Пушкин и Испания
На протяжении всей своей жизни Пушкин немало путешествовал. Однако он никогда не был за границей. Зато мало кто умел путешествовать, как он: в своем воображении. Действие многих его произведений происходит в различных европейских странах. Так, героем его «маленькой трагедии» «Каменный гость» является легендарный Дон Жуан, а действие ее происходит в Мадриде.
Достоевский назвал способность Пушкина воссоздавать в своих произведениях неподражаемый колорит разных народов «всемирной отзывчивостью». У Пушкина действительно есть немало произведений, в которых речь идет об Испании и испанцах. В его творческом наследии нетрудно выделить три периода, в которые Пушкин особенно интересовался Испанией.
Первый период, с 1820 по 1821 годы связан с интересом Пушкина к испанской революции. Пушкин по-настоящему восторгался ее героями, вождями восстания в Кадиксе, Рафаэлем Риего и Антонио Кирога. Вместе со своими друзьями, многие из которых были членами тайного общества, Пушкин горячо желал успеха восставшим. Одного из своих друзей — Павла Пущина — он назвал в своих стихах «грядущий наш Кирога». Поэт надеялся на то, что волна революции придет и в Россию. Пушкин горько оплакивал поражение испанской революции в 1823 году. В стихотворении «Свободы сеятель пустынный...» он с горечью называл себя одиноким «сеятелем свободы». В сожженной им десятой главе его романа в стихах «Евгений Онегин», которую он посвятил русским революционерам-декабристам, Пушкин упомянул события испанской революции:
Тряслися грозно Пиренеи...
Второй период — это 1824—1830 годы, когда Пушкин пишет целый цикл любовных стихотворений, действие которых происходит в Испании или в средневековой рыцарской Европе («Ночной зефир...» — 1824, «Жил на свете рыцарь бедный...» — 1830, «Я здесь, Инезилья...» — 1830). В 1830 году было написано и собственное произведение Пушкина о Дон Жуане — «маленькая трагедия» «Каменный гость». В какой-то степени большинство из этих произведений, по-видимому, связаны с любовной страстью Пушкина к его будущей жене Наталье Гончаровой.
Наконец, третий период, в который у Пушкина нередко звучит испанская тема, — это последние годы его жизни. В 1834 году он пишет «Сказку о золотом петушке» (1834), одним из источников которой была новелла Вашингтона Ирвинга из его книги «Альгамбра». К 1835 году относятся неоконченные «Сцены из рыцарских времен», один из героев которой менестрель Франц поет песню на стихи Пушкина «Жил на свете рыцарь бедный...». В этом же году поэт пишет два стихотворных фрагмента: «На Испанию родную...» и «Чудный сон мне Бог послал...». В обоих из них речь идет о последнем готском короле Испании Родерике. Наконец, в незавершенном поэтическом фрагменте 1836 года «Альфонс садится на коня...» появляются мотивы знаменитой книги Яна Потоцкого «Рукопись, найденная в Сарагосе».
Серьезный интерес Пушкина к Испании и к испанской культуре выразился и в его занятиях испанским языком. Свободно владея французским языком, поэт, по свидетельству его отца Сергея Львовича Пушкина, «выучился в зрелом возрасте по-испански». В 1831—1832 годах Пушкин действительно занимался испанским языком. Среди его рукописей сохранился перевод фрагмента новеллы Сервантеса «Цыганочка».
В библиотеке Пушкина сохранилось множество произведений испанской литературы (в основном в переводе на французский язык). Немало там и книг, из которых поэт мог узнать об Испании, испанской истории и культуре.
Глубокий интерес Пушкина к Испании несомненен. Его мастерские поэтические картины испанской жизни легли в основу «русского образа» Испании.
Герой Гоголя — испанский король
Николай Васильевич Гоголь (1809—1852) родился и вырос на почти такой же теплой, как Испания, Украине. По окончании гимназии в городе Нежине он в 1828 году переехал в холодный Петербург. В конце 1829 года ему удалось поступить на службу в департамент государственного хозяйства и публичных зданий Министерства внутренних дел. Она вызвала у Гоголя глубокое разочарование в «службе государственной». Зато дала ему богатый материал для будущих произведений, в которых он изобразил быт чиновников.
Из написанных Гоголем повестей 1830-х годов особенно замечательными оказались как раз произведения о чиновниках: «Нос», «Записки сумасшедшего», «Шинель». В этих произведениях, по-видимому, основываясь на своем личном опыте, Гоголь запечатлел абсурдность и отчужденность от человека государственной бюрократии. Он предвосхитил в них возникновение в XX веке «литературы абсурда» (Ф. Кафка, С. Беккет, Э. Ионеско, Д. Хармс).
Повесть «Записки сумасшедшего» написана от лица чиновника Поприщина, который постепенно сходит с ума. У Поприщина, как и у самого Гоголя в начале 1830-х годов, невысокий чин. Он титулярный советник, и у него небольшое жалованье. «Я не понимаю выгод служить в департаменте, — жалуется он в самой первой своей записи. — Никаких совершенно ресурсов». Между тем он влюблен в дочь Директора департамента.
Поприщин отказывается признать разумность сложившегося устройства общества и справедливость своего социального положения: «Отчего я титулярный советник и с какой стати я титулярный советник? Может быть, я какой-нибудь граф или генерал, а только так кажусь титулярным советником? Может быть, я сам не знаю, кто я таков. Ведь сколько примеров по истории: какой-нибудь простой, не то уже чтобы дворянин, а просто какой-нибудь мещанин или даже крестьянин — и вдруг открывается, что он какой-нибудь вельможа, а иногда даже и государь».
В этих мыслях Поприщина, безусловно, немало того, о чем думал и что чувствовал сам Гоголь. В начале 1830-х годов писателя преследовали разнообразные неудачи. Он дважды был безответно влюблен. Безуспешной оказалась его попытка поступить на сцену в качестве драматического актера. Гоголь вкладывает в уста Поприщину желание иметь «ручевской фрак, сшитый по моде», о котором мечтал сам писатель. Он наделяет его приятелем в «доме Зверкова» на Екатерининском канале — одном из самых огромных доходных домов Петербурга того времени — в котором жил его собственный близкий друг. Но самое главное, он воплощает в образе Поприщина свою собственную мысль о том, что, служа чиновником, всякий нормальный человек может сойти с ума.
В это же время он пишет оставшуюся неоконченной пьесу «Владимир 3-ей степени», героем которой был чиновник, мечтающий получить орден. Чиновник этот так и не получает ордена и сходит с ума, воображая, что «он сам и есть» этот орден.
Но причем же здесь Испания? А вот при чем.
С 1713 года в Испании существовал так называемый салический закон. Согласно этому закону, престол в Испании наследовался членами династии по нисходящей непрерывной мужской линии. В 1830 году король Фердинанд VII издал указ, в силу которого наследницей престола провозглашалась дочь короля Изабелла, а не брат его, дон Карлос Старший. После смерти Фердинанда VII в 1833 году вся Испания разделилась на две враждебные партии. Одна из них поддерживала права дон Карлоса, а другая стояла на стороне Изабеллы и ее матери, регентши Марии Кристины. Между ними вспыхнула гражданская война, опустошавшая страну в течение шести лет (1833—1839).
В 1833 году, к которому относится замысел повести, петербургская печать активно освещала события, происходившие тогда в Испании. Поприщин, как и всякий благонамеренный обыватель, регулярно читает консервативную петербургскую газету «Северная пчела». Как и всякому обывателю, ему кажется недопустимым, чтобы женщина взошла на престол. Тем самым он становится на сторону карлистов.
Между тем постепенно Поприщин сходит с ума. Ему кажется, что он понимает разговоры между собой двух собак, которые он подробно записывает. Если вначале он датирует свои записи нормальным образом, то ближе к концу повести появляются пометы: «Год 2000 апреля 43 числа», «Мартобря 86 числа. Между днем и ночью» и, наконец, «Мадрид. Февруарий тридцатый».
Последняя запись объясняется тем, что в один прекрасный день Поприщин понял: «В Испании есть король. Он отыскался. Это король я. <...> Я не понимаю, как я мог думать и воображать, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в голову эта сумасбродная мысль». Поприщину кажется, что он в Испании: «Сегодня поутру явились ко мне депутаты испанские и я вместе с ними сел в карету». Между тем в действительности это санитары, которые доставляют его в сумасшедший дом.
В сознании безумного Поприщина дон Карлос Старший, очевидно, смешивается с шиллеровским «Дон Карлосом» — также устраненным от наследования престола деятелем испанской истории XVI века. В этой чрезвычайно популярной в России драме Шиллера его отец Филипп II отдает Дон Карлоса в руки Великого инквизитора. Поприщин принимает за «Великого инквизитора» санитара, который бьет его палкой. Именно таким образом тот пытается отучить Поприщина называть себя «Фердинандом VIII».
Как мы знаем из книги Мишеля Фуко «История безумия в классическую эпоху», в сумасшедших домах, в соответствии с практикой того времени, не столько лечили, сколько мучили. Бедному Поприщину льют на голову холодную воду. Повесть кончается пронзительным зовом героя о помощи, тут же сменяющимся его очередной безумной фантазией:
— Матушка! Пожалей о своем бедном больном дитятке!.. А знаете ли, что у французского короля шишка под самым носом?
Так, события испанской истории 1833 года прочно вошли в сюжет одного из литературных шедевров Гоголя.
Малага и Мальорка в комических произведениях Достоевского
В конце 1850-х годов Ф.М. Достоевский возвращается в Петербург после четырех лет пребывания на каторге в Сибири и нескольких лет на поселении. Свою литературную деятельность он возобновляет публикацией двух комических произведений: повести «Дядюшкин сон» (1859) и романа «Село Степанчиково и его обитатели» (1859).
Немалое место в этих произведениях занимают образы Испании. Так, в «Селе Степанчикове...» есть эпизод, в котором фигурирует известное испанское вино «малага».
«Село Степанчиково...» — это своего рода русский «Тартюф». В доме помещика Ростанева всем распоряжается поселившийся в нем по приглашению хозяина литератор Фома Опискин. Он не позволяет Ростаневу даже жениться по любви на девушке, которую тот любит. В конце концов терпение Ростанева кончается и он выгоняет Опискина из своего дома. Но затем не выдерживает и посылает за ним.
Когда Опискин возвращается, Ростанев хочет сделать что-нибудь приятное ему и предлагать выпить вина для подкрепления сил. Опискин соглашается:
«— Малаги бы я выпил теперь, — простонал Фома, снова закрывая глаза.
— Малаги? навряд ли у нас и есть! — сказал дядя, с беспокойством смотря на Прасковью Ильиничну.
— Как не быть! — подхватила Прасковья Ильинична, — целые четыре бутылки остались, — и тотчас же, гремя ключами, побежала за малагой, напутствуемая криками всех дам, облепивших Фому, как мухи варенье. Зато господин Бахчеев был в самой последней степени негодования.
— Малаги захотел! — проворчал он чуть не вслух. — И вина-то такого спросил, что никто не пьет! Ну, кто теперь пьет малагу, кроме такого же, как он, подлеца? Тьфу, вы, проклятые!..»
Как показал русский литературовед Юрий Тынянов, образ Фомы Опискина отчасти представляет собой пародию на позднего Гоголя — Гоголя, который часто гостил в домах своих друзей и писал уже не повести, а дидактическую публицистику.
То, что Опискин просит выпить именно малаги, также содержит скрытую аллюзию на Гоголя. Осенью 1848 года Гоголь приезжал на встречу с молодыми писателями в доме своего петербургского приятеля А.А. Комарова. Хотя по такому случаю был приготовлен особенно вкусный ужин, Гоголь отказался от него. О дальнейшем мы знаем из воспоминаний писателя Ивана Панаева:
«— Чем же Вас угощать, Николай Васильевич? — сказал наконец в отчаянии хозяин дома.
— Ничем — отвечал Гоголь, потирая свою бородку. — Впрочем, пожалуй, дайте мне рюмку малаги.
Одной малаги именно и не находилось в доме. Было уже между тем около часа, погреба все заперты... Однако хозяин разослал людей для отыскания малаги.
Но Гоголь, изъявив свое желание, через четверть часа объявил, что он чувствует себя не очень здоровым и поедет домой.
Сейчас подадут малагу, — сказал хозяин дома, — погодите немного.
Нет, уж мне не хочется, да к тому же поздно...
Хозяин дома, однако, умолил его подождать малаги. Через полчаса бутылка была принесена. Он налил себе полрюмочки, отведал, взял шляпу и уехал, несмотря ни на какие просьбы...
Не знаю, как другим, мне стало легче дышать после его отъезда».
По всей видимости, Достоевский был на этом ужине или слышал рассказ об истории с малагой от кого-то из знакомых ему литераторов. Этот эпизод, ярко запечатлевший капризный и переменчивый характер Гоголя, он воспроизвел в своем романе, изображая тиранию в доме Ростанева русского Тартюфа — Фомы Опискина. В отличие от мольеровского Тартюфа, Опискин тиранствует не для достижения каких-либо собственных выгод, а просто так — из страсти показать себя.
Еще более интересно то, в каком виде появляется «малага» на страницах повести «Дядюшкин сон». Ее героиня Марья Александровна Москалева хочет выдать свою дочь Зину за очень старого князя. Уговаривая ее согласиться на это, она прибегает к такому аргументу. Влюбленный в Зину ее бывший учитель Вася болен туберкулезом. Москалева говорит Зине, что, выйдя замуж за князя, она сможет поехать с ним в Испанию и там вылечить Васю:
«Он сказал мне, что в Испании, — и это я еще прежде слышала, даже читала, — что в Испании есть какой-то необыкновенный остров, кажется Малага, — одним словом, похоже на какое-то вино, — где не только грудные, но даже настоящие чахоточные совсем выздоравливали от одного климата, и что туда нарочно ездят лечиться, разумеется, только одни вельможи или даже, пожалуй, и купцы, но только очень богатые».
Разумеется, при этом Москалева путает Малагу с Мальоркой. Но это для нее неважно — важно убедить Зину: «Но уж одна эта волшебная Альгамбра, эти мирты, эти лимоны, эти испанцы на своих мулах! — одно это произведет уже необыкновенное впечатление на натуру поэтическую. <...> Наконец, если даже он и не выздоровеет, то умрет счастливый, примиренный с собою, на руках твоих, потому что ты сама можешь быть при нем в эти минуты, уверенный в любви твоей, прощенный тобою, под сенью мирт, лимонов, под лазуревым, экзотическим небом!».
Аналогичным образом Москалева убеждает жениха Зины Мозглякова согласиться на брак Зины с князем с тем, чтобы он поехал за ней в Испанию:
«— Для здоровья князя Зина едет за границу, в Италию, в Испанию, — в Испанию, где мирты, лимоны, где голубое небо, где Гвадалквивир, — где страна любви, где нельзя жить и не любить; где розы и поцелуи, так сказать, носятся в воздухе! Вы едете туда же, за ней; вы жертвуете службой, связями, всем! Там начинается ваша любовь с неудержимою силой; любовь, молодость. Испания, — боже мой! Разумеется, ваша любовь непорочная, святая; но вы, наконец, томитесь, смотря друг на друга. Вы меня понимаете, mon ami! <...> Конечно, князь не в состоянии будет смотреть за вами обоими, но — что до этого! <...> Наконец, он умирает, благословляя судьбу свою. Скажите: за кого ж выйдет Зина, как не за вас?».
Из всех этих примеров ясно, что малага как вино (а то и как некий «остров», т. е. в действительности Мальорка) в русском художественном сознании было ярким образом, входившим в картину романтической экзотики, а Испания в целом представлялась страной чудес, любви и осуществления самых смелых мечтаний.
Этим вполне воспользовался Достоевский, сатирически изобразивший, как далекие от какой-либо поэзии люди в России играют на этих односторонних и поверхностных представлениях для достижения своих самых прозаических и даже корыстных целей.
Образ Испании в комических произведениях Козьмы Пруткова и Федора Достоевского
В русской литературе романтического периода был настоящий культ Испании, ярко проявившийся, в частности, в творчестве Пушкина. К 1840—1850-м годам он уже всем наскучил, сделался анахронизмом и стал предметом иронии. Это ярко проявилось в творчестве Козьмы Пруткова (1803—1863).
Вообще-то такого поэта никогда не было. Его имя, биографию и произведения сочинили три реально существовавших поэта-сатирика: граф Алексей Толстой и братья Алексей и Владимир Жемчужниковы. Они создали вымышленный образ романтического поэта и благонамеренного чиновника. Именем Козьмы Пруткова они подписывали свои пародийные и юмористические стихи. Основные «его произведения» были написаны в 1850—1860-е годы. Некоторые из них — такие, как якобы перевод «с испанского» «Осада Памбы, романсеро» и «Желание быть испанцем» — впервые опубликованы в 1854 году.
«Желание быть испанцем» как раз и запечатлело необычайную моду на Испанию, которая существовала в России в первой половине XIX века. Герой этого стихотворения воображает себя в Андалусии под окном у прелестной девушки. Он мечтает завоевать ее любовь, обманув бдительность охраняющих ее дуэньи и монаха. В стихотворении звучат мотивы «испанских стихотворений» Пушкина: «Ночной зефир струит эфир» и «Я здесь, Инезилья». Появляются обычные в романтической поэзии слова-символы: Альгамбра, мантилья, гитара, Гвадалквивир.
Однако рядом с обычными романтическими образами промелькивают выдуманные или комические понятия, «испанизмы» зарифмованы с прозаизмами. Так, в строках «дремлет вся натура, Спит Эстремадура» комический эффект производит неожиданный латинизм «натура» (в значении «природа»), а обещание: «Погоди, прелестница! / Поздно или рано / Шелковую лестницу / Выну из кармана!..» — имеет характер комической угрозы.
Не менее забавное стихотворение «Осада Памбы» — это пародия на подражание испанским «романсам», то есть народным эпическим песням, посвященным главным образом борьбе испанцев с маврами — арабскими завоевателями Испании в VIII—XV вв. Комический эффект здесь порождает то, что девять лет осаждающие мавританский замок девять тысяч кастильянцев, судя по всему, не столько пытаются взять этот замок, сколько гордятся соблюдением обета питаться одним молоком. Неудивительно, что их остается только девятнадцать человек. В заключение дон Петро Гомец призывает их отступить, гордо заявляя, что им нечего стыдиться, так как они не нарушили данного обета.
Пародийный «романсеро» Козьмы Пруткова так понравился Ф.М. Достоевскому, что он включил его текст в свой комический роман «Село Степанчиково и его обитатели» (1859). Это стихотворение читает наизусть в день своих именин маленький сын полковника Ростанева Илюша. Чтение сопровождают удивленные реплики его отца, чрезвычайно мягкого и простодушного человека — своего рода аналога Оргона из комедии Ж.-Б. Мольера «Тартюф» (в доме Ростанева всем распоряжается поселившийся в нем по приглашению хозяина Фома Опискин):
«— Да это галиматья! — вскричал дядя с беспокойством, — ведь это невозможное ж дело! Девятнадцать человек от всего войска осталось, когда прежде был, даже и весьма значительный, корпус! Что ж это, братец, такое?
Но тут Саша не выдержала и залилась самым откровенным и детским смехом; и хоть смешного было вовсе немного, но не было возможности, глядя на нее, тоже не засмеяться.
— Это, папочка, шуточные стихи, — вскричала она, ужасно радуясь своей детской затее, — это уж нарочно так, сам сочинитель сочинил, чтоб всем смешно было, папочка.
— А! шуточные! — вскричал дядя с просиявшим лицом, — комические то есть! То-то я смотрю... Именно, именно, шуточные! И пресмешно, чрезвычайно смешно: на молоке всю армию поморил, по обету какому-то! Очень надо было давать такие обеты! Очень остроумно — не правда ль, Фома? <...> Ну, ну, Илюша, что ж дальше?».
Услышав, что дальше оставшиеся девятнадцать отступают от Памбы, гордясь, что не нарушили обета пить одно лишь молоко, Ростанев далее говорит:
«— Экой фофан! чем утешается, — прервал опять дядя, — что девять лет молоко пил!.. Да какая ж тут добродетель? Лучше бы по целому барану ел, да людей не морил! Прекрасно, превосходно! Вижу, вижу теперь: это сатира, или... как это там называется, аллегория, что ль? и, может быть, даже на какого-нибудь иностранного полководца, — прибавил дядя, обращаясь ко мне, значительно сдвинув брови и прищуриваясь, — а? как ты думаешь? Но только, разумеется, невинная, благородная сатира, никого не обижающая! Прекрасно! прекрасно! и, главное, благородно! Ну, Илюша, продолжай! Ах вы, шалуньи, шалуньи! — прибавил он, с чувством смотря на Сашу и украдкой на Настеньку, которая краснела и улыбалась.
Ободренные сей речью,
Девятнадцать кастильянцев,
Все, качаяся на седлах,
В голос слабо закричали:
«Санкто Яго Компостелло!
Честь и слава дону Педру!
Честь и слава Льву Кастильи!»
А каплан его, Диего,
Так сказал себе сквозь зубы:
«Если б я был полководцем,
Я б обет дал есть лишь мясо,
Запивая сантуринским!»
— Ну вот! Не то же ли я говорил? — вскричал дядя, чрезвычайно обрадовавшись. — Один только человек во всей армии благоразумный нашелся, да и тот какой-то каплан! Это кто ж такой, Сергей: капитан ихний, что ли?
— Монах, духовная особа, дядюшка.
— А, да, да! Каплан, капеллан? Знаю, помню! еще в романах Радклиф читал. <...> Ну, Илюша, что ж дальше? Прекрасно, превосходно!
И, услышав то, дон Педро
Произнес со громким смехом:
«Подарить ему барана;
Он изрядно подшутил!..»
— Нашел время хохотать! Вот дурак-то! Самому наконец смешно стало! Барана! Стало быть, были же бараны; чего ж он сам-то не ел? Ну, Илюша, дальше! Прекрасно, превосходно! Необыкновенно колко!
— Да уж кончено, папочка!
— А! кончено! В самом деле, чего ж больше оставалось и делать, — не правда ль, Сергей? Превосходно, Илюша! Чудо как хорошо! Поцелуй меня, голубчик! Ах ты, мой милый! Да кто именно его надоумил: ты, Саша?
— Нет, это Настенька. Намедни мы читали. Она прочла, да и говорит: «Какие смешные стихи! Вот будет Илюша именинник: заставим его выучить да рассказать. То-то смеху будет!»...».
В комическом романе Достоевского «Село Степанчиково и его обитатели» и в самом деле много смеха. Причем в том числе и по отношению к романтическому культу Испании в России.
Есть в нем также богатая, но слабоумная героиня Татьяна Ивановна, за которой ухаживают сразу двое женихов. Рассказывая о ней герою-рассказчику Сергею, один из них говорит:
— На вздохи, на записочки, на стишки вы ее тотчас приманите; а если ко всему этому намекнете на шелковую лестницу, на испанские серенады и на всякий этот вздор, то вы можете сделать с ней все, что угодно.
В выделенных словах заключена аллюзия на другое стихотворение Козьмы Пруткова — «Желание быть испанцем». Так, иронически изображая романтический культ Испании в России середины XIX века, будущий прославленный романист Федор Достоевский прямо опирается на шуточные стихи вымышленного поэта-сатирика.
«Рыцарь бедный» у Пушкина и Достоевского
Стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный» было написано осенью 1829 года. Пушкин собирался напечатать его в альманахе «Северные цветы» под названием «Легенда» за подписью «А. Заборский». Однако его не пропустила в печать цензура.
Стихотворение было написано вскоре после возвращения Пушкина из поездки на Кавказ в расположение русских войск, ведших в это время военные действия против Турции. На протяжении всего этого года он испытывает глубокое увлечение Н.Н. Гончаровой, которой еще до этой своей поездки он делает предложение.
Таким образом, изображая «рыцаря бедного», влюбившегося в Деву Марию, всю жизнь избегавшего женщин, отправившегося в крестовый поход против неверных и поклонявшегося ей как Божеству, Пушкин в известной степени писал о себе самом. Недаром он полагал, что Н.Н. Гончарова «как две капли воды» похожа на мадонну Рафаэля и написал в своем сонете «Мадонна» (1830) после того, как его предложение было принято:
Исполнились мои желания.
Творец Тебя мне ниспослал, тебя, моя Мадонна,
Чистейшей прелести чистейший образец.
Впоследствии Пушкин использовал новую редакцию стихотворения «Жил на свете рыцарь бедный» в <«Сценах из рыцарских времен»>. Это драматическое сочинение было найдено в бумагах Пушкина и опубликовано после его смерти. Написано оно было в 1834—1835 годах. Ближайшим литературным источником его послужила «Жакерия» («La Jaquerie, scènes feodales») Проспера Мериме. Размышляя о возможном постепенном уничтожении дворянства, Пушкин обращается к истории рыцарства, некогда также составлявшего один из самых привилегированных социальных слоев.
Сын торговца Франц становится конюшим у рыцаря Альбера, чтобы попасть на рыцарский турнир и увидеть сестру Альбера Клотильду, в которую он влюблен. Не в силах выдержать униженного положения слуги и пренебрежения Клотильды, Франц покидает дом Альбера и становится во главе восставших вассалов. Он попадает в плен и, будучи менестрелем, по просьбе рыцарей поет им две песни. Одна из них представляет собой сокращенный и переработанный вариант стихотворения «Легенда». «Романс поется ожидающим виселицы Францем перед лицом той, из-за которой он и вступил на путь, приведший его к гибели, — отмечал С.М. Бонди. — Под видом романса о рыцаре, безнадежно влюбленном в богородицу, он рассказывает о своей любви к недоступной для него по своему высокому социальному положению Клотильде».
Из текста «Легенды» в этой новой редакции Пушкин исключил три последние строфы о бесе и заступничестве богородицы, третью строфу («Путешествуя в Женеву...»), а также шестую и седьмую строфы, изображавшие героя поклоняющимся не Богу, а Пресвятой Деве Марии. Мотив мистической любви к Деве Марии в песне Франца приглушен. Теперь он скрывает вполне земную страсть героя к Клотильде. И если строки о заступничестве Девы Марии за «рыцаря бедного» в песне опущены, то их место заступает вмешательство Клотильды, спасающей Франца от смерти.
Ф.М. Достоевский знал это пушкинское стихотворение по собранию сочинений Пушкина 1855—1857 годов под редакцией П.В. Анненкова, которое упоминается на страницах романа «Идиот». Роман этот был впервые напечатан в 1868 году. Создав образ князя Мышкина, писатель попытался изобразить «положительно прекрасного» человека.
Соотнесение князя Мышкина с пушкинским «рыцарем бедным» играет в романе особую роль. Именно так иронически называют героя за его платоническую любовь к бывшей содержанке богатого дворянина Тоцкого Настасье Филипповне Барашковой. В главах VI—VII второй части романа любящая его Аглая Епанчина читает в присутствии Мышкина пушкинское стихотворение «Жил на свете рыцарь бедный» в той его редакции, которая вошла в «Сцены из рыцарских времен». При этом в строках:
A.M.D. своею кровью
Начертал он на щите. —
«во время чтения Аглая позволила себе переменить буквы A.M.D. в буквы Н.Ф.Б.».
Еще ранее о «темном, недоговоренном девизе» рыцаря она отзывалась так:
«— А я говорю А.Н.Б., и так хочу говорить, — с досадой перебила Аглая, — как бы то ни было, а этому «бедному рыцарю» уже все равно стало: кто бы ни была и что бы ни сделала его дама. Довольно того, что он ее выбрал и поверил ее «чистой красоте», а затем уже преклонился пред нею навеки; в том-то и заслуга, что если б она потом хоть воровкой была, то он все-таки должен был ей верить и за ее чистую красоту копья ломать».
Тем самым прославление пушкинским рыцарем Богородицы: «Ave, Mater Dei» — Аглая меняет на прославление князем Мышкиным Настасьи Филипповны: «Аве, Наталья Барашкова». Причем утверждает, что последний «преклонился пред нею навеки» независимо от того, кем бы она потом оказалась, хоть воровкой. Получается, Аглая намекает, что предмет поклонения князя больше похож не на Деву Марию, а на Марию Магдалину.
Всем ходом своего повествования Достоевский заступается за Настасью Филипповну. Роман заканчивается ее трагической смертью от руки испытывающего к ней разрушительную страсть купца Рогожина. Мышкину не удалось сделать то, что когда-то сделал Христос, заступившись, оправдав и приблизив к себе Марию Магдалину.
«Легенда о великом инквизиторе» Достоевского
Роман Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы» — один из шедевров мировой литературы. Впервые он был опубликован в 1879—1880 годах, за год до смерти писателя. Так что это не только самый большой, но и последний, во многом итоговый роман Достоевского.
Особое место в этом романе занимает так называемая «Легенда о Великом инквизиторе». Так принято называть пятую главу пятой книги «Братьев Карамазовых» «Великий инквизитор». Иван Карамазов рассказывает в ней брату Алеше свою поэму, которая так и называется: «Великий инквизитор». «Легенде о Великом инквизиторе» сам Достоевский придавал особое значение. Он говорил, что «выносил» ее «почти в течение всей своей жизни».
Действие «Легенды...» происходит в шестнадцатом столетии в Севилье, «в самое страшное время инквизиции». «Мучающемуся, страдающему» народу на площади является Христос. В ответ на мольбу матери он воскрешает ее умершего ребенка. Тут появляется Великий инквизитор, который «велит стражам взять его». Собравшийся на площади народ безмолвно подчиняется этому.
Великий инквизитор приходит к Христу в тюрьме и обращается к нему с длинной речью. Он упрекает Христа за то, что тот вновь спустился на землю. Он обещает завтра же сжечь его на костре.
Великий инквизитор говорит Христу, что тот не имеет права ничего прибавлять к тому, что уже сделал. Что за пятнадцать веков церкви удалось, наконец, покончить со свободой, которую Христос дал народу. Что народ сам был рад обменять свою свободу на хлеб, который для него гораздо нужнее.
Великий инквизитор признается Христу в том, что церковь теперь не с Ним, а с Сатаной. И что церковные иерархи стремятся к тому, чтобы стать «царями земными». Он обещает Христу убедить людей в том, что, только отказавшись от своей свободы, они смогут быть счастливы. Счастливы «счастьем слабосильных существ, какими они и созданы».
Поэма заканчивается тем, что, молча выслушав весь этот монолог Великого инквизитора, Христос целует его в уста. В ответ на это Великий инквизитор выпускает его из тюрьмы с тем, чтобы тот больше никогда не возвращался.
Прослушав поэму Ивана, Алеша говорит ему, что Великий инквизитор просто не верит в бога. И спрашивает Ивана, как же он может жить с такими мыслями. Тот отвечает, что «сила низости карамазовской» «все выдержит». То есть по формуле «Если бога нет, то все позволено»? — спрашивает Алеша. Иван отвечает, что от этой формулы он не отречется. И в свою очередь спрашивает Алешу: «за это ты от меня отречешься, да, да?». Алеша встает, походит к Ивану и молча целует его в губы.
С момента выхода романа и до настоящего времени эта глава «Братьев Карамазовых» вызывает напряженные споры у критиков и исследователей, а также многочисленные отклики у писателей. Так, в 1894 году вышла известная книга Василия Розанова «Легенда о Великом инквизиторе Ф.М. Достоевского». Розанов одним из первых высказал мысль о том, что это «не столько антикатолическая, сколько вообще антихристианская легенда».
Существуют свидетельства современников Достоевского о том, что первоначально в «Легенде...» действительно речь шла о христианстве вообще. Лишь затем по настоянию М.Н. Каткова, редактора журнала, в котором печатались «Братья Карамазовы», в текст были внесены такие изменения, «чтобы не было сомнения, что дело идет исключительно о католичестве».
Одно из самых вершинных произведений русской литературы выросло на основе так называемой «черной легенды» об Испании как о стране инквизиции, которую создали французы и англичане и которая затем укрепилась в русской культуре. При этом источниками для Достоевского послужили как литературные и исторические сочинения — такие, как драма Ф. Шиллера «Дон-Карлос» и его «История отпадения объединенных Нидерландов от испанского владычества», драма И.-В. Гете «Эгмонт», повесть Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего», поэма А.Н. Майкова «Исповедь королевы (Легенда об испанской инквизиции)» — так и события второй карлистской войны, развязанной Дон Карлосом младшим (1848—1909), о которых Достоевский писал в «Дневнике писателя».
Однако созданный Достоевским в «Легенде о Великом инквизиторе» мир — это, разумеется, не столько исторический мир реальной Испании XVI века, сколько условный мир современного ему христианства. Не случайно косвенно способствовал зарождению образа Великого инквизитора Обер-прокурор Святейшего Синода К.П. Победоносцев. Между тем сам образ Испании у Достоевского, как и образ всего мира, простирается, по определению исследователя, «от земного рая до ада на земле».
«От Севильи до Гренады...»
«От Севильи до Гренады...». Каждый русский скажет вам, что где-то слышал это выражение. Но не каждый скажет, где именно...
В 1859—1860 годах известный русский поэт граф Алексей Константинович Толстой написал драматическую поэму «Дон-Жуан». В 1862 году она была опубликована. Там есть такая сцена, где Дон-Жуан «поет под балконом» мужа Командора Нисетты. И хотя она, «показываясь у окна», просит его перестать и уйти, он продолжает петь.
«В продолжение серенады подходит командор, под руку с донной Анной» (его дочерью), слышит пение Дон-Жуана и вызывает его на дуэль, в ходе которой Дон-Жуан убивает Командора.
В этой «серенаде Дон-Жуана» как раз и звучат эти слова:
От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей,
Раздаются серенады,
Раздается стук мечей...
В 1878 году ее положил на музыку П.И. Чайковский (ор. 38, № 1). Этот романс приобрел в России необыкновенную популярность. Самый дух Андалусии, кажется, воплощен в нем.
В русской культуре как-то сложилось, что испанский город Гранада — во французской огласовке этого слова «Гренада» — стал символическим выражением чего-то необычного, романтического.
Герой рассказа Чехова «Дама с собачкой» (1899), действие которого происходит в Крыму, в Ялте, знакомится на набережной с привлекательной женщиной Анной Сергеевной. Она жалуется ему на скуку, а он говорит:
— Это только принято говорить, что здесь скучно. Обыватель живет где-нибудь в Белеве или Жиздре — и ему не скучно, а приедет сюда: «Ах, скучно! Ах, пыль!». Подумаешь, что он из Гренады приехал.
Анна Сергеевна понимающе «засмеялась». «Гренада» в представлении образованной русской интеллигенции прочно была связана с отсутствием скуки — с романтикой.
Эту мысль позднее однажды выразил Владимир Набоков: «Всякая местность, в какой-то степени, знаковая, но Гренада, конечно, — символ романтики». Так это и продолжалось на протяжении всего XX века. Снова не раз проявлялось в литературе. И особую роль в этом играла «серенада Дон-Жуана».
В 1925 году известный русский писатель, впоследствии автор своего прославленного шедевра «Мастер и Маргарита», написал повесть «Собачье сердце». Герои этой повести врачи профессор Преображенский и доктор Борменталь проводят успешную операцию по превращению собаки в человека. Однако поскольку отдельные человеческие органы они взяли у погибшего вора и алкоголика, то появившийся в результате этой операции Шариков (собаку звали Шарик) также обнаруживает пристрастие к пьянству и мошенничеству. Более того, он быстро усваивает пролетарскую идеологию, пишет на профессора донос и даже угрожает ему пистолетом. Профессору Преображенскому приходится проделать новую операцию: по преображению Шарикова обратно в собаку Шарика.
В различных эпизодах повести Преображенский то и дело напевает «серенаду Дон-Жуана». Вот, например, фрагмент из пятой главы, где Преображенский и Борменталь, наконец, понимают, что в результате операции собака неожиданно для них самих превратилась в человека:
«После прогулки в кабинете, общими усилиями Шарик был водворен в смотровую. После этого мы имели совещание с Филиппом Филипповичем. Впервые, я должен сознаться, видел я этого уверенного и поразительно умного человека растерянным. Напевая по своему обыкновению, он спросил: «Что же мы теперь будем делать?» И сам же ответил буквально так: «Москвошвея, да... От Севильи до Гренады. Москвошвея, дорогой доктор...» Я ничего не понял. Он пояснил:
— «Я вас прошу, Иван Арнольдович, купить ему белье, штаны и пиджак»».
В 1928 году два тогда еще безвестных советских сатирика Илья Ильф и Евгений Петров напечатали роман «Двенадцать стульев». В нем описывалось, как молодой человек по имени Остап Бендер вместе с бывшим «предводителем дворянства» Ипполитом Матвеевичем Воробьяниновым ищут бриллианты, спрятанные тещей Воробьянинова в одном из стульев мебельного гарнитура. Этот сюжет дал возможность авторам нарисовать целую вереницу головокружительных авантюр героев — от создания ими тайного общества до превращения захолустного городишки в «шахматную столицу вселенной».
Яркая сатирическая картина жизни советского общества 1920-х годов оказалась политически приемлемой в Советской России, потому что сопровождалась не менее острой сатирой в адрес «старого мира». Одним из представителей этого мира в романе является Воробьянинов. В Москве Воробьянинов влюбляется в юную замужнюю студентку Лизу. О ждущем возвращения Лизы в студенческое общежитие Воробьянинове в романе рассказывается как о Дон-Жуане:
«Он слышал шум отходящих в Кастилию поездов и плеск отплывающих пароходов
Гаснут дальней Альпухары
Золотистые края.
Сердце шаталось, как маятник. В ушах тикало
На призывный звон гитары
Выйди, милая моя.
Тревога носилась по коридору. Ничто не могло растопить холод несгораемого шкафа.
От Севильи до Гренады
В тихом сумраке ночей...
<...> Словом, Ипполит Матвеевич был влюблен до крайности в Лизу Качалову».
Бывший «предводитель дворянства» приглашает Лизу в ресторан, но московские цены оказываются для него слишком высокими. Он заказывает графин водки и соленых огурцов, напивается допьяна и предлагает Лизе:
— Поедем в номера!
В ответ на это предложение Лиза бьет его кулачком в нос и разбивает пенсне бывшего «предводителя дворянства». Так что кончается все совсем неромантично.
Однако «серенада Дон-Жуана» все равно остается в русской культуре одним из самых популярных русских романсов, а слова «от Севильи до Гренады» — символом всего экзотического и романтичного...
Теперь это устойчивое в русском языке идиоматическое выражение нередко используют в своих репортажах о футболе российские спортивные журналисты:
«Тельо не забивал за «Барселону» с 20 марта, когда он поразил ворота «Гранады»; У Булгакова было «От Севильи до Гренады», у Тельо — от «Гранады» до «Спартака»...
В свое время, а точнее, в 1995 году, нынешний динамовский коуч сам проделал путь от «Севильи до Гренады»... (заглавие статьи — «От «Севильи» до «Динамо»»)»...
Выражение «от Севильи до Гренады» продолжает свою удивительную историю в русском языке и русской культуре...
Самая «испанская» советская песня
Стихотворение, а позже песня на стихи Михаила Светлова (1903—1964) «Гренада» считается самым «испанским» стихотворением, самой «испанской» советской песней. Однако, несмотря на широко распространенное мнение, к Гражданской войне в Испании она не имеет никакого отношения.
Стихотворение было написано в 1926 году, когда гражданская война в России уже закончилась, а в Испании еще не началась. Зато дух революционной романтики продолжал устойчиво витать в воздухе. Идея мировой революции была весьма актуальна, и большинство населения первого в мире государства рабочих и крестьян искренне мечтало поделиться своим негаданным счастьем с другими народами.
Михаил Аркадьевич Шейнкман (такова настоящая фамилия поэта; 17.06.1903—28.09.1964) вырос в небогатой еврейской семье в городе Екатеринославе (ныне Днепропетровск, Украина). С детства увлекшись поэзией, он на протяжении всей своей жизни остался верен юношескому выбору. Его первые стихи были напечатаны в 1917 году. В дальнейшем Светлов побывал в должности главного редактора журнала «Юный пролетарий», в Гражданскую войну служил в 1-м Екатеринославском полку. В 1923 году он переехал в Москву, где окончил рабфак, университет и Высший литературно-художественный институт имени Брюсова. В то время стали выходить первые книги молодого поэта.
Михаил Аркадьевич Светлов остался бы в истории литературы и в памяти людей, если бы не написал ничего, кроме двух своих стихотворений — «Гренады» и «Песни о Каховке». Имя Михаила Светлова прозвучало на всю страну 29 августа 1926 года, когда в «Комсомольской правде» было напечатано его стихотворение «Гренада». Успех был оглушительным. Впоследствии Светлов написал еще немало произведений. Однако пророческими оказались слова его друга,
Владимира Маяковского: «Светлов! Что бы я ни написал, все равно все возвращаются к моему «Облаку в штанах» Боюсь, что с вами и с вашей «Гренадой» произойдет то же самое». Марина Цветаева в одном из своих писем Борису Пастернаку писала из Парижа: «Передай Светлову, что его «Гренада» — мой любимый чуть не сказала лучший стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори, пусть Есенину мирно спится».
Когда в Испании и в самом деле началась Гражданская война 1936—1939 годов, «Гренада» стала одной из любимых песен Интернациональных бригад — боевых подразделений из Англии, Германии, Италии, Франции и СССР, воевавших на стороне народного фронта Испании. Строки:
Я хату покинул,
пошёл воевать,
чтоб землю в Гренаде
крестьянам отдать. —
были высечены на памятнике командиру 12-й Интербригады венгерскому писателю Мате Залка, погибшему в 1937 году.
Сейчас, когда былые кумиры низвергнуты со своих пьедесталов, идеи всеобщего равенства потускнели, а строительство справедливого мироустройства отложено до лучших времен, отчетливо видна ущербность этой идеи лирического героя светловской «Гренады». «Землю — крестьянам!» — один из основных лозунгов российской революции, реализованный на практике лишь частично. Украинский хлопец, получивший благодаря революции в пользование земельный надел, с кровью отобранный у живоглота-помещика, вовсе не спешит пахать и сеять, а продолжает скакать по степям и размахивать шашкой ради высокой цели — «борьбы за освобождение человечества».
Экстраполируя придуманный Светловым образ, нетрудно предположить, что если усилия хлопца увенчаются успехом и крестьяне «Гренады» обретут долгожданную землю, то лучшие их представители тоже не станут ее сразу возделывать, а немедленно покинут свои «хаты» и пойдут воевать за освобождение Конго от колониального гнета или ради какой-нибудь иной высокой и справедливой цели. И так по цепочке без конца — освобожденные народы немедленно присоединяются к скачке с шашками наголо и куда-то несутся, «мечтая постичь поскорей». А долгожданный собственный клочок земли в это время выжигается палящим испанским солнцем и приходит в негодность.
Прошли годы. Отгремели войны. Но романтика баллады по-прежнему будоражила сердца. А то и служила предметом здоровой иронии. Есть в этой песне как минимум две строчки, которые, что называется, «ушли в народ». Каждый русский понимающе усмехнется, если услышит: «Откуда у хлопца испанская грусть?» или «Отряд не заметил потери бойца» — хотя вряд ли вспомнит, откуда эти столь знакомые ему слова.
Из «Гренады» пытались сделать песню многие профессиональные композиторы. Первым музыку на светловские стихи написал Ю. Мейтус, и эту «Гренаду» пела молодая Клавдия Шульженко (1906—1984). Позднее, в 1977 году, Микаэл Таривердиев представил цикл песен на стихи М. Светлова, среди которых, конечно же, была и «Гренада».
Были варианты лучше и хуже, но народ запомнил одну — ту, которую сочинил в 1958 году Виктор Берковский, будущий знаменитый бард, а тогда — студент московского института стали и сплавов из Запорожья. Эта музыка как будто бы родилась вместе со стихами. Именно эту «Гренаду» и полюбила всем сердцем страна.
Вначале ее узнали и запели в студенческой среде, а в 1965 году песня впервые прозвучала по радио. Но Михаила Светлова уже не было в живых.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |