К.М. Захаров. Глумов и другие

Последняя сцена в «Бешеных деньгах» никому не несёт ничего хорошего. Балагурит перед неминуемым заточением Телятев, отрекается от своей «богини беззаботного счастия» Лидия. Васильков, как бы признав своё поражение в настоящей любви, заключает с женой сделку, предупредив её о том, как он намерен использовать её красоту и обаяние. Но сценой ранее завершается выписываемый А.Н. Островским на протяжении двух комедий («На всякого мудреца довольно простоты» и «Бешеные деньги») сюжет, связанный с Егором Глумовым.

Конечно, даже если эти две пьесы и могут считаться циклом (А.И. Журавлёва, исследовавшая проблему циклов в произведениях А.Н. Островского, допускала, что в сонме его комедий «по сходству принципов поэтики можно выделить цикл сатирических антидворянских пьес»¹), они не являются дилогией о Глумове. В «Бешеных деньгах» автор вывел за сцену некоторые черты значимого персонажа, чтобы он не «выпирал вперёд», а выполнял собственную функцию в сюжете. Но так или иначе в последнем действии «Бешеных денег» Глумов окончательно покидает Вселенную драматургии Островского в состоянии, близкому к определению «счастливый конец».

Егор Дмитрич Глумов является инициатором большинства интриг и скандалов, изображенных в пьесе. «Именно затея Глумова приводит к тому, что Васильков и Лидия становятся мужем и женой, а, следовательно, именно глумовская «комедия» ложится в основу всех дальнейших событий в жизни героев»², — писала Н.А. Коломлина. «Он поссорил Василькова с женой и способствовал их разрыву, который привёл в конце концов Лидию к капитуляции»³, — отмечал ранее А.Л. Штейн. Таким образом, глумовские интриги двигают всю фабулу комедии, способствуя раскрытию характеров её главных героев.

Но если в комедии «На всякого мудреца довольно простоты» Глумов имел долговременный план и подталкивал стремительное развитие подковёрной игры, то Глумов «Бешеных денег» остаётся исключительно инициатором, практически не принимающим участия в развитии событий. Закономерен вопрос: совпадает ли Глумов «Бешеных денег» со своим полным тёзкой из «На всякого мудреца довольно простоты»? Или перед нами «тот и не тот» — образ, переживший значительную художественную эволюцию и оторвавшийся от биографии и органики исходного персонажа?

В обоих случаях Глумова отличают хитрость, злословие и цинизм. В хронологически более поздних «Бешеных деньгах» герой предстаёт куда более озлобленным и нетерпимым. Глумову образца «На всякого мудреца...» была свойственна снисходительность. В рассматриваемой же нами пьесе гнев Глумова ищет только повода для того, чтобы претвориться в очередную жестокую «шутку». Возможно, это повод к читательскому / зрительскому домысливанию и связи «изменившегося» поведения Егора Дмитрича с его глубоким разочарованием, связанным с изгнанием из «кружка Турусиной».

Казалось бы, Глумов в «Бешеных деньгах» не проявляет главной узнаваемой черты «прежнего» Глумова: он не хамелеонствует, не подстраивается под других персонажей. Напротив, он дерзок и резок, держится со знакомцами и даже дамами нарочито вызывающе, стремится к эпатажу. Но в финале становится понятно, что хорошо знакомый глумовский метод всё это время использовался героем, только эти события оставались за сценой сюжета, связанного с семейством Васильковых. За время, прошедшее со времени знакомства с Саввой Геннадьичем, он успел обаять свою «благодетельницу», получить свободу распоряжаться её средствами и убедить её оформить завещание в его пользу. О том, что эти действия к началу пьесы ещё не начались, свидетельствует брошенная Глумовым в раздражении фраза: «Мало ли у кого какие дела! Вот и у меня дела такие, что мне нужно на богатой невесте жениться, да не отдают» (III, 170). Она свидетельствует, что на его повестке дня до сих пор стоит вопрос о выгодной женитьбе, как это было в пьесе 1868 г. В конечном итоге он, кажется, нашёл способ разбогатеть, не связывая себя браком.

И наконец, обратимся к списку действующих лиц первого действия «Бешеных денег». Драматург характеризует Телятева как «неслужащего дворянина, лет 40» (III, 166). Аттестация Кучумова ещё более подробная: «лет 60-ти, важный барин в отставке с небольшим чином, имеет и по жене и по матери много титулованной родни» (III, 166). А вот в случае с рассматриваемым нами персонажем он ограничивается просто указанием имени «Егор Дмитрич Глумов». Подразумевается, что зритель уже знаком с героем, и ему не требуется дополнительных комментариев к известному и даже прославленному имени. Более того, после первой пьесы о Глумове «искушённый» зритель уже понимает некоторые моменты фабулы, которые драматург не спешит пояснять.

Глумов, желая досадить многочисленным ухажёрам Лидии, шлёт Василькову подмётные письма. У Саввы Геннадьича появляется случай сравнить почерк на них с рукой Глумова на намеренно оставленной записке. К удивлению Василькова, почерки не совпадают: «(Вынимает из кармана письмо и сличает с запиской Глумова.) Ничего не похоже, а я думал, что он. (Читает письмо.)» (III, 225).

Зритель более информирован, нежели персонаж, он помнит, что любимый Глумовым способ манипуляции традиционно осуществляется чужими руками. Чаще всего «переписчицей» становится матушка Глумова, не появляющаяся на сцене в «Бешеных деньгах». Обычно подробный и обстоятельный, здесь драматург не берёт на себя труд указывать на происхождение писем — сама отсылка к имени Глумова должна объяснить «творческую кухню» этой интриги.

Мотивы поступков героя в этой пьесе лишены интереса, во многом бескорыстны. Если Глумов из «На всякого мудреца...» интриговал ради ощутимой выгоды, то здесь во многом — игра ради самой игры. Даже своему сообщнику Телятеву он не может объяснить, ради чего он это затеял:

«Телятев. Ну, зачем же!

Глумов. Что ж, тебе его жалко? Эка телячья натура!» (III, 171—172).

Шутку с Васильковым и дамами семейства Чебоксаровых он задумывает спонтанно, ещё до знакомства с Васильковым, сразу после рассказа Телятева о Василькове:

Глумов. Ну, да кто бы он ни был, а комедию сыграть нужно. Мы уж и то давно не смеялись, все приуныли что-то» (III, 171).

Рассказ о приезжем чудаке, влюблённом в Чебоксарову, привлекает его внимание — и интрига начинается. Поддержанный приятелем, Глумов немедленно приступает к сотворению мистификации о «миллионщике». Однако в первые же дни «шутки» последствия собственного замысла начинают тяготить героя. Васильков ему неприятен, и терпеть общество этого человека Глумов не желает:

Глумов. Этот ещё здесь? Каков гусь! Нет, я вижу, пора его выгнать. Довольно, потешились» (III, 183).

Но «комедия» уже развивается сама по себе, и изменить в ней что-либо Глумов не в силах. Спеша избежать материальных трудностей, Лидия Юрьевна ищет жениха, рассматривая кандидатуры Телятева и Василькова. Сам Глумов в этот список кандидатов не входит. Очевидно, Чебоксаровым известно о его поисках богатой невесты или о скандальном наследии событий, описанных в «На всякого мудреца довольно простоты». Спустя некоторое время после того, как Глумов покидает гостиную Лидии, происходит её помолвка с Саввой Геннадьичем.

Досадуя, что «комедия» вышла из-под его контроля, Глумов пытается получить хоть какой-то выигрыш в сложившейся ситуации и собирается склонить к измене Лидию Юрьевну, которая в положении замужней женщины кажется ему более доступной, нежели в девичестве. Но так думает не только он. Неоднократно появляясь в доме Васильковых, он становится свидетелем того, как Лидия принимает ухаживания Телятева и Кучумова:

«Глумов. Да, я вас позабавлю! Ай, Лидия Юрьевна, браво! Я ещё только задумал подъехать к ней с любезностями, а уж тут двое. Теперь остаётся только их стравить всех втроём, и с мужем» (III, 208).

В этот раз его козни вступают в действие не столь стремительно. Анонимные письма Савва Геннадьич и Телятев получают уже после переезда Васильковых. Глумов снова реализует «бескорыстную» интригу, чтобы отомстить за обиду, о которой никто, кроме него, даже не догадывается. Он лично даже не присутствует ни при попытке Василькова вызвать на дуэль Телятева, ни при разоблачении ими обоими Лидии и Кучумова. Эта «месть» не предусматривает личного удовлетворения. Глумову хватает осознания своего участия в злоключениях соперников.

Но отсутствие Егора Дмитрича в скандальной сцене является первым сигналом к разрешению его судьбы. Как мы уже указывали, к началу действия его личная охота происходит вслепую — он ещё ищет богатую невесту, но осознаёт, что за него таких «не отдают». Пятое действие объясняет эту незаинтересованность Глумова: всё время действия комедии он втайне от остальных персонажей реализует иную интригу, не имеющую никакого отношения ни к семейству Чебоксаровых, ни к Василькову.

К моменту своего последнего объяснения с Лидией он уже почти обрёл искомое — от богатства его отделяет только неизбежная смерть его старой «покровительницы», которая уже полностью поддалась его обаянию и передала свои средства в его управление. «Глумов единственный, кому достаются в пьесе вожделенные «бешеные» деньги»⁴.

Скрытность персонажа и его нечастое появление на сцене не дают возможности определить, когда именно Глумов начал эту интригу и как долго она продолжалась. При этом кажущаяся незаинтересованность Глумова в судьбе Лидии указывает на появившиеся у него новые заботы. Он делится своими успехами, чтобы подразнить Лидию, которая, по его мнению, задела его, и предварительно оговаривает возможность их романа: «Подождите меня год, я приеду целовать ваши ручки. <...> Вы видите, что мне некогда, год я должен сердобольно ухаживать за больной, а потом могу пожинать плоды трудов своих, могу и проживать довольно много, пожалуй, при вашем содействии, если вам будет угодно» (III, 241).

Но Лидия перечёркивает эту возможность, согласившись на сделку с мужем. Впрочем, остаётся тайной и подлинное отношение Глумова к Лидии. Неясно, владеет ли им влюблённость (как в случае с Телятевым) или просто сластолюбие. И эта его неясная мотивация — самая большая загадка Глумова из «Бешеных денег».

Такое «заимствование» не было единичным явлением в практике Островского. Даже если не рассматривать Михаила Бальзаминова, его матушку и сваху, действующих на протяжении так называемого бальзаминовского цикла, можно вспомнить персонажей, чья сценическая биография не ограничивалась только одним драматическим произведением. Так, купец-самодур Тит Титыч Брусков действует и в комедии «В чужом пиру похмелье», и в «Тяжёлых днях». В тех же «Тяжёлых днях» появляется и Досужев — «чиновник, занимающийся частными делами», который достаточно подробно поведал зрителю о своей профессиональной деятельности в «Доходном месте». Отдельно следует упомянуть обаятельного актёра-проходимца Аркадия Счастливцева, который под разными псевдонимами (Робинзон, Шмата) прошёл через целых три пьесы Островского, созданных в разные периоды творческой истории драматурга («Лес», «Бесприданница», «Без вины виноватые»).

У Глумова из «Бешеных денег» ярко выражена черта, которая не была заметна у Глумова из «На всякого мудреца довольно простоты». Это привязанность к картам, которые были полностью исключены из сюжета пьесы 1868 г. Там Глумов был изображён исключительно в контексте обстоятельств своей аферы. В «Бешеных деньгах» изображена его частная жизнь, в которой карты неожиданно оказываются на достаточно заметном месте. Когда Телятев делится впечатлениями от своего нового знакомого, недоверчивый Глумов со свойственным ему сарказмом спрашивает: «Прост и наивен... не шулер ли?» (III, 171). Не сумев разгадать Василькова в разговоре, Глумов зовёт всю компанию играть в карты, очевидно, чтобы во время игры понять, кого он сделал мишенью своей шутки. Глумов из «На всякого мудреца...» тоже бывал захвачен азартом (в частности, он увлекался во время своих диалогов с «благодетелями»), но воспринимал это не иначе как помеху на своем пути к успеху. В «Бешеных деньгах» мы видим по-настоящему азартного человека, игрока в классическом понимании этого слова.

Литература

Журавлёва А.И. Проблема цикла в творчестве А.Н. Островского // Щелыковские чтения — 2007. А.Н. Островский в контексте мировой культуры: Сб. ст. / Сост. науч. ред. И.А. Едошина. Кострома: Авантитул, 2008. С. 39—46.

Коломлина Н.А. Игровая поэтика комедий А.Н. Островского рубежа 1860-х — 1870-х годов: дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2007. С. 192.

Штейн А.Л. Уроки Островского: Из опыта русского и советского театра. М.: ВТО, 1984. С. 272.

Примечания

1. Журавлёва А.И. Проблема цикла в творчестве А.Н. Островского // Щелыковские чтения 2007. А.Н. Островский в контексте мировой культуры: Сб. ст. Кострома, 2008. С. 46.

2. Коломлина Н.А. Игровая поэтика комедий А.Н. Островского рубежа 1860-х — 1870-х годов: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. Тамбов, 2007. С. 36.

3. Штейн А.Л. Уроки Островского: Из опыта русского и советского театра. М.: 1984. С. 181.

4. Там же. С. 109.