«Русский человек на rendez-vous» — так, как известно, определил Чернышевский, критик нового поколения некрасовского «Современника», ситуацию романтического свидания тургеневской мечтательной девушки с возвышенным образом мыслей с героем времени, нерешительным человеком, не умеющим устроить свою личную жизнь. Повесть Тургенева «Ася» (1858) вызвала неоднозначную оценку у сотрудников редакции «Современника». Так, Некрасов, высоко оценивший произведение, не был удовлетворён сценой объяснения господина NN с Асей, он считал, что «герой неожиданно выказал ненужную грубость натуры, которой от него не ждёшь, разразившись упрёками». Редактор даже хотел их «смягчить и поубавить», «да не посмел, тем более, что Анн<енков> против этого» (С 5, 440). Чернышевский же возражал, считая эту сцену верной правде жизни, а героя соответствующим нынешнему состоянию общества. Он писал: «От многих мы слышали, что повесть вся испорчена этой возмутительной сценой, что характер главного лица не выдержан <...> Очень утешительно было бы думать, что автор в самом деле ошибся, но в том и состоит грустное достоинство его повести, что характер героя верен нашему обществу» (С 5, 440). Как известно, Чернышевский судил литературных персонажей прежде всего с точки зрения их общественной значимости. И в этом смысле герои Тургенева — Рудин, господин NN — типичны своей несостоятельностью не только в любовных отношениях («Бог с ними, с эротическими вопросами, — восклицал Чернышевский, — не до них читателю нашего времени...» — С 5, 450), — они типичны, по мнению критика-демократа, своей неспособностью к борьбе за высокие общественные идеалы.
Следует отметить, что и сам автор повести, долго писавший и несколько раз переделывавший небольшое произведение, начатое в Зинциге на берегу Рейна и законченное в Риме почти полтора года спустя, жаловался на тяжёлое душевное состояние, вызванное переживаемым им кризисом вследствие изменения «вкуса» читающей публики. Действительно, со времён «холодных» онегинских наставлений девушке с «печальной думою в очах», на что есть скрытые аллюзии в тургеневском произведении, особенно в черновых вариантах, многое изменилось в обществе 1850-х годов. Споры вокруг опубликованной повести касались не только героя — «лишнего человека», но и героини, характер которой находили «натянутым», необычайным и неожиданным. Решительные женские типы заявили о себе лишь через десять лет, когда они вошли в русскую жизнь.
Характеристика же, данная Чернышевским ситуации, — герой, увлекающий романтическую героиню возвышенными идеалами и пасующий в решительный момент, надолго закрепилась в сознании читателей и стала своеобразной формулой, определяющей тургеневский любовно-социальный роман.
Однако нельзя также не увидеть и того, что ситуация rendez-vous с «кисейной барышней» — идеалом женской красоты и добродетели — исчерпала себя к концу XIX века и стала восприниматься как литературное клише. В 1880-е годы эта формула подвергается пересмотру в произведениях Чехова. Чехов, ориентированный на литературную традицию и в особенности на Тургенева, который долгое время являлся для него эстетическим мерилом, в 1886—1887 годы пишет ряд рассказов, в которых аллюзии на тургеневскую ситуацию rendez-vous очевидны.
Современная писателю критика отметила связь рассказа «Верочка» (1887) с пушкинско-тургеневской традицией (С VI, 639). Действительно, нельзя не увидеть, что чеховские герои играют в старых декорациях старые роли. Через несколько лет статист Огнев («Верочка») испытывает сожаление от того, что отказал объяснившейся ему в любви Верочке — провинциальной девушке, много мечтающей и читающей всё, что попадается под руку. Верочка — вариант уездной барышни «с печальной думою в очах, с французской книжкою в руках»1. И для Огнева, как и для его литературных предшественников — Онегина, господина NN, — «счастье было так возможно, так близко». Рассказ пронизан элегическим настроением, воспоминаниями героя о мелькнувшей и безвозвратно потерянной возможности счастья. Но не с героем, который якобы не может воспринимать красоту мира и потому не способен ответить на искренние чувства девушки, полемизирует, на наш взгляд, автор, а в целом с ситуацией «русский человек на rendez-vous», превратившейся в штамп. Если Чернышевский обвинял героя Тургенева господина NN в несостоятельности, душевной лености и вялости, то у Чехова нелепы оба героя — он и она2.
Идеальный образ героини изжил себя. Сама Верочка — клише, и рассказчик именно так её и характеризует: «Вера, девушка 21 года, по обыкновению грустная, небрежно одетая и интересная. Девушки, которые много мечтают и по целым дням читают лёжа и лениво всё, что попадается им под руки, которые скучают и грустят, одеваются вообще небрежно» (С VI, 71) (курсив мой. — М.О.). Объяснение Верочки выглядело неуместным, потому что никак не было подготовлено предыдущими отношениями героев. Огнев испытывает неловкость от неожиданности объяснения. Неудивительно, что поведение героини, с пафосом произносящей вычитанный из книг монолог, сопровождаемый мелодраматической жестикуляцией, показалось Огневу «приторным и несерьёзным»: «— Я не могу здесь оставаться! — сказала она, ломая руки. — Мне опостылели и дом, и этот лес, и воздух. Я не выношу постоянного покоя и бесцельной жизни, не выношу ваших бесцветных и бледных людей, которые все похожи один на другого, как капли воды! Все они сердечны и добродушны, потому что сыты, не страдают, не борются... А я хочу именно в большие, сырые дома, где страдают, ожесточены трудом и нуждой...» (С VI, 78—79) (курсив мой. — М.О.). Непонятно, какое отношение всё это имеет к ученому сухарю Огневу, для которого статистика занимает среди наук «самое видное место». Герой восхищается природой и деревенским простором и отнюдь не склонен к борьбе. Напротив, под впечатлением от общения с хорошими людьми он жалуется на столичную жизнь, где люди теснятся «в больших сырых домах».
Рассказ о девушке, возможно, начитавшейся Тургенева и пропустившей свой шанс соединить судьбу с любящим её человеком из-за увлечённости мечтами, получит логическое завершение в позднем произведении Чехова «Ионыч» (1898). После крушения надежд неудавшаяся пианистка воспламеняется новой мечтой — помогать страдальцам, служить народу. Теперь Котик идеализирует когда-то влюблённого в неё доктора и обращает свои полные восторга и экзальтации речи к человеку, который стал совсем другим, — отбросив прежние романтические мечты, он получает удовольствие оттого, что по вечерам вынимает из карманов полученные за визит «бумажки». Мечтательные героини-идеалистки Чехова похожи друг на друга: Котик почти слово в слово повторяет монолог Верочки, а ещё ранее те же клише о возвышенном труде использовала в своей речи героиня первой его пьесы «Безотцовщина» Софи. Меняются лишь «благородные профессии» избранников — учитель, статист, доктор. Мало чем отличается и реакция на возвышенные речи героинь их избранников — рудиных «в новой шкуре».
Уже само название «Рассказ госпожи NN» (1887) со сходной темой об упущенной возможности счастья полемично и по отношению к Тургеневу, и по отношению к статье Чернышевского, и в целом к архетипу усадебного свидания. В отличие от повести Тургенева «Ася», в рассказе Чехова не мужчина, а женщина вспоминает спустя годы об упущенном счастье и судит и себя, и бывшего воздыхателя за нерешительность. «Рассказ госпожи NN» полемически заострён против сложившегося стереотипа rendez-vous, на котором мужчина — вялый интеллигент, пасует перед кисейной барышней. Сравнение двух рассказов — «Верочка» и «Рассказ госпожи NN», — написанных в одном и том же году, даёт возможность увидеть, что у Чехова и мужчины, и женщины одинаково вялы, рассудочны, ленивы, холодны и не способны к поступкам.
В рассказе «На пути» (1886) история мимолётной встречи мужчины и женщины тоже пронизана элегическим настроением. Несмотря на неуютную обстановку, в комнате трактира со странным и в то же время говорящим названием «проезжающая» случайные знакомые неожиданно духовно сближаются. Рассказ, написанный для рождественского выпуска «Нового времени», хотя и сохраняет внешние черты святочной истории, отражает неустроенность личной жизни каждого из героев.
Современники Чехова интерпретировали рассказ в привычных категориях сложившейся традиции «лишний человек» на rendez-vous, а героя сравнивали с Рудиным (С V, 674). Несомненно, аллюзии на произведения Тургенева очевидны в этом рассказе. Однако не только с «Рудиным» следует связывать рассказ «На пути», но и с другим произведением, написанным в 1870 году, в то время, когда образ «лишнего человека», вдохновляющего девушку революционными идеями, уже потерял для Тургенева свою прежнюю актуальность. Чеховская миниатюра скорей навеяна рассказом Тургенева «Странная история», написанным в Баден-Бадене.
Родство двух произведений выражено как в форме, так и в содержании. Действие в «Странной истории», как и в рассказе Чехова, происходит на неуютном постоялом дворе, где из-за разгулявшейся непогоды делает вынужденную остановку герой-рассказчик и куда по той же причине приходят знакомые ему ранее мужчина и женщина, которых он не сразу узнал из-за их странного вида. Мужчина — юродивый, а сопровождающая его женщина из хорошей дворянской семьи ради веры в высокую идею оставила своих близких и привычный образ жизни. Она предалась самоотвержению и уничижению, посвятив себя служению «божьему человеку». В тургеневском рассказе юродивый Василий, как и герой Чехова, тоже великан, только он изображён резче и имеет отталкивающий, почти карикатурный вид: «Юродивый сидел на лавке ко мне задом: я видел только его громадную, как пивной котёл, косматую голову, да широкую, сгорбленную спину под заплатанным мокрым рубищем. <...> Нижняя часть его опухшего лица обросла взъерошенною бородою. Оборванный, грязный, одичалый, он внушал мне ещё больше отвращения, чем ужаса» (С 8, 153, 155).
Вопрос веры — главный вопрос для тургеневской героини. Именно вера, идея самоотречения и служения заставляют её радикально изменить жизнь. Девушка из рассказа «Странная история» убеждена, что вера способна творить чудеса. В споре с рассказчиком она ссылается на Евангелие, чтобы подтвердить свою правоту: «Разве не сказано в евангелии, что у кого на одно горчишное семя веры, тот может горы поднимать с места? Нужно только веру иметь, — чудеса будут» (С 8, 149). Она хочет найти учителя, наставника, идейного вождя. И когда рассказчик «не без злорадства» спрашивает, не является ли духовник её наставником, Софи отвечает, что ей нужен «такой наставник, который сам бы <...> на деле показал, как жертвуют собою!» (С 8, 150). Таким образом, для Софи, как показывает Тургенев, практическое воплощение идеи в жизнь и есть её религия, её вера. Наставник, которого выбрала Софи, юродивый, который на свой лад проповедует идею самоотречения. Рассказчик, прежде познакомившийся с Василием как с человеком, способным вызывать образы умерших, и лично на себе испытавший этот эксперимент, не верит в сверхъестественную силу и богоугодность таких «избранников». В разговоре с Софи он замечает: «это простое действие магнетизма — факт, интересный для докторов и естествоиспытателей» (С 8, 149). Герой-рассказчик, таким образом, «сверхъестественную» способность идейного наставника девушки рассматривает как клинический случай, патологию, психическое отклонение и излагает «свои воззрения на ту особенную силу, которую зовут магнетизмом, на возможность подчинения воли одного человека воле другого» (С 8, 149).
Именно разговором о вере увлекает Лихарев свою случайную собеседницу. Вера понимается Лихаревым как «непрерывный ряд верований и увлечений». По его мнению, «вера есть способность духа. Она всё равно, что талант: с нею надо родиться» (С V, 468). Лихарев рассказывает, как на протяжении жизни он переходил от одной веры к другой: он был и атеистом, и нигилистом, «и в Америку бегал, и в разбойники, и в монастырь» (С V, 469). Он отдавался наукам «беззаветно и страстно, как любимой женщине» (С V, 470). Герой «ходил в народ, служил на фабриках, в смазчиках, в бурлаках», был славянофилом и украйнофилом, «служил отрицанию собственности» и «непротивлению злу» (С V, 470). Таким образом, каждую новую идею Лихарев превращал в веру и служил ей беззаветно, как религии. Своими идеями он вдохновлял женщин и вёл их за собой. В этом наставлении женщины на путь веры и видит в момент встречи с Иловайской смысл своей жизни Лихарев. Он считает, что «женщина всегда была и будет рабой мужчины. <...> Она нежный, мягкий воск, из которого мужчина всегда лепил всё, что ему угодно» (С V, 472). Чехов показывает, что герой как убеждённый и увлечённый человек, несомненно, обладает силой воздействия, магнетизмом. Этот магнетизм сначала было заворожил и Иловайскую. Однако барышня Иловайская утром пробуждается ото сна и стряхивает с себя ночное наваждение, то магнетическое воздействие, которое оказали на неё беспокойные речи Лихарева, фанатически одержимого верой в идеалы, которые постоянно изменяются. С утренним пробуждением Иловайской изменился в её восприятии и внешний облик героя: «он уж казался ей не высоким, не широкоплечим, а маленьким, подобно тому, как нам кажется пароход, про который говорят, что он проплыл океан» (С V, 475). Она уже не слышит, что говорит ей потерявший волшебную силу великан, и стоит, повернувшись к нему спиной: «Не только душой, но даже спиной ощущала она, что позади неё стоит бесконечно несчастный, пропащий, заброшенный человек» (С V, 476).
В рассказе «На пути» вера в идеалы становится религией героя. Так же фанатично одержима идеями и героиня Тургенева, которая следует за юродивым, полностью посвящая себя служению вере. Этот фанатизм в произведениях обоих писателей сродни безумию. Скептически относясь к такой самоотверженной вере, Тургенев, однако, говорит, что хотя и не разделяет, но уважает взгляды Софи и подобных ей девушек: «Я не понимал поступка Софи; но я не осуждал её, как не осуждал впоследствии других девушек, так же пожертвовавших всем тому, что они считали правдой, в чём они видели своё призвание. Я не мог не сожалеть, что Софи пошла именно этим путём, но отказать ей в удивлении, скажу более, в уважении, я также не мог. Недаром она говорила мне о самоотвержении, об уничижении... у ней слова не рознились с делом. Она искала наставника и вождя, и нашла его... в ком, боже мой!» (С 8, 157—158)3.
В герое Чехова хотя и присутствуют черты нездорового возбуждения, исступления и даже безумия, тем не менее, его образ не снижен до карикатурности, напротив, рассказчик даже отмечает в нём красоту. Чехов показал очень важную особенность в таких людях — непостоянство их идейных увлечений. Это связано с тем, что идеалы не могут быть вечны, со временем они устаревают, и у таких людей, как Лихарев, возникает потребность в новой вере: «Сегодня, — как говорит сам герой, — я верую, падаю ниц, а завтра уж я трусом бегу от сегодняшних моих богов и друзей» (С V, 471). Иловайская не встала на путь самоотречения во имя идеалов, она вовремя очнулась ото сна, в который поверг её магией своих речей Лихарев. И в том, что писатель даёт возможность своей героине отрезвиться и уйти от чар возвышенных идей, очевидно, и состоял спор Чехова с распространёнными в его время концепциями об отношениях между мужчиной и женщиной, построенных на общности идеалов, на родстве душ. Именно идеи, разделяемые большинством «прогрессивно» мыслящих мужчин того времени, близкие к толстовским и народническим, и транслирует Лихарев, который в данный момент своего пути видит смысл жизни в обращении женщины в веру, в «благородное, возвышенное рабство». Чехов показал, что устарел не только подобный идеал женщины, полностью растворяющейся в мыслях и делах мужчины, «благородной рабыни», сподвижницы своего идейного наставника, но также и то, что любые идеалы не вечны.
Другая повесть Чехова, «Рассказ неизвестного человека», которая была начата писателем в 1887 году, а закончена в 1893, уже после поездки на Сахалин, в тот период, когда писатель окончательно разошёлся во взглядах со своими предшественниками, содержит прямые отклики на тургеневский сюжет и изменившихся с течением времени героев. Как и в «Асе», в повести Чехова герой рассказывает о своей жизни и несостоявшейся любви. Он соединяет в себе черты многих тургеневских персонажей, одержимых идеалами общественной борьбы и увлекающих своими идеями женщину. В отличие от тургеневского, чеховский герой не только несостоятелен в любви, но он также изменяет и своим идеалам: бывший революционер-террорист физически и морально надорван, он болен туберкулёзом и мечтает о тихом семейном счастье. Изверившийся в своих прежних убеждениях и идеалах, он, тем не менее, пытается воспламенить ими душу женщины, покинутой любовником, втайне надеясь таким способом вызвать к себе интерес и завоевать расположение несчастной.
Его антагонист Георгий Иванович Орлов, напротив, — успешен в любви и карьере. Он циничен и ироничен ко всему: любви, браку, идеалам. Он откровенно издевается над высокими идеалами своей возлюбленной, вычитанными из романов Тургенева: «Тургенев в своих произведениях учит, чтобы всякая возвышенная, честно мыслящая девица уходила с любимым мужчиною на край света и служила бы его идее, — сказал Орлов, иронически щуря глаза. Край света — это licentia poetica; весь свет со всеми своими краями помещается в квартире любимого мужчины. Поэтому не жить с женщиной, которая тебя любит, в одной квартире — значит отказывать ей в её высоком назначении и не разделять её идеалов. Да, душа моя, Тургенев писал, а я за него теперь кашу расхлёбывай» (С VIII, 157). Скептик новой эпохи, Орлов глумится над тургеневским героем: «Я не тургеневский герой, и если мне когда-нибудь понадобится освобождать Болгарию, то я не понуждаюсь в дамском обществе. На любовь я смотрю прежде всего как на потребность моего организма, низменную и враждебную моему духу; её нужно удовлетворять с рассуждением или же совсем отказаться от неё, иначе она внесёт в твою жизнь такие же нечистые элементы, как она сама. Чтобы она была наслаждением, а не мучением, я стараюсь делать её красивой и обставлять множеством иллюзий» (С VIII, 157).
И наконец, героиня, Зинаида Фёдоровна, оставившая своего мужа ради любимого человека и неожиданно для любовника переехавшая к нему жить, видела в своём эксцентрическом поведении следование новым идеям времени, выбор свободного сердца, проявление эмансипированности. Однако её порывы разбиваются о цинизм Орлова. Зинаида Фёдоровна пытается построить свои отношения с любовником на основе идеалов, вычитанных ею из романов. Однако Орлов возражает ей: «По убеждениям и по натуре я обыкновенный чиновник, щедринский герой. Вы принимаете меня за кого-то другого, смею вас уверить» (С VIII, 165). В своей последней записке Орлов говорит ей: «ошиблись вы, а не я» (С VIII, 197). Потерпев крах в любовных отношениях, Зинаида Фёдоровна, как за соломинку, хватается за новые идеалы общественной борьбы, которыми соблазняет её несостоявшийся революционер-террорист. Для неё теперь, как она говорит своему «спасителю», «смысл жизни только в одном — в борьбе» (С VIII, 200). Но сам «спаситель» как нельзя лучше понимает ложность положения обоих: «Оба мы: она — злосчастная, брошенная, а я — верный, преданный друг, мечтатель и, если угодно, лишний человек, неудачник, неспособный уже ни на что, как только кашлять и мечтать, да, пожалуй, ещё жертвовать собой... но кому и на что нужны теперь мои жертвы? Да и чем жертвовать, спрашивается?» (С VIII, 199). Вскоре и Зинаида Фёдоровна, убежавшая за границу со своим идейным наставником, понимает бесперспективность и двусмысленность своего нового положения.
Таким образом, тургеневские герои-идеалисты — он и она — претерпевают существенные изменения в контексте чеховского произведения. Можно сказать, что Чехов предлагает новую, ироническую версию мифа о Пигмалионе, этот миф составлял основу любовно-социального романа всей предшествующей литературной традиции и особенно романов Тургенева4.
Рассмотренные женщины не Галатеи, хотя мужчины, как в ранних, так и в более поздних произведениях Чехова, часто претендуют на роль Пигмалиона. Не только рудины сбросили старую «шкуру». Существенные изменения в конце XIX века претерпел и тип «кисейной барышни», духовной невесты и идейной последовательницы мужчины. Изменились сами отношения между мужчиной и женщиной. Чехов показывает, что эмансипация женщин — сложный процесс. Он ведёт и к фрустрации мужчин, да и женщины в новой роли не чувствуют себя счастливыми («Скучная история», «Бабье царство», «На подводе», «Рассказ неизвестного человека», «В родном углу», «Случай из практики», «Три года», «Чайка», «Три сестры»). Открытым остаётся вопрос с последним рассказом «Невеста», в котором Галатея переросла Пигмалиона.
Литература
Капустин Н.В. О концепции прошлого у Чехова и Ницше: точки соприкосновения // Диалог с Чеховым: Сб. науч. трудов в честь 70-летия В.Б. Катаева. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2009. С. 201—210.
Муратов А.Б. Повести и рассказы И.С. Тургенева 1867—1871 годов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1980. 184 с.
Мэйсинг-Делич А. Перемена ролей: пигмалионовские мотивы в «Эмме» Джейн Остен и в «Обломове» Ивана Гончарова // Россия и США: формы литературного диалога. М.: РГГУ, 2000. С. 96—116.
Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л.: АН СССР, 1949. Т. 5. 623 с.
Примечания
1. Пушкин А.С. Евгений Онегин // Пушкин А.С. Полн. собр. соч.: В 10 т. М.; Л.: АН СССР, 1949. Т. 5. С. 167.
2. Интересную интерпретацию рассказа «Верочка» предложил Н.В. Капустин. Сопоставляя идеи Ницше о том, что люди не умеют жить настоящим, а живут прошлым, воспоминаниями или книжными представлениями, с подобными идеями, выраженными Чеховым в его произведениях, исследователь показывает, что Огнев — один из таких персонажей. Думается, что и Верочка — героиня того же типа. См.: Капустин Н.В. О концепции прошлого у Чехова и Ницше: точки соприкосновения // Диалог с Чеховым: Сб. науч. трудов в честь 70-летия В.Б. Катаева. М.: Изд-во Моск. ун-та, 2009. С. 201—210.
3. А.Б. Муратов комментирует поступок Софи так: «Для Тургенева поступок Софи был выражением высоких стремлений. Он свидетельствовал о жажде оправдать смысл своей жизни, о страстных поисках идеала и желании действия во имя его осуществления, об обострённом чувстве долга». Сравнивая поступок Софи с уходом Лизы Калитиной в монастырь, исследователь считает, что самоотвержение Лизы вызвано её наказанием за «вину», в то время как самоотвержение Софи — «во имя служения «правде»». См.: Муратов А.Б. Повести и рассказы И.С. Тургенева 1867—1871 годов. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1980. С. 25.
4. См. Мэйсинг-Делич А. Перемена ролей: пигмалионовские мотивы в «Эмме» Джейн Остен и в «Обломове» Ивана Гончарова // Россия и США: формы литературного диалога. М.: РГГУ, 2000. С. 96—116.
| Предыдущая страница | К оглавлению | Следующая страница |