В сознании многих современников А.П. Чехов и М. Горький выступали как авторы, близкие своими мировоззренческими позициями. Достаточно вспомнить статью Д. Мережковского «Чехов и Горький» или работу М. Неведомского «Без крыльев», в которой отмечено: «Если в последнее время, когда в результате огромной жизненной и идеологической смуты в нашем искусстве воцарилась изрядная неразбериха, связь современных беллетристов с Чеховым не так наглядна и ощутительна, то непосредственная связь с ним Горького и Андреева (особенно в их первом периоде) — ясна для каждого...» [2, с. 826].
Но годы показали, что названные авторы достаточно далеки друг от друга, в первую очередь, в понимании проблемы «человека», свидетельством чего является их полемика, осуществляемая посредством драматургических произведений. Скрытый диалог М. Горького с А.П. Чеховым уже рассматривался в разных аспектах, отчасти в моей работе речь уже шла о герое М. Горького и Д.П. Чехова. Остановлюсь еще на одном вопросе — на особенностях поэтики сюжета одной из наиболее «чеховских» пьес М. Горького — «Дачники».
М. Горький в своих «сценах» помещает героев в «чеховское» пространство и использует тот же, на первый взгляд, прием обозначения этапов развития действия, что и его предшественник.
Дом Басовых — пространство жизни, способное собрать очень разных персонажей и показать их в сфере частного существования, свободное от каких-либо жестких правил: «дачная жизнь хороша именно своей бесцеремонностью...» [1, с. 174]. При этом автора не интересуют локальные проблемы одной семьи, о чем свидетельствует другая особенность горьковского пространства: оно слито с миром природы. «Открытость» пространства расширяет проблематику пьесы, выводит ее за пределы семейной драмы. Но обнаруживается принципиальная разница миров М. Горького и А.П. Чехова. Чеховский человек откликается на любые изменения природных форм, что позволяет автору показать внутренний мир личности, находящийся в постоянном движении. Благодаря этому, герой всегда оказывается больше сказанного, показанного, выявленного. М. Горькому же важна ясность человеческого характера, связанная, прежде всего, с его четким пониманием целей существования и путей их достижения. Поэтому слова Шалимова о современном человеке звучат как приговор: «Люди какие-то запутанные, скользкие, неуловимые...» [1, с. 189].
У М. Горького персонажи не могут, подобно чеховским, взаимодействовать с внешним природным пространством. Их внутренний мир не выявлен через состояние внешнего мира. Герои не замечают реальности или боятся ее («Ольга Алексеевна (нервно)... там, на воле — жутко... и кажется, что в лесу притаился кто-то... недобрый... Свистят сторожа, и свист такой... насмешливо-печальный... Зачем они свистят?» [1, с. 171]). Действие происходит лишь на природном фоне, помогающем автору комментировать драматическое действие. Это принципиальная разница в авторской сфере двух художественных систем. М. Горький не вмещает себя в мир героев, его мир иерархичен: автор вне изображенного, выше и значительнее его. Поэтому он не просто фиксирует увиденное, а оценивает его. Чехову же важно передать зрительный образ мира, мира, кем-то субъективно воспринятого. При этом субъективное восприятие происходящего автором сочетается с таким же субъективным видением мира героем. Примечательно, что Горький вступает по этому поводу в полемику с Чеховым. В его «Дачниках» неповторимость личностного взгляда на мир лишь оправдание бездействия персонажа, невключенности его в коллективный социальный процесс. Поэтому в споре о том, что есть жизнь, Замыслов, герой очевидно несимпатичный автору, утверждает: «Соня и Зимин убеждали меня, что жизнь дана человеку для ежедневного упражнения в разрешении разных социальных, моральных и иных задач, а я доказывал им, что жизнь — искусство! Вы понимаете, жизнь — искусство смотреть на все своими глазами, слышать своими ушами... Жизнь — искусство находить во всем красоту и радость, даже искусство есть и пить...» [1, с. 175].
Чехову важно показать то, что он видит в жизни, а не дать свою оценку увиденному. Он понимает, что субъективный взгляд ограничен, но другого не существует. Поэтому совокупность многих субъективных версий мира и создает объективную картину действительности. Горьковский же герой важен не своими переживаниями и попытками понимания себя, а собственными оценками происходящего не столько в себе самом, сколько вне себя. Но чтобы представить своих персонажей, Горький использует принципы чеховского театра. Действие его «Дачников» начинается летним днем, а завершается осенним вечером. У Чехова подобное движение природного времени отмечало этапы внутреннего действия пьесы, связанного с субъективной сферой героев. У М. Горького нет такой согласованности внутреннего состояния персонажа с природным миром, поскольку существует дисгармония между финальным решением конфликтной ситуации героями и оценкой ее автором, а также нет движения во внутреннем мире персонажей от состояния метафорически обозначенного образом весны, к состоянию, обозначенному образом холодного осеннего вечера. Для М. Горького природные состояния, не согласованные с лирической сферой персонажей, становятся лишь знаками конца и начала драматического действия, являющегося частью неостановимого движения жизни.
Из-за отсутствия единого эмоционального состояния у героев действие «Дачников» распадается на отдельные фрагменты, соединенные единым местом, временем и иногда представленным событием (как в третьем действии), а также тематическими мотивами. Причем последний прием — лирический способ организации сюжета, свидетельствующий об особом месте «события» и в горьковской художественной системе.
Так же, как и у Чехова, в «Дачниках» автор использует нетрадиционные драматические события. Персонажи представлены в ситуациях обычного времяпрепровождения. Как и у Чехова, в мире горьковской пьесы даже исключительные ситуации теряют свою драматическую напряженность (как попытка самоубийства, например). Но внимание к обыденности связано у Горького не со стремлением автора показать драматизм обычного существования. Обыденность у этого автора вовсе не сфера жизни любого человека: большого и маленького, значительного и нет, а это лишь время пребывания особого героя, не способного на непошлый поступок. Отсюда — исключительное внимание автора к тому, какой социальный мир представляет его персонаж. Все герои «Дачников» выходцы из одной среды, а следовательно, они объединены единством жизненного пути, предопределенного социальными обстоятельствами. В частности, это заявляет Суслов: «Мы наволновались и наголодались в юности; естественно, что в зрелом возрасте нам хочется отдохнуть... вообще наградить себя с избытком за беспокойную, голодную жизнь юных дней... Мы? Это я, вы, он, он, все мы. Да, да... мы все здесь — дети мещан, дети бедных людей...» [1, с. 250]. Стоит подчеркнуть, что, объединенные своим жизненным опытом, герои «Дачников» по-разному воспринимают откровения Суслова: одни как «цинизм», другие как «истерию», третьи как «ужасную правду» («Дудаков. Это нарыв! Понимаете, прорвался нарыв в душе... Это у каждого из нас может быть...» [1, с. 251]). Героев возмущает не оценка ситуации Сусловым, а поступок.
Действием движет конфликт, который, на первый взгляд, близок чеховскому. Но в пьесе авторское внимание сосредоточено на исключительном в социальном плане опыте персонажей. Они, обладая определенными интеллектуальными способностями, не могут не замечать, что собой представляет современная жизнь: «Рюмин... чем более живет человек, тем более он видит вокруг себя грязи, пошлости, грубого и гадкого...» [1, с. 178]. Тишина и спокойствие дачной жизни и призваны создать хотя бы иллюзию возможности гармоничности отношений в мире. Но в течение всего первого акта то один, то другой персонаж вдруг проявляют свое ощущение жизненного неблагополучия.
«Варвара Михайловна... иногда, вдруг как-то... ни о чем не думая, всем существом почувствуешь себя точно в плену... Все кажется чужим... скрыто-враждебным тебе... все такое ненужное никому...» [1, с. 167].
«Влас... Мне самому нехорошо... совестно как-то жить... неловко... и не понимаешь, что же будет дальше?» [1, с. 168]
«Ольга Алексеевна... Знаешь, я сама иногда чувствую себя противной... и жалкой... мне кажется, что душа моя вся сморщилась и стала похожа на старую маленькую собачку... бывают такие комнатные собачки... они злые, никого не любят и всегда хотят незаметно укусить» [1, с. 172].
Грязь, пошлость современности не просто окружают горьковских героев, но остаются где-то за пределами их частного существования. Они проникли в их личную жизнь. Отсюда темы-намеки всего первого акта, которые более отчетливо проявятся в поведении персонажей уже во втором и в третьем действиях, наполненных любовными коллизиями. В первом же действии немотивированно, на первый взгляд, печальны Варвара Михайловна и Карелия, наигранно весел Влас, суетлива Ольга Алексеевна, истеричен Рюмин и т. п.
Если у Чехова движение действия пьесы было связано с выявлением экзистенциального конфликта человека и жизни и фиксировало процесс понимания героем сущности своего существования, то у Горького уже в первом действии дается оценка современной жизни и возникает два полярных решения того, как в этой ситуации следует себя вести. Первое решение: герои требуют признать за человеком право не видеть того, что убивает душу: «Признайте за ним право отвернуться в сторону от явлений, оскорбляющих его! Человек хочет забвения, отдыха... мира хочет человек!» [1, с. 178]. Второе решение: не прятаться от жизни, а «возвести случайный факт вашего бытия на степень общественной необходимости» [1, с. 179].
Важно, что эти решения могут возникать в рамках сценического действия спонтанно (Замыслов. Я... сейчас только выдумал, но чувствую, что это станет моим твердым убеждением! [1, с. 175]). Они не вызваны каким-либо исключительным событием. Представленное драматическое действие лишь обнажает особенности жизненных позиций горьковских героев, а не предопределяет их. Человек Горького ищет ответ на вопрос, что ему делать в сложившихся жизненных обстоятельствах (чеховский персонаж — кто он такой, что есть его жизнь), и практикой своего существования пытается проверить правильность решений, в первую очередь, для самого себя.
При поляризации взглядов горьковских героев действие пьесы не сводится к традиционным поступкам персонажей, которые через эти поступки проявляют свою волю и влияние на чужую судьбу. Так же, как и в чеховской драме, в «Дачниках» нет действенного противостояния одного лица остальным героям. Следование разным жизненным принципам определяет внутреннее чувство героев, которое у Горького чаще выявляет общее неблагополучие жизни. Ощущение жестокости судьбы приводит к появлению нескольких сцен-столкновений, когда герои пытаются отстоять свои идеологические позиции. Причем на эти «взрывы»-споры их провоцируют не столько идеологические противники, сколько собственное ощущение неблагополучия жизни. Поэтому в большинстве ситуаций герои испытывают неловкость после завершения сцены: они слишком откровенно обнажили душу, как в ситуации признаний Суслова. А преобладающая позиция героев — желание отвернуться от правды жизни, заданная в пьесе повторяющимся мотивом «ласковой жизни», «ласковых стихов Карелии» и т. д. Таким образом Горький проявляет свое видение-ситуации. Возникает противоречие между идеологической позицией героев и человеческой природой нормального человека, не способного равнодушно взирать на грязь жизни. Но это очевидно только автору, поскольку финальные решения героев свидетельствуют о том, что они так и будут бежать от жизни, как бы она их ни настигала.
Горький посредством чеховской системы драматического действия пытается выразить новое конфликтное содержание, осложненное драмой идей. Ему важно, не чья позиция выглядит более убедительной в споре героев, а чья позиция действеннее. Идея не просто декларируется, она проверяется самой практикой жизни. Но, несмотря на очевидные для зрителей выводы, герои продолжают в большинстве своем настаивать на ложных идеях. Это не вызывает авторского сочувствия, поскольку проистекает из желания человека как можно благополучнее устроиться в жизни, точнее, просто изъять себя из нее.
Между изображенными в разных действиях событиями нет причинно-следственных связей, что говорит о сложности драматического действия в горьковской пьесе. В свое время в чеховской драме это свидетельствовало о стремлении автора сосредоточить внимание зрителей на происходящем во внутреннем мире персонажей и изменило представление о драматическом событии. Горький движется в том же направлении выстраивания драматического действия, перенося акцент на «внутренний мир» героя. Но его интересует не столько мир неосознанных до конца ощущений человека, сколько особенности его идей. Важно, что для Горького «внутренняя жизнь» героя, не выраженная в видимом поступке, а только осуществленная в слове, т. е. проистекающая сама по себе (это, собственно, и демонстрировало так называемое «подводное течение» чеховских пьес), — бесплодна. Отсюда и парадокс горьковской драмы: используя чеховский принцип построения действия, он отрицает чеховское решение проблемы личности, порождающее основные принципы чеховской драматургии. Отсюда и ощущение пародирования чеховского мира в драматургии М. Горького.
Человек в мире М. Горького сразу же пытается не просто выразить свое ощущение жизни, а определить особенности отношения к жизни окружающих и дать им оценку. В первом действии в ансамбле персонажей сначала на первый план выходят Басов и Варвара Михайловна. По сути, М. Горький так же, как и А.П. Чехов, выстраивает свое действие, не концентрируя его вокруг судьбы одного героя, а выводя на авансцену то одного, то другого персонажа. В паре Басов — Варвара Михайловна подчеркивается разница эмоциональных состояний героев. Один находится в хорошем расположении духа (в ремарке отмечено: «Напевает что-то веселое» [1, с. 161]), у другой — «скучное лицо». Басов, замечая состояние жены, не находит времени, чтобы обсудить его причины. Но для драматургического действия важно, что, независимо от изображаемых событий, герой сосредоточен на проблемах своего внутреннего существования. Ситуация осложняется тем, что герои, не желающие говорить о важном, способны много болтать о пустяках.
Нужно отметить, поляризация персонажей, связанная с выделением тех, кто печален, серьезен, и тех, кто весел и беззаботен, не выявляет конфликтных отношений. Почти сразу Влас признается, что его несерьезность является маской: «Я не люблю, когда другие видят, что мне нехорошо» [1, с. 168]. Чуть дальше о Юлии Филипповне замечают: «Какая она всегда веселая, а ведь я знаю, — живется ей не очень... сладко...» [1, с. 176]. Мотив маски становится центральным во втором действии пьесы, пространство которого включает в себя небольшую открытую сцену. Примечательно, что начинается это действие, как и второй акт чеховского «Вишневого сада», с выхода не центральных, а периферийных героев. Только в горьковской пьесе проявляется дидактизм автора, выводящего на сцену героев-резонеров. Они не включаются в общий хор голосов, обсуждающих особенности внутреннего существования личности. Копилкин и Пустобайка оценивают ситуацию с внешних позиций: «Дачники все одинаковые... Они для меня — вроде как в ненастье пузыри на луже... вскочит и лопнет... вскочит и лопнет...» [1, с. 184].
Выявленная в первом действии специфика поступков героев также находит свое обозначение в рамках мотива театра: «...нарядятся не в свою одежду и говорят... разные слова, кому какое приятно... Кричат, суетятся, будто что-то делают... будто сердятся... Ну, обманывают друг дружку. Один представляется — я, дескать, честный, другой — а я умный... или там — я-де несчастный... Кому что кажется подходящим... он то и представляет...» [1, с. 184—185]. Так, по сути дела, прямое авторское высказывание комментирует ситуацию, представленную в первом действии. Пустое существование герои пытаются заполнить какими-то событиями, но чаще всего это пустые дела, как в жизни Власа, Ольги Алексеевны, Басова, или пустые чувства, как у Рюмина, Юлии Филипповны, Замыслова и т. д. Даже сами герои называют происходящее «сценами»: «Мы кончим эту сцену дома» [1, с. 202]. Отчаянные попытки вырваться из «этой скучной муки» [1, с. 196] сводятся лишь, как правило, к разговорам, в которых проявляется нежелание большинства серьезно обсуждать жизненные проблемы. Как только начинают говорить Варвара Михайловна, Марья Львовна или Дудаков, возникает сильное напряжение, снимающееся внезапным прекращением спора. Отсюда признание Власа: «Они жалкие, они маленькие, вроде комаров... Я не могу серьезно говорить с ними... они возбуждают во мне скверное желание кривляться, но кривляться более открыто, чем они...» [1, с. 205].
М. Горький помещает в центр второго действия двух новых персонажей. Шалимова, на которого возлагала большие надежны Варвара Михайловна и который своей изменившейся внешностью и тем, что испуган новой жизненной ситуацией, разочаровывает ее: «...все мои мысли — стары... И я не понимаю, кто они? Кого они любят? Чего им надо?» [1, с. 190]. И Двоеточие, казавшегося нелепым из-за своей фамилии, но оказавшегося единственным не ряженным в общем кругу. Он чувствует себя чужим. Взгляд со стороны позволяет М. Горькому выделить в среде дачников тех, кого раздражает пустота окружающих людей, но кто еще не способен выйти из их круга.
Третье действие, объединенное событием пикника, интересно тем, что внутреннее напряжение, вызванное раздражением героев по отношению друг к другу и самим себе, периодически выходит на поверхность действия. Герои отчаянно ищут опоры в другом человеке, но обрести ее не могут, поскольку, во-первых, внутренне обанкротившимися оказываются почти все персонажи. Во-вторых, М. Горький, как и в пьесе «На дне», показывает, что опора должна быть найдена в самом человеке, а если он «прожился или рожден нищим» [1, с. 219], то не найти ему спасения: «придут какие-то другие, сильные, смелые люди сметут нас с земли, как сор...» [1, с. 218].
В последнем действии происходит окончательное обнажение души героев, срывание лохмотьев с ряженых. Открывающаяся картина оказывается страшной, тем не менее, герои в большинстве своем идут «продолжать свою жизнь». И примечательно, что последняя ремарка М. Горького возвращает образ сторожей, освистывающих жизнь дачников.
Итак, действие, в котором акцент, как и чеховской драме, перенесен на внутренний план, помогает автору проявить внутреннюю несостоятельность современной интеллигенции, не способной на значительный драматический поступок, а следовательно, в чеховскую форму вмещается далеко не чеховское содержание.
Библиографический список
1. Горький М. Пьесы. М.: Правда, 1985. 512 с.
2. Неведомский М. Без крыльев // А.П. Чехов: pro et contra / сост., предисл., общая редакция И.Н. Сухих; послесл., примеч. А.Д. Степанова. СПб.: РХГИ, 2002. С. 786—830.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |