса, написанная отличным языком и дающая очень определённое впечатление. Несмотря на то, что половина действующих лиц не кажется типичной, что фигуры вроде Милочки затронуты только чуть-чуть, быт рисуется ясно, и я благодаря Вашей пьесе имею теперь представление о среде, которой раньше не знал. Это полезная пьеса. Жалею, что я не критик, иначе бы я написал Вам длинное письмо и доказал бы, что Ваша пьеса хороша.
Вы, кажется, говорили, что Вашей пьесы не поймёт публика, ибо пьеса рисует среду специальную. Читая пьесу, я, признаться, ожидал пересола, но, кроме «симфония», «опера» и «мотивчик», ничего специального не обрёл и посему позволю себе не разделять Ваших опасений.
Елена сделана хорошо, хоть и говорит местами мужским языком. Место, где она вспоминает о певице в Мангейме, вышло недостаточно тепло именно благодаря этой манере выражаться по-мужски. Знаки препинания в этом воспоминании я расставил бы иначе; например, после слов «с ридикюльчиком в руках» я поставил бы многоточие, потом слово «она» зачеркнул бы. Если же, впрочем, певицы вроде Елены обмущиниваются, то я неправ. Всё это мелочи...
Ядринцев похож на суворинского Адашева. Ходыков сделан великолепно, дядюшка очень милая скотина... Больше всего мне понравились I, II и V акты, меньше всего III, где у Милочки нет ни одной сочной, длинной фразы, а всё какие-то всхлипывания... Конец остроумен, лучше и придумать нельзя.
Ходыкова надо Свободину играть.
Воображаю, как хорошо сошла бы Ваша «Симфония» у нас в Малом театре. У нас умеют разговаривать на сцене — это важно. Второй акт поставили бы чудно.
Простите, что пишу чёрт знает как, пятое через десятое. Не умею выражать свои мнения, хоть и называюсь литератором.
На Сахалин я еду в апреле. Если до этого времени будете в Москве, то убедительно прошу Вас пожаловать ко мне. Будьте здоровы и не забывайте Вашего почитателя и немножко собутыльника А. Чехова. [П. 4, 19—20].
Спустя неделю Модест Ильич пишет ответ:
23 февраля 1890
Фонтанка, 24.
От всей души благодарю Вас, дорогой Антон Павлович, за Ваше письмо. Если бы Вы знали, какое значение я придаю Вашему отзыву, как был счастлив получить Ваше письмо, Вы бы написали мне его раньше. Я уже совсем уверился, что это произведение Вам не понравилось и Вам тяжело высказать мне это. По совести скажу, что меня печалило в этом случае, не столько факт неодобрения, сколько — недоверия к искренности моего желания узнать Ваше мнение, каково бы оно ни было. Я никогда не понимал того презрения и насмешек, которыми осыпают наших фигнеристок, маринисток, рубинштейнисток, потому что сам всегда был каким-нибудь истом. В эту минуту я репинист и чехист, отношусь к Вашему таланту с какой-то влюблённостью, которую невольно переношу и на личность, и поэтому особенно чувствителен в отношениях с Вами. Ваше молчание меня так же сильно огорчало, как обрадовало Ваше письмо. Ваши замечания, в общем, сводятся к недоделанности моей вещи. Я сам это чувствую и благодаря тому, что ранее будущего сезона не увижу её на сцене, хочу летом поработать над ней и многое дорисовать.
Сегодня я окончил либретто «Пиковой дамы» для моего брата. Кажется, будет очень эффектно. Мой брат очень увлечён работой и в один месяц написал две трети оперы.
На днях мы здорово кутнули у Алексея Николаевича [Плещеева — А.А.]. Было страшно весело и оживлённо.
Как мне не нравится «Крейцерова соната»! Какая натяжка, бесформенность и близорукость! Во всё время чтения мне представлялся не колосс Толстой, а пресыщенный старикашка, оправдывающий свою половую неспособность — измышленной парадоксальной глубиной морали. От вещи ничего не останется, кроме изумительной сцены убийства, где снова чувствуется его львиная лапа....
Дайте мне, пожалуйста, если можно, «Лешего». Мережковский и Урусов так хвалят его, что мне завидно.
Дай Вам Бог хорошо съездить. Я Вам страшно завидую.
Отъявленный Чехист М. Чайковский.
Вскоре, 16 марта 1890 года, Чехов в очередном письме сообщает Модесту Ильичу следующее:
Был у меня на днях редактор журнала «Артист» и просил меня употребить всё моё красноречие на то, чтобы в его журнал в начале будущего сезона попала Ваша «Симфония». Я спросил: «Сколько Вы заплатите?» Он ответил: «Немного, потому что денег нет». Во всяком случае, если Вы дадите Ваше согласие, то имейте в виду, что за оригинальную пьесу, идущую на казённой сцене, «Артист» платит от 150 до 250 рублей (не за лист, а за всю: этакие скоты!). Так как «Симфония» побывала уже в литографии Рассохина и потеряла там девственность, то 250 не дадут. Насчёт согласия или несогласия ответьте мне, но слова не давайте, ибо к осени Ваши планы могут измениться; я рекомендую ответить уклончиво. Буду, мол, иметь Вас в виду. Достаточно с них [...]
Через 1—2 недели выйдет в свет моя книжка, посвящённая Петру Ильичу. Я готов день и ночь стоять почётным караулом у крыльца того дома, где живёт Пётр Ильич, — до такой степени я уважаю его. Если говорить о рангах, то в русском искусстве он занимает теперь второе место после Льва Толстого, который давно уже сидит на первом. (Третье я отдаю Репину, а себе беру девяносто восьмое). Я давно уже таил в себе дерзкую мечту — посвятить ему что-нибудь. Это посвящение, думал я, было бы частичным, минимальным выражением той громадной критики, какую я, писака, составил о его великолепном таланте и какой, по своей музыкальной бездарности, не умею изложить на бумаге. К сожалению, мечту свою пришлось осуществить на книжке, которую я не считаю лучшею. Она состоит из специально хмурых, психопатологических очерков и носит хмурое название, так что почитателям Петра Ильича и ему самому моё посвящение придётся далеко не по вкусу. [П. 4, 38].
В заключении Антон Павлович добавляет:
«Вы чехист? Покорно благодарим. Нет, Вы нечехист, а просто снисходительный человек. Будьте здоровы, желаю всего хорошего Ваш А. Чехов».
Спустя четыре дня 20 марта 1890 года Модест Ильич пишет ответное письмо:
Я ничего не имею ни за, ни против напечатания моей пьесы в «Артисте», милый мой Антон Павлович. Впрочем, за то, что никто другой её у меня не просит, то скорее за. Во всяком случае, не теперь, потому что очень легко может случиться, что я найду нужным сделать некоторые изменения в ней. В Москве она пойдёт в ноябре, в Петербурге — в октябре. Плата, конечно, желательно наибольшая, но я торговаться не стану.
Вчера кончились заседания Комиссии по пересмотру устава Литературно-театрального комитета. Я был в числе заседателей и более, чем когда-либо, жалел, что не имею повествовательного таланта. Какой бы прелестный рассказ вашего типа можно было сделать на эту тему! Попал я в заседатели не за что иное, как за моё «смирение», по всей вероятности. Иначе не могу себе объяснить моего выбора. Я оправдал ожидания и был подобен овце безгласной. Да и что можно было сказать, когда заседаниями руководит Григорович?! Боже! Сколько слов может истратить этот человек, чтобы ровно ничего не высказать, сколько огня и увлечения влагает он в каждое своё убеждение, которое вскоре сам же опровергает с не меньшим огнём!! Эти переходы были очаровательно интересны. Дело говорил и дело сделал один Кривенко. Не знаю, известен ли Вам этот человек. Он секретарь министра двора и единственный из всего собрания, интересуясь вопросом платонически, не был заинтересован шкурой, потому и говорил свободнее и умнее всех. Мы, все остальные, неизбежно должны были на каждом шагу делать оговорки. Результаты комиссии следующие: прежний коллегиальный состав, прежние два отделения, но одно в Петербурге, — другое в Москве. Авторы не присутствуют. Отзыв комитета известен только директору до постановки пьесы. Согласно с этим автору не говорят, одобрена или нет его пьеса и будет ли поставлена или нет. Директор — апелляционная инстанция и может поставить пьесу и неодобренную, но в ограждении ответственности комитета на афише при постановке значится, был или не был одобрительный отзыв Комитета. От автора не зависит представить пьесу в то или другое отделение. Они распределяются между последними по очереди в самой Конторе.
Вот существенные примечания, и, мне кажется, дельные.
Всё это только проект. Всеволожский и Погожее остались при особом мнении, и только министр установит окончательное решение.
Мой брат будет очень обрадован и польщён Вашими строками о нём9. Я выписал их и послал ему. Он совершенно разделяет моё отношение к Вашему таланту. Я, по его рекомендации, познакомился с первой Вашей вещью. Относительно рангов я согласен с Вами до четвёртого. Его, это моё глубочайшее и искреннее убеждение, надо оставить пока вакантным, потому что он, наверное, будет доктором Чеховым.
На этом месте письма я был прерван посещением г-жи Анненковой-Бернар, явившейся, между прочим, предлагать от имени Базарова напечатать пьесу у него. Я отказал, но Вы всё-таки скажите об этом «Артисту», авось рубликов 25 накинет... Серьёзно, очередей к «Артисту»: это пусть он заговорит со мной об этом деле в конце августа.
Вчера я провёл вечер у нашего милого старичка. У него с Евреиновой разлад, но духом от того не падает. Желаю Вам всего лучшего. Неизменный чехист
М. Чайковский.
20 марта
Следующая группа писем М.И. Чайковского относится к 1901 и 1903 годам. Все они связаны с просьбой Модеста Ильича дать ему на время, чтобы скопировать для биографии брата, его письма к Чехову.
1 октября 1901.
г. Клин
Моск[овская] губ[ерния].
Дорогой Антон Павлович!
В Риме Вы мне обещали прислать для снятия копий письма Петра Ильича. Если это Вам не трудно, не можете ли Вы сделать это теперь. Я дошёл в биографии до того места, где Вы обмениваетесь первыми письмами с П[етром] И[льичом], и мне было бы очень драгоценно иметь их. Простите, что беспокою Вас! — Крепко жму Вашу руку!
М. Чайковский
Как я радуюсь хорошим известиям о Вашем здоровье!..
Чехов исполнил просьбу Модеста Ильича и прислал ему письма композитора. Об этом М.И. Чайковский пишет в своём следующем письме:
11 ноября 1901.
Дорогой Антон Павлович!
Благодарю Вас за письма. Сожалею только о том, что среди них интереснейшего для меня, первого, которое П[ётр] И[льич] написал Вам ещё, лично не зная Вас, — нет.
От души желаю Вам того, что всем нам, русским, так дорого, — Вашего здоровья.
Ваш М. Чайковский.
Спустя два года, 13 августа 1903 г. Чехов обратился к Модесту Ильичу с напоминанием вернуть ему письма композитора:
«Дорогой Модест Ильич, меня начинает помучивать беспокойство. Дело в том, что года два-три тому назад я послал Вам из Ялты письма покойного Петра Ильича и, не получив от Вас ответа, до сих пор не знаю, получены ли Вами письма, где они в настоящее время и если были возвращены Вами, то по какому адресу. Пожалуйста, напишите мне хоть одну строчку и, кстати, сообщите, как Ваше здоровье. Я о Вас часто вспоминаю» [П. 11, 239—240].
М.И. Чайковский сразу же выполнил просьбу Чехова.
Клин, Москов[ская] губ[ерния].
17 августа 1903
Милый Антон Павлович!
Посылаю Вам письма Пети и благодарю за них! Я не знал, куда их отправить, и недавно ещё говорил себе, что при первой поездке в Москву надо будет навести справки о Вашем адресе.
Очень я польщён тем, что Вы «иногда думаете обо мне». Я же в настоящую минуту полон Вами: во-первых, потому что перевожу Вашу «Палату № 6» на итальянский язык10, во-вторых, потому что на днях написал одному моему приятелю 16 страниц об этой удивительной вещи, в-третьих, потому что получил недавно 10-ю книжку Ваших сочинений и радуюсь некоторым перлам, заключающимся в ней («Учитель словесности»11).
Я живу хорошо. Зимой в Риме, летом — здесь. Кончил биографию Пети, а теперь занят драматической поэмой на историческую тему.
Крепко жму Вашу руку. Больше, чем кому-нибудь, желаю Вам всяких благ — лишь бы Вы писали, писали, писали на утешение Ваших поклонников, «из коих первый [нрзб]» Ваш М. Чайковский.
Так за год до смерти Чехова завершилась их переписка с М.И. Чайковским. В целом в этих немногочисленных документах отразилось и становление Чехова как литератора, и отдельные эпизоды и детали жизни обоих адресатов. Именно эти детали позволяют максимально глубоко понять характер общения и взаимных интересов А.П. Чехова и М.И. Чайковского.
Примечания
1. Так, композитор и дирижёр Э.Ф. Направник ещё в 1893 году начал сотрудничество с М.И. Чайковским по созданию оперы «Дубровский» на пушкинский сюжет. Как известно, эта опера долгое время была репертуарной и шла во многих театрах. Молодому С.В. Рахманинову в том же 1893 году Модест Ильич предложил либретто «Ундины», от которого прежде отказался сам Пётр Ильич. Но Рахманинов также не написал оперу на это либретто, однако через несколько лет их творческий союз состоялся. Это была опера «Франческа да Римини».
2. Государственный мемориальный музыкальный музей-заповедник П.И. Чайковского, 68 № 13/1. Далее ГМЗЧ.
3. Там же.
4. Там же.
5. Балабанович Е.З. Чехов и Чайковский. — М., 1976. — С. 90.
6. РГБ. Ф. 331, № 62. Публикуются по копиям ГМЗЧ № 617 № 216—221. Ссылки на тексты писем М.И. Чайковского и цитаты из них неоднократно были использованы в работах П.Е. Вайдман.
7. М.И. Чайковский присутствовал неделей ранее на премьере «Иванова» 31 января 1889 года. В его дневник вложена программа спектакля, а также имеется запись: «Вчера вечером испытал великое удовольствие от «Иванова» Чехова. Это первоклассная вещь. В ней всё интересно и местами просто грандиозно» (ГМЗЧ, 68 № 13).
8. На л. 1 сверху приписка А.П. Чехова: «От М.И. Чайковского».
9. Чайковский П.И. Полное собрание сочинений: Литературные произведения и переписка. Т. XVI—Б. — М.: Музыка. 1979. — С. 108.
10. Рукопись перевода рассказа А.П. Чехова «Палата № 6» на итальянский язык хранится в архиве М.И. Чайковского ГМЗЧ, 67 № 5.
11. В личной библиотеке М.И. Чайковского сохранилось полное собрание сочинений Чехова в 22 томах, переплетённых в восемь конволютов с монограммой «М.Ч.» на корешке. ГМЗЧ, ж4 № 343—350. Также у Модеста Ильича издание писем Чехова в пяти томах (М., 1912) ГМЗЧ, ж4 № 352—356, Сборник «Слово», посвящённый 10-летию со смерти Чехова (М., 1914) ГМЗЧ, ж4 № 351 и альбом «Солнце России» № 7, посвящённый пьесам А.П. Чехова на сцене Московского художественного театра (М., 1914) ГМЗЧ, ж4 № 342.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |