Образ приживала, «бедного родственника», нахлебника органичен для русской литературы XIX в.
Мир русской усадьбы (сельской и городской), сам уклад русской жизни, её семейственность и патриархальность располагали к тому, что «к краешку» чужих гнёзд лепились близкие и даже дальние, свои и чужие.
В классических произведениях приживал, нахлебник, «верный Личарда» не только кормился и проживал рядом. Иногда он закономерно становился близким и нужным, тесня даже кровных родственников и домочадцев. Его судьба как бы переплеталась с жизнью хозяев дома, этому переплетению способствовал неясный статус приживала: не слуги, но и не ровни. Этот феномен выявлен в грибоедовском «Горе от ума». Для Фамусова «не свой», но приближён, «потому что деловой» — Молчалин.
Фома Опискин («Село Степанчиково и его обитатели»), возвеличенный генеральшей Крахоткиной, становится царьком и божком господского дома. Герой Достоевского третирует обитателей Степанчикова, своих кормильцев и благодетелей. Правда, коренное отличие Фомы от его литературного «предшественника», мольеровского Тартюфа, в том, что он не пробирается в дом с целью наживы и обогащения. Опискин хочет царить в доме и управлять и хозяевами, и слугами. Фома — порождение вздорной и глупой генеральши, которая проживает «со штабом» мосек и приживалок и ни в грош не ставит добряка-сына.
Тургеневский «нахлебник» («Нахлебник») выведен человеком добрым и даже порядочным, однако раскрытие «тайны» Кузовкина грозит всему заведённому порядку, потому что он тоже может оказаться «своим» и «кровным». Приживалу указывают на его место и заставляют молчать. Он должен оставаться тем, кто он есть.
«Приживалы» Толстого — полу-слуги, полу-родственники — могут быть бесконечно трогательными, как Карл Иванович в «Детстве», фальшивыми, как мадемуазель Бурьен в «Войне и мире», преданными и жертвенными, как племянница Ростовых Соня. Но в «табели о рангах» героев Толстого они всегда лица подчинённые, причем подчинены они не только благодетелям, но и самому сюжету. Толстовский «приживал» всегда лицо третьестепенное, недостойное счастья. «Имущему дастся, а у неимущего отнимется», — толкует Наташа княжне Марье слова из Библии, объясняя участь некогда любимой подруги детства Сони. Однако приходится признать, что Толстой обделяет именно неимущих, которые и не «имели» ничего изначально.
Безусловно, фигура бедного родственника, нахлебника, приживала чрезвычайно важна в пьесах и Островского, и Чехова. Вопрос о происхождении, столь важный для XIX столетия, отделяет Островского и тем более Чехова от великих питомцев «дворянских гнёзд» и усадеб, пусть даже заложенных и разорённых. Как известно, отец Островского не был рождён в дворянском сословии, хотя и был пожалован дворянским титулом. Сын купца третьей гильдии Чехов вырос по сути в мещанской, так и не ставшей купеческой, семье.
«Свои люди — сочтёмся» и «Безотцовщина» — даже названия первых произведений Островского и Чехова указывают на то, что «переворот», передел произошёл в самой сердцевине русской жизни. «Свои люди», буквально «вышедшие в люди», закономерно потеснили благодетелей. А сами благодетели оказались «безотцовщиной», вечными детьми.
Приживалы в прозе и драматургии Чехова — явление достаточно частое. Это и приживалки при матери Лаевского («Дуэль»), жена Жмухина («Печенег»), Нина Ивановна в «Невесте», которая «проживала в доме, как приживалка», и должна была обращаться к бабушке за каждым двугривенным, это Шабельский в «Иванове».
Шабельский сам говорит о себе, что он был богат, свободен, немножко счастлив, а теперь «нахлебник, приживалка, обезличенный шут». «Вишнёвый сад», последняя пьеса Чехова — история о том, как владельцы усадьбы «проели на леденцах» свою жизнь, свою землю, а вместе с ними оказались бездомными и обездоленными верные домочадцы — Варя, Фирс, гувернантка Шарлотта.
Самые «природные» пьесы Островского и Чехова, «Лес» и «Дядя Ваня», любопытны тем, что в них образ приживала, его слияния и отторжения от личности господина, владетеля земли и денег, явлен наиболее резко и даже гротескно.
В «Лесе» происходит окончательное размежевание бедных и богатых родственников. В этой пьесе с говорящим названием не только выживают в условиях «естественного отбора», но буквально выживают из «гнезда». В «Лесе» автор ломает саму иерархию отношений хозяина и бедного родственника. «Бедняки» Аксюша и Несчастливцев выбирают волю и свою долю. Помещица Гурмыжская тоже остаётся при «своём интересе». Обитающий в доме гимназист Буланов, годящийся ей в сыновья, становится её мужем.
В «Дяде Ване», написанном в конце столетия, почти через четверть века, эта смена ролей и участи достигает своего апогея. «Первые» в этой пьесе добровольно становятся обездоленными и неимущими.
«Бедного родственника» с говорящей фамилией Серебряков буквально осчастливила семья его жены: родители и шурин. Серебряков, «бурсак, сын дьячка», превратился для них в домашнего божка, идола, едва ли не божество. Как в любой пьесе Чехова, прошлое героев имеет не меньшую власть и едва ли не большее значение, чем настоящее.
Тем интереснее задуматься о начале и конце эпохи «разлома», «перемены» в отношениях родственников и в укладе русской жизни. Пьесы «Лес» и «Дядя Ваня» являются своеобразными вехами этого процесса.
Российская «родственность», обычай «лепиться» к краю чужого гнезда проистекали не только из русской патриархальности и национальных обычаев. Наследное право Российской империи не предполагало майората, верховенства старшего сына. Поэтому по закону все сыновья (имущественная доля дочерей была весьма небольшой) наследовали отцовские и титул, и деньги. Родовые имения могли быть проданы, состояния дробились, однако не убывало количество обедневших князей без «княжеств», таких, например, как Лев Николаевич Мышкин в романе «Идиот».
Вспомним, что Мышкин появляется в Петербурге в доме генерала Епанчина, потому что надеется на помощь своей дальней родственницы, генеральши Епанчиной. Так или иначе, «бедные родственники» были «своими», теми, кому полагалось помогать.
В начале пьесы помещицу Гурмыжскую спрашивают, не родственник ли ей молодой человек, гостящий в её имении. В ответ Гурмыжская с раздражением произносит знаменательные слова о том, что не одни только родственники «имеют право на сострадание»: «Все люди нам ближние. Господа, разве я для себя живу? Всё, что я имею, все мои деньги принадлежат бедным <...> я только конторщица у своих денег, а хозяин им всякий бедный, всякий несчастный» (III, 255). Гурмыжская продаёт лес, и это тоже неслучайная деталь.
Продажа леса означает «лёгкие деньги», деньги, которые могут быть быстро прожиты помещиком. Бедная родственница Гурмыжской Аксюша говорит: «Не хочет, чтоб наследникам осталось; а деньги можно и чужим отдать» (III, 251). Характерно, что «экстраординарную меру», продажу леса и имения, в «Дяде Ване» предлагает профессор Серебряков. Очевидно, что вопрос о том, где будут жить и чем кормиться домочадцы (Войницкий, Соня, Мария Васильевна), ему как-то не пришёл в голову.
В «Анне Карениной», романе, современном пьесе «Лес», беспечный аристократ Стива Облонский продаёт лес помещику Рябинину. Лёвин помогает Стиве в этой сделке, однако в душе осуждает родственника, который не чувствует достаточной ответственности перед семьёй и детьми. Наследство, которое должно достаться «своим», означает для Лёвина преданность себе, своим корням, дворянскому происхождению. Столь любящий простую жизнь и крестьянский полевой труд Лёвин брезгует пожать руку купцу Рябинину. Рябинин, как и Восмибратов в «Лесе», — «новый» богатый, тот, чьим детям в конце концов будет принадлежать земля.
В «Отцах и детях» чувствительного и доброго помещика Николая Петровича Кирсанова обманывают крестьяне, хозяйствует он плохо. Однако Тургенев, подобно Толстому, сохраняет и охраняет «дворянское гнездо» — род Кирсановых продолжается маленьким Митей и детьми Аркадия.
Взгляд Островского на эту неизбежную метаморфозу сродни чеховскому. Помещики в «Лесе» и «Дяде Ване» жертвуют своими во имя чужих, вернее, чужого.
Прошлое семьи Войницких, история о том, как семья сенатора очаровалась вчерашним студентом, человеком незнатным и небогатым, тоже падает на начало семидесятых годов — время написания пьесы «Лес».
Действие пьесы Островского происходит в провинции, даже не в провинциальном городе. И в пьесе Островского, и в пьесе Чехова лес буквально окружает людей. Характерно, что герой Островского, купец Восмибратов, торгует лесом, а чеховский Астров уже будет толковать о необходимости сохранять и оберегать леса. Герои Чехова и Островского помещены в некое «сонное царство», живущее по своим законам, куда будто бы и не проникают вести из большого мира. В этом царстве есть свои ведьмы, домовые, лешие и русалки. Эти герои «куролесят», блуждают в «трёх соснах» и мучительно пытаются понять, где же тот самый «огонёк», который поможет найти путь.
«Царство» Гурмыжской держится именно на приживалах, ловких слугах. Ключница Улита и лакей Карп не просто слуги, скорее — приспешники, клевреты, чутко улавливающие прихоти и желания барыни. Они ближе Гурмыжской, чем дальняя родственница Аксюша, о которой автором сказано: «одета чисто, но бедно, немного лучше горничной» (III, 250), и племянник мужа, Григорий Несчастливцев. О своих чувствах к племяннику Гурмыжская говорит Буланову весьма прямо: «Не то, что не люблю, а... как тебе сказать... он теперь лишний. Я так покойна, я уж задумала, как мне распорядиться своим состоянием, и вдруг он явится. Как ему отказать! Надо будет и ему дать какую-нибудь часть, и я должна буду отнять у того, кого люблю...» (III, 282).
Гурмыжская с гордостью признаётся, что воспитала племянника на «медные деньги»: «Я хотела, чтоб этот мальчик сам прошёл суровую школу жизни; я приготовила его в юнкера и предоставила его собственным средствам» (III, 257—258). Любящая «всех ближних» и особенно молодых людей недурной наружности, святоша Гурмыжская выписана Островским гротескно, почти что карикатурно. Однако от неё совсем недалеко до героини комедии «Вишнёвый сад», очаровательной Раневской.
Раневская любит своего парижского любовника, «свой камень», однако с лёгкостью предоставляет «собственным средствам» родную дочь Аню и приёмную Варю (неслучайно Раневскую везде сопровождает абсолютно равнодушный к своим близким лакей Яша).
Главный герой «Дяди Вани», Иван Петрович Войницкий, ведёт хозяйство в огромном имении своей племянницы. Как вытекает из названия, он прежде всего — дядя своей племянницы Сони. Войницкий вырастил Соню, рано лишившуюся матери, кажется, что он нежно любит её. Однако свои труды и дни, а по сути — всю свою жизнь он посвятил вовсе не Соне, но совершенно постороннему и, как оказалось, чуждому и чужому человеку.
История Ивана Петровича Войницкого поистине парадоксальна и по-своему уникальна — этот «приживал» стал таковым по собственному желанию и выбору. По большей части незнатные и небогатые герои Островского мечтают о «доходном месте», о покровительстве, о богатой невесте, о приданом, об актёрской славе. Герой конца века — Иван Петрович Войницкий, по праву рождения в семье сенатора, уже имел особенное положение, деньги и титул. По своему происхождению Войницкие принадлежали к высшему сословию империи. Отец Войницкого был тайным советником, то есть имел звание генерала. Сословная пропасть, разделявшая людей разного происхождения, действительно была почти непреодолимой, особенно если дело касалось замужества или женитьбы.
Войницкие же не просто приняли Серебрякова в своём доме, согласились выдать за него любимую дочь, но и выделили дочери большое приданое. Но эти деньги было куплено имение, то самое, где сейчас живут дядя Ваня и Соня. Чтобы купить это имение, Войницкий отказался от своей доли наследства. Более того, он стал управляющим в имении, которое по праву могло принадлежать ему. Всю свою жизнь он восхищался зятем, работал на него и посылал ему деньги. Такое сильное чувство Серебряков смог внушить и своей первой жене, матери Сони, и старой «галке» Марии Васильевне.
Само слово «приживал» в «Дяде Ване» (равно как слово «бедный родственник» в «Лесе») имеет ключевое значение. Добровольные приживалы при чужой семье, чужой славе, чужой жизни — и Мария Васильевна, и Войницкий, и Телегин и Соня.
История Телегина, который отказался от денег в пользу бросившей его жены и прижитых ею от другого человека «деточек», является лейтмотивом истории Войницких, в имении который он теперь живёт. Трудолюбивый и кроткий Телегин даже будто бы гордится тем, как великодушно он поступил с теми, кто обманул его. Однако фраза лавочника, обозвавшего его «приживалом», больно задевает его. «Сегодня утром, Марина Тимофеевна, иду я деревней, а лавочник мне вслед: «Эй ты, приживал!» И так мне горько стало!» Нянька Марина, утешая Телегина, говорит: «А ты без внимания, батюшка. Все мы у бога приживалы» (С XIII, 106).
Владелица огромного имения Соня тоже живёт не как хозяйка, но как экономка. Вместе с дядей она проверяет счета и ездит торговать на базар. Надо признать, что, прежде всего, такой её воспитал дядя, судьбе которого племянница покорно следует.
Ровесница Сони, Аксюша ведёт себя гораздо смелее, дерзая строить планы на жизнь и на будущее вопреки воле Гурмыжской.
Бедные родственники в «Лесе» (Счастливцев, Несчастливцев, Аксюша) бедны буквально, однако не готовы выбрать скудную долю бедного родственника.
Отношение к приживальству этих «вольных людей» выражено в рассказе Аркашки Счастливцева о сытой жизни у дяди-лавочника. «Ведь и у родных-то тоже не велика радость нам, Геннадий Демьяныч. Мы народ вольный, гулящий, — нам трактир дороже всего. Я у родных-то пожил, знаю», — говорит Аркашка (III, 278). Знаменитое Аркашкино «а не удавиться ли мне?» вполне характеризует «вольность» духа бедных родственников в «Лесе».
Они и хотели бы быть покорными и согласными, однако живая душа и живой нрав не дают им заблудиться и остаться в «лесу». Несчастливцев признаётся, что он «горд». Решительности и достоинства не занимать и Аксюше, которую Гурмыжская воспитывала с десяти лет. «Братец, не сочтите меня за обманщицу, за бедную родственницу-попрошайку! Братец, мы жили с маменькой очень бедно; я была ребёнком, но я ни разу не поклонилась, ни разу не протянула руки богатым родственникам; я работала» (III, 311), — говорит о себе Аксюша.
Две воспитанницы в русской драматургии, обладающие гордой душой, Верочка из «Месяца в деревне» Тургенева и Аксюша, по-разному «развязывают» один и тот же жизненный узел. Обе они оказываются невольными соперницами для своих покровительниц и обеим надо искать свой путь.
Любовные треугольники в «Месяце в деревне» и «Лесе» накладываются друг на друга с поправкой на историческое время: действие «Месяца в деревне» происходит в сороковые годы XIX столетия. (Своеобразный треугольник русской усадебной литературы — скучающая барыня, молодая воспитанница (падчерица) и интересный мужчина, одинаково не любящий обеих женщин, повторён и в «Дяде Ване»).
Бедная родственница, воспитанница становится невольной помехой и невольным укором для запретных чувств. Однако если Верочка может выбрать лишь неравный брак как убежище и спасение, Аксюша дерзает следовать своим желаниям и стремлениям. Гурмыжская отказывает Аксюше в приданом, и та готова идти в актрисы.
Геннадий Несчастливцев тоже счастлив покинуть дом, где он некогда рос, и никогда больше не видеть свою «воспитательницу».
«Нахлебником», которому всякий готов указать на его «фальшивое положение», не хочет быть даже проходимец Буланов, желающий как можно скорее стать законным совладельцем имения и денег.
В конце пьесы Несчастливцев обращается к «благодетелям» и «милостивцам», как кажется, не только от своего имени, но и от имени всех бедных и обездоленных родственников, вынужденных быть при богатых шутами: «Вы комедианты, шуты, а не мы. Когда у меня деньги, я кормлю на свой счет двух-трёх таких мерзавцев, как Аркашка, а родная тётка потяготилась прокормить меня два дня. Девушка бежит топиться; кто её толкает в воду? Тётка. Кто спасает? Актёр Несчастливцев! «Люди, люди! Порождение крокодилов! Ваши слёзы — вода! Ваши сердца — твёрдый булат! Поцелуи — кинжалы в грудь! Львы и леопарды питают детей своих, хищные враны заботятся о птенцах, а она, она!.. Это ли любовь за любовь? О, если б я мог быть гиеною! О, если б я мог остервенить против этого адского поколения всех кровожадных обитателей лесов!»» (III, 337).
«Горячее сердце» спасает одних приживалов в «Лесе», тогда как другие приживалы всё меньше похожи на людей в этом безумном «террариуме» (не зря Несчастливцев толкует о порождениях крокодилов и гиенах, а слуги Гурмыжской носят имена Улита и Карп).
Любопытно, что в знаменитой сцене в третьем акте, когда Войницкий кричит о Шопенгауэре и Достоевском, а потом стреляет в профессора, нянька Марина в сердцах говорит, утешая Соню, что «погогочут гусаки» и перестанут.
Перемена участи приживала, означенная в «Лесе», его исход и освобождение, как бы подводит некую черту в истории отношений «своих», ближних и дальних.
История героев «Дяди Вани» не имеет исхода вовсе. В конце пьесы Войницкий, бросавший в лицо зятю упрёки в том, что «пропала жизнь», покорно садится за счета. Он по-прежнему будет посылать ему деньги и работать на него. На такое же добровольное прозябание обрекает себя и молодая девушка Соня. Герои «Дяди Вани» — приживалы у жизни, которой они убоялись.
Можно сказать, что в «Лесе» Островский-художник открывает «новые пути» и в творчестве, и в жизнетворчестве. Определённый скупой тёткой в юнкера пылкий молодой дворянин находит своё призвание в актёрстве. «Девочка с улицы», Аксюша, выбирает себе жениха по сердцу, да и сам жених, сын купца Пётр, тоже «чувствовать умеет». Даже Гурмыжская и Буланов, чей союз для семидесятых годов XIX в. может показаться скандальным, осмеливаются жить в своё удовольствие.
В пьесе Чехова почти никто не живёт, «как хочется».
«Приживалы» в пьесе Чехова выбрали свою долю добровольно. Вопрос в том, почему они сделали такой выбор? Телегин утешается тем, что он выше и лучше его неверной жены. Он отдал свои средства чужим детям, прижитым женой. Войницкий клянёт Серебрякова, обвиняя его в «пропавшей» жизни. Войницкий посвятил Серебрякову жизнь, однако тот «оказался» ничтожеством. Хотя, собственно, Серебряков не требовал такого огромного самопожертвования.
Сначала Войницкий отказался от наследства и денег в «пользу сестры», то есть Серебрякова. Потом Войницкий уклонился от собственной судьбы и собственного предназначения. Дядя Ваня — человек без любимого дела, без семьи. Войницкий настолько «не хозяин» своей жизни, что выплачивает самому себе за свой нелёгкий труд весьма небольшое жалование.
У него нет ни звания, ни профессии, он даже не «Иван Петрович», но «дядя». Войницкий возвёл на пьедестал Серебрякова и как бы «прижился», прожил жизнь около «великого человека». Конечно, во все времена были адепты и страстные почитатели, обожествлявшие «особенных людей». Однако от адепта и фанатичного почитателя Войницкого отличает то, что вера его оказывается не столь уж безусловной.
Величие Серебрякова как бы оправдывало «небесполезное» существование самого дяди Вани. Когда выяснилось, что вышедший в отставку Серебряков вовсе не гений и никому, по сути, не интересен, он отчего-то перестал быть важным для Войницкого.
Дядя Ваня «прозрел» в сорок семь лет и оказался как бы «бесхозным», «ничьим». Крики о том, что из него мог бы выйти «Шопенгауэр, Достоевский», лишь доказывают, какой страх и какое смятение владеют его душой.
В конце пьесы, прощаясь с Серебряковым, Войницкий уверяет его, что «всё будет по-прежнему». Нянька Марина была права, когда говорила, что «гусаки» «погогочут» и успокоятся.
Герои «Дяди Вани» — Соня, Елена Андреевна, Войницкий — не знают, куда себя деть и что с собой делать. Иногда, как это бывает, смыслом «бессмысленной» жизни становится другой, «особенный» человек — Астров для Сони, Серебряков для Войницкого и Елены Андреевны.
Когда же мираж рассеивается, то «настоящая» жизнь всё равно не становится ближе. Напротив, от неё прячутся, остаются в тени, прислоняются к тому, что привычно и понятно. Елена Андреевна будет «увядать, не расцвев» при стареющем Серебрякове. Соня и Войницкий по-прежнему будут вести хозяйство и торговать овсом.
«Надо жить!» — говорит Соня в финале пьесы. Вопрос в том, какой смысл вкладывает в это слово молодая девушка, воспитанная Войницким. «Мы, дядя Ваня, будем жить. Проживём длинный-длинный ряд дней, долгих вечеров; будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт нам судьба; будем трудиться для других и теперь, и в старости, не зная покоя, а когда наступит наш час, мы покорно умрём и там за гробом мы скажем, что мы страдали, что мы плакали, что нам было горько, и бог сжалится над нами...» (С XIII, 115).
«Жить» для Сони значит трудиться для других до старости, не зная покоя, терпеливо сносить испытания, страдать и плакать. Ещё не прожитая жизнь Сони уже написана, причём написана именно как жизнь несчастной приживалки или бедной неимущей труженицы, которой суждено тяжко зарабатывать свой хлеб. Кажется, что это звучит голос не богатой наследницы знатного рода, дочери профессора, но упование бедной крестьянки или городской жительницы, которую горько обделила судьба.
Соня уповает на то, что Бог сжалится над нею с дядей. Слово «убогий» в русском языке имеет несколько значений. Соня просит милости у Бога, Соня тиха, добра и смиренна, и в то же время Соня убога. «Не так живи, как хочется», — эти слова могли бы быть повторены кроткой Соней.
Герои пьесы Островского ещё могут выйти из «леса», где обитают такие, как Гурмыжская, Буланов, Улита. Славные и трудолюбивые герои Чехова, Войницкий и Соня, сами насадили свой «лес» и укрылись в нём.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |