В отечественном литературоведении последних десятилетий высок интерес к сопоставительному изучению творчества А.Н. Островского и А.П. Чехова (Ю.В. Бабичева, Н.В. Глущенко, Ю.В. Кабыкина, Е.Л. Мураткина, О.М. Подольская, А.М. Ранчин, Л.А. Топорова). Тем не менее, остался практически без комментариев редкий случай цитирования чеховским героем (Астровым) персонажа «Бесприданницы» (Паратова): «У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями...» (С XIII, 71).
Об этой цитате в примечаниях к «Дяде Ване» в Полном собрании сочинений Чехова сказано скупо: «Паратов в «Бесприданнице» А.Н. Островского так представлял себя Карандышеву (д. II, явл. 9). Предыдущие слова Астрова («Где уж... куда уж...») напоминают манеру речи Анфусы Тихоновны из другой пьесы Островского — «Волки и овцы»» (С XIII, 421).
Между тем, эта точная цитата из «Бесприданницы», прозвучавшая в середине I действия «Дяди Вани», значительно усложнила (по сравнению с «Лешим») психологический рисунок отношений Михаила Львовича с Еленой Андреевной и появилась вряд ли случайно. При учёте имплицитных фоновых знаний современников драматургов, практически утраченных читателями и зрителями последующих, особенно послереволюционных поколений, за чеховскими отсылками к творчеству А.Н. Островского открываются новые смысловые горизонты.
Полузабытый сегодня факт — в 1878 г. «Бесприданница» вызвала неоднозначную реакцию театральной публики. Критика рубежа 1870-х — 1880-х гг. (В.П. Буренин, П.Д. Боборыкин и др.) отнесла пьесу к числу не лучших произведений автора, в очередной раз обличающих цинизм и низменность нравов мещанства, убогость провинциальной жизни, «бесстыдного и холодного бессердечия» русской действительности. Поэтому само упоминание цитаты в чеховской пьесе в тот момент было вызовом по отношению к «властителям дум» поколения восьмидесятников.
Драма Островского сравнительно быстро вышла из репертуара столичных театров: в Санкт-Петербурге она игралась после премьеры всего три года, до 1882 г., в купеческой Москве — до 1891 г.1 Но в 1896 г., именно во время завершения работы Чехова над «Дядей Ваней», произошло триумфальное возвращение «Бесприданницы» на российскую сцену. 17 сентября театральная публика и критика с восторгом приняла исполнение роли Ларисы Огудаловой В.Ф. Комиссаржевской в Александринском театре. А 14 октября2, менее чем через месяц после премьеры, эту постановку посмотрел Чехов.
В контексте культурной жизни середины 1890-х гг. в определённой мере связующим звеном творчества двух драматургов стала личность К.С. Станиславского, в ту пору молодого актёра и режиссёра, привлекшего внимание ценителей театрального искусства исполнением роли Паратова3 в Нижнем Новгороде (1894) и Смирнова из чеховского водевиля «Медведь»4 в московском Обществе искусства и литературы (1895).
С учётом склонности Чехова в середине 1890-х гг. к точной календарной привязке сюжетного / фабульного времени5 можно предположить, что включение в текст пьесы отсылки к «Бесприданнице» косвенно привязывало её действие к 1896 г. (апрель — сентябрь которого был столь насыщен упоминаниями этой пьесы в театральных кругах) и должно было создавать у зрителя ощущение «злободневности» сценических событий.
В пользу этого говорит следующая деталь: на дату приезда Серебряковых в усадьбу указывает цепочка реплик. От слов Сони: «Ты совсем забросил хозяйство» (С XIII, 82) — до бормотания Войницкого, вновь принявшегося за работу: «Второго февраля масла постного двадцать фунтов... Шестнадцатого февраля опять масла постного двадцать фунтов...» (С XIII, 115). Благодаря такому хронологически привязанному «пунктиру подсказок» современник легко улавливал временные рамки действия: в Сретение, в пятницу6 накануне Великого поста, начало которого в 1896-м пришлось на 5 февраля ст. ст., Войницкий отпустил постное масло, но записать выручку в несколько полновесных тогда рублей в приходную книгу не удосужился до начала сентября. О дате финальных сцен можно догадаться по фразе Елены Андреевны: «Вот уже и сентябрь. Как-то мы проживём здесь зиму!» (С XIII, 91). Скорее всего, Серебряковы покинули усадьбу до 17 сентября ст. ст. — именин Сони, о которых в тексте пьесы нет и речи.
Интертекстуальные переклички «Бесприданницы» и «Дяди Вани» проявляются и в сходных любовных коллизиях, отразивших социально-сословные отношения и условности, понятные театралам конца XIX в.
Сегодня ономастикон персонажей Островского и Чехова принято интерпретировать в аспекте «говорящих фамилий». Но большинству современников-драматургов вряд ли были ясны возможные этимологии этих литературных антропонимов: Огудаловы (от вологодского, тамбовского, пермяцкого диалектизмов — «огудать, огудачить» — обмануть), Карандышевы (от диалектизмов со значением «коротышка, недоросток»), Паратовы (акающий вариант от пермяцкого «порато» — быстро, сильно, «поратость (борзой)» — сила, прыть), Серебряковы7, Войницкие, Астров (а для «Лешего» — Дядин, Хрущов). Для первых зрителей обеих пьес намного понятнее была созвучность фамилий персонажей с бывшими на слуху у образованной публики тех десятилетий и отмеченными в гербовниках дворянских родов Российской империи.
Так, сквозь фамилию Карандышев просвечивала старинная аристократическая — Карамышев (родословное древо с XV в.). По той же схеме — замена центрального слога на близкий по звучанию — образована фамилия Огудаловы от Огибаловы (родословное древо с XVII в.). За фамилией Паратова просматривалась отсылка к рязанскому боярскому роду Пороватовых / Пороватых (упоминается с XVI в.) или роду выдвиженцев Петровской эпохи Поротовых (герб московскому дворянину дарован в 1709 г.8).
В этом ракурсе восприятия коллизии пьесы в любовном треугольнике современники видели соперничающих за уездную барышню двух дворян: чиновника Карандышева из обедневшего рода, имеющего маленькое «именьишко» в захолустном уезде, и «кутилу Паратова»9, губернского льва, сердцееда, общего любимца, рубаху-парня10, готового продать после «Ласточки» и «свою волюшку» в сословно неравном браке за золотые прииски стоимостью в полмиллиона (V, 41). Поэтому современники драматургов улавливали в самохарактеристике Паратова: «Мы уже знакомы11. (Кланяясь.) Человек с большими усами и малыми способностями», — самоиронии персонажа значительно меньше, чем желания ехидно уязвить соперника, которому законом «О воспрещении гражданским чиновникам носить усы и бороду» 1837 г. и «Уставом о службе гражданской» категорически запрещалось носить усы (в отличие от военных, купцов и представителей вольных профессий, не состоящих на госслужбе12).
В «Дяде Ване» Астров иронично вспоминает уже казавшиеся в середине 1890-х гг. странными запреты ушедшей эпохи и, как единственный из главных действующих лиц с семинаристской, подчёркнуто недворянской фамилией, акцентирует некоторую схожесть своей ситуации с отношениями в треугольнике «дочка важного чиновного господина — Паратов — Лариса»: с точки зрения сословной иерархии в Российской империи, его возможные отношения с Еленой тоже выглядели бы как скандальный мезальянс13.
Но ещё важнее другое обстоятельство. Паратов представляется Карандышеву таким образом уже после того, как зрители узнали из его разговора с Кнуровым, Вожеватовым и Харитой Игнатьевной, что он для решения своих финансовых проблем женится «на девушке очень богатой» (V 26, 41).
На этом фоне фраза Астрова: «У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями... Так это я» (курсив мой. — Т.К.), — подчёркивает также и понятную для современников материально-бытовую сторону коллизии «Дяди Вани», исчерпывающе точные намёки на которую автор разбросал по тексту пьесы.
Серебряковы приезжают в усадьбу в начале февраля после выхода профессора на пенсию, вскоре после Татьяниного дня и, по сути, в середине учебного года. Для современников эта деталь говорила о том, что, проработав 25 лет на кафедре, Серебряков не получил звания заслуженного профессора14, что, несомненно, вызвало у него сильное раздражение, жёлчность и депрессию. Его доходы после выхода на заслуженный отдых заметно сократились: теперь он получал пенсию в размере жалования — 2400 рублей в год, — тогда как оклад ординарного профессора достигал 3000 рублей в год и состоял из жалованья, 300 рублей «квартирных» и 300 рублей «столовых» (сверх этой суммы до 300 рублей преподаватель мог получать гонорары за дополнительные часы)15. Важной статьёй доходов учёного могли быть гонорары за книги и статьи (вероятно, своей «известностью» Серебряков обязан именно журнальным публикациям и книжным изданиям).
Денежные переводы из поместья (см. реплику Войницкого: «Мы, точно кулаки, торговали постным маслом, горохом, творогом, сами не доедали куска, чтобы из грошей и копеек собирать тысячи и посылать ему» — С XIII, 80) в сумме, вероятно, уступали по объёму основным статьям профессорского дохода.
Для понимания экономической подоплёки ситуации обратимся к данным по поволжскому имению семьи Ульяновых в Кокушкино (462 десятины), имевшему схожую структуру хозяйства: горох, греча и т. п. На рубеже 1880-х — 1890-х гг. оно приносило семье покойного И.Н. Ульянова (1831—1886) 1010 рублей чистого дохода16 в год. Несомненно, что более дорогое по сравнению с Кокушкино имение при «усадьбе Серебрякова»17, находившееся в полосе чернозёмных губерний Российской империи — от Полтавской и Харьковской губерний до Саратовской18 — могло приносить несколько больший ежегодный доход. Но он, вероятно, не компенсировал утрату стабильного получения 600—1200 рублей в год после выхода профессора на пенсию и чаемых гонораров Серебрякова: «Жить же в городе на те средства, какие мы получаем от этого имения, невозможно» (С XIII, 99).
В то же время земский доктор Астров должен был получать содержание в размере 1500 рублей в год. Его «именьишко» в 30 десятин (С XIII, 71) было только в три раза больше земли, обеспечивавшей в то время, по оценкам академика Ю.Э. Янсона (1835—1893), прожиточный минимум крестьянской семьи. Но совокупный годовой доход Астрова был вполне сопоставим с уровнем доходов Сони от её имения, и если абстрагироваться от сословных условностей, то их теоретически возможный брак не воспринимался бы в тогдашнем обществе как мезальянс.
Для современников Чехова было очевидно, что и сам Астров, и Елена понимают бесперспективность их возможных отношений. Причина даже не в различии сословных положений, а сугубо экономическая: уездный земский доктор не мог бы обеспечить Елене минимального уровня достатка, к которому она привыкла. Более того, весьма вероятно, что в творческом сознании Чехова как возможный, но вряд ли приемлемый поворот судьбы главных героев «Дяди Вани», просматривалась свежая в памяти трагическая история отношений его старшего брата Александра, сотрудника таможни, чиновника IX класса, с Анной Ивановной Хрущёвой-Сокольниковой (урожд. Александровой, 1847—1888), осуждённой консисторией «за нарушение супружеской верности» на «всегдашнее безбрачие»19.
Таким образом, фраза Астрова: «У Островского в какой-то пьесе есть человек с большими усами и малыми способностями... Так это я», — отсылает как к сцене обольщения Ларисы (V 61, 63), так и — в большей степени — к реплике Паратова: «Уступить вас я могу, я должен по обстоятельствам; но любовь вашу уступить было бы тяжело» (V, 43).
К слову, это не первое и не единственное обращение Чехова к подобной ситуации, когда влюблённым «казалось, что сама судьба предназначила их друг для друга, и было непонятно, для чего он женат, а она замужем» (С X, 143). Показателен вариант психологической прорисовки этой коллизии в эпизоде в повести «Драма на охоте» (1884):
«— ...Послушай, Серёжа... Ты мне правду скажешь, если тебя спрошу?
— Конечно, правду.
— Ты женился бы на мне, если бы я не вышла за Петра Егорыча?
«Вероятно, нет», — хотелось мне сказать, но к чему было ковырять и без того уж больную ранку, мучившую сердце бедной Оли?
— Конечно, — сказал я тоном человека, говорящего правду (курсив мой. — Т.К.)
Оля вздохнула и потупилась...
— Как я ошиблась, как ошиблась! И что хуже всего, нельзя поправить! Развестись ведь с ним нельзя?
— Нельзя...» (С V, 333—334).
Различные варианты разрешения данной ситуации воплощены Чеховым в хронологически более близких к «Дяде Ване» «Огнях», «Трёх годах», «Моей жизни», «Даме с собачкой», «О любви» и т. д.
Литература
Бабичева Ю.В. Островский в преддверии «новой драмы» // А.Н. Островский, А.П. Чехов и литературный процесс XIX—XX вв.: Сб. ст. в память об Александре Ивановиче Ревякине (1900—1983) М.: Intrada. 2003. С. 170—184. URL: http://kostromka.ru/revyakin/literature/170.php (дата обращения: 01.11.2017).
Глущенко Н.В. Драматический диалог как дискурсивная практика (А.Н. Островский, А.П. Чехов, Д. Хармс). Дисс. ... канд. филол. наук. Тверской гос. ун-т, 2008. 161 с.
Гушанская Е.М. «Брат вышеупомянутого...» (Александр Павлович Чехов) // Нева. 2011. № 1. С. 169—186.
Ильин А.А. Между нацией и гендером: мода на бороды в Западной Европе и России в 1830—1880-х годах // Вестник Балтийского университета. Серия: Гуманитарные и общественные науки. 2016. № 3. С. 5—12.
Кабыкина Ю.В. Рамочный текст в драматическом произведении: А.Н. Островский и А.П. Чехов. Автореф. дисс. ... канд. филол. наук. М.: МГУ им. М.В. Ломоносова, 2009.
Коренькова Т.В. Кружева «Невесты» // Чеховские чтения в Ялте. Мир Чехова: семья, общество, государство: Сб. науч. тр. Вып. 19. Симферополь: Максима, 2014. С. 194—203.
Коренькова Т.В. Шекспировские страсти «именитого купеческого рода» Лаптевых: «Три года» А.П. Чехова на фоне трагедий Шекспира // Чехов и Шекспир. По мат-лам XXVI международн. науч.-практич. конф. «Чеховские чтения в Ялте» (Ялта, 20—24.IV.2015 г.). М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2016. С. 216—225.
Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т. 4: В 2 кн. Кн. 1. 1895—1896. М.: ИМЛИ РАН, 2016. 712 с. Кн. 2. 1897 — сентябрь 1898. М.: ИМЛИ РАН, 2016. 824 с.
Мурашкина Е.Л. «Лес» А.Н. Островского и «Вишнёвый сад» А.П. Чехова: Художественные переклички и композиционные соответствия // Вестник Костромского гос. ун-та. 2014. Т. 20. № 4. С. 140—143.
Новиков М.В., Перфилова Т.Б. Университетский устав 1884 г. Иллюзия академической свободы (ч. I) // Ярославский педагогический вестник. 2014. № 4. С. 27—40.
Подольская О. «Пучина» Островского и «Дядя Ваня» Чехова: преемственность или заимствование? // Литература: еженедельное приложение к газете «Первое сентября». 2001. № 6 (438). С. 5—6.
Ранчин А.М. Вишнёвый лес: А.Н. Островский и А.П. Чехов // Литература: еженедельное приложение к газете «Первое сентября». 2003. № 27—28. С. 18—19.
Ранчин А.М. Вишнёвый сад: Островский и Чехов // Ранчин А.М. Перекличка камеи. М.: Новое литературное обозрение, 2013. С. 411—417.
Станиславский К.С. Моя жизнь в искусстве // Станиславский К.С. Собр. соч.: В 8 т. Т. 1. М.: Искусство, 1954. С. 17—285.
Топорова Л.А. Островский, Достоевский, Чехов: Об алгоритме поэтики XIX века // Филологические науки. Вопросы теории и практики. № 9—2 (27). 2013. Тамбов: ООО Изд-во «Грамота», 2013. С. 187—196.
Унбегаун Б.-О. Русские фамилии. Изд. 2-е, испр. М.: ИГ «Прогресс», 1995. 448 с.
Федотова О.В. Документы по истории села Кокушкино (имения А.Д. Бланка) // Архивная служба Республики Татарстан. URL: www.archive.gov.tatarstan.ru/_go/anonymous/main/?path=/pages/ru/2nart/92vistupl/435_ fedotova (дата обращения: 01.11.2017).
Шипилов А.В. Зарплата российского профессора в её настоящем, прошлом и будущем //ALMA MATER. Вестник высшей школы. 2003, № 4. С. 33—42.
Примечания
1. Отсюда, вероятно, и кажущаяся парадоксальность реплики Астрова: цитата абсолютно точная, но названия пьесы герой не помнит — «У Островского в какой-то пьесе» (курсив мой. — Т.К.).
2. Летопись жизни и творчества А.П. Чехова. Т. 4: В 2 кн. Кн. 1. 1895—1896. М.: ИМЛИ РАН, 2016. С. 519. В театральной среде обсуждался скандальный ультиматум молодой Комиссаржевской, выдвинутый ею дирекции Александринского театра вскоре после дебюта на сцене ведущего столичного театра (4 апреля 1896 г.): или вы мне даёте роль Ларисы в «Бесприданнице», или я ухожу из театра.
3. С 1890 г. В мемуарах «Моя жизнь в искусстве» Станиславский много места уделил анализу этой роли, с особенным восторгом вспоминал об исполнении этой роли на сцене городского театра в Нижнем Новгороде 20 марта 1894 г., в спектакле, где вместе с ним играла М.Н. Ермолова.
4. Первые положительные отзывы театральных критиков о Станиславском в этой роли появились с весны 1895 г. (премьерный спектакль прошел 10 апреля 1895 г., а после перерыва был возобновлён на той же площадке 24 и 31 января 1897 г.) 14 февраля 1897 г. при личном знакомстве с актёром Чехов упомянул именно эти рецензии.
5. Подробнее: Коренькова Т.В. Кружева «Невесты» // Чеховские чтения в Ялте. Мир Чехова: семья, общество, государство: Сб. науч. тр. Вып. 19. Симферополь: Максима, 2014. С. 198; Коренькова Т.В. Шекспировские страсти «именитого купеческого рода» Лаптевых: «Три года» А.П. Чехова на фоне трагедий Шекспира // Чехов и Шекспир. По мат-лам XXVI международн. науч.-практич. конф. «Чеховские чтения в Ялте». М.: ГЦТМ им. А.А. Бахрушина, 2016. С. 221.
6. Следующая запись: 16-го февраля — также приходилась на пятницу.
7. Согласно гербовникам, фамилию Серебряков в XVIII—XIX вв. вместе с дворянством получило несколько выходцев из купеческого и духовного сословий. Вместе с тем были Серебряковы — представители княжеского армянского рода Арцатогородзян (в переводе с армянского — серебряных дел мастер) и казачьей старшины Всевеликого войска Донского и Терского казачества (с XVII в.)
8. Общий Гербовник дворянских родов всероссийской империи, ч. 8. Этимологию русской дворянской фамилии см.: Унбегаун Б.-О. Русские фамилии. Изд. 2-е, испр. М.: ИГ «Прогресс», 1995. С. 144. Также эту фамилию носили «сибирские дворяне».
9. Из рецензии в газете «Новое время» от 24 ноября 1878 г.
10. Определения Н.В. Дризена из его воспоминаний об исполнении этой роли К.С. Станиславским в спектакле Общества искусства и литературы зимой 1895—1896 гг.
11. Намёк на костюмированный вечер, когда «Карандышев оделся разбойником, взял в руки топор и бросал на всех зверские взгляды, особенно на Сергея Сергеича» (V, 16).
12. Подробнее: Ильин А.А. Между нацией и гендером: мода на бороды в Западной Европе и России в 1830—1880-х годах // Вестник Балтийского университета. 2016. № 3. С. 5—12. Эти запреты сохранялись до 1880-х гг. и были свежи в памяти первых зрителей «Дяди Вани».
13. Серебряков, «сын простого дьячка, бурсак» (С XIII, 67), благодаря своей успешно сложившейся при поддержке семьи Войницких академической карьере «добился учёных степеней и кафедры и стал его превосходительством, зятем сенатора и прочее и прочее» (там же). Обратим внимание на то, что отец Елены, как мимоходом указывает автор, — сенатор, т. е. член Правительствующего сената (туда по непосредственному избранию императора определялись лица из гражданских и военных чинов первых трёх классов) с титулованием «Ваше превосходительство». Тогда как ординарный профессор Серебряков имел, согласно закону от 1884 г., всего лишь чин V класса — статского советника — с титулованием «Ваше высокородие». Войницкий и особенно робеющий перед столичной знаменитостью Телегин завышают уровень статусного обращения, что в глазах театралов того времени создавало комический эффект. (Ср.: в статье М.А. Волчкевич в настоящем сборнике под тестем-сенатором Серебрякова подразумевается отец его первой жены Веры Петровны Войницкой. — Ред.)
14. Заслуженный профессор, то есть профессор, отслуживший в университете двадцать пять лет (отдел IV, § 106), имел право получать и жалованье, и пенсию, только если приступал к иному роду деятельности, не связанному с преподаванием (отдел VI, гл. III, § 154, д). См.: Новиков М.В., Перфилова Т.Б. Университетский устав 1884 г. Иллюзия академической свободы (ч. I) // Ярославский педагогический вестник. 2014. № 4. С. 31.
15. Шипилов А.В. Зарплата российского профессора в её настоящем, прошлом и будущем // ALMA MATER. Вестник высшей школы. 2003. № 4. С. 37. В Сибири, например, в Томском университете, «квартирные» и «столовые» достигали 1050 рублей в год каждая.
16. См.: Федотова О.В. Документы по истории села Кокушкино... // Архивная служба Республики Татарстан... Чиновник IV класса (с титулованием «Ваше превосходительство») И.Н. Ульянов умер в возрасте 55 лет, пробыв на госслужбе 20 лет и не дожив до пенсионного возраста. Поэтому его вдова и семья покойного получали половину от полагавшейся ему законом пенсионной суммы: 1200 рублей в год. Зрителям было очевидно, что профессорская пенсия Серебрякова была выше среднего уровня доходов в России 1890-х гг. и обеспечивала хотя и не столично-аристократический образ жизни (на что претендовал «сын дьячка»), но вполне достойный для бездетной семьи.
17. Чеховский приём: в ремарках постоянно указывается «усадьба Серебрякова», но в кульминационный момент выясняется, что и усадьба, и имение записаны за его совершеннолетней дочерью Соней (Софьей Александровной), распоряжаться ими по своему усмотрению он не имеет юридических прав и долгие годы получал «средства от имения» по привычке и благодаря душевной доброте родственников его первой жены.
18. На это обстоятельство указывает выращивание в поместье подсолнечника, гречи и одновременно упоминаемые Астровым леса, пригодные для массовой вырубки.
19. Подробнее: Гушанская Е.М. «Брат вышеупомянутого...» (Александр Павлович Чехов) // Нева. 2011. № 1. С. 169—186.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |