6.3. Закрепление места А.П. Чехова в литературной иерархии в 1905—1917 гг.

Литературная репутация Чехова в XX в. часто зависела от того, насколько активизировались в те или иные годы утопические представления русской интеллигенции. Как только казалось, что не мечты, а действия вот-вот осуществятся, — Чехова объявляли писателем, ушедшим в прошлое. Но как только оказывалось, что стремление интеллигенции жить иллюзиями не разрушить даже стуком топора, Чехов вновь оказывался современным.

Именно это показали события Первой русской революции. Это был период формирования общественного мнения после годов безвременья, когда всех волнуют общественные вопросы, поднимается провинция, общество жаждет самовыражения и переживает чувство протеста против прошлого. Многим в 1905 г. показалось, что Чехов и его герои безвозвратно ушли. В первую годовщину со дня смерти Чехова один из гостей М. Горького попытался завести разговор о нем, но Горький не проявил к этой теме интереса. М.Ф. Андреева объяснила изумленному поклоннику Чехова, что время этого писателя прошло¹. А. Куприн летом 1905 г. в статье «Памяти Чехова» утверждал, что Россия вот-вот вздохнет воздухом свободы, уйдут из жизни герои Чехова, а его описание русской жизни будет иметь только историческое значение². Д. Философов не случайно назвал статью о Чехове «Быт, события, небытие» — о событиях, которые сместили Чехова с исторической арены. «Прошел год со дня смерти Чехова — год лихорадочного возбуждения, сменяющихся надежд, все яснее определившихся стремлений и постоянного беспокойства. Стоячее болото, которое с такой безнадежной тоской изображал Чехов, всколыхнулось, и в нем обозначились течения... Изменились обстоятельства, изменились речи, и сделались неузнаваемы люди... лишние люди Чехова, то есть «слякотные и дряблые души», как их называли, что сделалось с ними? В их психологии также произошел переворот. <...> В психологии безвольных, апатичных, неспособных к деятельности людей произошло такое изменение, что даже «действия» становятся для них возможны, возможны активный протест и борьба... Чехову не пришлось видеть этой перемены...»³. Другой современник писал: «Чехов подставил нам, русским обывателям, зеркало и сказал: «Смотрите, как вы жалки, гадки, несчастны! Неужели вам чуждо желание стать русскими гражданами?! — вот в этом и заключается великое общественное значение Чехова. Теперь, уже после смерти Чехова, русские обыватели проснулись и уже стали русскими гражданами, уже рвут ненавистный бюрократический футляр русской жизни»⁴. Так писали в 1905 г., свято веря, что изменения, которые произошли в России, навсегда изменили сам характер нашей жизни.

В 1907 г. появилась статья М. Арцыбашева «О смерти Чехова», основная мысль которой была та же — время Чехова исчерпано: «Я не фаталист, но одно сектантское поверье возбуждает во мне мрачную уверенность: смерть убирает человека тогда, когда все, и дурное и хорошее, что могла получить от него жизнь, — получено, мера дел его исполнена, и лицо его ясно перед Богом. <...> я думаю, что Чехов умер вовремя и должен был умереть. <...> И напиши он еще тысячу прекрасных вещей и будь они новыми, явись хотя бы развитием бравурной нотки, зазвучавшей в «Невесте», мы получили бы, быть может, писателя еще большего, еще талантливейшего, но утратили бы законченного писателя Чехова, того, который имел свою недосягаемую грустную прелесть, какую имеют весенние сумерки, какая исчезает при восходе солнца, но драгоценная человеку не менее яркого дня»⁵. В этой небольшой статье воплощена чрезвычайно важная мысль для того времени — о завершенности того образа Чехова, который сложился к 1904 г. Возможно, «Вишневый сад» открывал новые пути для Чехова, свидетельствовал о появлении новой манеры, а новые, оставшиеся нереализованными, замыслы отразили бы изменения в миросозерцании. Но для общества «другой Чехов» разрушил бы целостный и завершенный облик и, судя по всему, был не очень нужен.

Но шло время, надежды не осуществились, жизнь не стала лучше. Более того, как это и бывает со всеми революциями, оказалось, что ее результатами пользуются не те, кто осуществлял ее и свято верил в справедливость и свободу. А интеллигенция разочаровалась в политике и пришла к апатии и тотальному равнодушию, воодушевление ушло. Оказалось, что Чехов был прав, считая, что нынешнему поколению русской интеллигенции не придется быть счастливым при жизни.

«Как бы жили теперь чеховские герои?» — спрашивал обозреватель одной из газет в 1906 г. Аня из «Вишневого сада» переехала бы в город, облезлый барин Петя, полинявший от забастовок, снимал бы комнату на окраине в 39 линии и искал урока, «не стесняясь расстоянием», — и никого ничему так и не научил и зарабатывал бы гроши. Интеллигенция живет все так же убого, так же обидно непоследовательно и нелепо, а повсюду тоска, печаль, смерть. Почему же наша действительность так примитивна, так узка, так обидно непоследовательна и нелепа? Почему лирический поэт не умирает под забором только в том случае, если служит в управлении конки? — риторически спрашивал публицист⁶. В одном из фельетонов публицист «встретился» с Ниной Заречной. Ее судили за участие в вооруженном восстании и оправдали. «С тех пор как ее освистали в Александринке, она таскалась по России из конца в конец, ездила в Елец в грязном вагоне <...> где-то около Ельца ее арестовали за интеллигентные глаза», нашли пьесу «Шарлотта Кордэ», и становой решил, что поймал важную преступницу. «Таким образом, Нина попала в число обвиняемых по делу о вооруженном захвате полустанка Сиволдаевки и о провозглашении в названной Сиволдаевке республиканского образа правления». 11 месяцев она провела в тюрьме, родных у нее нет — мачеха и отец отказались от нее — и никто ее не хватился, а потом по письму одного ее провинциального знакомого попала к некоей Ольге Ивановне. Автор увидел ее неподвижно строгой, словно в полусне, и теперь она говорит: «Не хочу никакой политики», «если театр станет школой, я убегу от него, как от кладбища моей <...> мечты», он станет мертвым для меня, «я не знаю никакой политики. Я — актриса!». Интеллигенция уходит от политики, заключал публицист⁷. В газетах 1906—1907 гг. было множество фельетонов о том, «что писал бы теперь Чехов, если бы был жив?»⁸.

Стало понятно, что обывательское начало русской жизни, апатия и стремление жить иллюзиями и пр. — это не порождение политических и социальных обстоятельств 1880-х гг. Наоборот, особенности российского среднего интеллигента порождают и перерождают любые политические и социальные обстоятельства, а потому значение чеховского творчества не просто не ушло вместе с событиями революции, а было осознанно как вневременное: «Мне казалось, что я написал об этом необыкновенном человеке все, что мог. Думалось также, что революция заслонила собою интерес общества ко всем людям, деятельность которой не имеет тесной связи с текущими событиями. Но обе эти мысли оказались ошибочными. <...> Ясно также стало, что революция не может заслонить имени писателя, который думал о благе человечества не менее, чем деятели нынешних прогрессивных политических партий»⁹.

В 1907—1909 гг. постепенно происходили изменения в осмыслении Чехова. Появлялись аналитические статьи, мемуары, в печати начали появляться письма. В результате накапливались биографические материалы. Выходят на первый план попытки осмысления Чехова как философа, поэта, основателя нового искусства и пр. Изучение Чехова сталкивается с его нарастающей идеализацией — в поле между этими двумя факторами и формируется отношение к нему общества.

В 1909—1910 гг. Россия отметила два чеховских юбилея. Первый прошел достаточно скромно — 1909 г. прославился, пожалуй, прежде всего скандальными воспоминаниями Н. Ежова и книгой Фидэля. Как уже было сказано, воспоминания Ежова — это попытка не очень умного человека противостоять начавшемуся процессу идеализации Чехова, и, как часто бывает, попытка эта привела к противоположному результату. Идеальный образ Чехова в результате бурных газетных споров окончательно закрепился в общественном сознании. Б.А. Лазаревский писал: пять лет подряд каждое 3 июля появлялось что-нибудь новое о Чехове, новые интересные воспоминания, которые давали «одно и то же: прекрасное человеческое лицо огромного художника», но тут «случилось и нечто комическое», появились две статьи Ежова и брошюра Фидэля, по отношению к которым можно сказать только: «Садитесь, свидетель»»¹⁰.

1909 г. «разогрел» общество — через полгода, в январе 1910 г., юбилей Чехов неожиданно (кажется, что он «возник из ничего» — как в свое время, в 1880 г., празднование открытия памятника А. Пушкину) стал общенациональным событием. «17 января. Именины Антона Павловича Чехова. Это были действительно именины всей Москвы и всей России», — писал Б. Лазаревский в дневнике¹¹.

17 января практически все газеты издали чеховские номера. Появилось огромное число воспоминаний: «В чеховский день все вспомнили о Чехове. Это так водится <...> но чтобы по щучьему велению, по указанию литературного календаря, с наступлением повода, у всех мгновенно вылетали все мысли о личных делах и голова начинала сразу производить исключительно воспоминания — в этом я позволяю себе усомниться»¹². Многие материалы, появившиеся в печати, были собраны в сборниках. Например, на средства И.Д. Сытина в Москве вышел «Чеховский юбилейный сборник»¹³, собравший газетные статьи, воспоминания, стихотворения, опубликованные 17 января. Составители М. Семенов и Н. Тулупов отмечали, что обычная судьба этих материалов — забвение, а среди них есть такие, которые должны занять достойное место в «венке, который сплетает Россия своему любимцу». Доход сборника шел на благородные цели — в пользу первого в России Учительского дома, сооруженного Обществом взаимной помощи при Московском учительском институте. В сборнике, на обложке которого были репродукция бразовского портрета и ветка увядшей вишни на фоне голубого неба, были опубликованы стихотворения о Чехове, фрагменты ранних произведений, вырванные из произведений и писем «афоризмы» Чехова, статьи о критиках (Михайловскому, Ляцкому, Скабичевскому, Неведомскому припомнили их суждения не по одному разу), фельетоны и пр.

По всей стране прошли памятные вечера. В феврале года участниками студенческого драматического кружка при Казанском университете был устроен вечер памяти А.П. Чехова, сбор от которого был передан нуждающимся студентам университета, 5 февраля в читальне Некрасова в Казани же был проведен Чеховский вечер, читались его произведения. Особенно шумно были отмечены чеховские дни в Таганроге, где празднования заняли несколько дней. По признанию газет, празднование было не формальным, а «искренним и любовным признанием» заслуг Чехова, что все было «красиво, умилительно, с нежной грустью и торжественно»¹⁴. Наиболее полно материалы об этом представлены в книге Л. Громова¹⁵. Суждения либеральной прессы автор трактовал как фальсификаторские, внимание Таганрога к Чехову большей частью расценивал как искусственное, а множество публикаций рассматривал как безуспешную попытку скрыть, что мещански-купеческий Таганрог не понимал значения Чехова и был равнодушен к нему, что и в Таганроге началась борьба, как и по всей стране, за чеховское наследство и за «верное истолкование» общественного значения его произведений. Но нельзя навязывать современникам наше современное представление о значении Чехова и «верного истолкования», собственно, нет. Конечно, в юбилейных статьях было много пустых слов, стихотворения были плохие, чтецы из гимназистов — никудышные, лекции, судя по приведенным цитатам, повторяли общие слова... Много было казенного, особенно в гимназии и учебных заведениях. Но в такого рода юбилейных празднествах всегда соединяются пошлость и искренность. И нужно помнить, что эти мероприятия — инициатива Городской Думы, учебных заведений и т. д., а не государственное распоряжение.

В 1910-е гг. общество снова, как и после смерти Чехова, стало настойчиво говорить о необходимости увековечивания его памяти.

Потому одна из тем, обсуждавшихся в периодической печати — необходимость создания музея в Ялте: «Дача Чехова теперь служит своего рода местом паломничества со всех концов России... «Хмурые люди», «лишние люди», Трофимовы и Сони — все эти чеховские герои, взятые им из русской жизни, тянутся в Ялту для того, чтобы посмотреть, где жил большой человек и не менее большой писатель. Собственно говоря, дача Чехова — это памятник писателю, памятник, особенно ценный тем, что в этой даче до сих пор все сохранилось так, как было при жизни А.П.» Мария Павловна предлагала нашей Академии Художеств приобрести эту дачу, но та отказала — за неимением средств. А это необходимо, чтобы сделать дачу общественным достоянием, — писал Торе Гам¹⁶.

Но почему общество испытало необходимость в такого рода юбилее?

В эти годы ярко проявил себя жанр юбилейной статьи с характерными для нее панегиричностью, лиричностью, пафосностью, размышлениями о взаимоотношениях писателя и читателя. В такого рода статьях обсуждается то, чем «близок нам писатель» и от чего «мы можем отказаться». Страна не просто снова вернулась к прежнему состоянию («Страна, в общем-то, спокойна до апатии, что, несомненно, является результатом длительного подъема духа в период освободительного движения» — и театр, литература, мораль носят следы этого состояния¹⁷) и обнаружила, насколько для нее актуален Чехов: «Чехов умер, когда мир, созданный им, стал уходить в прошлое, и показалось, что мгла уходит и сбудутся его мечты о прекрасной жизни», но сумерки все гуще, и настоящий рассвет далек. Россия осталась в чеховских тонах, «мы стали богаче только разочарованием»¹⁸. Ощущение экзистенциальной пустоты в эти годы стало еще сильнее, чем в 1880-е. Об этом писал Саша Черный: «В наши дни трехмесячных успехов / И развязных гениев пера / Ты один, тревожно-мудрый Чехов, / С каждым днем нам ближе, чем вчера. // Сам не веришь, но зовешь и будишь, / Разрываешь ямы до конца / И с беспомощной усмешкой тихо судишь / Оскорбивших землю и Отца. // Вот ты жил меж нами, нежный, ясный, / Бесконечно ясный и простой, / Видел мир наш хмурый и несчастный, / Отравлялся нашей наготой... // И ушел! Но нам больней и хуже: / Много книг, о, слишком много книг! / С каждым днем проклятый круг все уже / И не сбросить «чеховских» вериг... // Ты хоть мог, вскрывая торопливо / Гнойники, — смеяться, плакать, мстить. / Но теперь все вскрыто. Как тоскливо / Видеть, знать, не ждать и молча гнить!»¹⁹ Так Чехов снова стал актуален: снова «чеховские настроения» совпали с настроениями общества и эмоциональному ощущению мертвенности окружающей жизни был противопоставлен «живой» Чехов. Масштабность словно внезапно отмечаемого юбилея — бессознательное проявление общности настроений интеллигенции.

Юбилей заставил размышлять и о месте Чехова в литературе. За время, прошедшее со дня его смерти, в стране появились символизм, акмеизм, футуризм... Насколько современен Чехов именно с точки зрения своих литературных достоинств? Большая часть критиков отмечала, что «декадентский праздник личного начала душе» оставил в литературе тяжелое похмелье разочарования, тоску несбыточной свободы, отчаянье переоценившей свои силы личности: индивидуализм «поразил гнилью и смертью» само содержание человека и от обанкротившейся личности осталась пустая оболочка: «Современная действительность наполняет человеческую душу неизъяснимой грустью; несмотря на небывалые успехи положительного знания, на пышный расцвет технической культуры, на внешнюю продуктивность духовного творчества, никогда еще человечество не было так внутренне убого, так несчастно и так не удовлетворено, как именно теперь <...> все чувствуют близость какого-то обновления». Тоска по смыслу жизни, разрозненность, бессмысленная жестокость — все это приводит к тому, что люди теряют «способность изумляться, негодовать», «проходят мимо свежих могил», «закрывают глаза на невыносимый ужас жизни», ищут забвения в безудерже наслаждений или «уносят в могилу свое недоумение или негодование <...> Действительность стала чересчур нестерпимой <...> Жизнь не оправдывает самое себя, жизнь оскорбляет нравственное чувство, жизнь показывает свое настоящее лицо — и человеческое сознание уходит от реального мира в мир идеальный, в мистические упования религиозной веры. Гордые надежды самобожия разлетелись в прах при первом же резком столкновении с действительностью, «я» не сумело оправдать ужасов жизни, не дерзнуло взять на себя всю скорбь, и слезы, и кровь, каждодневно проливаемые на земле»²⁰ — потому в литературе после Чехова появились в литературе порнография, пинкертоновщина, богоборчество и богоискательство, но, как писали газеты, нет веры в человека и тождество правды²¹. На этом фоне Чехов стал снова чрезвычайно важен для своих, уже младших, современников.

Юбилей 1910 г. имел, как это всегда в жизни бывает, своим следствием результаты очень разные. С одной стороны, юбилеи, как мероприятия массовые, ориентируются на усредненные и упрощенные представления, готовые словесные штампы, на общественную мифологию: «Чехов будет по-новому понят последующими поколениями. Пока установился трафарет: певец сумеречной эпохи»²². В материалах 1910 г. много общих слов и пустой риторики, которая оказала большое влияние на отношение к Чехову на протяжении XX в. — она была продолжена одними и оттолкнула других. Но, с другой стороны, именно юбилей показал, насколько обществу действительно интересен Чехов и насколько читатель нуждается в серьезных материалах о нем. 1910 г. стал стимулом для собирания материалов о Чехове, для написания новых воспоминаний, для появления ряда серьезных статей.

Прежде всего, именно в 1910 г., после изданий Бочкарева и Брендера, было задумано Марией Павловной Чеховой то шеститомное издание писем Чехова, которое в 1912—1916 годах потрясло Россию. В 1910 г. появилась первая серьезная биография Чехова Ф. Мускатблита («Русская быль», 1910). Мускатблит осознавал сложность своей задачи — в предисловии он подчеркивал, что в литературе о Чехове много спешного, рекламного, но все же положено «прочное основание изучению» его как человека и писателя, что привело к осознанной задаче создания свода данных, пусть даже пока данные воспоминаний и писем неполны и противоречивы, а многие, в том числе семья Чехова, думают, что при наличных таких данных браться за биографию Чехова преждевременно. Он отмечал, что его внимание сосредоточено прежде всего на молодом Чехове, о котором мы мало знаем, но этот период жизни писателя ценен «в историко-литературном и художественном аспекте» и нужно успеть собрать воспоминания, которые из-за того, что свидетели этих лет Чехова первыми уходят из жизни, могут так и не появиться — пока же они могут пополнить и исправить готовую схему.

Общество стало открывать для себя молодого Чехова. В 1906 г. И.Ф. Масанов пересмотрел многие юмористические журналы и издал в журнале «Русский архив» «Библиографию сочинений А.П. Чехова», которая потрясла публику — никто далее не мог предположить, сколько было написано Чеховым в годы сотрудничества в юмористических изданиях: «Это было поистине целое открытие»²³. Ранние рассказы Чехова стали собирать и перепечатывать журналы и газеты, их собирал библиограф П.В. Быков, лучшие из них были напечатаны в дополнительных томах сочинений издания Маркса (в 1911 г. новым приложением к журналу «Нива» были выпущены шесть дополнительных томов собрания сочинений Чехова под редакцией П.В. Быкова, а в 1916 г. — еще один том, в них преимущественно вошли новонайденные в мелкой прессе рассказы Чехова). Стали появляться мемуары о молодом Чехове, интересу к юмористике Чехова будет способствовать распространение театральных капустников, концертов и публичных вечеров, на которых актеры — профессионалы и любители — будут читать чеховские рассказы, гротесковая стилистика (в том числе на уровне жеста персонажа) и мелодраматические элементы потребуются развивающемуся немому игровому кино.

Как отметил Н. Ашешов в 1910 г., уже всем ясно, что талант имеет право, независимо от политики, завоевывать свободу²⁴.

10 лет со дня смерти Чехова в 1914 г. отмечалось в предчувствии наступления очередной войны.

Несмотря на это, еще в январе 1914 г. Таганрог отметил открытие библиотеки и музей им. А.П. Чехова в новом здании. Во дворе домика, в котором родился Чехов, в присутствии представителей городского самоуправления и многочисленной публики была совершена панихида и прибита памятная доска. 18 января была открыта городская публичная библиотека им. Чехова, построенная по проекту архитектора Ф. Шехтеля, а на торжественном собрании по этому поводу 17 января присутствовали Мария, Михаил и Иван Чеховы. Представители города и гости объехали город и осмотрели места, намеченные для постановки памятника. В городском театре на торжественном собрании прочитал свои воспоминания И.Я. Шамкович, выступили с докладами А.И. Петровский («Грусть Чехова»), Ф.Ф. Борисенко («Чехов и Таганрог»), Д.П. Дробязко («Чехов в Таганрогской гимназии»), потом в помещении коммерческого собрания состоялся обед, а в театре общества «Самопомощь» — бесплатный спектакль для учащихся начальных школ, любители сыграли «Медведь», «Хирургию», «Предложение».

Ощущение всеобщего развала и хаоса к 1914 г. стало еще сильнее. Газеты и журналы полны размышлений об изнанке демократии, когда повелителем становится масса, даже не демос, и этот духовный плебей превратил газету в сборник скандалов, театр — в увеселительный дом и т. д. На этом фоне разговор опять шел о необходимости Чехова для русского читателя. Об этом писал П. Перцов: «Часы времени отметили с той поры полное десятилетие, и день Чехова должен был бы уже стать для нас вчерашним днем. Об этом и уверяли нас многие не раз, но, кажется, сами уверявшие плохо верили в свои уверения... <...> Для проверки впечатления лучше всего обернуться на что-либо подвижное, и вот «ретроспективный» взгляд на застывшее во времени творчество Чехова лучше всего отрезвляет нас. Это творчество осталось там, где его покинул художник, но оказывается, что он все еще с нами, все еще окружает нас. Потому что едва ли у кого-нибудь хватит мужества утверждать, что «глубокая» провинциальная Россия, которую одну собственно изобразил Чехов, особенно изменилась с его поры, что обывательски «интеллигентский» быт в ней стал другим или даже хотя бы менее обывательским. Нет, мы все еще живем в чеховских «сумерках» и бог весть даже, оживаем ли их или находимся в самой их гуще... <...> Мне кажется, именно эта черта отделяет его от ближайших, столь многошумных и столь быстро сменяющих друг друга в «злободневной» роли его преемников. Эти все как-то «периферийны» сравнительно с ним, и не только в смысле субъективности таланта, но и в отношении его направления. В самом деле, как ограничена социальная сфера Максима Горького, не говоря о позднейших! Босяки, интеллигенты, рабочие — и репертуар исчерпан <...> Все еще Россия, да и всяческая Россия остается и в литературном своем изображении только такою, какой оставил нам ее Чехов. Мы не имеем ее общих, объективных картин (сколько-нибудь заполнившихся художественно) более позднего происхождения. И не служит ли это еще лишним доказательством, что мы живем еще в той же самой, чеховской России?»²⁵.

Обвинения по адресу современных писателей — от А. Аверченко до И. Бунина — на фоне Чехова далеко не всегда были справедливыми, но пришло понимание, что после Чехова литература «проявляет себя только во внешности», «великолепные парады устраивает нам Андреев, Арцыбашев, Каменский, Мережковский», и «мы утомлены от этого шумно-бесплодного и эфемерно-красивого», но не искреннего²⁶.

Именно поэтому появляются серьезные критические статьи о Чехове, в т. ч. Л. Шестова («Творчество из ничего»), Ю. Айхенвальда и пр.

В 1914 году, как писал И.Н. Сухих, «оценочная стрелка все еще колебалась. Чехов по-прежнему оставался живым, современным явлением. Еще можно было уличать его в незнании и унижении России, обнаруживать в его творчестве сплошную ложь, видеть в нем эпигона реализма, но уже можно было спокойно и бестрепетно рассуждать о нем как о мировом поэте. В августе четырнадцатого время Чехова кончилось, оборвался, как лопнувшая струна, затянувшийся, в сравнении с календарным, девятнадцатый век»²⁷.

В очередной раз казалось, что время и наступающие События отодвигают Быт, а вместе с ним — и Чехова, хотя посвященные Чехову мероприятия — чтения произведений, лекции — проходили и на фронте. И все же оборвавшийся войной и революциями XX в. дал свое послесловие о Чехове — это «биографический набросок» А. Измайлова «Чехов» 1916 г., собравший воедино почти все известные к тому времени материалы — письма, воспоминания, критические статьи. От лица эпохи биограф (а биограф всегда пишет от имени своего времени) накануне века, полного неправды, сказал о писателе, которому долго отказывали в праве считаться при отсутствии общей идеи и яркой биографии нужным писателем и интересным человеком: «Но и такой, каков он есть, образ Чехова, писателя и человека, прекрасен. Есть что-то сильное и гордое в вольном полете этого таланта — той поры, когда у него отросли крылья мужества, — в область только своих духовных влечений, без малейшего прислуживания ко вкусам века, как и в свободном устремлении Чехова-человека, и в личной жизни служившего тому же принципу правды»²⁸.

Примечания

1. Азадовский, К.Ф. Фидлер: Встречи с М. Горьким / К. Азадовский // Литературное обозрение, ж. — М., 1984. — № 8. — С. 100—107.

2. Куприн, А.И. Памяти А.П. Чехова / А.И. Куприн // Наша жизнь, газ. — СПб., 1905. — 2 июля.

3. [Б. п.] Русские ведомости, газ. — М., 1905. — № 176, 2 июля.

4. Х-ко, В. У могилы Чехова / В. Х-ко // Русские ведомости, газ. — М., 1905. — 2 июля, № 176.

5. Арцыбашев, М.П. О смерти Чехова / М. Арцыбашев // Трудовой путь, ж. — СПб., 1905. — № 7. Цит. по: Арцыбашев, М.П. Записки писателя / Литература русского зарубежья: Антология: В 6 т. — Т. 2. — М., 1991. — С. 433—461. Статья вызвала споры, например, реакцию Л. Андреева записал Б. Лазаревский: «Андреев же прямо возмутился: «Он знает это, что Чехов ничего больше в эту эпоху не создал бы? Он это знает?..». См: Записи о Чехове в дневниках Б.А. Лазаревского Пред. и публ. Н.И. Гитович // Литературное наследство: Из истории русской литературы и общественной мысли. 1860—1890. — М.: Наука, 1977. — С. 348.

6. Скиталец [Яковлев]. Августовский дождь / Скиталец [Яковлев] // Биржевые ведомости, газ. — СПб., 1906. — № 212.

7. Скиталец [Яковлев]. Монологи и парадоксы. Конец первой главы / Скиталец [Яковлев] // Биржевые ведомости, газ. — СПб., 1906. — № 303.

8. Скиталец [Яковлев]. В петле / Скиталец [Яковлев] // Биржевые ведомости, газ. — 1906. — № 255.

9. Лазаревский, Б. А.П. Чехов: материалы для биографии / Б. Лазаревский // Русская мысль, ж. — М., 1906. — № 11. — С. 91 вт. паг.

10. РГБ. — Ф. 331. Чехов. — К. 74. Ед. хр. 11. — Лл. 1—4. Совпадение отдельных фрагментов данных мемуарных отрывков и мемуаров Б. Лазаревского указывает на безусловное его авторство.

11. Записи о Чехове в дневниках Б.А. Лазаревского / Пред. и публ. Н.И. Гитович // Литературное наследство: Из истории русской литературы и общественной мысли. 1860—1890. — М.: Наука, 1977. — С. 348.

12. Фингал [Потапенко, И.] Впечатления бытия. Посмертные друзья / И.Н. Потапенко // Биржевые ведомости, газ. — СПб., 1910. — 20 января, № 15.

13. См. рец.: Колтоновская Е. Критические этюды / Е. Колтоновская. — СПб., 1912. — С. 209.

14. Тараховский, А.Б. [О чествовании памяти А. Чехова] / А.Б. Тараховский // Таганрогский вестник, газ. — Таганрог, 1910. — № 49.

15. Громов, Л.П. Антон Павлович Чехов в дореволюционный периодике Дона. Критико-библиографический обзор / Л.П. Громов. — Ростов-на-Дону, 1948. — 91 с.

16. Гам Торе. Чехов в Ялте / Торе Гам // Камско-Волжская газета, газ. — Казань, 1914. — 2 июля.

17. А.С.Т. 1909. Краткий обзор / А.С.Т. // Приазовская речь, газ. — Ростов-на-Дону, 1910. — № 30, 4 января.

18. Эф, Н. [Эфрос, Н.] Отрывки из неизданных писем. Чехов за границей / Н. Эфрос // Русские ведомости, газ. — М., 1910. — 17 янв. Перепечатано: Чеховский юбилейный сборник. — М., 1910. — С. 387—394.

19. С-а Ч. [Гликберг, А.] Простые слова / С. Черный [Гликберг А.] // Сатирикон, ж. — СПб., 1910. — № 4. — С. 3.

20. Ашкинази, И.Г. От индивидуализма к богостроительству / И.Г. Ашкинази // Новый журнал для всех, ж. — СПб., 1909. — № 6, апрель. — Стб. 96—109. Автор полагал, что только «полное религиозное обновление может спасти человечество от окончательного распада и разложения, вернуть жизни смысл и ценность...».

21. Борецкая, Д. Омикрон [Волков, Д.]. Чехов и современная литература / Борецкая, Д. Волков // Таганрогский вестник, газ. — Таганрог, 1910. — № 17 и 15.

22. [Б. п.] А.П. Чехов // Чеховский юбилейный сборник. — М., 1910. — С. 151—154.

23. Измайлов, А.А. Чехов... — С. 76.

24. Ашешов, Н. А.П. Чехов / Н. Ашешов // Неделя «Современного слова», газ. — СПб., 1910. — 17 янв.

25. Перцов, П. 10-е смерти Чехова (1904 — 2 июля — 1914) / П. Перцов // Новое время, газ. — СПб., 1914. — № 13758, 2 июля. — С. 4.

26. [Б. п.] [Рец. На сб. «Слово», сб. 2. К 10-ю со дня смерти Чехова / под ред. М.П. Чеховой. — М.: Кн-во писателей в Москве, 1914] // Вестник Европы. — 1914. — № 4. — С. 377—380.

27. Сухих, И.Н. Сказавшие «Э!» Современники читают Чехова... — С. 44.

28. Измайлов, А. Чехов... — С. 582.