Интертекстуальная поэтика классической русской литературы, и прежде всего Достоевского и Гоголя, во многом определила не только творчество Андрея Белого и Владимира Набокова. Она была живо воспринята в русском постреализме 1920-х — 1930-х годов. Рассмотрим это на примере такого несправедливо полузабытого сатирического писателя, как Сергей Заяицкий.
«Серебряный век» с его глубокими религиозно-философскими исканиями почти полностью прошел мимо Достоевского-сатирика и Достоевского-пародиста. Открытие того огромного значения, которое имело в творчестве писателя комическое начало, произошло только в 1920-е годы. При этом оно почти одновременно осознавалось литературоведением1 и становилось предметом творческого развития в художественной практике2.
В 1920-е годы появляется целый ряд сатирических романов с отчетливой ориентацией на Гоголя3 и, соответственно, на Достоевского-сатирика. Одним из таких романов стал роман московского писателя Сергея Сергеевича Заяицкого (1893—1930)4 «Жизнеописание Степана Александровича Лососинова» (<1928>)5. В центре этого произведения убийственная сатира на русскую интеллигенцию 1910-х годов, соединявшую бездумный гедонизм с увлечением утопическими проектами «спасения России», в изображении которых присутствуют прямые аллюзии на позднего Н.В. Гоголя и позднего Л.Н. Толстого. Если написанная почти одновременно «Козлиная песнь» Конст. Вагинова (<1927>) самим автором характеризовалась как своего рода «отходная» по Петербургу6, то роман Заяицкого представляет собой как бы заупокойную по «серебряному веку».
Совершенно естественно, что при этом в тексте содержатся некоторые скрытые отсылки к самой известной в классической литературе XIX века пародии на русскую интеллигенцию — роману Достоевского «Бесы». Уже само имя главного героя несколько напоминает Степана Трофимовича Верховенского. Весь облик героя этого «трагикомического сочинения», которого периодически охватывает то одна, то другая идея «спасения России», причем одна безумнее другой, напоминает его очевидный литературный прототип. Безудержная склонность к фразерству и фантастическим проектам при образе жизни, присущем поверхностным жизнелюбам, роднит Степана Александровича со Степаном Трофимовичем.
Хотя герой Заяицкого обрисован в чисто сатирическом ключе и повествование о нем ведется от лица вымышленного рассказчика, все же в нем то и дело проскальзывают нотки повествователя «Бесов». Впрочем, «Вместо предисловия» к роману, озаглавленное «Кто такой Сергей Вакхович Кубический», в котором читателю представлен мнимый автор повести, напоминает скорее предисловие «От издателя» к «Повестям покойного Ивана Петровича Белкина»: «Человек, написавший эту повесть, в настоящее время, по-видимому, мертв. Странное произведение это в рукописном виде было найдено татарином в кармане брюк покойного и любезно возвращено вдове. Будучи близким другом Сергея Вакховича, считаю себя вправе обнародовать эту повесть, тем более что покойный (?) был человеком примечательным во многих отношениях. К писательству он не имел особой склонности, но то обстоятельство, что все его друзья и знакомые писали стихи так же хорошо, как Пушкин, навело его на мысль испытать и свои литературные способности» (с. 10)7. Предисловие это с самого начала представляет автора в откровенном сатирическом свете: «Умирая, он будто бы еще успел крикнуть: «Отношение мое к воинской повинности в правом кармане»» (с. 11).
Уже название предисловия к «Бесам» «Вместо введения: несколько подробностей из биографии многочтимого Степана Трофимовича Верховенского» вводит более серьезный и, так сказать, уважительный тон; сатирический момент составляет не сам тон, а содержание того, что рассказывается о Верховенском-старшем, и противоречие его этому тону: «Но деятельность Степана Трофимовича Верховенского окончилась почти в ту же минуту, как и началась, — так сказать «от вихря сошедшихся обстоятельств». И что же? Не только «вихря», но даже и «обстоятельств» совсем потом не оказалось, по крайней мере в этом случае. Я только теперь, на днях, узнал, к величайшему моему удивлению, что Степан Трофимович проживал между нами, в нашей губернии, не только не в ссылке, как принято было у нас думать, но даже и под присмотром никогда не находился. Какова же после этого сила собственного воображения!»8.
Между тем основная сатирическая тема «Жизнеописания...», тема «спасения России» восходит не в последнюю очередь именно к «Бесам»: «Степан Трофимович постоянно играл между нами некоторую особую и, так сказать, гражданскую роль и любил эту роль до страсти, — так даже, что, мне кажется, без нее и прожить не мог»9. Лососинов также, несмотря на регулярные ночные кутежи со своим другом Пантюшей Соврищевым, играет — правда, главным образом в глазах только этого друга — роль «спасителя России».
Сюжет повести как раз и образуют сменяющие друг друга планы Лососинова по спасению России: вначале посредством всеобщей «филологизации» масс, затем посредством внушения русским солдатам идеи Беркли о том, что предметы, которые не воспринимаются человеческим сознанием, не существуют10. В заключительной части «Жизнеописания...» героем овладевают новые увлечения — вначале контрреволюцией, а затем и революцией. История воплощения второго из этих планов сопровождается прямыми сатирическими аллюзиями на Л.Н. Толстого периода «народных рассказов». Между тем увлечение Лососиновым первым из них содержит скрытые отсылки к «Выбранным местам из переписки с друзьями» Гоголя и, соответственно, к «Селу Степанчикову и его обитателям» Достоевского11.
Стилизация Лососинова под Верховенского выходит на поверхность также и в заключительных сценах романа. Как и оппозиционная деятельность Степана Трофимовича, увлечение революцией Степана Александровича принимает довольно своеобразную форму: герой обращается «в народный Комиссариат по Просвещению» с предложением основать «Государственный институт брани», чтобы «товарищи красные комиссары» ругались теперь не «совершенно так же, как ругались в старину кровожадные урядники и становые» (с. 122—123). Наконец, герой прозревает и осознает, что «всю жизнь играл комедию» (с. 147), покидает теплое место учителя гимназии и по дороге отдает шубу замерзающему ребенку, как Верховенский-старший пытался отдать свой зонтик Лизе.
Уход Лососинова отсылает читателя к уходу из Ясной Поляны Толстого, и в то же время содержит аллюзии к уходу Верховенского из нанимаемого для него В.П. Ставрогиной дома. Степан Трофимович уходит, «чтобы разделаться с миром и стать свободным вполне», называет себя «безумцем, мечтавшим взлететь на небо» и становится на колена «перед всем, что было прекрасно» в его жизни. Степан Александрович осознает, что «смысл жизни в том, чтобы делать свое хотя бы самое маленькое дело... Но делать честно» и что «На звезды надо смотреть. Чаще смотреть на звезды»12. Его планы жениться «на простой девушке» и разговоры с Мешковым в бреду находят очевидную параллель в «последнем странствовании Степана Трофимовича», в ходе которого он влюбляется в свою спутницу-книгоношу и осознает: «я всю жизнь мою лгал. Даже когда говорил правду» (с. 608).
Помимо этого, облик Ансельмия Петрова — образа, криптопародийного по отношению к В.Я. Брюсову, включает в себя некоторые явные черты Кармазинова, пародии Достоевского на Тургенева: «Ансельмий Петров встретил посетителей молча, молча оглядел их с ног до головы, поднял руку, но, когда Степан Александрович и Соврищев протянули свои, оказалось, что философ намеревался лишь почесать себе переносицу <...> Далее, все больше и больше одушевляясь, Степан Александрович заговорил о гибкости души русского человека. Смущения его как не бывало, он протянул даже руку к папиросному ящику, но Ансельмий Петров, чуть приоткрыв глаза, переставил его на самый отдаленный угол письменного стола» (с. 27, 28).
Ср.: «Тут случилось то, чего я никогда не забуду. Он вдруг уронил крошечный сак, который держал в своей левой руке. Впрочем, это был не сак, а какая-то коробочка, или, вернее, какой-то портфельчик, или, еще лучше, ридикюльчик, вроде старинных дамских ридикюлей, впрочем не знаю, что это было, но знаю только, что я, кажется, бросился его поднимать. Я совершенно убежден, что я его не поднял, но первое движение, сделанное мною, было неоспоримо; скрыть его я уже не мог и покраснел как дурак. Хитрец тотчас же извлек из обстоятельства все, что ему можно было извлечь» (с. 71).
Интертекстуальные связи с комическими произведениями Достоевского присущи и повести Заяицкого «Баклажаны» (М., 1927). Одна из сюжетных линий ее: линия влюбленности смертельно больного Бороновского в сестру Кошелева Веру — имеет отчетливую параллель в линии «Дядюшкиного сна» «Зина — Вася». Однако если Зина посещает смертельно больного учителя, то Вера отказывается посетить Бороновского даже перед смертью. Сама историческая действительность заставляла сатирика 1920-х годов создавать более жесткие по сравнению с их претекстами метатексты Достоевского.
Примечания
1. Тынянов Ю.Н. К теории пародии (Достоевский и Гоголь). Пг., 1921; Лапшин И.И. Комическое в произведениях Достоевского // О Достоевском. Сб. статей под редакцией А.Л. Бема. Прага 1929/1933/1936. М., 2007. С. 223—235.
2. В литературе «серебряного века» этого еще не было. См.: Богданова О.А. Под созвездием Достоевского. Художественная проза рубежа XIX—XX веков в аспекте жанровой поэтики русской классической литературы. М., 2008.
3. Гоголь и 20 век. Материалы международной конференции, организованной докторской программой ELTE «Русская литература и культура между Востоком и Западом». Будапешт, 5—7 ноября 2009 г. Budapest, 2010.
4. См. о нем: Фоминых Т. Вступительная статья // Заяицкий С. Красавица с острова Люлю. Пьеса) (Русская литература 1920-х годов. Художественный текст и историко-культурный контекст. Пермь, 2002. С. 245—261); Обухова О. Интеллигент в мире разрушающейся культуры (с.С. Заяицкий и его роман «Жизнеописание Степана Александровича Лососинова» // «Вторая проза». Русская проза 20-х — 30-х годов XX века. Сост. В. Вестстейн, Д. Рицци, Т.В. Цивьян. Trento, 1995. С. 267—270.
5. См. о нем: наст. изд. С. 148—155.
6. Ср.: «Теперь нет Петербурга. Есть Ленинград; но Ленинград нас не касается — автор по профессии гробовщик, а не колыбельных дел мастер» (Конст. Вагинов. Козлиная песнь. Романы. М., 1991. С. 13).
7. Заяицкий С. Судьбе загадка. М., 1991. С. 10. Далее цитаты из романа «Жизнеописание Степана Александровича Лососинова» приводятся по этому изданию с указанием номера страницы в скобках.
8. Достоевский Ф.М. Бесы // Полн. собр. соч.: В 30 т. Л., 1974. С. 8.
9. Там же. С. 7.
10. Как известно, идеи Беркли развивали некоторые немецкие и русские философы начала XX века, а критике их посвящена книга В.И. Ленина «Материализм и эмпириокритицизм».
11. См. об этом: наст. изд. С. 152—155.
12. Заключительная глава повести актуализирует ориентацию на мотивы философии «общего дела» Н.В. Федорова. См. об этом: наст. изд. С.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |